Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2015/09/21/508
***
ПОЛЬША
– Вы желали видеть меня, Ваше Величество? – слегка поклонившись, соблюдая достоинство королевича, справился Владислав, заходя в королевский секретарский кабинет.
– Проходи, сын. Разговор важный. Слышал я, что задумал ты поход на Москву?
– Да, Ваше Величество. Но не ранее, чем поднимется трава на полях. Я не хочу обременять отряд летучих гусар обозом с фуражом для коней.
– Хорошо, пусть будет так. Но вызвал я тебя не поэтому. Русский царь Михаил отписал прелестные грамоты о дружбе казахскому хану Есиму, чем укрепил восточные и южные границы Сибири. В ожидании сих грамот в Тобольске ныне находится посольство от хана.
– Пан Сапега, ваше величество, с последним обозом в Сибирь послал своего человека. Он проверенный и повязан кровью, участвовал в убийстве Ляпунова. Человек этот, затаившись в монастыре, ждал от Сапеги указаний. Это пан Казимир, вы его знаете.
– Дай знать своей знахарке в Тобольске, чтоб приютила его на время. А после чтоб свидетельницей стала, что якобы убил посла стрелец московского приказа, и не по ревности или хмельному делу, а по указанию свыше, – распорядился король.
– Уже сделано, Ваше Величество, – поклонившись, доложил королевич.
***
ПЕЛЫМ
Князец Василий Пелымский, после того как проводил обоз Ивана Никитича, сразу же послал гонца в Тобольск. Упредить надобно, решил он.
Писать он не стал, а передал на словах, что сотник пошел на север.
Проводники, коих Иван нанял в Пелыме, должны были его провести мимо заброшенного городка Эмдер до стойбища Лорбот, а уж далее, выйдя на Обь, добраться до Атлим Воша. Но вожатые еще не вернулись.
Князь также передал с гонцом и личную подать: шкуры трех черно-бурых лис, пять соболей и триста беличьих.
Василий своим внутренним чутьем чуял, что тучи над ним сгущаются. Потому князец и задаривал всех, кто был по должности выше и могущественней его.
Государь Михаил Федорович уж не раз интересовался Пелымом – вотчиной князя. В народе этот городок за глаза именовался Полынью, так как туда уж какое десятилетие ссылали на вечное поселение опальных князей и бояр, коих в Смутное время расплодилось немало.
Всем опальным угодить Василий Кондинский, конечно же, не мог, и при смене очередного царя на Руси помилованные ссыльные, одаренные царской милостью нового самодержца, уезжая на Русь, намекали, что за горькое гостеприимство Василий еще поплатится, аукнутся, мол, ему их слезки.
Вот и жительствовал князь вогуличей, как на пороховой бочке. Не солнце ведь, всех не обогреешь. Ужом вертись да изворачивайся, а все одно опальным станешь.
Одно его успокаивало, что ссылать его самого далее было некуда – и так на краю земли обретается.
Хотел он было подальше от государева ока, на Енисей, податься, да воевода восвояси отправил, отказал, вот и ожидай теперь царской милости в виде плахи с топором.
«…А ныне и вовсе посажены боярским собором на царствие бояре Романовы-Кошкины. Не дай Боже, донесут на меня бояре, что мог, да не восхотел помочь умирающему в Пелыме ссыльному боярину Романову Василию Никитичу, не проявил к нему милость, сострадание и добродетель. Не дал в дорогу даров и продуктов Романову Ивану Никитичу – брату Василия, коего в Уфу перевели для смягчения участи. А по приходу на царствие его племянника Михаила и вовсе Иван Никитич был помилован да определен на службу, совместно с опальным князем Иваном Черкасским, в Нижний Новгород.
Молодой государь хворый, не до дел государственных ему, но вот-вот из польского плена отца его, Федора, отпустить должны, тот-то не спустит и за негожее отношение к братьям обязательно со всей строгостью спросит, – рассуждал князец Василий Кондинский. – Ох и не сносить мне головушки!»
***
ИЗБА СОТНИКОВА
Мамарка от счастья, что его взяли на гусиную охоту, да еще дали самопал кремневый, купленный у обозников, прыгал зайчиком с кочки на кочку. Чтобы мальчика не ударило отдачей при выстреле, Ваня зарядил его малым зарядом.
Зимой Мамарка уже пробовал палить из пищали по пенькам и оказался способным учеником. С третьего раза попал он туда, куда целился. Теперь ему предстояло первый раз выстрелить на охоте.
