Весна - дивное, замечательное время. После стылой зимы и слякоти изобилие
запахов и звуков. Неумолчный щебет и свист. Пора обострения хронических хворей
и половых инстинктов. Время необоснованных надежд и наивных ожиданий. Время
бредовых замыслов и абсурдных идей.
В третий раз, с воодушевлением принялся Витя Соболев строить самогонный
аппарат. Это будет не какая-то кастрюлька с трубочкой. Перелопатив целую гору
литературы, начиная со времен Хаяма, выбрал из каждого варианта самое ценное.
Теперь, добавив отсебятины, оставалось сложить все вместе. Это будет прорыв,
новое слово в домашнем, а может и промышленном виноделии. Задумка тянущая не
меньше, чем на Нобеля. Витя думал о такой оценке с видом и чувством будто его
уже номинировали, а он от лауреатского звания снисходительно отказался. После
Горбачева не считал Витька нобелевскую достойной уважения. Как и кинопремию.
Чем хуже, чем глупее и бессмысленнее лента, тем больше у нее "оскаров".
- Вот американцы ахнут! - часто повторял он в приватных разговорах.
Почему должны ахнуть субтильные американцы, а не другая, более эмоциональная
нация, Витя не уточнял. И вообще не забивал себе этим голову.
За три года, за время пока до воплощения идеи в металл и пластик дело не дошло
ахала только Зинка, жена. Бывало и не раз, дотискав среди ночи Зинку до истомы,
доведя её до точки плавления, Витька вдруг все бросал, вскакивал и не заботясь о
внешнем виде несся к чертежам.
И часто не зря. Так он уже внес в начальный вариант несколько существенных
конструктивных изменений. Идея должна созреть.
- А это что? - спросил шурин, держа чертеж вверх ногами.
- Вот это и есть основа технологического цикла. Восходящий поток насыщенного
пара касается охлажденной поверхности и частично конденсируется. Капли, падая
вниз, благодаря свойству поверностного натяжения выхватывают из облака пара ...
- Это все понятно. Давай Витя ближе к эпилогу. Вход, выход и время между ними.
- А-а, ну если понятно. Начало обычное, ничем не примечательное. Как только дело
пошло, мы первые три процента отделяем, собираем и удаляем. Потом еще раз.
- Погоди, а на хрена такой пассаж? Ради чего то ись?
- Исключительно ради качества конечного продукта.
- Так ведь это что получается? Из бидона геморрою получаем десять бутылок. Из
них три процента, то ись три бутылки попросту выбрасываем. Да еще два раза?
- Именно так. В количестве конечно теряем. Ну уж ничего не поделаешь.
- Ладно, я согласен. Согласен участвовать в твоей авантюре. Только сначала на
твердом окладе. Когда еще сбыт наладится.
- Со сбытом все в порядке. Зинка же в магазине работает. Так что ты давай сразу
определись - оклад тебе или полноценным пайщиком.
Не зная Витькиного шурина можно подумать, что он и арифметики в начальной
школе не осилил. Далеко не так. Он уже все скурдючил. Сложил, умножил и проло-
гарифмировал. Дело за малым. Куда пристроить три своих пиратских процента.
- Я думаю, - Витька еще маслица подлил, - шибко дорого не ломить. Пустить эдак
рубликов по пятьсот за бутылку. А дальше видно будет.
Шурин хлопнул по ляжкам повлажневшими ладонями. ( При таком раскладе свои
проценты он запросто двинет по двести. Твою мать, вот бы лохонулся! Он уж чуть
было не отдал все по тридцадке.)
- Так, так, так, - у шурина уже свербило, - надо это дело как-то ускорить. Рекламку
надо организовать. Для большего охвата.
- Ни в коем случае. Мы же не для дураков стараемся. Золотое правило - не ешь, не
пей, уж тем более не лечись тем, что навязывает реклама.
- Что-то ты не то городишь. Люди же верят, потому и берут.
- Наоборот. Берут, потому что верят. Что ж теперь, этим пользоваться?
- А как же? Наша задача какая? Продать. А дальше их дело.
- Вот! Вот она, типичная торгашеская философия. Главное продать.
- Так все так делают. Тебе что, жалко этих легковерных, доверчивых простачков?
