Издержки воспитания. Часть 7-я

Ирина Верехтина
Часть 7-я. ГЭМО (груз.: ПОСЛЕВКУСИЕ)

*************************Срыв************************
На звонки подруг Маринэ отвечала однотипно, однозначно и односложно: «Нет, не получится», «Не могу», «Извини, но я не пойду», «Не хочу», «Нет времени, я бы пошла», «Я очень занята». За что одноклассницы прозвали её необитаемым островом и недотрогой (за то, что не ходила на классные «огоньки» с очень «смелыми» танцами и не очень трезвыми мальчиками («Я бы пошла, но родители не позволяют… такого»), не ездила с классом на экскурсии («Я бы поехала, но у меня занятия в клубе» - «А что за клубешник такой, чем вы там занимаетесь?» - «Мы тан… мы там в шахматы играем» - «Ну и дураки!»), не гуляла с подругами после уроков («Не могу, мне в музыкалку надо» - «Ну, тогда после музыкалки» - «После музыкалки мне уроки делать надо… нет, не получится, не успею сделать, меня ругать будут»).

Одноклассницы на неё обижались. Маринэ – не обижалась, поскольку они так и не стали для неё подругами. Зачем они ей, у неё есть Отари, а больше ей никого не надо.

Выпускные экзамены она сдала с тремя тройками. Не блеск, конечно, что называется сорвалась, не хватило сил.  Сидела над учебниками, наверстывая упущенное (некогда было учить, бегом-кувырком,кое-как "выезжала"), не позволяя себе расслабляться (отдохнёт, когда экзамены сдаст).
С утра гимнастика, потом в душ, потом заниматься… Завтракать, заниматься, обедать, заниматься, вечером телевизор, потом гимнастика, душ, томатный сок и спать. Говорят, когда спишь, всё прочитанное за день укладывается в голове по полочкам,  утром просыпаешься – и всё знаешь!

Но знания не хотели «укладываться по полочкам» в Марининой голове, они странным образом перепутались и переплелись в клубок правил, формул, теорем и аксиом… На экзамене по инглишу  как назло лезли в голову французские глаголы, а предложенный текст упрямо не желал быть переведённым на русский и переводился почему-то на грузинский. Маринэ взяла себя в руки и перевела текст «обратно» - то есть с грузинского на русский.
 В итоге получилось что-то странное, учительница качала головой и хмурилась. Маринэ лучше всех в классе знала английский, что с ней сегодня, текст перевела безобразно...
Обидно до слёз – тройка в аттестате по инглишу!

На химии и того хуже… Два дня она сидела над учебником не поднимая головы, с утра до вечера, как проклятая. А на экзамене ничего не могла вспомнить. Последний удар нанесла геометрия. Билет ей достался лёгкий, теорема о подобии треугольников, а задача оказалась трудной. Не тратя времени на теорему, Маринэ стала решать задачу. Записала полученный ответ, потом решила задачу ещё раз – для проверки и самоуспокоения. Ответ получился другой! Маринэ решила упрямую задачу в третий раз, и получила… третий ответ.

 Когда её вызвали, она не успела выбрать – который же из трёх… Обречённо поднялась из-за парты, на негнущихся ногах подошла к столу и разжала кулак. Учительница посмотрела на неё с удивлением и расправила мятые листки. Три варианта решения и три варианта ответа. Круто девочка берёт! Ничего не боится, бросила чуть ли не в лицо смятые бумажки  – разворачивайте и читайте, а я посмотрю.

- Метревели, как всегда, в своём репертуаре. Одного решения ей мало, написала сразу три, на выбор! (всем весело, над Маринэ смеётся весь класс... Её выставили на смех, оскорбили ни за что, а она даже ещё не начала отвечать. Такого она не простит даже учительнице. Не простит).
- Ну, хорошо. Что там у тебя в билете, подобные треугольники? Ну, расскажи нам о треугольниках.

 Маринэ мотает головой, отказываясь.
- Это что за жесты такие? Если не знаешь теорему, так и скажи, словами, а головой будешь крутить на уроке физкультуры.
- Знаю. - обиженно буркает Маринэ.
- Тогда прошу к доске, слушаю тебя.

Маринэ опускает голову ещё ниже и сдавленным от слёз голосом выдаёт совсем уж  невероятное: «Не буду. Задачку я решила, а теорему все знают, значит, нечего и рассказывать» Опешившая от такой дерзости учительница не понимает, что такое поведение – месть за нанесенную обиду, за то что её выставили на смех перед всем классом. Но – отдаёт себе отчёт в том, что с девочкой творится неладное: лицо несчастное, щеки впалые,  губы дрожат.

