Часть 13-я. ОБЕЩАНИЕ
*******************************Горе*********************
Гиоргос умер за неделю до семнадцатилетия Маринэ – неожиданно для всех (и для него самого), не дожив двух месяцев до пятидесяти четырёх лет. В этот день он пришёл с работы мрачнее тучи, больше молчал, чем говорил, скучно ел (хотя на ужин были его любимые «цеппелины» по-литовски, которые у Регины получались восхитительными), и вообще был не похож на самого себя.
Маринэ угостилась мамиными «цеппелинами» в обед, и не отказалась бы ими поужинать, но «на ужин творог, Марина, и ты прекрасно об этом знаешь». И теперь ковырялась в тарелке с творогом, в который Регина добавляла кусочки фруктов, или ложечку светлого изюма, или пару разломанных на маленькие кусочки грецких орехов.
Сегодня добавкой к творогу служили ломтики свежего персика. Маринэ подцепляла их вилкой, брезгливо стряхивая творог, и обречённо дожидалась маминого – «Марина! Опять ты ешь, как свинья! И в кого ты такая…» (И далее по нотам, как говорила Маринэ). Когда отца за столом не было, к существительному «свинья» добавлялось прилагательное «абхазская».
Абхазов (которые, кстати говоря, не заслуживали таких обвинений) у отца в роду не было, хотя он родился и жил в Абхазии, в доме, где сейчас живёт бабушка Этери. Маринэ представляла себе весёленькую хрюшку бабушкиного соседа Яниса Густавовича. Свиней в Леселидзе не держали взаперти, их отпускали «пастись», и весь день они бегали где хотели. Тёмно-бурые резвые абхазские свинки, ничуть не похожие на наших неповоротливых хрюшек, были вполне самостоятельны – ловкие, пронырливые, неутомимые искательницы приключений.
Вечером они с удовольствием возвращались под хозяйский кров, где «блудных детей» ждал обязательный ужин. Днём пропитание полагалось добывать самим.
Однажды соседский нахальный свинёнок добрался своим вертким пятачком до малышки-пальмы, которую Маринэ заботливо поливала из лейки, считая своей воспитанницей, и с волнением мерялась с ней ростом: кто за лето больше подрос?. Маленькая пальмочка была её подружкой, она даже имя для неё придумала – Паолина, Паола.
И не было горя горше, когда проклятый поросёнок безжалостно вывернул Паолу из земли – чтобы полакомиться молодыми корешками. Бабушка Этери утешала рыдающую внучку: «Ничего, придёт и его час, нагуляет мяса – к зиме зарежут и съедят». – «Не на-аадо, я не хочу, пусть живёт»- плакала Маринэ, готовая есть вместе со своим обидчиком пальмовые корешки, только чтобы его оставили жить. Ведь жизнь – это такое чудо! А поросёнок маленький и глупый, потому и сотворил такое. «Он же не со зла, он просто есть хотел, за что же его убивать?» - плакала Маринэ. И много лет потом вспоминала эту хрюшку.
«Марина! Как свинья в тарелке копаешься, смотреть противно! Или – ешь нормально, или вон из-за стола. Тебе семнадцать скоро, а ешь как пятилетняя. Гиоргос, что ты молчишь, посмотри на свою дочь…» (И далее по нотам). Маринэ хрюкнула от смеха и осеклась, встретив угрюмый взгляд отца. Отодвинула от себя тарелку с творогом, в которой остались кусочки персика (можно было выловить и съесть, но сегодня не судьба), и встала из-за стола: «Спасибо, я больше не хочу».
Отец взглянул на неё угрюмо-равнодушно, словно её здесь не было. Он никогда так на неё не смотрел, и Маринэ долго помнила этот взгляд - как оказалось, последний.
В десять вечера по телевизору начался папин любимый сериал – итальянский «Спрут» с Микеле Плачидо в главной роли. Отец не погнал Маринэ спать, как делал всегда, и она осталась, не веря своему счастью. В гостиной стояла непривычная тишина (если не считать телевизора). Маринэ потом долго помнила – эту тишину.