- Нет, не жалко. Нисколько. Только вот пользоваться ихней глупостью как-то ...
- Чистоплюй ты Витёк. Так дела не делаются. Учу, учу тебя и все без толку.
Ведь торговля, она и строится на обмане, который стыдливо называют доверием.
Вот напиши на бутылке "Из святого источника", да запусти какую-нибудь лабуду
по телевизору и все. И наливай хоть из лужи, хоть даже из Москвы-реки, народ
будет пить, еще и причмокивать. А если ... - от неожиданной догадки шурин весь
вспотел, - ты Витька тут пока без меня ... Некогда ... Побежал я ...
... А если наклеить яркую этикеточку. Скажем девушка с кувшином, а эдак вдали
часовенка. А еще цитатку. Точно! Цитату из евангелия. Да не одну! А кто соберет
все святое писание, тому крестик в подарок "из Афонского монастыря"! Это же
тысячекратная рентабельность! Как же раньше-то не догадался?
Шурин бежал не зная куда. Опомнился только в магазине. Посмотрел на полку с
газировками и понял, что его опередили. Но не совсем. Бегло оглядев этикетку,
кидал все на пол. Попавшуюся бутылку водки сунул за пазуху. Хотел и вторую, но
не полезло. Опережая крик продавщицы, поспешил все объяснить: "Ты, Зинка,
дура, а Витька, муж твой и вовсе мудак. А раз ты с ним живешь, сожительствуешь
то ись, значит тоже такое же чмо".
Зинкиному хладнокровию позавидует агент-нелегал. Раззоренный шуриным
прилавок и нагло, открыто спертую поллитру, Зинка никак не восприняла, а вот к
его умозаключению проявила явный интерес.
- Осмелюсь спросить, чмо, это по-твоему вроде как, я?
... Швабру из легких, современных композитных материалов конечно не сравнить
со старой деревянной. Но, с размаху по башке, все равно очень больно.
- Да-а, с минералкой пожалуй не просто, - шурин поправил на голове полотенце.
Потом, надо же адрес писать. Лучше всего с потолка, какой-нибудь московский.
Точно никто проверять не будет. Вот интересно, "целебной" воды московского
разлива пруд пруди. Чудеса, в Москве и просто чистой нет, а тут который год не
иссякает фонтан минеральной. Чудеса, да и только. И со сбытом надумаешься.
Здесь никто брать не будет. Земляки в гробу видали все, что разлито в Москве
и области. Куда-то везти надо, а это расходы. Ну что, ладно, будем пока делать
с Витькой водку. Мудрит он конечно. Делал бы как все люди. Вон Дрониха все в
ночном горшке варит. И мутит, и гонит, и по прямому назначению использует. Три
в одном. И ничего, берут. Да во все века первач на Руси ценился, а у этого осла
видишь ли примесью стал. Удалять, говорит, надо. Ага, щас тебе, удалю. Как же.
Не так чтобы очень давно Витька с шуриным делали бизнес на самогонке. Ну,
тогда это называлось иначе. Шустрить, крутиться, фордыбачить, сводить концы
с концами. По-разному. Гнали многие. Большинство для себя. Но вот государство
запретило продажу и продавать стали даже те, кому и для себя не хватало. Тут
партия и правительство увидели опасность для экономики, угрозу для спиртовой
монополии. Приняли самые жесткие меры и самогонщиков стало еще больше.
Тогда партия приняла хоть и неразумное, коварное, но конечно же политически
верное и, как потом оказалось, губительное для себя решение. Вдруг озаботясь
здоровьем нации она решила повысить качество алкоголя и увеличить выпуск
этого самого, качественного продукта. Народ сразу понял, что не только хорошей,
но и плохой водки скоро не будет совсем. Понял и расстерялся. И было от чего.
Вином ведь не запасешься. Кто хоть раз пытался, знает. Это к посевной или к
к уборочной, да даже к войне подготовиться можно. Пускай мы никогда этого не
делали, все равно можно, а к этой катаклизьме как? Конечно в умах брожение
началось. Хоть и далеко партийное руководство от народа, но не заметить этого
не могло. В больших номенклатурных головах появилась робкая мысль повернуть
экономику лицом к человеку, (Неловко спросить, а раньше как было?) и нАчать
строить социализм с человеческим лицом. (А до этого тогда что?).
