Хозяйство разрушалось. Все вокруг растаскивали по своим норкам. Выделились наделы для ведения фермерского хозяйства. Фермеры некоторое время обрабатывали свои участки земли. До тех самых пор, пока можно было взять солярку тайно из хранилищ на нефтебазе главного хозяйства. Стоимость литра солярки стала расти. Она достигла таких размеров, что никакая прибавка урожая не покрывала расходы земледельцев. Появились ножницы цен. Государство держало закупочные цены на низком уровне. А цены на готовую продукцию росли так, что деньги обесценились. Купить хозяйству горюче-смазочные материалы стало не за что. Закупочные цены на молоко стали такими низкими, что литр молока стал стоить в разы дешевле минеральной воды.
Ко всем печалям добавилось и то, что нашелся какой-то умник, который когда-то недолго работал в хозяйстве, уехал в другие края, но сумел как-то доказать с помощью ловких адвокатов, что он потерял свое здоровье, именно работая на полях хозяйства. Суд он выиграл. Явились судебные исполнители и забрали огромный трактор Кировец для уплаты ущерба за утраченное здоровье.
Крестьяне только руками развели.
На эту посевную солярку собирали по капле. С весны вспахали третью часть земли. Хотя за работу уже никому и ничего не платили. Старые хлеборобы работали бесплатно. Не могли они допустить, чтобы земля впусте лежала.
Агроном Николай Михайлович собрал из оставшейся техники только один сеялочный агрегат. Зерно на семена ему удалось сберечь. Семенное зерно было засыпано в бывший старый гараж на окраине села тайно. Вдвоем с управляющим они прятали хлеб, как два преступника. Гараж заварили. А небольшой остаток семенного зерна они засыпали в закрома на зерновом дворе. Его за зиму полностью растащили.
Собранный сеялочный агрегат выгнали в поле. Нужны были сеяльщики. Никто на сеялки идти не хотел. Деревня успела почти опустеть за короткий период лихолетья.
Тогда Николай Михайлович решил уговорить деревенских дурачков выйти в поле и встать на подножки сеялок.
Дурачков в деревне было трое. Кеша был молодым и сильным, но у него была крошечная голова и совсем маленькая память. Он был сыном сильно пьющих родителей. Петр Иванович, а именно так звали еще одного деревенского дурачка, был сыном сельской дурочки Людочки. И Людочка была на вид дурочкой, и сын её. Что-то было во взгляде обоих безумное. И жесты их были странными, и слова. И странными были поступки. Людочка заявила на всю деревню, что у неё был сын Петя, а теперь он ей стал мужем - Петром Ивановичем.
- Он меня любил, как мать, а потом разглядел во мне женщину.
Деревенские только вздыхали, когда слышали такие речи, а бабашка Рая даже вышла из магазина, когда Люда зашла в него, чтобы сделать покупки, и сказала, что не желает дышать одним воздухом с этой блудницей презренной, и за человека её не считает.
Игорь в этой компании был самым нормальным. Вырос он с бабушкой, закончил школу обычную, но у него был врожденный паралич правой стороны. Он прихрамывал, тянул ногу, и лицо его было перекошено. Один глаз у него никогда не закрывался, поэтому вид он имел жутковатый.
Вот таких сеяльщиков привез в поле агроном Николай Михайлович. Дурачки были счастливы. Они, презренные и забытые, теперь стали чуть ли не главными людьми в деревне. Им дали работу. Они с ней вполне справились.
Кеша одной рукой поднимал мешки с семенным зерном и с идиотской улыбкой, с громким хохотом засыпал зерно в сеялки.
Петр Иванович работал с напряженным лицом. Он все время испуганно оглядывался. Иногда, ни с того ни с сего, он соскакивал с подножки сеялки и бежал по полю, широко раскинув руки. Николай Михайлович ловил его, прижимал к себе, поглаживал по спине. Дурачок всхлипывал и успокаивался. Петр Иванович опять вставал на подножку сеялки и опять работа продолжалась.
Труднее всех было Игорю. Но он стоял на подножке сеялки одной ногой и держался за скобу, которую специально пристроил для него агроном.
Медленно сеялочный агрегат бороздил поле и ряд за рядом засевал его.
Полмесяца трудилась сеялочная бригада. Каждый день жена агронома пекла пирожки на рассвете, чтобы сеяльщиков накормить, чтобы они не были голодными. Бабушка Игоря давала молоко. Прямо трехлитровыми банками одаривала она тружеников. Она очень гордилась тем, что её внучек для такого святого дела пригодился.
Когда поле зазеленело, Кеша часто приходил на него посмотреть. Он поднимал голову к солнцу, щурил свои прекрасные большие карие глаза и громко смеялся с каким-то странным безумным ликованием.
Земля дала хороший урожай. Осенью выгнали комбайны в поле. Медленно, но уборка пошла. Не на чем было вывозить хлеб на зерновой двор. Осталось в хозяйстве всего два самосвала. Но и комбайнов тоже было только два. К концу уборки кто-то злой и жестокий ночью снял все шланги с комбайна, выбрал все остатки солярки, масла. Вытащил из кабинки большой термос для воды и даже снял лобовые стекла. Агроном написал заявление в милицию, но в возбуждении дела ему отказали. Ущерб был нанесен незначительный. А то, что это чудо техники - комбайн - был выведен из строя и надолго, это никого больше не волновало. Так и остался большой клин неубранным. И по пшеничному полю стали поздней осенью пасти коров.
На следующий год поле осталось не засеянным.
- Прости, землица-матушка! - сказал агроном, когда проезжал по полевой дороге летом. - Прости! И дед мой был земледельцем, и прадед, и все мои предки. Десятки поколений. И я тебе тридцать лет служил верой и правдой. Прости! Я сделал все, что мог.
Николай Михайлович остановил машину, вышел из неё, и, тяжело опираясь на трость, прошелся по кромке поля, потом наклонился, взял комок земли, подержал его в руках, а потом бросил так, как будто проверял землю на сыпучесть перед тем, как пустить трактора для вспашки...
Через год крестьяне сдали землю в аренду китайцам, которые стали выращивать на ней арбузы и продавать их в город. Когда они довели землю до полного истощения, они её бросили и нашли аренду в других селах.
А земля так и осталась впусте лежать. По кромкам она стала медленно зарастать кустарником и мелколесьем.