Позади, болотцем, шли Терешка и Ванюшка. Терешке досталось нести заплечную плетеную корзину с золой, набранной из печи в избе да из чувала в гостевой юрте.
Ранней весной, когда уже речки вскрылись, а на озерах еще стоял лед, пролетом в тундру шли стая за стаей гусь и казара, садясь ночью отдыхать на озерные проталины. Вот сюда-то, на озеро, и пришли молодые охотники.
Ваня со знанием дела определил направление ветра, то есть куда будет взлетать потревоженная стая. Расставил Терешку и Мамарку по берегу, велев им из жердей и камыша собрать скрадки. Сам же ушел на середину озера и раскидал по льду золу. Весеннее солнышко уже к полудню растопило под золой лед, и образовалась небольшая прогалина.
Соорудив на противоположном берегу скрадок, Ваня достал из котомки лепешку и подкрепился.
До сумерек было еще далеко, и юноша, нарубив и подстелив камыша, улегся вздремнуть. Утятницы он, зарядив крупной сечкой, установил заранее, нацелив обе прямо в середину зольного пятна.
Иногда в высоте с громким каляканьем проплывали стаи, но днем гусь шел пролетом. Оставалось ждать вечерней зорьки.
Три дня тому назад Ваня с Никитой перевезли улов с верховьев Атлымки. И как раз поспели вовремя: из Тобольска за обозниками пришли два ушкуя. Стрельцы и охочие люди, перегрузив вещи и товар на суда, теперь лишь ожидали попутного северного ветра, но его который день не было. Приходилось коротать время на берегу – в половодье далеко на веслах не уйдешь.
Иван Никитич постепенно выздоравливал. Ванюшка каждое утро и вечер обрабатывал ему живицей рану на горле. Глотать было еще больно и тяжело, и Ксения варила ему негустую кашу.
– Эко меня угораздило, – изменившимся хриплым голосом сокрушался сотник. – Коли бы не Ваня, гулял бы я сейчас по райскому саду.
– Ага, или в котле бы тебя черти варили. А то мало натворил ты, сколь за недоимку по твоему указу порото подъясачного люда? А ведь государь наказ давал: ясачных не притеснять, а обходиться с ними ласково. Не боишься ты, Иван Никитич, ни государя, ни Господа, – качая головой, откликнулась Ксения.
– Ну, Бог высоко, царь далеко, – отмахнулся от бабы сотник, – а кабы не порол, меня бы самого на крюк повесили за ребра. Это ж где мне сыскать тысячу соболей в год с волости, коли я лаской чумной народец примусь привечать?
***
ВАНИНЫ ГРЕЗЫ
Ваня окончательно задремал, завернувшись в малицу.
– Здрав будь, отрок. Давненько я не навещал тебя, – услышал знакомый голос старца молодой охотник.
– Здравствуй, отче, – прошептал во сне Ванюшка. – Скучал я по тебе очень.
– Рад это слышать, Ваня. Не для будничного дела я явился в сей раз. Надобно тебе со стрельцами выехать в Тобольск, заодно и сестрицу навестишь да друга своего, Ваулихана, повстречаешь. Он с посольством прибыл и государевы грамоты ожидает, кои сотник Иван везет. Но есть в обозе человек, засланный людьми короля Сигизмунда, которому велено или сии грамоты выкрасть, или по возможности посла принародно убить. Не нужен мир полякам в Сибири. Понимает король, что зарождается на востоке сильное ойратское ханство. И через два десятилетия войной пойдет на Сибирь. Вот тут-то в совокупи с крымским ханом и пойдет король на Русь с Запада, и ойраты двинут свои полчища в Сибирь. Не удержать земли сибирской русским, коли не встанет на пути джунгар-ойратов ханство Казахское. Токмо вкупе и можно одолеть эту напасть. Пока же хан Есим, занятый войной с Бухарой, не видит надвигающейся опасности от монголоидов. Твой друг Ваулихан же дружен с его сыном Жангиром, чрез которого можно убедить Есима обратить взгляд на восток.
– А как я узнаю подосланного в обоз шляхтича?
– Дьякон он, в стрельца переодетый. Всегда особняком держится. Ты, покамест на охоте, у Терешки то и расспроси, так как христарадничал он по церквям да монастырям. Встречались они. Не единожды дьякон прогонял с паперти Тереху. Но и дьяк он не настоящий, скрывается он под чужой личиной. Вид у меня на него имеется, Ваня, но об этом опосля.