Вот в это время Соболев с шуриным мутево и замутили. Трудно было. Талоны
еще не появились, но проблем все равно хватало. Сахар еще так-сяк. Мешком
правда, только по блату и с откатом, а вот с дрожжами полный швах. Нет и все.
И все-таки три бидона как-то затворили. Первый выпить успели. Ко второму
только приложились, Зинка все выплеснула в огород. Не ополаскивая первый,
Витька отнес его в дальний угол сарая, накрыв драненькой фуфайкой. Ничего не
смысливший в военном искусстве шурин начал протестовать: "Витя, дурью не
майся. Кого ты обмануть хочешь? Зачем то ись, прятать, что никому не нужно?"
Они и поспорить не успели. Сама жизнь подтвердила стратегическую Витькину
правоту. Ураган в образе разъяренной Зинки в мах опорожнил припрятанный
бидон и запустил его в Витьку. Соболев отскочить успел, а вот прятавшийся за
ним шурин ... От травмы не совместимой с жизнью его спасла зацепившаяся
за крышку фуфайка. Остальные быле полегче.
Готовой продукции из третьего бидона хватило и себе, и на воспроизводство.
Провожаемый тоскливым, неодобрительным взглядом, Витька отнес десяток
бутылок в городскую ПМК, обменяв на солярку, на ГСМовские талоны. Солярку
у фермеров, братьев Назаровых в Авдеевке выменял на картошку. Её, в свою
очередь, в тресте столовых сменил на комбикорм. Трест по фондам получал
такую картошку, что никто не брал её домой даже на халяву. А отруби отпускали
на подсобное хозяйство. На отсутствие же комбикорма в свинячьем рационе не
пожаловалась ни одна свинья. Им вполне, за глаза хватало отходов из столовых.
Комбикорм в Заречье обменял на мясо, творог, молоко. В Заречье скотину все
держали. За три хороших мосла и кило вырезки на складе "Вторсырья" из одного
угла перетаскивал в другой, к весам, тюк макулатуры. За нее получал талоны на
книги которых в свободной продаже не было. Двое рабочих, не вешая, волокли
кипу бумаги назад. Вобщем-то книги были так себе, но обложка, переплет это да.
И уже книги нес Виолетте, кладовщице хлебозавода. Она где-то дохряла люстру
с висюльками и обменяла ее на полдюжины книжных полок. От Виолетты Витька
получал дрожжи. Всё. Теперь можно было начинать технологический процесс.
Иногда шурин не выдерживал, выпивал брагу и тогда простая, отлаженная
система товарно-безденежных отношений давала сбой. Витька стыдил шурина.
Тот признавал свою вину, не пытаясь оправдываться кивал подбитым глазом.
Только исключительная честность не позволяла шурину крысятничать. Тайком
пить готовый продукт он не мог. Но и бороться с искушением тоже не было сил.
Тогда он поступал проще. Нарушая технологию, не докладывал кило сахару и дул
с ним в Авдеевку, где у старухи Анфисы Дроновой менял на первач. Самогон у
Дроновой был всегда. Спрос на него был слабый. Его бы не было вовсе, если б
Дрониха не меняла его на продукты и не отпускала в долг. В полном смысле свой
сногсшибательный напиток она делала на карбиде. Впрочем карбид Дрониха
категорически отрицала: "Никакой химии, все натуральное. Только куриный помет.
Чуть-чуть. Для смаку. Пей, не сомневайся. Стоять будет как фонарный столб.
На-ка вот, понюхай."
Убийственный запах бабкиного зелья отворотил бы кого угодно и напрочь не
имеющего обоняния, но мимоходом сказанная фраза по поводу мужских гениталий
действовала безотказно. Хотя, если поразмыслить ...
Единственный в Авдеевке полусгнивший фонарный столб, под который Дрониха
сливала остатки своего варева, отвалившись от пасынка давно лежал на земле.
Братья Назаровы были полной противоположностью друг другу. Старший, Игнат
тугодум. Если человек на восемьдесят процентов состоит из жидкости, то Игнаша
на семьдесят девять из тормозной. Ромка, по-цыгански чернявый, шустрый, даже
слишком, гораздый на выдумку. А уж до чего по женской части ловок! Ужас. Любую
уговорит. И дюже охоч до замужних. Ну это понятно. Какую ты яблоню не посади,
у соседа все равно яблоки слаще. А краденые, так и вдвойне.
