Сикачи-Алян

            

    Амур – река большая, длинная, полноводная, с довольно-таки быстрым течением. Тянется он от Читы до Охотского моря, берёт начало от слияния двух рек, Шилки и Аргунь, а далее прибирает к рукам Зею, Бурею, Уссури, не считая ещё десятка полтора малых рек и речушек. Потому и полноводный – в нём полно воды, в весеннее половодье левый пологий берег и в бинокль не разглядеть.
    И не только воды полно, но и рыбы всяко-разной, от малой уклейки до гигантской калуги – это разновидность осетровых. В Амуре она достигает длины в 4-5 метров и веса в 200 и более килограммов. Такое разнообразие – мечта любого рыбака, и редко кто, живущий на берегу этой прекрасной реки, остаётся равнодушным к этой самой рыбалке.
    Сходить на рыбалку здесь имеет двоякое значение: первое – сходить, съездить ПОРЫБАЧИТЬ, второе – ЛОВИТЬ рыбу. Порыбачить, значит ловить, что попадется, лишь бы на уху что было. Ловить, значит поохотится на заранее спланированную рыбу, то ли сазана, то ли верхогляда, то ли сома, то ли ….  Здесь по каждому плану своя снасть, соответствующая наживка, и непременно подходящее место. Например, для ловли сазана нужен прочный спининг, леска диаметром 0,5-0,8 мм., наживка из ржаного хлеба, замешанного на перемолотых в кофемолке подсолнечных семечках и сдобренная красной губной помадой. Жёны – "маши-растеряши" постоянно сокрушались: «Ну где я могла потерять мою губную помаду?» Почему-то сазану по вкусу или по запаху нравилась именно такая косметика. И место на реке выбирается потише и поглубже.
    Для ловли верхоглядов и снасть может быть нежнее и тоньше, а в качестве наживки можно использовать (и смех, и грех) клочок самой обыкновенной, белой кухонной клеёнки. На течении возле обрывистого берега эта клеёнка играет, шевелится, а глупая рыба её с удовольствием хватает, возможно, с обонянием у нее туговато.
    Так вот, и по первому, и по второму вариантам рыбалки без ухи практически никто не остаётся. А рецептов этой ухи … море; сколько рыбаков, столько и рецептов, и каждый рыбак энергично и даже задиристо доказывает, что его рецепт – наилучший. Честно говоря, на берегу реки, на свежем воздухе, сваренная на костре, с дымком, да ещё и под рюмашку, уха по любому рецепту – вкуснятина.
    В конце осени во все реки и речушки Дальнего Востока от Чукотки до Японии начинает заходить на икромёт красная рыба – кунжа, горбуша, кета, кижуч, нерка; она четыре года отъедалась в Карибском море, созревала до периода, когда надо уже подумать о потомстве, о продолжении рода.Наступает благодатная пора для всего живущего вдоль этих рек, - и для человека, и для зверья, и для птиц, и даже для мух.
    Поднимается вся эта масса вверх против течения сначала больших рек, потом маршруты разделяются по притокам, протокам, старицам до самых истоков. В устья рек рыба заплывает красивой, серебристой, подвижной и активной, мясо – от красного до прозрачно янтарного и вкуснющего. Путь в верховья предстоит не близким. Рыба напрочь отказывается от еды и начинает видоизменяться; у самцов поднимается вверх верхняя губа, нос задирается кверху, обнажаются зубы («зубатка» - одно из названий красной рыбы), они становятся очень похожими на рычащих, зло оскалившихся псов. Между головой и верхним плавником начинает расти горб («горбуша»), потихоньку отслаивается и смывается водой чешуя, мясо теряет былой цвет и вкус. Из серебристой рыба превращается в пятнистую, камуфляжную.
    Все это время путешественников сопровождают толпы других рыб, особенно гольцов; они предвкушают шикарный пир из красной икры. И именно их немало погибло в зубах тех самых зубаток. Будущие мамы и папы, зная, зачем эти поганцы плывут рядом, просто-напросто по пути, промежду прочим, хватали их, разгрызали и выплёвывали – повторяю, в период нереста они ничего не едят.
     Маршруты проходят (загадка природы и материал для диссертаций  учёных-ихтиологов) исключительно по тем же местам, откуда четыре года тому спустились мальки. И, если за четыре года появилась соседняя протока и глубже и полноводнее, будущие родители всё равно пробираются по старой, мелкой, каменистой протоке-ручью, практически ползком, обдирая живот и бока, только спины и верхние плавники снаружи. И их так много, что можно перейти этот ручей по ним, не замочив ноги.
