Аве, Гораций. Глава третья. Сумасшествие
«Отрадное безумие! Сладостное испытание!»
Гораций. Оды.
Жизнь ничего не даёт смертным без большого труда. Но меня утешало другое латинское изречение: если двое делают одно и то же, это не одно и то же.
Известно, что даже одинаковые приборы, проверенные одинаковым образом, иногда в эксплуатации ведут себя совершенно по-разному. Мне вспомнился один случай из научной жизни. Однажды один из высокопоставленных чиновников, недовольный результатами работы прибора, спросил у известного учёного:
«Как же так, если технология производства приборов одинакова, то почему один прибор получается лучше, а другой хуже?» На что известный учёный с присущим ему юмором ответил: «Технология производства детей также одинакова, но один получается умным, а другой дурак».
Вряд ли может отяжелевший профессор тягаться со мной в соревновании на турнике: скажется разница в весовых категориях.
«Взвесь Ганнибала: в вожде величайшем, сколько найдёшь ты фунтов»?
Это я о своей подбористой фигуре. Во внешности Кирхова не было ничего, что заслуживало бы доверия с точки зрения его способности к подтягиваниям на перекладине. Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. Не успеет набрать соответствующую физическую форму в течение трёх месяцев этот увалень, никогда не занимавшийся гимнастикой.
«Не приносит плодов то дерево, которое не цвело весной», – писал Петрарка.
Правда, большинство наших научных работников, вроде этого мастистого доктора, обзавелись излишком жировой ткани и нуждаются в физкультуре, хотя мест и времени для занятия ею предостаточно.
«Нуждаются, обладая богатством, а это самый тяжкий вид нищеты», – говорили древние философы.
Но как ревнив этот мой приятель-профессор! Следует отдать ему должное: в великих делах уже само желание – достаточная заслуга. Где-то в глубине моей «половины души» закралось сомнение: прав ли я, осуждая физкультурную никчемность своего коллеги. Недаром, может быть, в научном мире ходили слухи о похвальной целеустремлённости и упорстве крепкоголового профессора.
И мне вспомнилось, как он однажды, не помню уж по какому поводу, продекламировал стихи дорогого для меня Горация:
– До света требуй подать себе книгу с лампадою; если
Ты не направишь свой ум к делам и стремленьям высоким
Будешь терзаться без сна ты любви или зависти мукой.
Всё, что тревожит твой глаз, устранить ты торопишься; если ж
Что-нибудь душу грызёт, ты отложишь лечение на год.
Тот уж полдела свершил, кто начал: осмелься быть мудрым
И начинай! Ведь кто жизнь упорядочить медлит, он точно
Тот крестьянин, что ждёт, чтоб река протекла; а она-то
Катит и будет катить волну до скончания века…
Возможно, эти тяжёлые классические гекзаметры были произнесены недаром и были девизом Кирхова. Нельзя уповать только на наши внешние данные. «К наружности доверия нет». Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.
Итак, говоря словами Юлия Цезаря, «жребий брошен». Воистину: «Я вышел на арену против своих соплеменников».
С этого дня я начал делать подходы к перекладине через каждые полчаса.
«Клювом и когтями», как говорили в древности, то есть, всеми доступными средствами я должен подтвердить своё физкультурное превосходство.
Меня захватывал сам процесс достижения «вершин» в подтягивании на перекладине. Вторую «половину души» забирали у меня эти упражнения. Подтягиваться на сооружённом мною спортивном снаряде через намеченные мною интервалы времени стало моей привычкой.
«Привычка – вторая натура!» – ораторствовал когда-то Цицерон.
Я уже смог подтянуться десять, потом четырнадцать раз! Итак, моя цель – поставить Кирхова в смысле спора на перекладине на подобающее быку место наверняка будет достигнута.
Но временами закрадывалось сомнение: найдётся ли кто-нибудь, кто, бросая целый день дротик, не попадёт однажды в цель? Приходили на ум бесконечные научные эксперименты Кирхова. Методом проб и ошибок он, в конечном счете, всегда достигал намеченной цели.
