*****************Семейная жизнь. Конец*****************
- Возьми меня с собой! – упрашивала мужа Марина. – Я сто лет не была в походе, а ты же знаешь, как я люблю ходить, мы же раньше всегда вместе…
- Раньше, – перебил Илья жену. – Раньше ты была как все, а теперь ты жена руководителя ПВД (походов выходного дня). А я не хочу, чтобы моя жена по лесам…шастала! (Марина голову бы дала на отсечение, что Илья хотел сказать совсем другое, но – вовремя остановился. Ей стало обидно до слёз, но она сдержалась)
- А если не с тобой? Если я с другой группой пойду, отпустишь? – спросила Марина.
- Сказал же – нет! Нечего тебе в походах делать, ты ребенка воспитывай. Навещай почаще. Раз такую родила! – отрезал Илья. Вот этого-то ему говорить не следовало.
Марина заплакала. У неё в роду олигофренов не было, она знала точно. Значит – были у Ильи? Она ведь ничего не знает о нём. Илья никогда о себе не рассказывал, а если она спрашивала – упорно отмалчивался. Это у него было что-то не так, и в том, что Анечка родилась больная – его, Ильи, вина! – поняла вдруг Марина. – Он мог бы сказать её, предупредить… А он её упрекает!
Марина очень удивилась бы, узнав, что Илья регулярно навещает дочку, привозя её любимые конфеты «Гулливер» и пластилин, из которого девочка лепила забавных зверюшек, терпеливо разминая в руках неподатливые цветные бруски. Зверюшки у Ани выходили – как настоящие (Марина показывала ей картинки со зверями и птицами, и девочке нравилось их разглядывать).
Однажды Анечка удивила всех: скатала привезённую Ильей упаковку (все восемь брусков) пластилина в большой разноцветный комок и долго мяла его крепкими сильными пальцами – пока пластилин не стал мягким, как масло. И вылепила… настоящую античную головку с античной же затейливой причёской (Илья не забыл о пластмассовых «инструментах» скульптора).
На «головку» приходили смотреть воспитатели и медперсонал, даже с других этажей приходили. – «Где ты это видела? Кто это?» - приступали к Ане с вопросами. Но девочка упрямо твердила: «Это мама». На другой день Анечка благополучно забыла о «головке» и сосредоточенно мяла в руках пластилин, размышляя, что бы такое из него слепить. Античная головка украсила кабинет главврача – и стоит там до сих пор…
Но Марина так и не узнала об этом.
После того разговора с Ильёй, когда он так сильно её обидел и даже не заметил этого, Марина ни о чем не просила мужа. «Пора начинать жить самостоятельно» - вспомнила она слова, сказанные отцом. Ей и вправду придётся – самостоятельно. Илья, который когда-то не отпускал Марину ни на шаг, повсюду таская её за собой, обходился теперь без неё.
Марине вдруг вспомнился день, когда они с Ильёй, усталые и счастливые, ввалились, грохоча туристскими ботинками, в их маленькую прихожую, и Марина задорно крикнула: «Есть кто дома? Мы голодные, как стая волков!». Как причитала мама, прибежавшая с кухни на шум: «Ой, Мариночка, рюкзак-то какой! Как же ты его несла – остановка ведь не близко!».
О том, что рюкзак, доверху набитый орехами, вяленой рыбой и банками с малиновым вареньем, она несла километров десять по лесным извилистым дорожкам ( бегущим через овраги и заросшие густой молодой порослью перелески, пересекающим ручьи и мелкие речушки), в сравнении с которыми сотня метров асфальта от остановки автобуса до дома показались Марине – усыпанным розами, маме она рассказывать не стала.
- Ой, Мариночка, дай хоть на тебя посмотреть! Совсем взрослая стала! Другая какая-то… А похудела как! Илья!! – налетала мама на зятя. – Куда ж ты смотрел?!!
- Ничего, были бы кости целы, а остальное – дело наживное. Это мы поправим. Вот увидите, - сказал тогда Илья. Сбросил с плеч рюкзак (занявший добрую половину их маленькой прихожей) и протопал в ванную. Через 15 минут его уже не было. Илья исчез на добрых два часа – и вернулся навьюченный как ишак: в каждой руке по сумке, за спиной рюкзак, под мышкой – целлофановый продолговатый свёрток. – «Это тебе. Только осторожнее!»
Марина развернула хрустящий целлофан и обмерла: на длинных колючих стеблях подрагивали, словно кивая Марине, изящные головки роз – редкостного бордово-чёрного цвета. Чёрные розы! Её любимые… Но как он догадался? Семь роз, её счастливое число. Но ведь они немыслимо дорогие!