– Как же я слажу, отче, с взрослым мужем?
– Шар на кой тебе даден? К сотнику зайдешь, внуши ему, чтоб он всех стрельцов на первый ушкуй определил, от греха подальше. А ты сам, с ним и охочими людьми, на второй ладье плыви. Вот и отведешь лихо в дороге. А в Тобольске Ваулихана береги, чтобы убийством посла стрельцом русским не рассорить Русь с Казахским ханством.
***
ПОВОЛЖЬЕ
Ибрагим шел одной из улочек Алатыря, куда прибыл первой весенней водой по делам из Казани. Городок был небольшим. Иван Грозный в одном из казанских походов облюбовал это место на берегу Суры и заложил тут маленькую крепость, вокруг стен которой тут же вырос посад.
Всюду резвились и веселились ряженые. Пахло блинами и пирогами. Православный народ справлял масленицу.
Бродячий монах с медвежонком на цепочке, пройдя мимо, зачем-то низко поклонился, то ли обознавшись, то ли обозначив прохожего.
Неожиданно человек семь, ряженные в соломенные чучела, выскочив из проулка, окружили Ибрагима. Организовав вокруг сына боярского хоровод, они запели странную песню:
– Тебе привет от лучезарного, светлейшего и добрейшего. Из Крыма далекого и моря глубокого. Хан Джанибек Гирей за подлость твою шлет милость свою…
С последними словами семь ножей воткнулось в тело Ибрагима. Опустившись на колени и согнувшись, он завалился в уличную грязь, потухающим взором беспомощно глядя на скачущие над ним ряженые рожи наемных убийц.
Крымский хан не простил мурзе сибирскому его обман с пушками и лопнувшую, как мыльный пузырь, мечту о возрождении Казанского, Астраханского и Сибирского ханства. Ведь пушки попали князю Пожарскому, и хан, получается, своими же руками помог укрепиться Русскому государству.
***
ТОБОЛЬСК. КРЕМЛЬ
– «…На Москве же тово Заруцково посадиша на кол, а воренка повесиша, а Марина умре на Москве», – окончил читать писец письмо от воеводы боярина Одоевского.
Воевода долго молчал, уставившись в столешницу.
В Москве казнены атаман Иван Заруцкий, Марина Мнишек и ее малолетний сын Иван Дмитриевич, в народе окрещенный воренком – последний претендент на трон от Лжедмитрия.
Романовы прочно утверждались у власти.
Из Первопрестольной дошла до Сибири и еще одна весть. Писал ему Афанасий Пашков, сын Истомы Пашкова, что дядька его Ибрагим, последний сибирский мурза и наследник трона, дальний родственник бывшего Сибирского хана Едигера и его племянника хана Сейдяка, зарезан в Алатыре.
Воевода отлично знал расклад сил и могущество каждого рода.
В державе, когда-то созданной Чингисханом, законные права на ханский трон имели только чингизиды – прямые потомки его четырех сыновей от первой жены. Но Чингисхан был простолюдином, и многие ханы знатных родов не покорились и были уничтожены.
Один из таких, Тайбуга, сын царя Она, выжив, обосновался в Сибири. Это положило начала роду тайбугидов, извечных соперников шейбанидов – потомков Джучи, сына Чингисхана.
Кучум-хан, покорив Сибирь, оттеснил тайбугидов от власти и практически вырезал всех, кто принадлежал этой династии. Но кое-кто и остался, выжил. Последним был Ибрагим.
И вот теперь ни шейбанидов, ни тайбугидов не осталось.
Власть в Сибири утвердилась окончательно. Русь отныне и во веки веков править будет.
И он, воевода, здесь всему голова.
– Про ушкуи слыхать ли?
– У Самарова острожка вставали на отдых, осемь ден тому, – ответил задремавший было писарь.
– Ну, ступай тогды, Епифан, коли вести какие про Ивана Никитича выведаешь, дай знать. И еще. Отнеси угощение послу. Да поклонись ему олух. Знатного рода этот щенок, покамест нужон он нам шибко.
Воевода хотел было прилечь на лавку отдохнуть, но тут во дворе раздались радостные крики:
– Годовальщики! Годовальщики! – орали стрельцы, подкидывая вверх шапки. Служилый люд ликовал – с ушкуями пришла долгожданная замена.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/10/10/455