Глава 2. Обычный день и, вновь неожиданность, но приятная.
Несколько ребят во главе с Владом из «Шанхая» и Колян уже поджидали нас. Поделившись колбасой и хлебом с приятелями, и разбившись на две группы, мы двинулись вдоль нашей улицы. Нет, не так.
Шли вдоль подстриженных кустов самшита, отделявших жёсткой, зелёной полосой проезжую часть от тротуара, внимательно вглядываясь в землю и редкую траву под кустами. Улица торговая, с утра и до вечера была забита снующими из магазина в магазин покупателями и прочим отдыхающим людом.
Вот высокий, худой и голенастый Колян нагнулся, выуживая из травы трюльник – три копейки. Мой брат обогнал его и через пару шагов присел, выковыривая щепкой гривенник, затаившийся между стеблей. Потом повезло и мне - заметил в траве две копейки.
Тротуар узкий, а народу уйма в обе стороны. И если вы уроните мелочь мимо кошелька или кармана, то поднять её очень проблематично. Нет, конечно, поднять можно, но шанс, что вас затолкают, дадут коленом под зад, когда вы будете нагибаться, или обложат матом за то, что путаетесь под ногами - очень велик. А стоит ли пятак, а тем более копейка, такого удовольствия?
Вот таким образом, каждое утро, мы собирали некую «дань» с нашей шумной улицы, за прошлый день. Пока доходили до набережной, как правило, копеек сорок-пятьдесят набиралось. А бывали изредка и очень «жирные» дни, народ терял не только мелочь.
Уже на набережной, мы высыпали добычу на парапет и старший среди нас - Влад, подсчитывал её, а Колян в это время садился на своего «конька» - начинал рассказывать что-то новое о самолётах.
Мало того, что он был самым заядлым рыбаком среди нас, так он ещё на всю оставшуюся жизнь, был помешен на самолётах. И не просто на самолётах, а на военных, а если ещё точнее, на истребителях. Смотрел фильмы о лётчиках по нескольку раз, читал книги, собирал вырезки из газет и если его не остановить, мог часами взахлёб рассказывать о лётчиках. Он был уверен, что после школы обязательно поступит в лётное училище, и не в абы какое, а только туда, где учат на истребителей.
В то утро, ссыпав монетки в пустую, мятую пачку из-под папирос, Влад протянул её Коляну со словами:
- На, убери.
И когда мальчишка уже шагнул к кустам, на противоположной стороне набережной, добавил:
- Хватит только болтать, в училище твои рассказы слушать не будут, там надо экзамены сдавать, а у тебя сплошные трояки, а с ними только в ПТУ дорога.
Колян остановился, обернулся к Владу и после небольшой паузы, видно, подсчитав в уме, ответил:
- У меня ещё четыре года есть. Я подтяну, наверстаю всё. Вот увидишь!
И как рассказывали мне потом ребята, слово он сдержал – окончил школу без единой тройки. Уж чего ему это стоило – можно только догадываться.
Ни Колян, ни Влад и все мы – четырнадцати-пятнадцати летние, не могли знать тогда, что хорошие оценки на выпускных и на вступительных экзаменах, не могут быть тем «золотым ключиком», который откроет, распахнёт перед нами заветные двери в нашу детско-юношескую мечту. И даже в лучшем случае - она сбудется далеко не у всех.
До взрослой жизни нам оставалось кому четыре, а кому пять лет. Вот тогда и начнём мы сдавать экзамены, жёсткие, а порой жестокие, без каких-либо скидок и блатов. Кто и как их сдаст – нам тогда, не дано было знать.
А тогда, Колян выбрался из кустов, где он спрятал нашу «кубышку» и, оттянув резинку трусов, отстегнул большую булавку. У каждого из нас была такая же.
Берёшь резинку трусов, стягиваешь её в пучок, на животе или на боку, скручиваешь и закалываешь булавкой, чтобы не раскрутился. Теперь можно нырять, не рискуя, что потеряешь в воде единственное, что на тебе есть. Булавка нужна не только для этого. Мы ныряли, купались и бесились в воде до «гусиной кожи», до зубовного клацанья от холода. На глубине в несколько метров, вода уже не такая тёплая, как в верхних слоях, да и усталость брала своё, иногда, то ногу, то руку, сводило судорогой, вот тогда булавка становилась незаменимой, особенно при нырянии. Отстёгиваешь её и всаживаешь остриём в ногу или плечо - судорога отпускает.
Начинался второй этап нашего утра.
