- Ты же видишь, это, действительно, - пара, парный портрет... Это, действительно, Варвара, Варвара Соборская. Колорит, композиция... – Колька отступил на шаг и, склонив голову набок, рассматривал портреты. – Они даже повернулись друг к другу. Конечно, вашему задрипанному музею Варин портрет просто необходим. Ваш Костя, простите, граф Константин Соборский, без нее здесь смотрится сиротой. Уговори свою старую мышь, пусть купит портрет! Пусть, в конце концов, спонсора найдет. Вон, сколько в деревне дач понастроили. Неужели ни для кого из владельцев этих замков интересы местного музея не имеют значения? Ведь ваш музей не просто склад местных древностей, а – усадьба. Такая же усадьба, какие и они пытаются создать. А они знают, что владельцы этой усадьбы, Соборские, всегда меценатами слыли. Вон и Костик этот, едва став владельцем поместья, чуть ли не первую в России школу для крестьянских детей открыл. Неизвестно, чем бы ваши Соборы стали, если бы он не преставился в молодых летах.
Два полотна, стоящих на полу бывшего бального, а ныне главного зала в экспозиции местного музея «Усадьба Соборских», действительно, составляли пару. Это было видно и не специалисту. Улыбающаяся юная графиня Варвара Петровна Кириллова и молодой офицер в гусарском мундире Константин Степанович Соборский, протягивали друг другу руки. Кажется, сдвинь их портреты, и их руки соприкоснутся. По преданию портреты были написаны накануне их свадьбы, ранней весной 1812 года, написаны буквально за одну неделю местным неизвестным ныне художником, но – грамотно и вдохновенно. По преданию это был каприз молодой графини – не заказывать свадебный портрет в столице у известных художников, а поручить это нехитрое, как ей казалось, дело крепостному художнику, которого она очень ценила. Безымянный художник как будто проникся тихой страстью молодых и в меру талантливо перенес ее на полотна.
Портрет Константина Степанович («Костика», как прозвали молодого графа в музее) был неотъемлемой частью экспозиции испокон веков. Бравый малый с саблей на боку левой рукой лихо подкручивал тонкий ус, а правую нежно протягивал в пустоту. Как теперь выяснилось, к руке невесты. А невеста на парном полотне, которое лет сто считалось безвозвратно утерянным, скромно опустив глаза и лукаво поглядывая из-под полуприкрытых век, правой рукой приподнимала подол практически прозрачной туники, а левую протягивала навстречу руке жениха. Пастораль, идиллия, короче говоря.
Я сдвинул портреты, и их руки практически соприкоснулись. Полную гармонию нарушали массивная рама на портрете графа и отсутствие таковой на портрете графини.
- Раму я оставил дома. В такси она просто не лезла, а в электричке я боялся ее повредить. Но она, поверь, точь-в-точь такая же, - успокоил меня Николай. – Она, конечно, представляет собой отдельную ценность, и сохранность у нее получше вашей, но ее стоимость входит в общую сумму. Я же не крохобор какой-нибудь, я понимаю ваши трудности.
Трудности... Что он мог знать о наших трудностях? Преуспевающий перекупщик антиквариата, мой бывший одноклассник, а потом и сокурсник по истфаку, Коля Дроздецкий быстро сориентировался в новых реалиях жизни и занял свое теплое место в околоисторическом бизнесе. А я кровно прирос к этой пригородной усадьбе, куда в свое время попал по распределению. Где же Аглая Ивановна, старая мышь, как ее называли за глаза, найдет эту бешеную сумму, которую назвал Колька и которую в присутствии сотрудников музея, третий месяц ожидающих зарплату, озвучивать было просто неприлично. Тот факт, что с Колькой этой ночью я встречался не в своей холостяцкой квартире, а в музее, тоже был из разряда экстраординарных – чтобы хоть как-то удержать коллектив, мышь, нарушая все нормы закона, разрешила нам совмещать должности научных сотрудников и сторожей.
- Ну ладно, пошли, - прервал мои размышления Николай. – У меня есть по рюмке коньяку, - он достал из кармана фляжку, - Остальное, в том числе и твой процент от сделки, потом обсудим. А они пусть постоят рядышком... Ведь давно не виделись.
- Да уж нет, я ее здесь не оставлю, - это я решил с самого начала. – Такие деньги, такой портрет... Так что, забирай свою Варвару. Тут есть маленькая гостиница, там можешь провести с ней ночь. Попрощаетесь, так сказать. А завтра прошу вас двоих к Аглае Ивановне.