У Игната с Шуркой трое пацанов-погодков. Никто не злословил, но все уверены,
что без Ромкиного участия тут не обошлось. Шибко они манерами и характерами
на него похожи. На всех троих не успевают заживать ссадины, синяки и ушибы.
Рома виду не подавал. А Шурка кремень. Как говорит свекровь, попала бы она в
плен, дак любой гестаповец бы свихнулся. Ромка многим помогал. И в Авдеевке и
в других местах. За что и били его нещадно. У Игната по этому случаю никаких
комплексов не было. Он безропотно вставлял разбитые стекла, правил сломаные
изгороди, как мог возмещал другой ущерб, втайне гордясь своими сорванцами.
Оба работали в совхозе механизаторами. Ромка технику любил и разбирался в
ней. Если что-то не ладилось, ремонтировал не считаясь со временем. Нравился
ему теплый, маслянистый запах четко работающего мотора. Игнат же равнодушно
делал только то, что скажут. Равнодушно, но добросовестно. Брата он жалел и
побаивался за него, полагая, что когда-нибудь Ромку покалечат. А поделать с ним
ничего не мог. Ромка отлеживался и снова принимался за свое.
- Игнатий, выпить хочешь? Ну, двигайся, поехали, - Рома скорого ответа не ждал,
подвинул брата от рычагов и подняв плуг погнал трактор по косогору. Поднявшись
до середины повернул назад к липовой аллее.
- Ты, вот что. Ты, пока тут попаши, а я не долго.
Ромка выпрыгнул на ходу и скорым шагом дунул туда, где между лип мелькнуло
чье-то платье.
Около часу Игнат пахал поле на которое их никто не посылал.
- Рома, ты совсем рехнулся. Это же Нюрка Колчина, у нее муж парторг.
- Она, Игнаша, женщина. И в отличии от вас, дураков партийных, хочет простого
человеческого счастья. Любви и ласки. Пускай хоть и не надолго.
(Игнат звезд с неба не хватал, но как передовик само собой был членом партии).
- Ладно, все. Давай, заворачивай к Дронихе. Щас мы у нее бесплатно возьмем.
Подмяв хилый плетень трактор чуть не въехал в дроновскую избу. Випить Игнат
был не против, но Дрониха будет канючить пока не получит тройную цену. Это
если в долг брать. Да еще Шурка узнает, крику не оберешься. Но Ромка сказал не
в долг. Значит Шурка не узнает. Но тогда совсем другое дело.
- Хочу! - твердо ответил Игнат на вопрос заданный полтора часа назад.
Дрониха приметила Ромку еще на косогоре и затаилась. Давать ему в долг, все
равно что потерять. Долгов с Ромки не получишь ни при какой погоде. А отказать,
вот просто отказать, невозможно. Ведь так подъедет, последнюю рубаху отдашь.
Тут главное ни в какой разговор с ним не вступать.
- Анфиса! - Ромка заметил шевельнувшуюся занавеску и хмыкнул, - Анфиса, тут
в сельпо чай индийский привезли. Если хочешь попрошу Валентину, чтобы пачку
тебе оставила.
В авдеевском магазине индийского отродясь не было, хорошо как второсортный
грузинский, но ... Кто бы Вальку, шалаву, об этом не попросил, хоть бы и муж, она
и бровью бы не повела, а вот для Ромки в доску расшибется. И Анфиса клюнула.
А Ромка "уходил" нисколько не сомневаясь, что Дрониха наживку заглотит.
Удрученный Игнат скорбно запихивал стакан в ящик с болтами и гайками.
- Рома! Рома, погоди-ка! А я тут по хозяйству зашилась. То в огороде, то туда, то
сюда. Слышу ктой-то разговаривает. Ты, Рома, скажи Валюшке-то, скажи, пускай
на меня чайку-то оставит. Пачек восемь, али десять.
- Да что ты, Анфис. Одна коробка всего, а желающих-то. Не знаю, попрошу две,
от своей уж откажусь если что. А больше никак.