Илья восхищенно смотрел на замершую от удивления Марину, стоящую с розами в руках. – Тонкие стебли цветов… Тонкие смуглые руки… Изящная головка, причудливо уложенные медные волосы… Сама как роза!
- О Господи! Да ты никак весь рынок скупил, ничего не оставил – ахнула Маринина мама.
– Не оставил! – подтвердил Илья.
Илья привёз с рынка парного мяса; целую гору золотых, пахнущих солнцем абрикосов; кусище снежно-белого, дразняще пахнущего сала; три баснословно дорогих баночки крабового мяса «Хатка»; маслянисто блестящий чернослив; зеленые оливки в красивой жестяной банке… На столе уже не осталось свободного места, а Илья всё доставал из рюкзака покупки, хитро поглядывая на жену. Он привёз всё самое Маринино любимое, не забыл даже вяленую дыню и жареный миндаль!
- Это где ж ты столько денег взял? – всплеснула руками Маринина мама.
- Где взял, там больше нет! – смеялся Илья.
А потом они устроили праздничный ужин по случаю возвращения домой. И до отвала наелись жареной телятины, тающей во рту, заедая мясо – Илья зеленью, а Марина – абрикосами, и запивая Марининым любимым «Лыхны» (абхазское сухое вино из сортов винограда «Изабелла»). На десерт лакомились свежим хлебом (по которому оба так соскучились, что он казался вкуснее пирожных!), макая его в глиняную широкую миску со светлым мёдом.
Илья не забыл ничего, купил всё самое Маринино любимое. И когда успел изучить её вкус? Ели-то одну рыбу да кашу. Ну, ещё грибы и орехи.
Илья с любопытством наблюдал за Мариной, которая, откусив большой кусок намазанного мёдом хлеба, запихала в рот жареный миндаль и с увлечением всё это жевала, прикрыв от удовольствия глаза. А она непростая штучка! – Хлеб с миндалём, мясо с абрикосами и без хлеба… Поймав его взгляд, Марина смущённо улыбнулась: «У нас другая кухня. Не совсем русская, то есть, совсем не русская, - запуталась Марина. – Но если хочешь, я тебе… кашу сварю. С ягодами, как ты любишь. И без масла!» - добила мужа злопамятная Марина. Илья только крякнул. А мама ничего не поняла…
«Под занавес» Илья выставил на стол баночку с прозрачно-жемчужными капсулами.
- Это что, жемчуга? Твой свадебный подарок? Довесок к медовому месяцу, - не удержалась Марина.
- Кущяй, дхархагхая, - с неподражаемым акцентом отозвался Илья. – Будышь как жемчужина!
В баночке оказался рыбий жир в капсулах. Марина смешно надула губы и обиженно буркнула: «Ну и не буду!» - И встретила осуждающий взгляд матери: «Слушай, что муж говорит!»
- Будышь, дарагая, будышь. Никуда нэ дэнэшься…
Марина посмотрела на Илью и поняла: никуда не денешься! И каждый день покорно глотала по две капсулы, назло мужу запивая «лекарство» «Лыхны» (Илья на провокацию не поддавался и молчал, что называется, «в тряпочку»). И каждый день стол ломился от снеди: виноград – сладкий, как мёд; деревенский творог – с рынка, в магазине такой не купишь; вяленая твердокаменная бастурма; янтарный латвийский пармезан, который в их доме ели без хлеба, положив сверху веточку мелиссы или сельдерея.
И Илья опять удивлялся – куда он попал? Живут в Москве, а едят… «У нас другая кухня, - терпеливо говорила мужу Марина. – Хочешь, я принесу хлеб? Тебе какого отрезать?» - «Нет, я пожалуй попробую, как ты» - отвечал Илья.
За месяц Марина поздоровела и окрепла. Каждый день она делала непростую гимнастику, которой её научил муж. Илья оказался большим выдумщиком: в дверном проёме он ухитрился поставить «шведскую стенку», которая легко разбиралась (перекладины вставлялись в специальные пазы). С потолка в прихожей свисали гимнастические кольца (длина их легко регулировалась), а на стене их с Мариной спальни висели на крюке гантели.
Илья «гонял» жену в хвост и в гриву, но Марина занималась с удовольствием: сорок минут утром, час вечером. И только улыбалась, когда подруги по институту с завистью говорили: «Ты тоненькая такая… А в буфете каждый день трескаешь – и пирожки, и булочки, и кексы… И куда всё это помещается?»