Остатки утренней дымки уже откатились к линии горизонта, отчего она становилась зыбкой и едва различимой. Море спокойно и размеренно дышало, слегка хлюпая, облизывала мелкими волнами береговую гальку. Создавалось такое впечатление, что ты стоишь на берегу большого озера. Но, такое спокойствие бывает очень редко, за сезон может набраться всего несколько дней, да и то, ранним утром.
Пляжи ещё пусты и только мелкие черноморские чайки бродили по нему, в поисках, чем бы поживиться. Тишина и спокойствие изредка взрывалась их пронзительными криками, это одной из птиц повезло - она нашла кусок булки. Сородичи бросались к ней, а она, пыталась улететь, спасти свою добычу. Да куда там! Её настигали, хлеб падал в воду и его дербанят на мелкие крошки. И опять они, вечно голодные, бродили бело-серыми тенями по камням пляжа такого же цвета.
Вода чиста и не взбаламучена множеством тел. Прозрачная, может быть и не так, как слеза, но монетку на глубине двух-трёх метров можно разглядеть хорошо. Плывёшь, опустив лицо в воду и всматриваешься. Вода преломляет, увеличивает изображение и, кажется, что на дне лежит пятак, а когда выныриваешь - видишь в руке двушку.
Мужики-заразы, забрасывали монетки на недосягаемую для нас тогда глубину, а вот вся мелочь, брошенная женской и детской рукой, была нашей. Если только с вечера или ночью море не штормило.
Вы можете возмутиться:
- Мы же не вам сорванцам бросали, а морю, или его хозяину, загадывая желание - ещё раз вернуться сюда.
А местные могут вам возразить (я тогда себя к таковым не причислял):
- Море-то наше, это не мы к вам каждый год мчимся табунами, а вы к нам. За всё надо платить. Взрослые пусть подсчитывают свой барыш, а уж мы с морем сами разберёмся, что-то ему останется, а кое-что и нам перепадёт.
Внешняя портовая стенка и три ближайших волнореза, это была наша территория, дальше шли «владения» ребят, что жили в районе санатория «Красная Москва», переименованного позднее в санаторий «Мориса Тореза». Ни они, ни мы, границ никогда не нарушали и существовали вполне мирно. Да и странно, если бы было не так, ведь все ребята учились в одной школе.
Собрав то, что пожелало отдать нам море и, прихватив с его песчаных банок-отмелей пару-тройку рапанов (моллюск, обитающий в достаточно крупной раковине), мы возвращались на парапет набережной – отогреться на солнышке, взбиравшемся всё выше и выше по безоблачному, бирюзовому небосводу.
Тонкий ручеёк отдыхающих, спешащих занять места на пляже, постепенно набухал и, превратившись в полноводный и шумный поток, обрушивался на пляжи. Море вскипало от белых и бело-розовых тел вонзающихся в волны. С этого момента море нам больше не принадлежало. Под натиском весёлых, бледных, обгоревших, с облупившимися носами, летних «оккупантов» города, мы отступали со своих позиций. Вернее, сдавали море во временную аренду, взимая затем плату не только мелочью с его дна.
Подсчитав утреннюю «добычу», решали, что с ней делать. Лучше всех владевший информацией, что происходит в городе – Влад, перечислял, в каком кинотеатре, что идёт. Но, независимо шли мы потом в кино, или нет, изначально всё начиналось с тёти Вали – матери Коляна, торговавшей мороженым. В зависимости от наличности, решали, что покупаем сегодня: фруктовое, эскимо за одиннадцать копеек, или что-то ещё. Если желания не совпадали, а такое бывало часто, то всё решалось простым жребием.
Влад поднимал с асфальта несколько спичек, обламывал несколько и, зажав их в ладони, протягивал одному из нас со словами:
- Тяни, короткая - эскимо, средняя - фруктовое, длинная - пломбир.
Остатки мелочи в «кубышке» откладывались на потом, и Колян возвращал её под только ему известный камень в кустах.
Тёте Вале можно было сбагрить все ржавые от морской соли монетки, которые в другом месте у нас могли и не принять. Пересчитывая их, она обычно ворчала:
- Вот доныряетесь черти, попортите глаза-то смолоду.
В тот день, долизывая эскимо на палочке в тени нашей парадной, мы решили, что после обеда, идём в «Турецкий овраг» - надо привести в товарный вид собранные нами ракушки и, купаясь по очереди, продать их на набережной отдыхающим. А потом, когда стемнеет, пойдём смотреть кино в летнем кинотеатре, что на лестнице.
Сейчас «Турецкого оврага» уже давно нет. В семидесятые годы в него отлично встроили, знаменитый теперь киноконцертный зал «Фестивальный». С концертов в котором, так любят сейчас начинать свои летние гастроли все современные «звёзды» эстрады.