Мать молчала, она всегда молчала, когда отец был не в духе. А отец – умирал.
Когда ему стало совсем плохо, Регина, несмотря на протесты отца, вызвала скорую. «Ждите, свободных машин на линии нет» - сообщила служба «Ноль – три». И Маринэ с Региной, не понимая толком, что им сказали, терпеливо ждали. Всю ночь.
Маринэ сидела на стуле, держа в обеих руках отцовскую руку и чувствуя, как он уходит от неё – с каждой секундой, с каждой минутой – по каплям пота на бледном лбу… по слабеющим пожатиям пальцев...
Скорая помощь приехала под утро, когда оказывать помощь было уже некому. Мать потом написала в Министерство и получила лаконичный и исчерпывающий ответ: «К нашему сожалению, вследствие недостаточной укомплектованности парка машин скорой помощи, обеспечение бесперебойного наличия на линии машин не представляется возможным». И далее – что-то там о соболезнованиях…
Регина в десятый раз вчитывалась в эти строки, пытаясь понять их заплетающийся, ускользающий смысл – и не понимала. Единственным, что «не представлялось возможным», была для Регины смерть Гиоргоса. Как же теперь жить? Может, ей уехать… домой, в Каунас. А Маринэ отдать Кобалии, он с ней справится, а Регина вряд ли с ней сладит, девчонка вся в отца, упрямая и невозможная.
Отец то задрёмывал (терял сознание, а Маринэ думала, что он уснул), то просыпался. В одно из таких просветлений – крепко сжал её руку: «Послушай, Маринэ. Ты взрослая, тебе почти семнадцать. Ты должна понять… У меня долги: Валико должен. Арчилу должен. Потому – ты выйдешь за Кобалию, даже если я умру. Иначе тётушка Этери останется бездомной, потому что дом записан на меня. Эту квартиру тоже придётся продать, иначе от вас с матерью не отстанут. Даже думать не хочу, что тогда будет…
- Ты… много должен? – непослушными губами выговорила Маринэ.
- Много, - подтвердил отец. – Кобалия заплатит. И вы с мамой будете жить безбедно. И тётушка Этери.
- А если я скажу «нет»?
- Не скажешь. Вам с мамой придётся… трудно жить. А Этери….не переживёт, когда к ней придут и отнимут дом, и вежливо спросят: «Мы Вам поможем собрать вещи, скажите, куда Вас отвезти?», а везти некуда! Ей некуда идти, Маринэ! Она всю жизнь прожила в этом доме, она умрёт от горя. Если ты её хоть капельку любишь, ты должна это сделать… Обещай мне! – отец стал задыхаться, и Маринэ за него испугалась. У него, наверное, бред: какие-то долги, бабушкин дом в Леселидзе, Кобалия… дался ему этот Кобалия!
- Обещаю, я обещаю! Только ты не умирай, папа! Только не умирай! – закричала Маринэ на весь дом, с ужасом чувствуя, как обмякла рука отца.
Маринэ пробирала дрожь, как когда-то, когда она шла по морозу в осеннем пальто, под которым был промокший от снега свитер и снежная каша, в которую превратился снежок на голой спине, сунутый ей за шиворот одноклассником. Маринэ до сих пор это помнила, и как ей досталось от матери за оторванный воротник пальто. Она никогда не забывала причинённого ей зла, отомстит, когда представится возможность. Впрочем, однокласснику за неё отомстил Отар, а матери она мстить не будет, просто уйдёт от неё навсегда, это и будет местью…
У Маринэ стучали зубы и мёрзли руки, словно она стояла на морозе без варежек, а не сидела в тёплой комнате. Она заставляла себя думать, что отец задремал, как делал это на протяжении всей ночи. Сейчас он проснётся. А если не проснётся, значит, крепко спит, сон от болезни лучшее лекарство … Спи, папочка, спи. А я, чтобы не думать о плохом, посчитаю по-грузински – до десяти и обратно, как делала в детстве, когда надо было успокоиться.