Я сидел за столом в промежутках между подтягиваниями, смотрел на болезненные желтоватые мозоли на ладонях у основания пальцев, переводил взгляд на часы и думал только об очередном подходе к перекладине.
Но всему есть мера. Я начал скучать об отсутствии прежних шутливых философских диспутов с этим профессором-увальнем.
– Шутить надо для того, чтобы совершать серьезные дела,- как-то обмолвился он.
Когда наших диспутов не стало, в мою голову закралась мысль, что Кирхов был «далеко не из Аркадии».
Публилий Сир писал: – «Дружба, которая прекратилась, никогда, собственно, и не начиналась».
Не поэтому ли профессор больше не заглядывал в мой кабинет со своей обычной здравицей в честь науки?
Человеку, в сущности, очень немного нужно. Говорят, что, прежде всего, ему нужен огонь. Не берусь судить насчёт первенства огня, скажу только, что Человеку нужен, прежде всего, Человек.
«Человек есть существо общественное в большей степени, нежели пчелы и всякого рода стадные животные», – мыслил Аристотель.
«Люди существуют друг для друга». Это цитата из Марка Аврелия.
Я вспоминал с теплотой, как временами, высказав очередное латинское изречение, Кирхов вдруг застывал, и так с полузакрытыми глазами сидел молча минуту, другую, третью... Не знаю, какие мысли приходили в его тяжёлую голову, но вряд ли он в это время думал о греческих и римских мудрецах.
– Иногда и добрый наш Гомер дремлет! – вполголоса произносил я, как бы беседуя сам с собой.
Кирхов тогда вскидывал голову, как от испуга, отмахивался от меня, по привычке ударял себя в грудь раскрытой ладонью и торопился в свою лабораторию, к своим банальным занятиям. Впрочем, он через несколько часов, редко дней, снова появлялся у меня. При этом, от предвкушения словесной баталии со мной он заранее сжимал свои толстые губы в ниточку, как бы удерживая себя от распиравшей его сатанинской улыбки.
Склонный к анализу непонятных для меня явлений я начал разбирать две версии поведения Кирхова, касающихся его возможных достижений в подтягивании на перекладине. Первая версия: зная, что профессор всё берёт числом, я предположил, что он делает подходы к перекладине чаще, чем я, скажем, через каждые двадцать минут. Это можно было объяснить тем, что Кирхов больше не имел времени приходить ко мне, и, следовательно, ему было не до подбора латинских афоризмов. Вторая версия: возможно, профессор в своём бычьем упрямстве перетренировался со своей перекладиной. После тревожных раздумий я отдал предпочтение второй версии. В уши мне лезла одна и та же фраза:
"Беда близко, горит сосед Укалегон!»
Но вскоре я отбросил и вторую версию. Не такой Кирхов человек, чтобы поступать опрометчиво. К тому же до меня дошли слухи, что он с неослабевающей интенсивностью по-прежнему выдаёт «на гора» продукцию своих тривиальных экспериментов.
Что касается меня, то стоит ли говорить, что из-за самодельного турника, этой металлической палки, моя профессорская отдача сошла на нет.
"Блажен тот, кто вдали от дел", – так ли уж верно это высказывание непогрешимого для меня Горация?
Я обвинял себя в старческом слабоумии, в бездеятельной занятости, или говоря другими словами: в деятельной праздности.
Древнеримский философ и поэт Сенека сказал однажды:
«Пользуйся настоящим удовольствием так, чтобы не навредить будущему».
«Буриданов осёл!» – корил я себя, разрываясь между необходимостью занятий запланированными научными экспериментами, за которые мне платили зарплату, и внеплановыми подтягиваниями на перекладине. Но пора поставить точку моим колебаниям. Приди, дух творящий…
Через неделю, подтянувшись в одном из подходов к двери с висевшей над ней дьявольской нержавейкой семнадцать раз, я почувствовал, что голова у меня как бы со звоном проваливалась в пустоту. Голове не хватало прилива крови: весь кислород и питательные вещества забирали ненасытные бицепсы! В тот же день у меня в слабеющем мозгу затеплилась идея: а что если просто зацепиться ногами за перекладину и висеть некоторое время вниз головой. И это вовсе не шутовская гипербола. Даже индийские йоги говорят, что упражнения с положением тела вниз головой весьма полезны для здоровья и интеллектуального развития.
