- Тварь! Тварь! – рычит мой некогда любимый мужчина, молотя кулаками по стене.
Я запрыгиваю в подъехавший лифт. Прихрамывая, спускаюсь с крыльца. Черный тонированный джип ждет возле подъезда, перегородив дорогу. Сажусь вперед.
- Ну что? – спрашивает голубоглазый мужчина на водительском сидении.
Он волнуется. Понимаю его. От моего ответа зависит наше будущее.
- Расстались полюбовно, - улыбаюсь. – Поехали.
И тут вибрирует мобильный. Так и знала, ха! Сообщение. «Ты сдохнешь через три дня».
«Только вместе с тобой, любимый», - набираю в ответ.
- Куда тебя везти?
- К тебе.
Я окидываю прощальным взглядом знакомый каждой черточкой дом, окно на девятом этаже, поджимаю губы. Теперь всё кончено.
Колено нестерпимо ноет. То ли к дождю, то ли к неприятностям.
У нас осталось три дня…
(Тогда…)
1.
С раннего детства Саша знала, что станет гимнасткой. Она с замиранием сердца смотрела по телевизору на гибких, точно кошки, девушек. На то, как они крутились с лентами. Как перегибались через спину, как балансировали на одних носочках, как вытягивались в струну. Это было так завораживающе и просто, что Сашино сердце замирало.
Возможно, она бы пошла в гимнастику раньше, но никто её просьб не слышал. В восемь лет бабушка устала от нытья внучки и отдала её в класс гимнастики.
- Поздновато вы опомнились. Кто ж в таком возрасте начинает заниматься? - посетовала молоденькая учительница, рассматривая маленькую Сашу.
Та стояла, сжав кулачки. Она ещё покажет этой учительнице! И этим детям, которые смотрят с пренебрежением – будто они лучше её, потому что в гимнастике с пяти, а кто и с двух лет. А они не лучше…
Саша тренировалась на износ. Она ревела, когда садилась на шпагат, или тянула спину, она доводила мышцы до изнеможения, она не могла с утра встать с постели - но никогда не сдавалась. Вскоре учительница перестала относиться к ней как к лишнему элементу, а в конце первого класса Сашу пригласили на первые в её жизни соревнования!
Костюм ей достался по наследству от участницы, завязавшей с гимнастикой. Бабушка практически вымолила его у мамы той девочки – на покупной денег не было, а ношеный обошелся, как сказала бабушка, «по дармовой цене». Костюм сидел плохо, колол, рукава были коротковаты, он жал между ног и в подмышках. Но всё равно был великолепен.
Перед началом выступления учительница собственноручно заплела Саше кичку. Погладила по тощей спине и сказала:
- Давай, юла, я верю в тебя.
И Саша показала высший класс. Она выгибалась, кружилась, вертелась, прыгала. Она погрузилась в музыку, жила её переливами. Её пальцы стали продолжением нот. Тело перестало принадлежать ей, оно превратилось в мелодию.
Ей аплодировали. Она запомнила чарующих вкус этих первых оваций. Учительница показывала большой палец. А Лена, первая соперница Саши, светловолосая и голубоглазая худышка, недовольно надулась. Саша сделала её! Саша – победительница!
Она не заняла первого места на тех соревнованиях, но получила приз зрительских симпатий. Бабушка освободила в старом советском серванте полку и поставила кубок туда.
- Пока не заполнишь всю полку – гимнастику не бросишь. – Она потрепала внучку за растрепавшуюся кичку.
Саша фыркнула. Дел-то, набрать кубков на одну полку.
2.
Октябрь выдался холодным и ливневым. Региональные соревнования начинались через неделю. Саша дневала и ночевала в зале. Она осваивала ленты – кручения давались сложнее всего, она то и дело путалась в них. Вот и сейчас не удержалась, упала на левое колено.
- Ай, - присвистнула она сквозь зубы.
- Неуклюжая, - Лена, растягивающаяся у зеркал, закатила глаза.
Царапина ерундовая, кровь едва проступила. Саша потерла ногу, упрямо поднялась. На Лену она не обращала внимания.
- Прям вижу, как ты грохаешься перед жюри. Нос наверняка разобьешь, косолапая! - не унималась та.
Пользуется тем, что тренер их не слышит. Саша молчала; бабушка учила её не отвлекаться на внешние раздражители. Она схватилась за скользкие как змеи ленты.
Один. Два. Три. Поворот.
Домой она всегда возвращалась через парк. По одной и той же тропинке, заученной наизусть. Парк не пугал Сашу – он был свой. Зимами озябший и голый, дождливыми осенями заплаканный, а жарким летом – цветущий и счастливый. Поздняя ночь стелилась по небу, укутывала одеялом из тумана плакучие ивы у озера.
За спиной послышался мальчишечий смех. Саша не любила мальчиков и совсем не умела себя с ними вести. Её десятилетние одноклассницы гуляли с ними, даже – невиданное дело! – целовались за школой, а Саша замыкалась в себе. На двадцать третье февраля она вручала подарок молча. И вся зажималась, если мальчики начинали её обсуждать. А она любили похохотать над нескладной фигурой, длинными руками. Называла её вороной – за темные волосы и острый нос.