- Слушай... Ну, как я с ней в гостиничном номере? – Колька был в явном замешательстве. – Портрет нужно оставить здесь. Я уверен, что он все-таки останется в твоем музее.
- Это решать Аглае. А насчет гостиницы не переживай – там и не таких извращенцев видели. А пока... Если коньяк не отменяется, пошли.
Когда я нес портрет графини Варвары в вестибюль, мы встретились с ней глазами. Именно встретились, хотя сейчас, как и всегда, ее взгляд опущен. Но тогда, когда я нес Варварин портрет в руках, я был уверен, она смотрела прямо на меня, смотрела пристально, презрительно и – с вызовом. Честно говоря, мне этот взгляд не понравился.
- Ну, Николай Петрович, Янус вы наш двуликий, вы нам действительно и подарок сделали, и задачу поставили, - этими словами утром встретила Аглая Ивановна Кольку.
Он был хмурым, не выспавшимся, смотрел исподлобья, и от него попахивало вчерашним коньячком.
- Что, с Варькой ночью добавили, а потом поругались? – спросил я, увидев его, волочащего на рассвете портрет графини.
Он тогда грустно посмотрел на меня и ничего не ответил.
- Вы даже не представляете себе, какой это подарок, - умильно улыбаясь, Старая Мышь впадала в прострацию. Сладкая улыбка делала ее еще больше похожей на этого зверька. – Знаете, я ведь столько об этом портрете читала, а вот вижу впервые. Если не ошибаюсь, он исчез из России где-то в середине XIX века и как в воду канул. Ни копий, ни, естественно, фотографий до нашего времени не дошло... А жаль барышню... Ведь знаете, какая ей трагическая судьба выпала? Только-только вышла замуж, а тут война. Муж, естественно, - в армию, а она, бедняжка беременная, в поместье осталась, уехать не успела. А тут французы наскочили… Ее не тронули – графиня все-таки. Но голубушка Варвара заступаться начала за дворовых… И какой-то пьяный лягушатник ее пырнул саблей... Схоронили Варюшку уцелевшие дворовые, а муж, когда вернулся, долго не прожил – не пережил ее смерти и смерти не рожденного ребенка... Любили они друг друга. Говорили, что поклялись молодые умереть вместе, в один день... А портрет ее исчез... И вот они опять вместе! Вы только посмотрите, это же воплощение русской дворянской духовности!
Она вытерла слезинку и вопросительно взглянула на нас. Я не стал изображать умиление, а Николай, вообще, оставался хмурым и безучастно смотрел в угол.
- Вы знаете, сколько он за нее просит? – и я назвал цифру. Аглая Ивановна медленно закрыла лицо руками.
- Нет, нет, - вдруг отозвался мрачный Колька и назвал сумму в два раза ниже вчерашней. – Я же понимаю ваше положение... Но эти-то деньги вы найдете?
- Попробую, - неуверенно произнесла Аглая Ивановна. – Вы ведь знаете, время Третьяковых для нас еще не наступило, и когда наступит, одному Богу известно.
- Готов отдать на временное хранение, - неожиданно заявил Колька. – Раму привезу завтра. Безвозмездно, - и он с тоскливой надеждой посмотрел на меня.
На протяжении этого короткого диалога я с удивлением наблюдал за ним. За прошедшую ночь он заметно сдал и не только от выпитого коньяка. Затравленный, блуждающий взгляд, небритая щетина, подергивание губ и... и он избегал смотреть на Варвару, даже, когда во время своего спича Аглая Ивановна призвала нас взглянуть на это «воплощение русской дворянской духовности».
- Что с тобой, загулял вчера? – спросил я, когда мы вышли из кабинета директора на крыльцо.
- Да ты что? Ни в одном глазу, - он смотрел на заречную даль. – Просто не здоровится.
- Поэтому и цену на портрет срезал?
- Причем здесь портрет? Просто пожалел вас сирых, блаженных...
- Аглая все равно таких денег не найдет.
- Ну, уж извините.
Из-за угла вышла девушка и направилась к реке. Она была далеко, метрах в пятидесяти от нас, но я точно определил – не местная, явно городская. Местная в такой комариный день не позволила бы себе пойти к реке с открытыми плечами и руками. Наверное, очередная пассия нашего соседа, торговца недвижимостью. Заметил ее и Николай, причем отреагировал своеобразно.