Маринэ бормотала числительные, почти проваливаясь в сон. Она не сомкнула глаз этой ночью, а ей завтра в школу, потом фламенко и Арчил... Гмэрто чэмо, она не сможет, она заснёт на уроке… Спит наша Мариночка, храпит и причмокивает, так ты меня дразнил, да, папа? Не отвечает, спит…
Спи, а я буду считать: эрти, ори, сами, отхи… Я ведь всё поняла, папа, я уже взрослая, через три недели мне исполнится семнадцать, а ты… даже поздравить меня не захотел, не дождался, ушёл навсегда. Зачем ты так поступил со мной? Зачем отдал меня Кобалии, мной расплатился с долгами. Я тебя любила… А ты? Что ты сделал со мной?!
**************************Мцухарэба (груз.: горе)*************
Маринэ молча говорила с отцом и вспоминала почему-то, как гуляла с ним в парке, когда была маленькой. Ей было тогда лет шесть, она крепко держалась за папину руку и ничего не боялась, но когда они сели на какую-то вертящуюся штуку и поднялись высоко над парком, Маринэ испугалась.
Она прижалась к отцу, влезла ему под мышку и зажмурилась от страха, а он смеялся и тормошил её, щекоча и балуясь: «Маринэ, открой глазки, посмотри как красиво, папа тебя держит, и тебе не надо бояться».
- Я не боюсь, папа. Я справлюсь. Только не отдавай меня Арчилу, отдай лучше Отари, ему через два года восемнадцать исполнится, и он сказал, что никому не позволит меня обидеть… даже тебе, - сквозь слёзы бормотала Маринэ и считала до десяти, и всё никак не могла досчитать… Мысли крутились в голове бесконечной каруселью и складывались в стихи. Нашла время сочинять стихи… Если уехать с Отари, мама останется бездомной, а бабушка Этери умрёт… Мама права, она всё-таки свинья!
Эрти (один)
Вновь моя рука в твоей большой ладони,
Вновь – иду с тобой.
Папа! Сколько лет тебя из детства – помню,
Сколько длится боль…
Ори (два)
Вновь горит свеча, и в пламени дрожащем
Тает фитилёк. –
Тлеющая жизнь. Неслышно тает счастье,
Как последний вздох.
Сами (три)
Сколько жить ещё – о том кукушка знает.
«Посиди со мной…»
Догорит свеча, и жизнь твоя растает
В сумраке ночном.
Отхи (четыре)
«Подожди меня, не уходи!» - Не слышишь.
Где-то далеко…
Ночь не дарит сна. Рассвет всё ближе, ближе…
Будет нелегко.
Хути (пять)
Жизнь – как эта ночь, расколота на части.
Пляшет огонёк,
Тлеет фитилёк, и эфемерно счастье,
Как последний вздох.
Эквси (шесть)
Смерть в пятьдесят три. Что может быть страшнее? –
«Папа, подожди!»
«Дочка, догоняй!» Догнать тебя не смею.
Ты меня прости...
Швиди (семь)
Вновь моя ладонь в твоей большой ладони,
Вновь – иду с тобой.
Сколько долгих лет я твои руки помню
И твою любовь.
Рва (восемь)
В памяти живут, не блекнут детства краски.
Помню каждый миг:
Маленькая – я. И маленькое – счастье.
И огромный мир.
Цхра (девять)
В нём цветут сады, и с яблонь опадает
Лепестками снег.
Может быть, с тобой мы встретимся когда-то,
Если есть Тот Свет.
Ати (десять)
Где-то далеко меня ты вспоминаешь –
И горит свеча.
Огонёк дрожит и воск печально тает…
Я приду! Прощай.
………………………….
**************************Трудное решение***************
… Когда им выдали из морга тело отца, Маринэ не понимала, что происходит, понимала только одно: она непременно должна его разбудить – чтобы отец взял обратно свой жестокий, невыполнимый наказ, завет, что там ещё, обещание. Да. Обещание. Надо, чтобы он вернул Маринэ её обещание, которое она прокричала в отчаянии на всю квартиру, на весь свет.