Считается, что самый сильный яд в малых дозах излечивает многие болезни, так и моё висение на перекладине в малом промежутке времени вниз головой является благотворным снадобьем. Ещё Аристотель, этот великий родоначальник и учитель всех философов, заметил, что под влиянием приливов крови к голове "многие индивидуумы делаются поэтами, пророками или прорицателями и что Марк Сиракузский писал довольно хорошие стихи».
Моя идея висеть вниз головой, как и большинство моих научных экспериментов, встретила очередное препятствие: я не мог из-за недостатка пространства между перекладиной и притолокой двери просунуть туда ноги, согнув их в коленях. Тогда я решил просто зацепиться носками кроссовок за перекладину.
Да, это день, который следует отметить «белым камешком».
Поначалу такая процедура стоила мне с десяток весьма болезненных шишек и синяков на лбу и скулах. Остряки от науки утверждают, что все предметы закономерно падают таким образом, чтобы нанести себе наибольший ущерб.
«Переноси и будь твёрд, эта боль когда-нибудь принесёт тебе пользу». Таково изречение Овидия.
Что касается боли от падений, то она меня не очень беспокоила.
"Боль есть всего-навсего только живое представление о боли: сделай усилие воли, чтоб изменить это представление, откинь его, перестань жаловаться, и боль исчезнет", – писал Марк Аврелий.
Даже для тренированных гимнастов висение на перекладине вниз головой, удерживаясь только сводом стопы, представляет проблему. Только благодаря крепости моих рук, приобретённой упражнениями в подтягивании, я не сломал себе шею при частых падениях, ибо удар об пол, прежде всего, приходился на тренированные руки. Потом я с этим, не очень-то зрелищным упражнением, освоился.
Говоря словами из од Горация: «Трудности преодолеваю терпением».
Сначала я висел полминуты, затем минуту. Вероятно, комично выглядела моя фигура с вытянутыми вниз руками и ниспадающей длинной завесой волос. Но вскоре я напрочь отвлекался от воображаемой картины своей неестественной позы и погружался в полудремоту с хаотическим нагромождением сумбурных мыслей. Но, как известно, в любом случае хаос, в конце концов, вырисовывается в порядок.
И вот в этой сумятице мыслей в моей, обеспеченной кровью голове, ярко вспыхивали весьма плодотворные в техническом отношении мысли.
Прямо по Овидию:
«В медном котле между тем могучее средство вскипает.
И поднимается вверх и вздувшейся пеной белеет».
Не скрою, есть неприятные ощущения в положении тела вниз головой. Даже существует такой способ предания смерти. Уже через пять-десять минут от чрезмерного переполнения вен головы живое существо теряет сознание. Говорят, что в такой позе могут долго находиться тропические животные, например, ленивцы, шерсть которых по причине их нелюбви к движениям даже обрастает зелёными водорослями. Но новейшие наблюдения натуралистов свидетельствуют о том, что даже ленивцы предпочитают висеть на ветвях деревьев в горизонтальном положении, вниз спиной.
Как бы то ни было, но мне были дороги именно первые полминуты висения, когда пульсирующие толчки артериальной крови проталкивались через доселе спавшие мельчайшие капилляры серого вещества мозга и связывали воедино потаённые уголки доселе невостребованной информации.
Я поражался открывшимися передо мной новыми возможностями своего интеллекта.
«Познай самого себя! – этот девиз, которым пользовался Сократ, был высечен на колонне при входе в храм Аполлона в Дельфах.