- Видал? Ну, теперь держись, - ухмыльнулся он.
- Ты ее знаешь?
Он не ответил и пошел прочь.
Девушка между тем скрылась в парковой аллее, а я вернулся в кабинет директора, где застал Аглаю Ивановну чуть ли не в слезах.
- Знаете, Петя, я позвонила Игнатенко, Собольскому и даже Куропаткину, и все напрасно. У одного денег нет, второму это вообще не интересно, третий даже к телефону не подошел. Иванову звонить просто стыдно, он и без того на ремонт музея столько выложил... У меня язык не повернется снова просить... Где же деньги взять? Ведь жалко с красавицей нашей расставаться.
«Красавица» стояла, прислоненная к стене, и виновато смотрела в угол. В дневном свете она выглядела не так изысканно, как ночью при тусклом свете дежурной лампы. Краски казались поблекшими, мазки – хаотичными.
«Импрессионизм какой-то, - подумал я, - Или любительщина заурядного крепостного богомаза. Где мои глаза вчера были?»
- И все-таки, не слишком ли много Колька за нее просит? – спросил я, рассматривая портрет.
- Да вы что? – ужаснулась Аглая. – Портрет, наконец-то, вернулся в имение и заполнит ту страшную пустоту на стене рядом с Константином Степановичем. Ведь место Вари именно там. На том месте ее портрет висел всегда. И этого момента, момента его возвращения, я ждала всю жизнь.
Она обиженно поджала губы и еще больше стала похожа на мышь.
- Позвоните Ахмедову. Он еще в прошлом году обещал дать денег на реставрацию икон. Дал? Нет. А в этом году полянку нашего парка у реки оттяпал, - бросил я, продолжая рассматривать портрет Варвары, по которому поднявшееся солнце разбросало золотые зайчики. Они мельтешили по поверхности полотна, гоняясь друг за другом. Блики перебегали с платья на туманный пейзаж за тонкой фигуркой графини, оттуда на ее полудетское личико. Портрет словно ожил. Казалось, вот сейчас Варенька сойдет с полотна, нахмурит бровки и спросит: «Господа, а что это вы здесь делаете в моем доме?»
Нет, она не сошла с полотна. Она просто приподняла опущенные веки, внимательно посмотрела мне в глаза и... подмигнула. И солнечные зайчики, блики на лаке, покрывающем портрет, здесь были ни при чем. Я мог поклясться, что она именно подмигнула. И опять опустила веки, смущенно отведя взгляд в сторону, в угол кабинета. Я взглянул в угол. Уверен, что это тоже не было бликами, игрой теней. В углу кабинета явно вырисовывался тонкий женский силуэт. Миг – и он исчез. Я взглянул на портрет. Да простит меня Николай, в котором я усомнился, портрет выглядел великолепно, как будто его вчера вынесли из мастерской Рокотова или Левицкого. Ну, разве что трещинки-кракелюры на лаке. Я присел на стул.
- ... да, да, господин Ахмедов, я понимаю, что больше дать вы не можете, но эта сумма значительно приблизит нас к решению общей задачи – возвращению портрета графини в имение. Я понимаю, большего вы не смогли бы сделать, даже ради портрета собственной жены, - голос Аглаи Ивановны донесся откуда-то издалека. – А лужком, Бог с ним, пользуйтесь, как и раньше... Да, да, я понимаю – дети есть дети, им простор нужен... Да! – Старая Мышь бросила трубку и победно воззрилась на меня. – Есть полсуммы! Теперь уже можно колоть управление культуры... Простите, Петя, - она явно смутилась своего слэнга. – У меня для вас неприятная новость – заболел Сухов, и вам придется отдежурить еще одну ночь... А пока – отдыхайте. Да, спасибо за подсказку по поводу Ахмедова. И портрет... Портрет поставьте, пожалуйста, в фондохранилище. Николай Петрович отказался носить его туда-сюда.
Николая Петровича я нашел в номере местной гостиницы, а точнее, - небольшого гостевого домика, построенного одним из местных меценатов для музея, а может быть для себя, поскольку... Поскольку, чего эта гостиница только не видела. Колька лежал на кровати и тупо смотрел в потолок.
- Надеюсь, ты портрет сюда не приволок? – он встал и с опаской выглянул в коридор.