- Ладно, Ромушка, ладно. Конечно и другим надо. Ладно. Ну шесть, так шесть.
Игнату Дрониха дала бы в долг без разговоров. Потом получила бы с лихвой. Да
еще и с Шурки бы. Но Игнат, собака, не просил. И Анфиса замешкалась.
- А что это Рома у тебя за грязь такая? Уж не лечебная ли?
(Ромка тщательно вытирал об Игнатову штанину баклажку, полбанки солидола).
- Тёмный же ты человек, Анфиса. Это барсучий жир. Таисье Носковой обещал и
забыл. Давно просила. В прошлом году поясницу натёрла, так больше и не охает.
А сейчас гастрит говорит допёк. Как бы язвы не было.
- Почем же Рома, жир-то этот сучий ноне? Дорогой небось?
- Да не так что бы. Достать трудно. Договорились за четыре литра. Но я думаю
за три отдать. Не ломить уж сильно-то. Все-таки не чужие.
(Таисия Носкова, дроновская конкурентка, самогонку делала лучше, но и брала
дороже. И в долг не давала. Клиентов у неё полно и Анфиса её тихо ненавидела).
- Ромушка, Тайка, она здоровая как лошадь. На ней пахать можно. Чекушка!
- Да что ты Анфиса, как можно. Два литра!
Разговор перешел в деловое русло и о жаждущей исцеления Таисии оба забыли.
- Чекушка и обоим по рюмке.
- По рюмке и полтора литра.
- Ну ладно, поллитра.
- Ох и умеешь ты уговаривать Анфиса. Ладно, литр и по рукам.
Анфиса почуяла, что Ромка больше не уступит, - ладно, мазь-то давай захвачу.
- Ты неси пока, а я посуду-то оботру, чтоб тебе не испачкаться.
- Да я бы и сама обтерла. Что ты Рома, не доверяешь мне что ли?
- Как можно? Только вдруг у тебя ключ потеряется или налить будет не во что?
(Вот сволочь. Анфиса именно так хотела и сделать. Потянуть резину, чтобы
Ромка, потеряв терпение, согласился на поллитра).
Принеся бутылки Дрониха с подозрением понюхала банку, - а что это Ромка
оно трактором пахнет? Не прогоркло ли?
- Ты меня удивляешь. Может ли сало прогоркнуть? Я же не спрашиваю почему
у тебя самогонка дерьмом воняет. Ты бы свой ночной горшок мыла хоть иногда.
- Дак всякий продукт свой запах имеет. Ты пей, не сомневайся. Это у Тайки
Носковой без запаха. Зато и толку никакого. От моей-то, как фонарный столб ...
- Да знаю, знаю.
- Конечно, тебе ли не знать. Ромушка, а как же его внутрь-то принимать? Ведь
противно поди? Или с хлебом?
- Можно и с хлебом, но в чистом виде эффективнее. Вообще-то все лекарства
не шибко приятные. Таблетки-то пьешь, сладкие что ли?
- Да что ты! Дешевые-то еще ничего, а подороже, прямо горечь полынная.
- Ну вот. Тут горечи нет, так, к зубам пристает. Малость неприятно.
Ромка мазнул в банке указательный палец и ловко облизал средний. У Игната
отвисла челюсть. Анфиса аж взвилась.
- Ромка, сучий потрох, цыган чортов! Ты же половину сожрал! Чо тут осталось?
Игнаша, - подумав, что и тот хочет присоседиться, прижала банку к груди, -
Ты что родимый хлебало-то раззявил? Закрой, а то вороны гнездо совьют.
- Хватит тут Анфиса, на весь курс лечения. В крайнем случае еще раздобуду.
- Ты, тогда Ромка, вот что. Давай-ка ... Это ... Ты ... Вот что, огород опашите.
- Это мы мигом. А ты пока хлебушка принеси, огурцов, яичек.
- Тьфу! Анфиса ругаясь чуть не в голос полезла в подпол. Третий год стояли
там четыре заплесневелые банки. А пока она пыталась придать хоть какое-то
подобие приличия двум прокисшим, осклизлым огурцам, Ромка нарвал уже и
огурчиков, и гороху. Надергал редиски и моркови. Вывернул кочанчик капустки.