    Помните, как Михаил Евдокимов говорил?
   -- Вот врёт-то! Как же можно перейти – ведь склизко же.
    Наступал период икромета – из самок спелая и ядрёная икра самотёком выходила наружу, оседала в ямки, под камни, в траву. Тут же крутились самцы и вся вода от их молоков становилась матового цвета. Исполнив свой долг, измученная, израненная, практически никакая, рыба умирала. Умирала вся до единой. История не знает случаев, что бы какая бы то ни было особь осталась живой и вторично исполнила бы подобный подвиг.
    А что же люди? Им тоже хочется покушать красненькой рыбки и лососёвой икры. Вот они, вопреки запретам, вопреки большущим штрафам выходят на промысел. Кто-то, действительно, покушать вкусной ушицы, да ещё и под рюмашку водки, кто-то ловит, потому что рыба чуть ли не единственный источник дохода и пропитания (у этих есть негласная квота – их не накажут), кто-то собирает уже сдохшую рыбу и кормит ею свиней (мясо таких свиней пахнет рыбой), а кто-то и для алчного личного обогащения – профессиональные браконьеры со стометровыми сетями, на современных, не в пример рыбнадзоровским, лодках и катерах.
    Характерная картина. На крутом берегу небольшой реки обосновались десятка полтора любителей половить красную рыбку. Уникальная снасть – "кораблик". Практически абсолютная копия воздушного змея, которого мы не раз запускали в детстве или позже со своими детьми, внуками. Только "тело" этого змея-кораблика сделано из доски и фанеры, плавником служит пенопласт по одной из длинных кромок изделия, свинцовой пластины по противоположной длинной кромке. Такая же уздечка для регулировки угла атаки, а вместо хвоста шнур длинной 5-7 метров с грузом. На конце шнура поводок, к которому крепится блесна, либо та же самая клеёнка. Вместо ветра течение реки. Опускают змей-кораблик на воду, течение его подхватывает и начинает относить к середине реки, а рыбак держит основную леску и управляет этой конструкцией. Конец лески закрепляет за колышек на берегу. Когда все десятка полтора корабликов в воде, и посмотреть на это издалека вдоль берега, то увидишь удивительный, большущий музыкальный инструмент с туго натянутыми струнами-лесками.
    Болтающаяся блесна или клеёнка изображает гольца, горбуша его хватает, кораблик начинает бешено плясать – остальное за мастерством рыбака.
    Когда же услышат работу моторной лодки, а это точно рыбинспекция, (в период нереста на моторных лодках плавать запрещено)  подбегают к своим лескам, укладывают их на внутренний сгиб локтя, который защищён рукавом от фуфайки, и все дружно бегут по берегу против течения. Леска скользит по сгибу руки и причаливает кораблики на мель. Рыбнадзор проплывает несолоно хлебавши, не пойман – не вор.
    Ещё выше по течению реки, в местах, куда уже не доберётся рыбнадзор, да и человеку по тайге туда тяжеловато дойти, и зверя боязно, на удобном перекате реки устроилась семья медведей. Зайдет мишка в реку, облюбует подходящий камень-валун и начинает "рыбачить". Увидит проплывающую мимо рыбину, ловко подхватит лапой – поймал, и кладёт на камень под свой большой зад. Хвать другую и туда же, но… чуть привстал – первая уже успела выскользнуть. Процедура продолжается ещё несколько раз, пока зверюга не поймёт, что такая метода неудачна. Позлится, поревёт, похлопает лапами по воде, разбрасывая тучи брызг, пробует ловить по-другому. Поймает очередную и, выкусив самое лакомое – живот вместе с икрой, швыряет на берег.  И так до тех пор, пока не надоест. На выброшенную рыбу уже потянулись медвежата, но мамаша выходит из воды, отшлёпает их как следует; идите мол сами добывайте хлеб свой насущный, учитесь, делайте, как я, и ваше будущее будет безоблачным.
    Наевшись, выходит на берег, собирает рыбу и кое - как закапывает в землю – пусть хранится до худших времён. А которую не закопал быстренько подберут еноты, барсуки, лисы, крысы, потом вороны, чайки. Через день-два, когда остатки трапез начнут гнить, приходит черёд мух. Они откладывают свои личинки и вскоре из опарышей вылупятся мухи. Всегда удивлялся, ну откуда в глухой тайге мухи? Теперь знаю – откуда.