А потом пусть умирает, если хочет. Маринэ уже всё равно. Кобалия не получит её живой, только мёртвую… «Папа, не надо спать, вставай сейчас же! Ты такой бледный, ты замёрз совсем! – бормотала Маринэ по-грузински, очень тихо, чтобы слышал только отец. – Поедем домой, ты выпьешь свой любимый «Греми» и возьмёшь обратно свои слова. А иначе я… не смогу жить! Ты же знаешь, я не смогу жить с этим противным Арчилом, он приставал ко мне, я тебе не говорила, а теперь скажу… Да проснись же наконец и слушай!» - Маринэ в отчаянии дёрнула отца за рукав, но ей помешали его разбудить, крепко взяли за локти и отвели от гроба.
Регина громко прошипела ей в ухо: «Марина! Что ты себе позволяешь! Надо держаться». Что она делает? Что она говорит? Неужели эта женщина с безжизненными сухими глазами – её мама?
Через месяц после похорон Регина напомнила дочери о её обещании. Маринэ промолчала, как всегда. Ей семнадцать, значит, впереди у неё ещё год, они с Отаром что-нибудь придумают.
- Марина, молчать не получится. Нам с тобой надо серьёзно поговорить. Ты, конечно, собиралась поступать в вуз, хотела кем-то стать… («Почему – хотела, она и сейчас хочет. Почему мама говорит в прошедшем времени?»). Но у отца остались долги, которые теперь стали нашими с тобой долгами. Их надо отдавать. И ты обещала отцу. Кобалия ждёт. Вчера опять звонил, я не знала, что ответить. Сколько же ты будешь его мучить?
- Мама!!
- Что – мама? Мама у тебя была в детстве: мама, папа, дочка Мариночка. А теперь будет муж. И я вздохну свободно. В Каунас уеду, а вы ко мне будете приезжать, летом в Палангу поедем втроём… Может, он домик купит у моря, если ты попросишь… Он всё для тебя сделает.
(«Мама, папа, детство… Детства у меня не было, мама. Я его почти не помню. Не умею играть в куклы. Не умею кататься с горки. Не умею дружить. Некогда было дружить, вот и не научилась… Мамы тоже, наверное, не было, вместо мамы была гувернантка. У моих детей такой не будет, это я тебе обещаю»)
- Мне ещё восемнадцати нет.
- Ты решила мне напомнить, сколько лет моей дочери? Очень мило. Но Валико не хочет ждать год. Хочешь, чтобы мы всю жизнь жили в коммуналке, а бабушка Этери в доме для престарелых? Неужели ты позволишь?! Решай, Марина, последнее слово за тобой. В любом случае, моя жизнь, и бабушкина тоже, будет зависеть от твоего решения.
- Я… я согласна, мама. Позвони Кобалии и скажи, что я согласна. А теперь отпусти меня, я должна позвонить.
……………
- Алло, Отари будьте добры… Отари, нам надо встретиться. Сегодня. В сквере, где ты меня утешал. Я скоро уеду. Хочу с тобой попрощаться.
- Маринэ, у тебя что - бред начался? Уедет она, размечталась... Да кто тебя отпустит? Не смеши.
- Отари. Молчи и слушай. Так случилось, что у нас с Кобалией свадьба через три месяца. Молчи. Не говори ничего, не делай мне ещё больней. Нет, я сама согласилась, никто не заставлял. И теперь я хочу… Ну, ты понимаешь. Не понимаешь? Ах, ше сулэло штэро, тебе шестнадцать, а ты всё не понимаешь! Хочу… чтобы это было у меня с тобой, а не с ним. Выполни мою просьбу, Отари, я никогда тебя не просила… ни о чём. Не заставляй меня унижаться и умолять.
……………
Продолжение - http://www.proza.ru/2015/10/07/2038