Марина очнулась от воспоминаний и длинно вздохнула. Тогда Илья любил её, и она всё время это знала, чувствовала – и была счастлива. А сейчас? Всё у них вроде бы хорошо, Илья ни в чём ей не перечит, она делает что хочет. Захотела институт им. Мориса Тореза окончить – и окончила! Два года училась, Илья ей ни слова не сказал (хотя был против – Марина знала). О дочке заботится, работает за двоих и ни на что не жалуется. Ну, что ещё? – Ночует всегда дома, по бабам не бегает… Марина невесело усмехнулась. Отчего же в сердце зубной непреходящей болью ноет тревога?
Илья ничего не знал о её сомнениях: Марина всегда встречала его с улыбкой и не задавала никаких вопросов. Дома Илья теперь только ел и спал. И увлечённо рассказывал Марине о том, как весело провёл воскресенье. Как переходили реку вброд. Как бежали три километра, чтобы успеть на последнюю электричку. Как набрели на болотце с клюквой и всей группой собирали ягоды, осторожно раздвигая пальцами мокрый пушистый мох, под которым пряталась клюква. «Извини, - Илья развёл руками, - не принёс. Её там немного было, всю слопали!»
А Марине так хотелось попробовать! О том, как ей хотелось – собирать, она даже не заикалась. Всё решал Илья. В их доме он был хозяином, а Марина – хорошей женой. И все выходные проводила с мамой и маленькой Анечкой, которую на выходные забирала домой.
Интернат, на котором настоял Илья и которого так страшилась Марина, оказался для Анечки полезным. Здесь детей учили – и к восемнадцати годам почти все осваивали школьную программу за четвёртый класс, умели читать и писать. И считать умели! К детям здесь относились с любовью и заботой, ласково называя «даунятами». Анечке в интернате нравилось, она никогда не плакала, когда Марина отвозила её обратно.
Выходило так, что Илья оказался прав: ребёнку было хорошо, интернат приносил очевидную пользу. Девочка уже читала по слогам (дома было много книжек с картинками). И Марина смирилась. Она уступала Илье во всём, он же становился всё требовательнее, придираясь к ней по пустякам. Всё и всегда было так, как хотел Илья. Марина терпела, пока однажды вечером не раздался телефонный звонок – и Марина сняла трубку. Звонкий девичий голос попросил позвать Илюшу.
- Илью? А Вы кто? – переспросила Марина, неприятно удивлённая такой фамильярностью.
- А Вы? – нагло парировала девица на другом конце провода.
- Я его жена, - спокойно ответила Марина. – Вы, вообще, в курсе, что Илья женат? Что у него семья, ребёнок…
- Я-то в курсе. Это ты не в курсе, подруга.
- Это Вы – мне? – опешила Марина.
Тебе, кому же ещё! Сидишь у Ильи на шее со своей мамашей и дочкой-олигофренкой… Ещё и допросы устраиваешь по телефону. Давай сюда Илью, я же не тебе звоню!
- Да как ты смеешь… - начала Марина, но у неё из рук грубо выхватили телефонную трубку. – «Катенька? Здравствуй, котёнок!... Ну я же сказал… Мы же с тобой договорились… Давай не будем выяснять отношения по телефону, хорошо? В воскресенье увидимся».
С наглой девицей Илья разговаривал ласковым, просительным голосом, словно был перед ней виноват(а может, в самом деле – был). А с ней, Мариной, говорил командным тоном, не терпящим возражений. Хотя Марина возражала ему очень редко…
- Кто звонил? – стараясь казаться спокойной, спросила Марина.
- Да так… Туристка.
- А знаешь, что эта туристка мне наговорила?
- А кто тебя просил с ней разговаривать? Звонили-то мне. Я же руководитель ПВД (походы выходного дня Московского городского клуба туристов), или ты забыла? Хочешь, чтобы я кашу варил и по магазинам бегал? – вскипел Илья.
(По магазинам Илья не «бегал» никогда. Всегда – Марина. Даже когда она разрывалась между защитой диссертации и больным ребёнком. Илья и не думал ей помогать. Всю работу он делил на мужскую и женскую. Мужская – добывать деньги.
Вся остальная – женская. При этом Илья забывал, что Марина работала искусствоведом в ****-ском музее. Ещё она читала студентам лекции. Ещё – брала на дом переводы из издательства – с французского и турецкого. Последний считался «редким» языком и переводы оплачивались дороже. И зарабатывала не меньше Ильи. А по вечерам училась в институте иностранных языков им. Мориса Тореза).