    Худшие времена уже не за горами. Нерест заканчивается, мальки сразу же начинают сплав вниз по реке к устью, прокладывая для себя же будущий, через четыре года, маршрут. Быстрее к морю, надо успеть до ледостава.
    Проголодавшись, мишки возвращаются к закопанным закромам, а содержимое их уже протухло, наполовину разложилось. Зверей это абсолютно не смущает, даже наоборот – они рады, так как еда наполовину "переварена" - желудку и кишечнику меньше работы.
    Снова поражаюсь мудрости природы. Kстати, мы ведь тоже маринуем мясо для шашлыка.
    Пора готовится к зиме. Перед зимней спячкой брюшное хозяйство надо хорошенько почистить, мишки переходят на вегетарианский вариант питания: жимолость, дикий виноград, лимонник, брусника, голубика, затем травы, побольше со слабительными свойствами, добавят немного мухоморчиков и через недельку - другую пищевод, желудок и кишечник чистые, внутри блестят, как волновод в радиоаппаратуре. Пора забираться в берлогу – не завтра-послезавтра пойдёт снег, он всегда в этих местах, как снег на голову, как-то резко и до самой весны.
    Прибыв к новому месту службы в г. Хабаровск, не смог сопротивляться очарованиям Амура, да, собственно, и не сопротивлялся, - полюбил его всем сердцем, посему вскоре превратился в заядлого рыбака. Регулярно всей семьёй выезжали к реке отдохнуть, покупаться, ну и конечно же порыбачить.
    В пятидесяти километрах от Хабаровска облюбовали уютное местечко на окраине вымирающей деревушки со странным названием Сикачи-Алян. Там компактно живут не то каряки, не то нанайцы, не то чукчи-эскимосы, они и сами точно не знают кто такие. Одно точно понятно – их далекие предки жили в северных широтах, за Полярным кругом, в тундре, на берегах Северного ледовитого океана.Название посёлка,видимо, взято из их языка, а вот как переводится Сикачи-Алян выяснить не удалось.
    Невысокого роста, с узкими щёлками глаз (яркое северное полугодичное солнце и ослепительно белый снег), плоским круглым лицом и маленьким приплюснутым носом.      
    Маленький нос – наследие многовекового развития. Сейчас расскажу.
    В середине большого чума горит костёр, в большом чугунном котле довариваются куски оленины. Мужчины достают из него добротный кусок, левой рукой держат за удобную косточку, хватают зубами понравившуюся мякоть, чуть-чуть оттягивают и быстрым, ловким движением правой руки, в которой острый нож, отсекают этот кусочек. Лезвие ножа все ближе, ближе к носу и … чик, задевает пипку. Укоротил,  в следующий раз будет удобнее, меньше будет мешать. Откушав несколько кусочков, передают оставшееся женщинам, они на втором плане. Процедура повторяется, с той лишь разницей, что женщины ещё и малышей подкармливают.    
    К маленькому носу они давно привыкли и даже гордятся такой особенностью.
   -- У меня дочь – красависа, носа нет одно лисо; женись, однако.
     А вот оставшийся по наследству недуг – спиртное и табак процветают и по сей день, практически все, и мужчины, и женщины и курят, и пьют.
    Живут бедно в разваливающихся домишках, работать не хотят, да и негде – оплачиваемая должность одна – продавщица маленького магазинчика. Она добрая, если нет денег, даст бутылку водки в долг, под крестик, лишь злостному неплательщику откажет.Люди добрые, приветливые, бескорыстные, честные, спокойные, даже степенные, я бы сказал. Весь день всех одолевает одна забота, где добыть "огненной воды"? И, как ни странно, находят. Либо продавщица даст в долг, либо у приезжих рыбаков и отдыхающих выменяют на рыбу.
    В посёлок, как сейчас скажут, компактного проживания аборигенов, да ещё и выходцев с Крайнего Севера из Хабаровска регулярно приезжают организованные экскурсии. Жители одеваются в нарядные, красивые национальные костюмы-платья и демонстрируют приезжим свои песни, пляски-танцы, хороводы, шаманские ритуалы.
    Эти спектакли действительно интересны и пользуются постоянным спросом у туристических фирм.
    Спускаемся с обрывистого берега, выходим на чистый песчаный пляж, окружённый низкорослым ивняком, растягиваем палатку, раскладываем скарб, настраиваем и забрасываем донки, готовим кострище для готовки ухи – вот и начался настоящий отдых.