«Что с тобой, что стряслось, девочка моя?» - хочет сказать учительница, но педагогический опыт берёт своё, и вслух она говорит (милостиво изрекает) совсем другое: «Нн-ну, допустим. Допустим, что ты знаешь эту теорему. А задачка решена неправильно – все три ответа неверны. Как же так, Марина? Может, объяснишь, как ты решала,  и попробуем вместе? Ведь ты решила… почти правильно, и что интересно, необычным способом... Метревели!! Что это значит?! Ты куда?..»

Не слушая больше учительницу (хватит с неё унижений, никаких «вместе» не будет, Аллу Ивановну она видит в последний раз), Маринэ берёт со стола исписанные листки и выходит из класса. Спина прямая, подбородок поднят, на лице презрение и гнев, брови  сомкнуты. Что с ней сегодня? Задачку не смогла решить, а ведь училась почти без троек…

****************************Послевкусие*****************
Гамоцда (экзамен) позади, по геометрии трояк, по химии трояк, по инглишу трояк, дзалиан сацкхениа (ужасно жаль), но можно и порадоваться: это последний экзамен, последний позор, больше она такого не допустит. Гмэрто чэмо (боже мой), что скажут её родители, когда увидят три тройки! Не поверят, что она занималась, подумают – у телевизора сидела весь день, три тройки, какой позор, гмэрто чэмо…»

Постоянные непомерные нагрузки, ставшие уже привычными, дали о себе знать в  самый неподходящий момент, и Маринэ «сорвалась», удивляясь самой себе и не понимая, что с ней происходит: голова отказывалась воспринимать прочитанное, отказывалась запоминать и думала чёрт знает о чём. К чести Маринэ, троек она получила только три,  пятёрок – ни одной. Она отдавала себе отчёт в том, что всё могло быть гораздо хуже, ей просто повезло: достались «хорошие» билеты. И Маринэ всё же  справилась с собой и не допустила окончательного срыва, но – увы! – этого никто не оценит.

Три тройки не конец света, родители поставят дочку «в позу» (лобное место посреди гостиной, "в пол не смотреть, смотреть в глаза!") и будут два часа читать мораль и огорчаться, что Маринин позорный аттестат о среднем образовании  не покажешь друзьям семьи. Гордиться нечем, одна тройка ещё куда ни шло, но три!! Три тройки – это уже слишком.

«Гульдасацхквэтиа! (до чего обидно!). Порадовала родителей, что уж тут скажешь… Ну что ты плачешь, тебя ведь никто не наказывает, хотя надо бы… Три тройки не конец света,  наймем  репетитора и будешь заниматься в хвост и в гриву весь месяц,  и попробуй только не поступить в институт! Институт-то выбрала уже?.. Иняз? МГУ?

Что ты молчишь? Счастье твоё, что тебе семнадцать, всыпал бы тебе за такой аттестат… Бесполезно. Вот выдадим тебя замуж и вздохнём свободно, пускай тебя муж  воспитывает, может, у него получится, а мы с матерью в сторонке постоим-посмотрим.

Не реви уже, остановись, на экзамене надо было реветь, может, четверку бы поставили... Что ж теперь-то плакать? Всё кончилось, всё уже позади. Забудь уже – своих учителей, математичку эту, гомбэшо! Школу эту, чаоби! Их больше нет.  Иди, лицо умой… и будем праздновать,  всё же – аттестат получила, первый шаг во взрослую жизнь».

«Гиоргос, почему она улыбается, что ты ей сказал?  Марина, когда отец говорит, ты слушать должна, а не смеяться… Что он тебе сказал?»

Маринэ без звука исчезает за дверями и, закрывшись в ванной, садится на низенькую скамеечку. «Экзекуция» закончилась, можно перевести дух и жить дальше. Ужасно неприятно, она ведь столько занималась, что же с ней случилось, что сегодня пришлось краснеть перед родителями и выслушивать обидные слова. Отчитали как маленькую!

Маринэ горько усмехнулась. Когда отец волнуется, он переходит на грузинский, а мама не понимает (семнадцать лет с ним живёт и языка не знает, только слов двадцать, а Маринэ говорит по-литовски и по-грузински. И эстонский немного знает, и абхазский немного…И французский свободно, и ещё музыкальные термины на итальянском, на них вполне можно объясниться, будет смешно…) А мама даже не поняла, что отец назвал школу болотом, а математичку жабой. А Маринэ поняла.
  Ещё она поняла, что отцу наплевать тридцать три раза на её школьный  аттестат, он для мамы старается, чтобы видела, как он дочь «воспитывает».