- Сдается мне, хочешь ты, почему-то, побыстрее избавиться от этой графини, - я присел на единственный ободранный стул. – Странно мне это и подозрительно, друг мой. Может, у портрета прошлое не совсем чистое? Ты же понимаешь, заводя на вновь поступающий экспонат паспорт, в легенде нужно будет отразить все его прошлые перемещения. Так что, лучше колись сразу.
- Нет, прошлое у портрета чистое. Но – сумбурное. После крестьянских бунтов 1861 года двоюродная племянница Варвары Петровны уехала во Францию и увезла с собой теткин портрет. Но там почему-то с ним рассталась – продала за очень приличные деньги. Хотя сама и не бедствовала. Заметь это. А потом Варвара Петровна пошла по рукам. Список тех, кто обладал ею, очень большой, я тебе его обязательно предоставлю.
Николай закурил и подошел к окну.
- С живописью такое часто бывает, - продолжал он, рассматривая отдыхающих на пляже. – Коллекционеры вообще странные люди. Сегодня он готов выложить за полотно кучу денег, а через месяц, глядишь, уже рьяно старается продать предмет своего вожделения. Причем – с выгодой. А с вашей графиней случилось нечто странное. Она переходила из рук в руки очень быстро и, постоянно падая в цене. В прошлом году в Варшаве Варвару просто подарили одному моему знакомому, любителю живописи начала XIX века. Понимаешь? Просто подарили. И даже все документы на вывоз из страны бесплатно оформили. Пусть, мол, возвращается на историческую родину. А другими словами, - на, парень, вези ее, куда хочешь, только вези. Знакомый, естественно, от подарка не отказался, но, вернувшись домой, попросил меня найти покупателя для графини. Причем – скоренько. В России у нее оказалась та же судьба, что и на Западе. Вредная Варька не прописывалась ни в одной коллекции. Наконец, оказалась у меня. За смешные деньги...
- И ты решил нажиться за счет музея, - констатировал я Колькин диагноз.
- Это же мой бизнес, я с этого живу, - улыбнулся Николай. Улыбнулся довольно грустно. – А впрочем, я бы... Хотя, ладно, об этом потом.
- Ты о портрете, словно о живом человеке говоришь...
Колька продолжал загадочно улыбаться и ничего не ответил.
- А ты не задавался вопросом о причине такой неуживчивости графини? – нарушил я загадочное молчание.
- Не только задавался, но и выяснил ее. Но вот именно об этом я тебе потом расскажу. А может быть, и нет. Надеюсь, у вас Варвара Петровна останется надолго. Кстати, куда вы ее поместили?
- В фонды.
- Музейные фонды, насколько я понимаю, оборудованы стандартно – железная дверь, решетки на окнах, стены, пол, потолок – армированы?
- Конечно, - обиделся я. – Не беспокойся, не украдут твою Варвару.
- А чего мне беспокоиться? Теперь это твои проблемы. Ты ведь сегодня опять дежуришь?
- Да.
- Ну и чудесно. Я забреду на огонек.
- Только не на всю ночь. Я же должен отоспаться.
- На боевом посту не спят, - ухмыльнулся Колка. – Ишь ты, «отоспаться»... Ну-ну... Попробуй…
Он заявился часов в десять ночи. Я сообщил, что деньги он получит завтра к обеду – Аглае удалось-таки уговорить руководство. Оно, руководство, позволило убедить себя в необходимости приобретения нового экспоната для музея и соизволило добавить к ахмедовским деньгам недостающую сумму.
Колька воспринял новость индифферентно. Мы поговорили о том, о сем, вспомнили учебу, поделились информацией о судьбах сокурсников. Ближе к полуночи меня начало клонить в сон – дежурить две ночи подряд все-таки накладно. Но Колька явно не собирался уходить. Я уже хотел спросить, не намерен ли он ночевать в музее, когда Колька встрепенулся. Он внимательно вслушивался в тишину, подняв палец.
- Плохой из тебя сторож, - прошептал он. – Музей разнесут, а ты слышать не будешь. Неужели оглох?
Я напряг слух. Из дальнего конца коридора доносился шорох. Там располагались святая святых музея – фонды. С бесчисленным множеством документов, сейфом для драгметаллов... Грабители...
- Успокойся, это не грабители, - Николай даже со стула не поднялся.
- А что же это?