И когда пришла, они, хряпнув по стакану, хрустели уже капустной кочерыжкой.
- А как же его принимать-то Рома, до еды или после? Что-то мнительно мне.
- Ешь Анфиса, не сомневайся. Лучше после, а то уж ничего другое не полезет.
В избяном сумраке показалось Анфисе, что сала в банке совсем мало.
"Сожрал! Сожрал паразит. Вот стервоза цыганская, нигде своего не упустит!
И не вернешь. Ну что теперь делать? Ладно, хоть отработают." Но увидав в
окно как Ромка запихивает огрузневшего Игната в кабину, передумала. Какие
из них теперь пахари. С пьяными-то харями.
- Ромка! Ромка, сволочь! Не надо огород опахивать. Дрова вон перетаскайте.
- Не сомневайся Анфиса, все сделаем в лучшем виде! Ну-ко, Игнатий, я сам.
Трактор сделал полный боевой разворот и снес плугом бабкин туалет. Смял
смородину и развалив поленницу помчался по грядам. Гусеничные звенья
выдирали картофельные кусты швыряя их в стекло, в заднюю стенку. Братья
не замечали. Мотаясь по кабине они во все горло орали похабные частушки.
... Через две недели, оклемавшись от "барсучьего жира" Анфиса Дронова
приплелась в совхозную контору. Сморкаясь и всхлипывая, чтобы возбудить
побольше жалости, подробно, во всех деталях рассказывала о постигших её
несчастьях. О бандитах и аферистах Назаровых. О Вальке, райповской
потаскухе, пославшей её за чаем ... в Индию. О грубых и бестолковых врачах
районной больницы, делавших ей промывание. (Позвали какого-то Афтандила,
обезьяну небритую. Сами-то видать ничегошеньки не умеют. Дак он, щеткой,
что машины моют, бензином спину-то тер. Из ведра.) О паразите участковом,
который вместо того, чтобы помочь, на неё же и протокол составил. Причем
в акте указал поллитру, а забрал "цельный битон". (Так вот прямо взвалил
на загривок и уволок).
Женщины из бухгалтерии уткнулись в бумаги. Впечатлительный кладовщик
Терентьев икал и кашлял. Представив как Дрониха, наевшись солидолу две
недели обходилась без туалета, не выдержал. Громко выпустив злого духа,
покраснел как спелый помидор и выскочил на улицу.
Зная алчную дроновскую натуру, сострадания к ней ни у кого её рассказ не
вызвал, но полкуба горбыля на постройку нового сортира все же выписали.
Второй час директор совхоза безуспешно пытался выяснить кому и зачем
пришла в голову идея распахать косогор. Игнат нес ахинею насчет какой-то
Нюрки. Ромка наверняка тоже врал, но более правдоподобно.
- Сцепление накрылось. Никак трактор не остановишь.
- Ну хорошо, а пахать-то зачем?
- А что ж трактор попусту-то гонять. Какая ни на есть, а все-таки польза.
В конце концов, потеряв надежду узнать правду, подвел обоих к окну.
- Вот что братцы, делайте что хотите, хоть краской красьте, но чтобы через
две недели все было зеленым. Чтобы этой черной паханой земли ни одна
райкомовская сука не заметила.
Четыре гактара косогора, четыре гектара необычайно урожайной земли
были головной болью директора. Это небольшое поле сразу бросалось в
глаза всем кто приезжал из райкома в совхоз. Необработанная, незасеянная
земля, это бардак, безхозяйственность. "Каждый клочок - в севооборот! ..."
Кстати, вернее как раз некстати. Тут вырастало все, чтобы не посеяли и не
не важно какая была погода. Проблема была убрать.
В принципе, теоретически, по суху можно было. Да вот все полевые работы
велись по команде из райкома. А тот давал разрешение на уборку только
дождавшись проливных дождей. Нет, не из вредничества. В многочисленных
райкомовских кабинетах не враги ошивались и не придурки. Наши обычные,
нормальные советские руководители. Не привыкшие и не желавшие брать
на себя ответственность. Они терпеливо и добросовестно дожидались
пинка в зад из области. А в областных комитетах тоже работали нормальные
люди. А страна большая. А погода, она везде разная. Вот так и получалось.
