Она стояла на улице, ей было холодно и стыдно: она была совершенно не одета. Если можно так сказать: она была совершенно голой. На дворе зима, она стоит голая на улице и, вместо того чтобы думать о тепле, она думает о том, что все проходят мимо и точно-точно думают о ней.
Может быть, это какой-то бзик в ее голове, может быть, тут причина в другом, но она считает, что каждый прохожий всенепременно обращает на нее внимание и внутренне осуждает ее. Это просто какая-то мука – задумываться о мнении других людей. Так можно слететь с катушек.
«Господи, и ты тоже считаешь меня потерянной для поколения», - плакала она глубоко внутри, смотря, как старичок с внуком проходят мимо. «Давай, давай же. Скажи своему ребенку, что вот какая я, плохая, плохая, плохая!
Давай, ты же хочешь. Посмотри на меня осуждающим взглядом, покачай головой. Возьми маленькую ладошку в свою руку и уходи, бросая в меня слова, словно ножи. Они вопьются в меня своими остриями, они пролезут прямо ко мне в душу и всю ее выпотрошат. Я же вижу, что ты думаешь обо мне! Я же чувствую твои эмоции! Я же знаю!»
Она всхлипнула, но тут же пришла в себя. Вокруг было слишком много деревьев, чтобы плакаться о своей участи. Дунул ветер и окатил ее ледяной волной. Ни о чем не можешь думать, когда не в силах себя согреть.
«Ну вот и ты туда же», - опять заплакала. «Ты тоже меня ненавидишь. Ненавидишь, как и все вокруг. Осуждаешь. Я тебе не нравлюсь. Не нравлюсь, ведь так? Не скрывай этого, я просто знаю. О, я знаю куда больше, чем вы все могли бы предполагать! Я чувствую! И в этом моя беда!»
Мимо нее прошла девушка. Пальто, зимние сапоги, вязаные шапка и шарф. Она прошла мимо, даже не глянув в сторону плачущей. Сунув руки в карманы, уткнувшись лицом в широкий край шарфа, она быстрыми шагами процокала куда-то, зачем-то, не остановившись, не обратив ровным счетом никакого внимания на страдания бедного дерева.
«Что ты думаешь? Что я блудница? Что я стою вся голая на морозе и мне нет никакого до этого дела, потому что мне только и надо, что показать себя? Ты думаешь, что я низко пала, что нравы нашего мира и так уже где-то внизу, а я лишь помогаю опускать планку еще и еще ниже? Да? Так?
Знаю, что так. Чувствую. Понимаю.
А вот ты совсем ничего не понимаешь.
Куда тебе, разодетой, задумываться о тех, у кого нет одежды, кто поэтому стоит весь голый на улице! Ты только и знаешь, что осуждать! Только и можешь, что говорить: «как не стыдно? Оделась бы. Срам один!» Никто не может понять меня. Никто во всем мире никогда не сможет понять другого. Будь то человек или дерево… Но дерево, конечно, никто и не стремится понимать. Все, что вы делаете в нашем отношении, - рвете ветки, калеча, и срубаете стволы, убивая. Вот и все.
А ты еще и осуждаешь! Проходишь мимо и осуждаешь меня!
Куда как проще осудить голого человека, чем одеть его. Куда как проще осудить голое дерево, чем огородить его от ветра, пересадить в какое-нибудь помещение.
Куда как проще не заметить, чем спасти.
Иди, если у тебя есть дела поважнее.
Проходи мимо. И быстрее, чтобы не видеть, как кто-то страдает и умирает позади».