Мальчишки приближались. Саша замедлила шаг – пусть обгонят её. Но те словно специально шли за спиной. Их голоса обжигали лопатки.
- Девочка, а, девочка, есть курить? – крикнул один и заржал своей шутке.
Саша ускорила шаг.
- Серый, не пугай малявок, - сказал ему второй голос.
- Я и не пугаю! Эй, мелкая, как тебя звать? Извини, если обидел.
Но интонация злая, в ней нет ни грамма тепла. Сашино сердце устремилось к пяткам. Страшно было – до слез. Она хотела было побежать, но тут её схватили за рюкзак. Потянули на себя.
Саша грохнулась на землю и уставилась на троих парней. Лет по четырнадцать, наверное.
- Что вы… что вы… - всхлипнула она.
- Ты не ответила. Извинишь меня или нет? – ухмыльнулся брюнет с длинными патлами.
- Извиню, - выпалила Саша.
- А сигареты есть? – Брюнет склонился.
- Н-нет.
Она отползала от них задом, на руках.
- А деньги? – вдруг спросил высокий парень с лошадиными чертами лица: широкой челюстью и выступающими передними зубами.
У Саши в кармане лежало десять рублей – сэкономила в школе на пирожке. Но отдавать их хулиганам не хотелось. Саша помотала головой. Берет слетел с волос и упал ей в ноги.
- Не верю! – парень опасно надвигался. – По глазам вижу: врешь.
Остальные отступили в сторону, позволяя ему самому решить, что делать с вруньей. Он схватил Сашу за запястье, потянул наверх. Она ойкнула. Из глаз градом посыпались слезы. Она бы рванула, но парни обступили её кольцом. Их взгляды цепляли, кололи, драли.
Высокий скрутил Сашину руку ей за спину. Она выгнулась в нелепой позе, да так и осталась стоять, пытаясь брыкаться. Брюнет полез в карман, выудил десятку.
- Реально врет! – гоготнул он. – Давай дальше смотреть, чего ещё прячет.
Он сорвал с неё рюкзак и вывалил его содержимое на мокрую землю. Тренировочный костюм, чешки, заколки – всё разлетелось.
- Гы, лифчик! – Брюнет вытянул спортивный бюстгальтер, помахал им как флагом. – Такая мелкая, а уже лифчики носит. А прокладки есть?
Саша заревела от стыда и боли. И от страха, прожигающего до самых костей. Брюнет шарил ей по карманам, высокий крепко держал и иногда одергивал, если Саша начинала вырываться. Безучастным оставался лишь третий парень, которого она так и не разглядела.
- Хватит, - вдруг сказал он. – Отпустите девчонку…
- Ник, ну мы ж развлекаемся, - загундосил брюнет. - Смотри, десятку получили. Ей она ни к чему!
- Отпустите.
И почему-то они послушались. Саша собрала вещи в одну кучу, не помня себя от ужаса, и понеслась по аллее домой. Она слышала окрики и издевательский свист, но ветер в ушах заглушал посторонние звуки.
Саша ввалилась в квартиру, нырнула в свою комнату. Перед бабушкой было стыдно показываться – та не поверит, начнет осуждать или говорить, как надо было поступить с обидчиками. Нет уж, Саша сама справится.
Она причесалась, переоделась и, скомкав грязную одежку, пошла в ванную – умываться. Заодно постарается отстирать костюм – иначе ей завтра конец. Тренировку нельзя отменить!
На кухне бабушка разговаривала по телефону. Саша бы прошла мимо, но бабушкина фраза заставила её напрячься.
- Свет, приезжай, я тебя умоляю.
Светой звали маму Саши, и бабушка очень редко звонила ей. Саша сама маму видела всего несколько раз в год: та приезжала с подарками, целовала в макушку, выпивала чашку чая и уезжала. Она никогда не оставалась на ночевку или не брала Сашу в кино, как другие мамы, и не плела ей замысловатых косичек. Но Саша ждала маминого приезда как праздника…
- Это очень важные соревнования для твоей дочери, – бабушка помолчала. – Света, прекрати выдумывать оправдания! И что, что у Вадима температура? С ним некому посидеть? Не забывай, у тебя два ребенка, а не один.
И вновь тишина. Мама что-то говорила. Вот зачем бабушка с ней ругается?! Сейчас мама разозлится – и вообще не приедет. Назло.
Бабушка гневно швырнула трубку. Саша быстренько юркнула в ванную. Сердце трепыхалось в груди. Мама точно не приедет…
Она беззвучно плакала, натирая ткань хозяйственным мылом. Не день, а катастрофа. И пятно на костюме будто специально не отстирывалось! Когда Саша потерла его чуть сильнее – ткань прорвалась. Придется звать бабушку и рассказывать ей о своем позоре…
3.
Никита не терпел двух вещей: когда его называли по фамилии и нытиков. Его отец воевал в Афганистане и был вечно хмурым, замкнутым человеком – и это людское качество Никита уважал прежде всего. Он и сам старался смотреть исподлобья и говорить сквозь зубы, но у него не всегда получалось.