    Недалеко от нас ещё рыбак, но ни палатки, ни вещей, одна лишь удочка – странно. Подхожу, желаю здравствовать; знакомимся – оказывается местным жителем, зовут дядя Коля. А сидит здесь, потому что надоело сидеть дома, смотреть на разруху, на чумазых, сопливых и почти всегда голодных детишек, которых у него так много, что он и сам не помнит -  сколько их? И когда бы мы ни приехали на отдых, он сидит на том же месте. А потом нет и нет, месяц, другой. Снова появился.
   -- Дядя Коля, ты где пропадал? Приболел что ли?.
   -- Да нет, однако, тюрьма сидел.
   -- Что ж натворил-то?.
   -- А, жена шибко побил.
   -- За что же?.
   -- А, пьёт, сука, больше меня, обидно, однако.
    Зимняя рыбалка на Амуре тоже отменная. Выходят рыбаки на лёд, вырубают пешнями лунку-другую, на большее сил не хватает, так как лед намерзает толщиной до полутора метров; опускают в воду горизонтальную блесну-«сиговку», как правило, самодельную и начинают блеснить, стукая сиговкой по дну. Чаще всего используют две снасти, в каждой руке по одной зимней удочке, кстати, тоже самодельной – выструганная палка длиной 50-60 сантиметров с колышками для намотки лески. Рыбаки в тёплой одежде, обуви, поднятые воротники, если смотреть издали, то однообразие бросается в глаза; все повернуты спинами к ветру и ритмично машут удочками, поднимая и опуская их от бедра до пояса. Чуть-чуть образного мышления и увидишь ну очень похожую картину стоящих на льдине нахохлившихся, ссутулившихся пингвинов, машущих своими крыльями-плавниками.
    Эти пляшущие «сиговки» хватает всякая рыба, даже сазан попадается на эту удочку – значит зимой он, ну совсем не хищник, не прочь закусить живым мальком.
А вот, если найдут зимовальную яму, начинается что-то удивительное. В эту яму скатываются и начинают кучковаться сомы, набивается их столько, что покрывают сплошным слоем дно водоема. Сонные, практически неподвижные. Чья-то из блёсен стукает по спине, голове сома, и, когда ему это надоедает, начинает шевелиться, пробует отплыть от надоедливого предмета, образует прореху в сплошном слое. В эту прореху проникает блесна, цепляет за жабры, плавник, либо… За что попадётся.
      Ура! Первый сом на льду и этого рыбака поздравляют с почином.
      А прореха все больше и больше, блёсен в неё проникает всё больше и больше, и вот уже начинается не рыбалка, а работа. Одного за другим рыбаки вытаскивают из лунок сомов, перед каждым на льду уже приличная куча замерзающих рыб. Над открытой площадью, где скопилось море рыбаков,стоит устойчивый рыбный  запах.      
     Сразу скажу, что сомы в Амуре не такие большие, как в спокойных среднерусских реках, похоже из-за приличного течения. В краеведческом музее выставлен экземпляр самого большого сома, выловленного в Амуре – так он весит всего лишь 40 килограммов, тогда как в Волге вылавливали сомов до 100 и более килограммов.
    Кто-то охотится на сигов, которые после разморозки пахнут свежим огурцом, кто-то – на щук, которые в замороженном виде смотрятся, как прямые серые чурки.
 А кто-то и на тайменя. Это – особый случай.
    Аборигены зовут тайменя царём-рыбой. Это крупный и очень сильный хищник, всё лето обитает в водах холодных, быстрых, горных речек, круглосуточно борется с быстрым течением, поэтому ему требуется много пищи. Это и рыба, и зазевавшаяся утка, и мышка-крыса, переплывающая реку, это и выдра, и выхухоль, это и змея, уж, короче, всё живое,что попадает в реку или живёт в ней. Постоянное движение и обильная еда – основа его силы. В летний период редкому рыбаку выпадает удача поймать тайменя, как правило, "подводит" снасть; то крючок блесны разогнётся, то леска-миллиметровка порвётся, то спиннинг сломается. Таймень немало отрезал пальцев у неопытных тайменьщиков, хватавших леску голыми руками при вываживании царь-рыбы.
    На зиму он сплавляется в Амур и здесь зимует, продолжая активный образ жизни.