После ухода Маринэ Гиоргос тяжело вздохнул и  сказал жене: «Ты довольна? Это из-за тебя она… не выдержала. Она сама себе не рада, а мы с тобой ей ещё добавили».
Он был зол на  школьных учителей, из-за которых его единственная дочь полчаса стояла перед ним с опущенными плечами и смотрела в пол (и на себя зол, что полчаса её отчитывал). Срыв, ясное дело. Перезанималась. Не потянула. С трёх лет в ежовых рукавицах держали, и ничего, справлялась и всё нормально было. А в семнадцать не выдержала. И выглядит неважно, и похудела, хотя уже некуда больше худеть… К чёрту эти танцы, и Арчил с женитьбой пускай подождёт, ей всего семнадцать, выглядит плохо, какая из неё жена… Восемнадцать исполнится, тогда и поговорим. В любом случае, последнее слово за Маринэ, он не продаст свою дочь этому… Хоакину Кортесу.

***************************Выпускной бал****************
Но всё это будет потом, когда вернутся из Абхазии родители, а пока – долгожданная свобода кружит голову, а впереди выпускной бал, её первый бал, на котором Маринэ будет танцевать  с Отари. Она его многому научила, он совсем неплохо двигается, может изобразить такое, что ни у кого не получится! Даже у неё.

Мясная и томатная диета не подвела, томатный сок иногда заменялся ацидофилином, а мясо – адыгейским сыром или Марининым любимым сулугуни. Десерт – ломоть ржаного хлеба и большая чашка кофе, сваренного по-турецки (очень крепкого, три ложки на чашку), со сливками и без сахара. Маринэ с аппетитом ела, прекрасно себя чувствовала… и занималась «в хвост и в гриву»,  навёрстывая упущенное. И умудрилась похудеть, хотя худеть было уже некуда. (Выручит белое платье, возьмёт на себя все «нюансы-реверансы»).

И наконец – выпускной бал, на который она явилась «как мимолётное виденье» в белом платье,  расшитом сверху донизу длинными рюшами цвета потускневшего серебра. Никто из её одноклассниц не надел бы такое: рюши зрительно увеличивали объём, а «объёмов» им хватало и без того.

 Маринэ фасон не смущал, а серебряные ручьи рюш, льющиеся по ткани, приводили в восторг. Платье имело глухой ворот и не имело спины. Спина была – самой Маринэ, с восхитительно длинными  прямыми линиями лопаток и матовой чистой кожей без прыщей и прочих «возрастных» нюансов. Поднятые вверх волосы открывали  затылок (если плечи максимально отвести назад, позвонки почти не выпирают). Тонкие руки, тонкая даже в белом платье талия…

Платье сидело идеально и при каждом шаге – струилось серебряными ручейками рюш. Хорошо, что Маринэ не стала их отпарывать (она хотела, но рюшей было так много, что у неё опускались руки… ведь потом обратно пришивать придётся, иначе страшно подумать, что скажет мама… Нет, лучше не думать!)

Рюши были ею оставлены – и теперь сияли и сверкали.  Маринэ тоже сияла и ни с кем не хотела танцевать – ждала Отари, которого пригласила на свой первый бал и который обещал быть. – «После тренировки – железно, обещаю. Приду, даже если в рожу приложат» - и Маринэ звонко хохотала, представляя как он придёт «с приложенной рожей» и она пойдёт с ним танцевать. Всё равно пойдёт! Отар неплохо двигается, умеет, она сам его научила – во дворе музыкальной школы, за угольной кучей. Маринэ показывала, Отар повторял. У него получалось здорово, движения он запоминал с первого раза (в танце главное – запоминать движения и правильно их выполнять).

 Первый поцелуй и первый вальс – всё у них было на угольной куче, так уж сложилась жизнь. Маринэ вспоминала и ждала Отара, но так и не дождалась. В Маринину школу Отара… не пустили. («Ты куда это разлетелся, парень… К подруге, говоришь? Пригласила, говоришь? Танцевать-то хоть умеешь? Умеешь, говоришь? Тогда – танцуй отсюда, тут дети, выпускной бал, а ты куда припёрся, тебе – на рынке кинзой торговать…»).

 Отар стиснул зубы, чтобы не сказать сгоряча что-нибудь, о чём потом будет жалеть, и ушёл. А что он мог сделать? Он один, их много, они старше и с повязками дежурных. Скажут – бандит, чечен, хотел школу поджечь… И  не докажешь, что он не чеченец, а лезгин (хотя – какая разница?), что пришёл танцевать с Маринэ, и больше ни с кем…

Не дождавшись Отара, Маринэ спустилась вниз. У входа топтались дежурные, краснели огоньки сигарет и слышалась площадная лексика – дежурные успели выпить.
- Тебе чего, девонька? Покурить вышла? – Ха-га-га-ааа! – рассмеялись своей шутке остряки-дежурные.