Порадовав дедушек, бабушек (у кого они были), своим присутствием дома за обеденным столом, затем опять убегали на улицу.
А ближе к вечеру, занимали «плацкартные места» над залом открытого летнего кинотеатра, что располагался в те годы справа от лестницы, поднимающейся от нашей улицы к церкви. В тот вечер там шёл какой-то итальянский фильм, сопровождавшийся в билетной кассе табличкой, запрещающей смотреть этот фильм детям, не достигшим шестнадцатилетнего возраста.
Почему «плацкартные» и над кинозалом? Это совсем просто объясняется.
А как ещё можно назвать места на ветках старых, высоких кипарисов, росших вдоль глухого и высокого забора кинотеатра? Сидеть жёстко и не очень удобно, но зато весь экран просматривался и слышимость хорошая. Бывало и такое, что кто-то из шустрых мальчишек (из сдыхов - отдыхающих) соображал, как можно использовать эти деревья с пользой и оказывался на наших местах, раньше. Приходилось вступать в переговоры, объяснять такому шустрику, что данные места давно уже забронированы. Если дипломатия не приносила успеха, применялись (говоря современным языком) – санкции. Его стягивали, сдёргивали с дерева и, наградив пинком, или фингалом под глазом, если он был очень непонятливым, указывали дорогу…к дому.
В тот вечер мы с братом забирались на свой кипарис, я лез первым, а он за мной. Взбираясь по веткам всё выше, на фоне постепенно затухающего света в зале, я увидел, что одно из наших мест занято, о чём и известил брата:
- Женька, а здесь уже кто-то есть.
- Ну и что, гони его.
Добавить что-либо ещё он не успел. С ветки, что была надо мной, голос девчонки ответил нам:
- Я, кажется, сейчас так погоню, что пока долетите до земли, все ветки пересчитаете.
Ниже меня, брат засмеялся и крикнул:
- Светка, ты что ли? Твоя мать говорила, что ты на Кубань к тётке уехала.
- Я Женька, а ты с кем сюда прёшься?
- С братом.
- С каким? У тебя вроде бы нет брата?
- Двоюродный, он каждое лето приезжает.
- А, тогда другое дело, - и уже обращаясь ко мне, добавила:
- Забирайся, садись рядом, ветка толстая, выдержит.
Я сел. Свет в зале погас, на экране пошла заставка перед началом фильма, а брат со Светкой о чём-то болтали. Разглядеть в темноте девчонку было невозможно, но то, что она обладательница причёски «конский хвост» я понял быстро. Разговаривая с Женькой, она крутила головой и хлестала меня этим хвостом по лицу. Решил немного отодвинуться от неё и тут же услышал:
- Чего елозишь, свалимся людям на головы.
- А ты не мотай башкой, глаза повыбиваешь мне своим хвостом.
- Потерпишь, сейчас фильм начнётся. Наоборот, ближе двигайся ко мне, так удобней будет смотреть. Двигайся, я не кусаюсь, - и, сделав небольшую паузу, тихо добавила:
- Пока…
В неполные пятнадцать лет, полуголым, в одних трусах, сидеть почти два часа в темноте вплотную с девчонкой ровесницей, это я вам скажу ещё то испытание – неведомое доселе мне.
На ней шорты и тонкая блузка. К дурману, исходившему от её волос, примешивался солоноватый запах моря, а тело, казалось, отдавало весь жар солнца, впитавшее в себя за день. Я буквально обливался потом, и старался отодвинуться от неё и каждый раз слышал тихое:
- Не крутись, свалимся.
Да, действительно, можно было свалиться, было от чего.
Я не помню, какой фильм мы смотрели в тот вечер, и думаю, что если бы меня спросили тогда, по его окончании, я бы тоже не смог ответить.
Вот так я познакомился со Светкой.
Впереди нас ждали несколько лет юности, потом взросления, годы разлук. Мы терялись на десятилетия, случайно встречались за многие тысячи километров от нашего города и опять расставались, чтобы, наверное, уже никогда не встретиться.
Бытует в народе фраза: «Первая любовь не ржавеет» - готов подписаться под ней с небольшим уточнением и добавкой:
«Не ржавеет и не забывается, если она настоящая, хотя бы у одного».
А в тот вечер, спрыгнув на землю с нижней ветки кипариса, она бросила нам:
- Ладно, пока ребята, побегу домой, а то мать опять начнёт пилить, что поздно явилась, - и, прыгая через ступеньку, побежала вверх по лестнице.
- На море придёшь завтра? Мы будем на стенке, - крикнул Женька.
И уже с верхней площадки донёсся её ответ:
- Обязательно! Я найду вас.