Ну вот команду дали и началось. Два трактора волокли упирающийся рогом,
то есть буксующий комбайн. На середине у одного рвался трос, второго
сползающий комбайн утаскивал на исходную позицию. Трос связывали,
снова цепляли, начинали тянуть, тут кончалась солярка у второго трактора.
Первый этого не замечал, продолжал тащить, гнул или отрывал жатку. Так
измуздыкав половину поля, все возвращались в мастерскую ремонтировать
технику. В том или ином варианте это происходило из года в год.
Как-то на краю поля ученики местной восьмилетки посадили березки. Те
прижились и быстро пошли в рост, закрыв верхушками часть поля. Никто не
обратил на это внимания, но вот к осени в ожидании очередного уборочного
спектакля, директор смекнул, что это именно то, что и надо. В леспромхозе
быстро договорился с саженцами. Лесник сказал, что у них только елки, да
какая разница? Привезли полсотни лип. Где взяли и сами не вспомнили. Их,
лесников, еще бы пару дней попоить, они бы и пальмы в лесу отыскали.
Из маленких саженцев необычно быстро получились высокие раскидистые
липы, закрывшие от недобрых глаз практически все поле. Только верхний
край можно было увидеть из окон второго этажа совхозной конторы. Лишь
однажды прошлое чуть было не вернулось. Бывший проездом инструктор
обкома Воропаев, имевший привычку вытирать о шторы потные руки, глядя
в даль, чуть было не вспомнил о многострадальном незасеянном поле, но
директор подсуетился, звякнул стаканами и тот метнулся от окна к столу.
Сколько хватило семян, братья засадили пахоту картошкой. А чтобы не
подводить директора забросали скошенной травой. Лето было сухое, днем
жарко, ночью холодно и трава оказалась как нельзя кстати. Обильная роса
действовала как полив. Назаровская картошка быстро догнала посаженную
вовремя в огородах. Больше того, белая, рассыпчатая, оказалась гораздо
вкуснее той, что накапывали обычно. И количеством взяла. После продажи
и себе осталось, и весь гараж неделю не работал, и на мотоцикл хватило.
На мотоцикле, накатав Игнатовых пацанов, Ромка уматывал в Глебов. Он
и раньше туда лыжи вострил, но редко. Двадцать с лишним верст не шутка.
Непонятно из каких соображений сделали вдруг Глебов районным центром.
И все там пошло враскосяк. Мужики только больше пить стали. А с бабами
вообще беда. Они почувствовали себя городскими, огороды забросили,
скотину держать перестали. От безделья начали думать о "личной жизни".
Ромка ничего понять не мог. Хороша ягода-малина, ну а если она ведрами?
Похудел, осунулся. Пиджак с залоснившимся воротником висел на нем как
на вешалке. Ездил Рома в Глебов и зимой, по снегу, но все реже и реже.
Пропал в глазах завораживающий блеск. Потерял Ромка интерес к жизни.
Перед самой весной, до смерти напугав мать, неделю пролежал пластом.
Оклемался, начал оживать от дурманящего запаха подсыхающей земли. С
нетерпением ждал пахоты, до темноты ковыряясь с трактором, с плугами.
Запахи и звуки впитанные в младенчестве, в самом раннем детстве, со
временем вспоминаются. Мягко, кошачьей лапкой тревожат сердце и до
слез становится жалко, что когда-то по глупости, по недомыслию, столько
обид причинил близким людям. Теперь вот хотел бы исправить, да поздно.
Да если б только им. Люди, они обиды забывают. Но вот прошел же мимо
брошенного щенка или котенка. Прошел и забыл. И жил потом спокойно, не
мучаясь угрызениями совести. А вот сейчас, вдруг, вспомнилось ... И так
паскудно стало на душе, как буд-то сам этого несчастного котенка бросил.
А сколько по молодости, по дури, по незнанию совершил - да сквозь землю
рад бы провалиться. Стыдно. Стыдно до невозможности.
У Ромки защипало глаза. Опустив голову, он до искр втягивал папиросу.
Сколько провел вечеров в слесарке? Два? Три? Неделю? Было и ночевал.
Да он бы не смущался своих чувств, если б не Алена. Девушка с редким
для деревни именем уж не первый год сохла по Ромке. А он её не замечал.