Никита не терпел слабаков, но эта девчонка чем-то его зацепила. Нет, ну глупость какая-то. Они с парнями не один раз нападали на мелкотню. И деньги у них отжимали, и отправляли домой с синяками под глазом или даже пинком под зад. Их называли «местной бандой», и Никите нравилось быть частью банды. Он, правда, не любил глумиться над кем-то, чаще оставался в сторонке. Он тащился от ощущения превосходства.
А эта девчонка… Блин! Мелкая, пучеглазая, угловатая какая-то. Да ей бы ни Серый, ни Гога никакого вреда не причинили – покопались бы в шмотках и отпустили. Не совсем же они уроды, чтоб девок бить. Но почему-то Никита удумал её защитить. За что, разумеется, тут же был осмеян.
- Твоя деваха, а, Ник? – гоготнул Серый.
Никита сжал кулаки.
- Она не моя, понял?
Гога понимающе подмигнул.
- Твоя-твоя. А вы с ней уже того?
- Отвалите вы!
Никита пошел прочь от друзей. Те ржали ему вслед. Дебилы!
Дома папа приготовил фирменный борщ. Мама сидела рядышком с ним, болтая ногой. Смешная Никите досталась мама – веселая, активная, щебечущая. Они с папой здорово контрастировали. Никита даже мечтал когда-то в детстве найти себе в жены такую же, как мама. Потом, конечно, идиотские мечты о женитьбе прошли – кому надо жениться? И как с этими девчонками вообще можно общаться? Они же тупые, только о шмотках и болтают.
- Иди к столу, - приказал папа.
- Чего такой озабоченный? – удивилась мама.
Никита отмахнулся.
А у девчонки какой-то спортивный костюм лежал в сумке. И тапки. Спортсменка она, что ли? А чем занимается?
А ему-то какое дело до её занятий?! Она ему кто, сестра родная?
4.
На следующий день выяснилось, что девчонка учится в школе Никиты. Он увидел её в столовой, стоящей в очереди за льготным обедом. Фу, убогая; все приличные люди берут в буфете беляш или пиццу. Ни Серый, ни Гога её то ли не узнали, то ли не приметили. Ну и отлично, а то бы опять засмеяли.
Она носила старенькие джинсы и старушечий свитер. Смотрела затравленно, передала талончик своей ручонкой-веточкой повару и получила обед: котлету с макаронами. Нищая дура.
Нет, ну какого черта он на неё пялится? Даже не слышит, о чем говорят парни.
- Ник, ты с нами? – Гога пощелкал пальцами у него перед глазами.
- С вами, - буркнул Никита.
Всё, отныне никаких мыслей о нищей идиотке. Он взрослый тринадцатилетний парень.
5.
Её звали Сашей и она занималась художественной гимнастикой. За два года Никита узнал, что за зверь этот гимнастика, с чем его едят и почему Саша в нем так хороша. А она была просто прекрасна. Никита сначала ходил к ней на выступления украдкой, садился на последнем ряду и изображал скучающего человека, которого прийти заставили. Потом проникся…
Она была как фарфоровая фигурка, как заводная куколка на шкатулке. Вся её нескладность куда-то исчезала, едва Саша начинала танцевать. Её руки двигались плавно и осторожно, она умудрялась кружиться на одной ноге, задирая вторую к голове. Непостижимо! Никита дома попробовал поднять так ногу – но потерпел неудачу.
А как ей давался танец с лентами! Она рисовала алыми ленточками узоры, буквы, выписывала целые слова. И улыбалась так беззащитно и открыто, что Никита забывал, как дышать.
Так вот. Сначала он изображал из себя ленивого зрителя, пока не увидел объявление, висящее на доске в спортивном зале. Кружку гимнастики требовался фотограф для съемок их мероприятий. Никита подумал-подумал, взял у отца фотоаппарат – и пошел будто бы невзначай.
Парни, когда узнали, назвали его бабой, тупицей, гомосеком и даже кое-кем похуже. Но Никита отмазался – отец заставил заняться фотосъемкой. Отца Никиты парни уважали, поэтому повздыхали и издевательства практически прекратили. За три года, впрочем, они остепенились, малолеток уже не грабили. Серый за девчонкой начал ухаживать, Гога увлекся сочинением рэпа. Рэпер из него был так себе, но парень тащился – а друзья его всячески поддерживали.
А Никита фотографировал Сашу. Приходилось щелкать всех, но её он снимал с особым трепетом. Ловил самые удачные кадры и после отбирал из груды заснятых фоток самые-самые. Только вот Саша, кажется, совсем не глядела на доску, где висели фотографии… И не любовалась собой.
Никита понимал, что он – придурок. Что только придурок может любить двенадцатилетнюю замухрышку-гимнастку и бояться признаться ей в этом. Но всё равно его тянуло к ней: смотреть, изучать, запоминать. Они были знакомы постольку-поскольку (а как быть незнакомым, когда ездишь с ней на большинство выступлений), но ни о чем серьезном никогда не общались.
Когда-нибудь он обязательно подойдет к ней. Но не сегодня. И не завтра. Скорее всего, даже не в следующий понедельник.