— A как ты его убил? – спросил я.
— Задушил, — сказал он. Мы пьяные оба были. Он меня душил, и я его душил. Самозащита с превышением.
— Чем ты его душил?! – воскликнул я с интересом.
— Вот этими самыми руками, — он комически точно воспроизвел пролетарский жест. У меня очень сильные руки.
— Мне так не кажется, — сказал я с сомнением.
— Хочешь пожмемся?
Я принял вызов. Мы сели по разные стороны стола и я легко положил его несколько раз.
— Сильный, — сказал он. — Ты сколько в тюрьме?
— Если с вместе КПЗ, уже шестьдесят два дня.
— По дням считаешь, — сказал он. — Ты еще домашние булочки не высрал. А я уже три года.
— Почему так долго? – спросил я, ужаснувшись мысли, что в тюрьме можно просидеть три года.
— Такое дело.
Он стал что–то путанно объяснять, но я интуитивно почуствовал ложь и потерял к его истории интерес. Он все понял и замолчал.
Камера была на четверых, но два места пустовали.
— Странно, — сказал я. — Камеры забиты как бочки селедкой, а здесь свободные нары.
— А, чем тебе плохо. Мы вдвоем, нам не скучно. Ты не куришь, я не курю, свежий воздух. Мне диету дают, я всегда с тобой поделюсь – манная каша с маслом. Любишь манную кашу?
— Не откажусь.
— Я тебе всю порцию отдам. Я на нее уже смотреть не могу. Во что ты играть умеешь?
— В шахматы.
— Давно мечтаю научиться играть в шахматы. Покажешь, как фигуры ходят, будем играть.
— Ты подсадной, что ли? – спросил я, догадавшись.
— А если подсадной, чем тебе плохо. В каждой камере есть подсадной. Но ты его не знаешь, а меня теперь знаешь.
— Ничего себе. Ты стукач?
— Стукач, стукач. Вот не нужно так говорить, — сказал он обиженно.
— А почему ты этим занимаешься?
— Ни чем я не занимаюсь, я срок сижу. Что мне на мебельную фабрику идти, на Опанского, в фанировочный цех? Посылка раз в полгода и свиданка по половине срока? У меня вообще свиданка раз в месяц. Жена приходит.
— Сюда в тюрьму жена?
— Да можешь представить себе. У меня жена на семь лет младше меня. Я тебе фотографию покажу.
— Где вы встречаетесь?
— Там в административном корпусе отдельные комнаты. Менты нас оставляют.
— На долго?
— На сорок пять минут. Вообще–то положено час, но пятнадцать минут они берут на привод и на вывод. Сорок пять минут достаточно. Я еще поесть успеваю, что жена принесла.
— Там что, постель есть?
— Нет. Обычные кабинеты для следователей. Стол, два стула. Но мы приспособились. Жена раньше стеснялась, а сейчас привыкла. За месяц соскучится и такая у нас любовь... Я вообще хорошо живу. У меня все есть: иголка и шариковая ручка и катерпин.
— Кодтерпин, — поправил я машинально.
— Какая разница. Кайфанем. Мне с воли носят, что попрошу печенье, яблоки и мед. Баня раз в неделю. Я могу любую книгу заказать из библиотеки. Я знаешь, как обрадовался, что мне еврея посадили с высшим образованием.
— Закажи англо–русский словарь.
— Зачем?
— Будем язык учить.
— Ты уехать хочешь?
— Да, хочу.
— Зря ты это сказал. Я им обязан доложить.
— Докладывай. Да они знают. Слушай, — сказал я, увлеченный необычной интригой, — а что если нам вести двойную игру. Ты им будешь доносить то, что я тебе напишу.
— В смысле? — Зачем мне это нужно, твоя игра. Если они догадаются, тебя назад вернут в большую камеру, а меня отправят на зону. Мне на зону нельзя. Я уже пол срока в тюрьме по разным камерам. Засветился. Со мной в зоне сам знаешь, что сделают.
— Да мы сума сойдем вдвоем сидеть, как космонавты. Нужно еще кого–нибудь.
— Зачем тебе кто–то. Mы же интеллигентные люди. Это большая редкость. Знаешь, как трудно в тюрьме найти интеллигентного человека. Я тебе другом буду. Могу записку на волю передать, если твои заплатят.
— За что?
— За услугу.
— Сколько?
— Пять рублей.
— Да как мне жить с тобой, ты же меня закладывать будешь.
— А ты не болтай лишнего.