Вот зимой-то и выходят на охоту за царь-рыбой бывалые рыбаки, исключительно одиночки. Они выбирают тихие, глухие места, где нет поблизости прибрежных селений, где нет любопытных глаз, где нет толп рыбаков, где нет  зевак, склонных к задаванию вопросов. Оборудуют лунку заведомо больших размеров, из льда сооружают «трон» для сиденья, намораживают из торосов ледяную загородку, защищающую от ветра. Снасть - та же сиговка, с той лишь разницей, что вместо лески-жилки тонкий стальной тросик, самодельная блесна из свинца-олова больших размеров армированная с одной стороны медью, латунью, бронзой, снабжена самодельно изготовленными из надфилей, сначала «отпущенных», а после придания нужных форм вновь закалённых, крючками. Блеснят так же, как и обычной сиговкой.
    Тайменьщик может проблеснить всю зиму, так и не поймав ни одного тайменя. По статистике такие рыбаки в зимний период могут поймать одного-двух, максимум трех рыбин, и любой пойманный – повод для громадного удовлетворения, самоуважения и всеобщего рыболовного признания.
    Бывают и трагические курьёзы. Так молодой неопытный тайменьщик подсекает крупного тайменя и торопится его побыстрее вытащить на лёд. Тот яростно сопротивляется и трудно понять – кто сильнее? Горе-рыбак наматывает трос на руку в меховой рукавице, трос всё крепче и крепче затягивается на руке. А таймень, как ни странно, оказывается сильнее, затягивает руку рыбака в лунку по самые плечи и удерживает её до тех пор, пока поверхность лунки не затянется ледяной коркой, а затем довольно-таки быстро промёрзнет практически на всю толщину льда. Кричи не кричи – никто не услышит и не поможет (тайменьщик ведь одиночка!). Долго на трескучем морозе не протянешь, итог – смерть. Такие случаи действительно имели место. Не вру.
    Опытный бывалый охотник на царь-рыбу подобных ошибок себе не позволяет. Недалеко от лунки вмораживает в лёд приличной толщины ивовый куст, вершина которого находится метрах в двух-двух с половиной метрах над ней. К верхушке привязывает свободный конец троса и только тогда начинает блеснить. После подсечки крупного тайменя начинает "играть", то бишь, мучить и утомлять рыбу. Лишь чуть таймень притихнет, рыбак потеребит трос, и пляска возобновляется – таймень тянет в глубину, сгибает ивовый куст, а тот тащит его наверх. Такая "игра" может продолжаться и полчаса, и час, и полтора, рыба выбивается из сил, сдаётся, и рыбак спокойно и осторожно вытаскивает из лунки царь-рыбу длиной метра полтора и больше, весом 10-15 килограммов. С красивым, сильным серебристо-бронзового цвета телом, ярко красными плавниками, мощным широким хвостом.
    До следующей зимы будет, о чем вспомнить и о чём помечтать.
    Но Амур не всегда такой спокойный, бескорыстный, добрый и уютный. Природа живёт по своим загадочным, не всегда нам понятным законам, она не терпит грубого вмешательства в, казалось бы, хаотическое своё существование и развитие, она частенько нас наказывает за наше "господство" над ней. Наказания бывают незначительно строгими, но бывают и очень жестокими. Природа, в том числе и Амур требуют платы, жертвоприношений и получают их.
   Разольется Амур по весне, поднимет свой уровень, поможет течением и вот уже затоплены острова, низкие берега; и ему всё равно – кто там живёт и что с этими живущими станет. Смоет сараи, дома, технические постройки и малых и больших размеров, утопит диких зверей, домашних животных и "удачно" попавших под руку людей.
    Поднимется штормовой ветер, вместе с течением сформирует такие громадные с пенными гребнями волны – не подходи! В такую погоду на маломерных судах типа лодок-моторок, да и на небольших катерах в воду лучше не соваться.
    Местные жители хорошо знают это, знают о непреклонности и беспощадном характере реки, уважительно называют ее АМУР-БАТЮШКА. С ним шутки плохи!
    Немало бесшабашных смельчаков поняли эту истину лишь посмертно.
    И зимой может "прибрать" к рукам нерадивого тайменьщика, заманить в полынью не знающего "броду" водителя легковушки, прихватить в такую же полынью и кабана, и лося, пытающихся перейти с одного берега на другой.
    И когда этот жертвенный долг Амуру-батюшке будет оплачен? – одному Господу Богу известно.
    Видимо, никогда.