- Но я ведь работаю! Даже когда в аспирантуре училась – работала, и когда Анечка родилась… А этой Кате ты сказал, что я у тебя на шее сижу… А про Анечку – зачем? Разве она виновата, что родилась такой? Она же старается, учится, рисует… - тихо говорила мужу Марина (а ей хотелось – кричать!) Ты… меня больше не любишь?
- Не знаю! – зло ответил Илья. – Знаю только, что я в этом доме задыхаюсь. Мещанство сплошное: вилка для мяса, вилка для рыбы, вилка для торта… По три ножа у каждой тарелки! Салфетки…
Марина остолбенела. Вилки различала даже Анечка, безошибочно выбирая нужную. И салфетками умела пользоваться, Марина её научила…
- Да как же обедать – без салфеток? Да в любом ресторане…
-Вот, вот! В ресторане! – перебил её Илья. – А я не хочу как в ресторане, я хочу нормально, по-домашнему. А ты выпендриваешься… с салфетками! («Господи! Дались ему эти салфетки!») Может, мне ещё переодеваться к ужину? («А было бы неплохо...») – гремел Илья на весь дом. – Мы с тобой как чужие живём, не замечаешь?
Марина вспомнила их с Ильёй медовый месяц, пригоревшую кашу, речку с «полезной» ключевой водой и израненные рыбьими плавниками руки. По-домашнему, ничего не скажешь…
Ей вдруг стало нестерпимо холодно – как когда-то в лесу, в серых предутренних сумерках их медового месяца. С той поры прошло девять трудных лет. Неужели за девять лет она так и не разглядела, так и не поняла, с кем жила под одной крышей? Марина в отчаянии обхватила себя за плечи.
- Зачем же ты живёшь со мной, если я – выпендриваюсь? Потому что тебе удобно, да? – ответила Марина за Илью. – Говоришь, как чужие живём. Но ты ведь сам запретил мне в походы ходить. И в отпуск всегда один…
- Вот только не надо отношений выяснять! Нечего выяснять, и так всё ясно.- И Марина, сидевшая в тупом оцепенении, подумала, что Илья, как всегда, прав: всё ясно.
Илья растерялся (пожалуй, впервые за всю их совместную жизнь). Марина ему возразила – впервые за девять лет! Но как она… Как она сказала! – «Ты меня больше не любишь? Зачем же тогда живёшь со мной?». Илья никогда об этом не задумывался. Он просто не представлял своей жизни без Марины – как нельзя жить без воздуха. Или – без воды. Или – без солнца. Но ведь солнцу не признаются в любви! И воде. И воздуху. Просто живут…
Он никогда ей не изменял. Ну, было несколько раз (Илья не считал). Но всё это не шло ни в какое сравнение с тем, как было у них с Мариной. На дежурный вопрос «ты меня любишь?» он каждый раз пожимал плечами: Илья любил Марину. Разве он мог любить кого-то ещё? Он даже завидовал – сам себе. И как она ему досталась? Как согласилась стать его женой? Ведь отбоя не было от «женихов», а она выбрала Илью. Повезло.
Илья не понимал, что будь на месте Марины другая, она давно бы от него ушла – хватило бы и экстремального медового месяца, который он устроил молодой жене. Не понимал, каким мужеством и терпением обладала его спокойная, молчаливая и уступчивая Марина. Не видел, как трудно она жила.
Ни в чём ведь отказа не знала! Захотела – и поступила в очную аспирантуру. А муж на двух работах вкалывал! Захотела – и получила второе высшее. И диплом переводчика – будьте-нате! Илья ни разу её не упрекнул, он гордился успехами жены, хвастался друзьям. И работать не заставлял – сама захотела!
Марина, на хрупких плечах которой лежало домашнее хозяйство (мама с её больным сердцем и второй группой инвалидности, хотя давно бы надо первую, - мама была не в счёт), видела, что заработков Ильи хватает лишь на то, чтобы сводить концы с концами. Мамина пенсия в расчёт не бралась – почти вся она уходила на лекарства. Разве Илья заслуживает такой вот жизни – от получки до получки? И Марина работала, не жалуясь на постоянную, ставшую уже привычной усталость, и в их доме никогда не было недостатка в деньгах.
Он не заставлял её работать – денег в их доме всегда было достаточно! Она сама захотела. Захотела – пусть работает. О том, как нечаянно выболтал прилипчивой двадцатилетней Катеньке про дочку, целиком свалив её болезнь на жену, Илья старался не вспоминать. Ну, выпили, понятное дело. Сам не помнил, что говорил. А Катенька – хитренькая лисичка – всё выспросила и пообещала, что никому не расскажет. Понимала, что тогда ей Ильи не видать. И вот – никому. Только Марине. Виновнице, так сказать, торжества.