Правда, ценные мысли у меня возникали как бы случайно в течение нескольких мгновений («светлые промежутки», какие бывают иногда у пациентов психиатрических клиник), а затем эти мысли бесследно исчезали, подобно сновидению в первой парадоксальной фазе сна.
Большинство моих коллег по институту, включая Кирхова, назвали бы моё мозговое варево в ниспадающей с туловища голове, бредовым. Но как утверждал Паскаль, полнейшее сумасшествие граничит с величайшей гениальностью.
«Не существует великого гения без некоторой примеси безумия, – писал Сенека.
Мы знаем столько, сколько удерживаем в памяти. Чтобы поймать при моём висении вниз головой рациональную нить из вращающегося в мозгу клубка мыслей, я решил класть на пол у двери под перекладиной тетрадь для черновых записей и все кратковременные соображения, не мешкая переносить на бумагу.
Своим, пусть скромным успехом в науке, я считаю наличие случайности. Ум достигает великого только порывами. В один момент происходит то, на что не надеешься и годами. В пику мне, мой соперник Кирхов не верит ни в какую случайность.
– Нет ничего более противного разуму и природе, чем случайность! – повторял Кирхов слова Цицерона и подкреплял их утверждением Демокрита: ни одна вещь не возникает беспричинно, но все возникает на каком-нибудь основании и в силу необходимости.
Глава пятая.
В отдельные секунды парадоксального положения моего тела прежние мои стихийные научные измышления случайно приобретали контуры возможного конструкторского решения.
Творчество – это по выражению Платона не что иное, как переход из небытия в бытие. Но не всякое творчество переходит в бытие. Даже Кирхов, склонный выражать общеизвестные истины, не раз повторял по своему обыкновению:
– Только наука, непосредственно связанная с жизнью, является настоящей наукой.
К сказанному профессор обычно добавлял слова Марка Фабия Квинтилиана:
– Практика без теории ценнее, чем теория без практики.
Это был камешек в мой «теоретический» огород.
«Мы восхищаемся древностью, но живем современностью», – утверждал Публий Овидий Назон.
Соглашаюсь, что, прежде всего, должен быть материальный запрос на человеческие выдумки. Люди ценят скорее те творения, которые служат злобе дня и капризу момента.
Допустим, есть потребность у современного общества: заменить существующие громоздкие электронно-вычислительные машины на менее энергоёмкие и более производительные. И вот в русле этой нужды человечества в моей голове прояснилась рабочая схема новой общеинститутской электронно-вычислительной машины. Это оригинальное конструктивное решение раньше при моей традиционной методике работы, мне не давалось.
Тем временем, каким-то образом (молва растёт на ходу!) научные сотрудники, инженеры и лаборанты нашего института прослышали о моём гимнастическом снаряде и во всех помещениях отделов и лабораторий понаделали себе разномастные турники, так что наша свалка списанных материалов и оборудования до того оскудела, что туда стало скучно ходить.
«Раболепное стадо подражателей»!
Масла в огонь подлил низкорослый пожилой бухгалтер из отдела снабжения, опубликовав в многотиражной институтской газете заметку о том, что благодаря подтягиванию на перекладине он уже спустя месяц увеличил свой рост на полтора сантиметра.
Перекладины размещали не только над дверью, но и в самых неподходящих местах: в курилках, в проходах между шкафами, на окнах вместо гардин, даже между двух полок с приборами и лабораторной посудой.
Воистину: грешат в стенах и вне стен Илиона!
От мужского коллектива не отставали и представительницы научной занятости. В коридоре четвёртого этажа мне предстала такая картина: располневшая докторша наук в сдвинутом набок белом колпачке, подпрыгивая, никак не могла ухватиться наманекюренными пальцами за перекладину. При этом она сердито запихивала седовласые локоны под колпачок и бормотала нечто нелестное в адрес эгоистов-мужчин.
Я вспомнил, что в древнейшем памятнике римского права (законы двенадцати таблиц) сказано, что даже совершеннолетние женщины вследствие присущего им от природы легкомыслия должны состоять под опекою.