Маринэ помотала головой, отказываясь от сигареты (она всё понимала серьёзно) и неожиданно для самой себя отправилась домой. Был поздний вечер, почти уже ночь, на улице ни души, и Маринэ не шла – почти бежала, подгоняемая страхом, напрочь забыв о школьном праздничном столе и  путешествии на катере по Москве-реке.
Она всё поняла. Отару вообще не позволили войти, а без него ей здесь нечего делать: ни подруг, ни друзей, никого (заслуга родителей, но что об этом говорить – важен результат, а результат налицо).

С бьющимся сердцем сунула руку в кармашек «бального» платья - ключи на месте, не потеряла! Отперла три замка и закрыв за собой дверь, медленно сползла, касаясь голой спиной гладкого холодного железа. Опустилась на корточки и долго сидела на полу, в пустой квартире, не зажигая света. Так и уснула – с мокрыми от слёз щеками, прижавшись к железной двери ледяной от холода спиной и обхватив  руками голые коленки… Счастье кончилось.

На следующее утро она взялась за платье – пришила отрезанную спинку, вернула на место оборки и рукава, удивляясь собственному безразличию. К приезду родителей платье обрело прежний «средневековый» вид и заняло подобающее ему место в платяном шкафу. На вопрос, как прошёл её первый бал, Маринэ ответила: «Хорошо. Мне понравилось».
Ей хватило сил улыбнуться и сделать невозмутимый вид. О том, как она провела свой первый бал, родители так и не узнали.

***************************Годом раньше*******************
Как назло, вспомнилась музыкальная школа, которую она окончила годом раньше. Экзамены. И выпускной вечер, на котором её не было, её не пустили, потому что не за что было («Нечего тебе там делать, Регина, посмотри на нашу дочь! Разоделась как на праздник, на выпускной она собралась... За такие оценки ремень полагается, а не выпускной! Раздевайся, я сказал. Никуда не пойдёшь, даже не думай. Тройка по специальности, позор-то какой! Что тут скажешь, отблагодарила родителей за заботу, за ученье… Я ведь не посмотрю, что тебе шестнадцать лет, ты у меня дождёшься… Ты что, умерла?! Платье снимай немедленно!! Сейчас вспомнишь… сонату Торелли».

Маринэ со страхом посмотрела на отца, послушно вылезла из платья, и отец залюбовался её точёной фигуркой в атласной белоснежной комбинации и стройными ножками. – «Ну! Что застыла, ступай за рояль, играй сонату, мы с матерью послушаем, чему тебя научили….»
Маринэ молча прошла в свою комнату, села за пианино и открыла ноты злосчастной сонаты. И ничего в ней такого сложного, как она могла её забыть! Как же не повезло, Отар даже не узнает, что она не придёт на выпускной… «И переоденься! – громыхнул отец, и Маринэ вздрогнула. – Не пристало в одной комбинашке по квартире бегать, не маленькая… Но сначала сонату! Сыграешь нам с матерью эту чёртову сонату, потом можешь делать всё, что тебе вздумается. К телефону не подходить!».

 Так что вместо выпускного был «бахчисарайский фонтан» слёз, «бестолочь», «лентяйка «и «бездарь», последнее обиднее всего. И хотя родители её и пальцем не тронули («Только тронь её, сама получишь, обещаю» - сказал Гиоргос Регине, и Маринэ охнула) – только не пустили на выпускной, не разрешили телефон, не разрешили телевизор и усадили за рояль – учить наизусть злосчастную сонату, – Маринэ проплакала весь вечер, стирая с клавиш слёзы носовым платком, а глаза – вытирала кулаками.

А всё потому, что на экзамене она умудрилась забыть сонату, первую часть помнила, а вот вторую – что называется, как отрезало! Соната была длинная, на одиннадцати страницах, и состояла из трёх неслабых частей: «Andante», «Grazioso» и «Allegro ma non troppo» («быстро, но не слишком»). Маринэ знала наизусть все одиннадцать страниц, хотя они дались ей с превеликим трудом.

Другие две пьесы – «Кобольд» Эдварда Грига и  этюд a-moll (ля минор) опус 76, №2 Яна Сибелиуса  она играла без запинки и быстро, а злосчастную сонату забывала на
самых неожиданных местах, и приходилось заглядывать  в ноты.

Продолжение - http://www.proza.ru/2015/10/07/1389