- Ты не поверишь, знаю. Бедная моя, не поверишь ты мне. Я должен был молчать. Сил нет молчать, то ты никогда, никому не говори, что я тебе сейчас скажу.
- Рассказывай, пап.
Провел пальцами по вееру китайскому и улыбнулся. Все эти дни задыхался, а сейчас дышал спокойно и веер просто рассматривал.
Улыбнулся розовым облакам, бабочке на горизонте, ветру бумажному – впервые за эти дни бесконечные – улыбнулся. Глаза огромные, вновь густо синие. Как будто не выцветали, не выжигались, не мутнели никогда.
- Заснуть не мог и включил телевизор. Вдруг раскрывается окно и в палату входят три птицы. Спокойно так переодеваются. Не превращаются, а переодеваются в людей, становятся людьми. Двое мужчин и женщина. Она подходит ко мне и говорит – Мы выбрали тебя. Подходишь ты, но без согласия твоего нельзя.
- Согласие на что?
-Планете нашей нужен пастух. Трудная эта работа, но ты справишься.
-Ошиблись вы. И очень сильно. Я самый обычный из людей. Теперь – еще самый беспомощный из них.
Много неправильного в этом мире и грехи мои разные, но знаю – не заслужил я такой слабости, не должен я умирать вот таким беспомощным. Никто не должен.
- Ты не умираешь. Мы принесли тебе немного времени. На, выпей. И дает маленькую бутылочку. Я без всякого удивления, страха выпиваю ее. Прохладная, ароматная такая.
-Несколько минут назад мы были у тебя дома. Хочешь посетим его и с тобой.
Я не успел ответить, не успел отказаться. Резкий такой щелчок и я у ворот, над крышей и внутри дома нашего и дома другого. Одновременно.
Один такой, каким задумал я его, когда строил.
Изгородь жасминовая. Сад яблоневый раскинулся. Пахнет согласием, свежестью. Все уместное, чистое в комнатах и спят дети. Так они прекрасны, что изумление – неужели и я их родил.
Мать детей забыла мои слабости, вину мою и уходя вспомнить другим, таким, что вспомнить только хорошее, увидит, что его было больше.
Второй жалкий, нелепый такой и чужой. И я жил в нем. Нет сада – сам ведь вырубил его. И большая трещина на стене появилась уже тогда, когда топор взял, а я ведь не понял.
Смотрю на детей спящих – незнакомцы. Ничего не знаю про них – что в душе носят, чему навстречу идут, от чего отворачиваются.
Знаю другое – каждому при рождении сила была дана особая и на силу эту навешивалась гиря и по моей вине тоже.
Решаю сжечь дом. Незаметно детей вынести и дотла сжечь все.
Всего несколько мгновений и такая ясность, такая протянутость переживаемого. Спрашиваю – сколько времени было в воде вашей?
- Год и три месяца.
-Так много, так щедро. Я согласен. За такой дар я согласен на все, что вы скажите. Щелчок, я на этой кровати и никакой боли.
-Пап, прошу, только никому больше не рассказывай, а то решать, что ты очень сильно утомился и не волнуйся так, прошу тебя. Ты же понимаешь - это сон.
-Не веришь, а ведь было так, как я говорю, но правильно, не надо верить. Мне столько надо успеть, и у меня целых три года и три месяца.
Это были последние твои слова. Ты перестал разговаривать. Перестал есть. Перестал спать. Я умоляла, кричала, плакала – ты смотрел и от взгляда твоего хотелось биться головой об стенку.
Однажды жестом попросил ручку. Красивым, прежним, летящим почерком ты написал – они слово свое сдержали. Я все успел.
Иду по небу. Голос - хочешь знать, куда определили отца?
– Да.
И вижу – на склоне огромное стадо. Рядом яблоневый сад. Густой запах жасмина. Папа поворачивает голову и от него несется лучик пылающий. Чувствую, как он проникает в голову, обжигая и тут же накрывая прохладой. И все меняется. Во мне и вокруг. Я другая. Другая не на миг – навсегда.
Вспышка и лучик от меня бросается к папе и он улыбается.