Но Марина-то какова! Другая бы заплакала, а эта: не нравится – никто тебя не держит! Ну, что ж, у него тоже есть гордость, и он такого не стерпит. Соберёт рюкзак – и до свидания. А она ещё будет умолять его остаться. На коленях ползать будет…
Это он зря. Марина никогда и ни перед кем на коленях не ползала. Ни в прямом смысле, ни в переносном. И умолять его не собиралась. «Тебе вещи собрать? Или сам справишься?» – сказала Марина остолбеневшему Илье. Она говорила спокойным доброжелательным тоном, но на Илью словно плеснули кипятком.
Через минуту он бестолково метался по квартире, собирая вещи. «А ты чего сидишь, как в гостях? – бросил на ходу Марине. – Бери чемодан, собирай вещи. Да аккуратно складывай, не пихай!». – И Марина складывала, тщательно расправляя на сгибах, его рубашки, свитера, костюмы… Марина сама покупала мужу одежду, и Илья всегда был одет красиво и стильно. Креативно, как оценили сотрудники у него на работе – и Илья был польщён. И гордился женой…
Чемодан уже был полон, и Марина взяла другой. На одной из рубашек была оторвана пуговица, и Марина, извинительно улыбнувшись мужу – «Я сейчас, я быстро!» - взялась за иголку, не замечая удивлённых глаз Ильи.
Марина «вошла во вкус»… Притащив из ванной стремянку, сняла со стены старинные часы с тяжелым маятником и двумя бронзовыми гирьками в форме шишек на бронзовых же длинных цепях. Часы в дом принёс Илья – на Новый год.
- Бронза. Антиквариат! – с гордостью объявил жене Илья. – Представляешь, какой-то идиот сдал в комиссионный. А они – идут!
Часы не просто шли: они отбивали каждый час – громко и торжественно. И Марина, поначалу просыпавшаяся каждый час, думала, что тот, кто отнёс их комиссионку, вовсе не был идиотом…
Анечке очень нравились папины часы, и маятник, ходивший за стеклом – туда-сюда, туда-сюда! И бронзовые шишечки-гирьки. А когда часы принимались громко отбивать время, девочка запрокидывала светловолосую головку и заразительно смеялась, и Марина с Ильёй смеялись вместе с ней.
Часы в чемодан не помещались, и их пришлось упаковать отдельно. Так. Что там ещё? – оглядевшись, Марина сняла со стены увесистые гантели (нет, всё-таки они для неё слишком тяжелые, а вот Илье – в самый раз!). Улыбнувшись Илье одной из своих самых обольстительных улыбок, Марина сунула гантели в чемодан и, прижав коленкой, затянула тугие ремни (Илье вдруг захотелось схватить её за голые коленки и сгрести в охапку, и он едва пересилил себя).
- Ну, зачем ты так? – попытался остановить жену Илья. – Его же не поднять теперь!
Но Марина, улыбаясь, подняла оба чемодана (и впрямь неподъёмные) и сделала несколько шагов к дверям (не зря она занималась с гантелями и кольцами!). Поставив чемоданы на пол, Марина настежь распахнула входную дверь…
Илья ушёл и больше не появлялся в их доме.
И не просто ушёл, а отсудил четверть квартиры! Квартиру в старом доме на Сретенке (стены полуметровой толщины, лепные высокие потолки, огромная – шесть квадратных метров – ванная комната, кухня, столовая, библиотека, кабинет отца…) – квартиру пришлось разменять.
На переезд у них с мамой ушли почти все оставшиеся деньги (один пузатый старинный буфет чего стоил! – «Легче слона поднять» - заявили грузчики). Квартира принадлежала родителям Марины, и Илья никакого отношения к ней не имел. О том, что – имел, и всё в квартире куплено на его деньги, и ребёнок в интернате тоже содержался на деньги Ильи – Марина узнала в суде. Ещё она узнала, что она, Марина, учась в очной аспирантуре, ничем не обеспечивала дочь, да и себя не обеспечивала. Марина вспомнила, как проводила ночи за пишущей машинкой, корпя над ненавистными переводами, когда сами собой закрывались глаза и падали из рук толстые, объёмистые словари. Технические переводы – это вам не пельмени лепить… Марина тогда зарабатывала не меньше Ильи. И пельмени, кстати, тоже лепила – Илья любил домашние…
Марина ничего не смогла доказать. Как-то так получалось у судьи, что прав был Илья. Илья, который когда-то не мог без неё жить. И для них с мамой наступили тяжёлые времена.
Продолжение http://www.proza.ru/2015/10/12/1776