Алена приносила поесть. Мать упросила снести, подкормить Ромку, а та и
рада. Потом приходила сама. Втайне мать надеялась, что наконец-то и
возьмется может Ромка за ум. Дай бы Бог. Уж какую бы еще сноху желать.
И собой видная, и по хозяйству, и характер добрый. Вот братья её ... Ну да
ведь не с ними же жить.
Делая вид, что зашла случайно - мать вон увидела, да занести попросила,
Алена долго не задерживалась, братьев боялась. Года три назад они Ромку
избили. Избили жестоко. Досталось и ей. Перепало Роме фактически ни за
что. По чьему-то злому навету. Особенно старался Борис, старший. Уж так
вошел в раж, что даже младший, Мишка, расстерялся. Испуганно оттаскивая
его, пинавшего бесчуственного Ромку и сам получил по морде.
А злопамятный Борька просто припомнил давнюю обиду. Он не переносил
насмешек. Кривясь в мучительной улыбке делал вид, что ему все равно.
С девками у Борьки были проблемы. Нет, не в том смысле. Он как-то туго
соображал. С кем с детства вырос и с ними-то никакой разговор не клеился.
А у Ромки наоборот язык без костей. И главное все к месту. А на этом фоне
Боря и вовсе бледно выглядел. Вот в юности Ромка что-то ляпнул не думая
долго, от чего все захохотали. А девичий смех, он же убийственный. Прошло
десять лет и вот выпал Боре случай поквитаться за обиду. Как бы за сестру.
Алена говорила, что-то рассказывала, а руки все время были при деле.
Собрала посуду, смахнула крошки с верстака, выстирала под краном тряпку,
подобие ромкиного носового платка. И пугливо посматривала на темное окно.
Озарение бывает не только у изобретателей, ученых, поэтов и художников.
Ромка смотрел на щебечущую Аленку открыв рот, будто впервые увидел.
- Ален, Аленушка! Выходи за меня, а? Я тебя на руках носить буду, я тебя ...
Ален, ты с ума сошла. Ты задушишь меня раньше времени! Дети сиротами ...
Ромка услышал на улице приглушенный чих и расплылся еще больше.
Так чихала мать когда что-то складывалось удачно. Шмыгала носом, потом
чихала. Значит пасла, боялась как бы с ним чего не вышло.
Два часа пролетели одной минутой. Ромка снова был тем же Ромкой какого
Алена любила. Вернулся к нему охотничий азарт и ... звериное чутьё.
- Алена ...
Никаких звуков не было снаружи, но в этой зловещей тишине Ромка кожей
почувствовал опасность. За себя он не боялся нисколько, но за неё ...
- Аленка! Ну-ка быстро в кабину!
От грохота затрещавшего пускача Алена зажмурилась, закрыла уши руками.
- Ром, а мы куда? Спросила механически, и так поехала бы куда угодно.
- Свататься Аленка! К родителям твоим. Ну, кажется самое время!
Ромка секунду выждал и рванул в закрытые ворота.
Звук взревевшего дизеля заставил Мишку бросить приготовленный кол и
кинуться в кусты. Медленно соображавший Борька сделать ничего не успел.
Трактор снес дощатые ворота с хилых петель. От падающей воротины Боря
откатился. Ромка, зажав фрикцион, гусеницей ускорил падение застрявшей
торчком доски. Она так хряснула Борьку по заду, что тот изогнулся от боли
дугой. Алена, злорадно блеснув глазами, обхватила Ромку за шею. Она все
видела, поняла и "одобрила".
... Мишка тащил стонущего, припадавшего на одну ногу брата домой. Ясной
лунной ночью было светло как днем. Упершийся в сарай трактор поверг Мишу
в некоторое замешательство. Но, увидев на крыльце целующихся Ромку с
Аленой, Мишка не просто бросил брательника. Он впердолил ему такого пинка
от которого Борька взвыл и упав на карачки резво скребанул в сторону бани.
Давно Мишка не чувствовал себя так хорошо и уверенно. Развернув плечи
твердо шагал он к дому Таисии Носковой. Вернее бы было пойти к Дронихе,
там осечки не будет. Чтоб Таисья отоварила в долг, да еще ночью? ...
Но Михаил не сомневался, сегодня все получится. Все будет как надо.