- Ни «что», а «кто», - Николай прислушался. – Н-да, думал, обойдется. Не получилось. Ну, ладно, бери ключи от фондохранилища, и пойдем, выпустим ее.
- Кого – «ее»?
- Ну, кого-кого, нашу графинюшку... Чего вытаращился? Пошли, потом объясню. Не хотел, но придется.
Я поплелся за ним по коридору. Шум за дверьми фондохранилища между тем нарастал. С грохотом упало что-то металлическое.
- Самовар, - угадал я по звуку. – Боже, там же фарфор...
- Тогда поторопимся, - предложил Колька и подчеркнуто вежливо пропустил меня вперед.
Как только я начал возиться с замками, шум прекратился.
- Цела твоя посуда, цела, - подбодрил меня Колька. – Графиня – женщина с характером, но благоразумная. Тем более, фарфор-то из имения? Зачем же ей свою собственность колотить?
Дверь, открываясь, скрипнула, и я остолбенел. На пороге стояла молодая красивая женщина с портрета – Варвара Петровна Соборская собственной персоной. Живая. Хотя, нет, живой ее назвать было все-таки трудно. Сквозь нее хоть и смутно, но проглядывали предметы и мебель. Вон и самовар валяется на полу, а там на полке угадывается сервиз, до которого она не успела добраться...
- Ваша светлость, разрешите представить, работник вашего имения Петр. Подчеркиваю, он – работник, не крепостной, - Колька слегка поклонился.
Графиня направилась к нам. Я посторонился, пропуская ее.
- Успокойся, ты для нее не преграда, - Колька дернул меня за рукав, и графиня, действительно, прошла сквозь меня, продолжавшего оставаться в полуобморочном состоянии. Я ничего не почувствовал. Только легкий запах ночной фиалки, а может, это только показалось.
- Рот закрой, - хохотнул Колька. – Бери портрет и пошли в бальный зал. Варваре не терпится к мужу. Там все объясню.
Варвара уже была перед портретом Костика. Я обошел ее и поставил ее портрет рядом с портретом Константина.
Николай снова рассмеялся:
- Расслабься! Обходить ее совсем не обязательно. Смело иди сквозь нее. Иногда это даже приятно.
Я все же обошел графиню и уселся на банкетку. Колени почему-то дрожали. Колька уселся рядом.
- Ну вот,.. – начал он, но осекся. Графиня повернулась к нам, властно указала на свой портрет, а затем на стену рядом с Костиком. – Ага, понятно, Варвара Петровна. Графиня желает быть рядом с мужем, - пояснил Николай. – Гвозди с молотком найдутся, работник имения?
Вбивая дрожащими руками гвозди, я пару раз попал по пальцам, но с заданием графини все же справился. Вешая портрет, обратил внимание, что он снова, как и днем, выглядит поблекшим, примитивным. Но, когда, осмотрев мою работу и благосклонно кивнув мне, графиня грациозно вспорхнула в воздух и соединилась со своим изображением, портрет вновь засиял красками.
- Вы поладите, - Колька похлопал меня по плечу. – Да и Варька нашла покой. Здесь она рядом с мужем. Сюда она полтора века стремилась, наводя панику на всю Европу.
Как Колька и обещал, мы просидели до утра. Я понемногу успокоился и с интересом выслушал его рассказ. Он был настолько удивительным, что я потом не рискнул повторить его никому, тем более Аглае Ивановне. Чтобы не прослыть сумасшедшим.
Когда-то, очень давно, в одной из старых книг по теории живописи Николай прочитал про необыкновенный случай: один из персонажей большого полотна на библейский сюжет был замечен в том, что по ночам покидал картину и нагишом разгуливал по художественной галерее, где полотно было выставлено. Чем неописуемо пугал сторожей. Весть об этом дошла до городских властей. Факт был подтвержден специально созданной по этому поводу комиссией. А ученые, привлеченные для объяснения феномена, после долгих дебатов пришли к выводу, что основной причиной этого явления был повышенный магнетизм натурщика, отпечатавшийся и в его изображении.
- Я вспомнил об этом только, когда, купив портрет, - рассказывал Николай, закурив очередную сигарету. – Однажды ночью увидел, как Варвара разгуливает по моей квартире. Можешь себе представить мое состояние. Слава Богу, жена и дети крепко спали. Представить не могу, что бы было, если бы они первыми увидели Варьку. Ну, а моя реакция была примерно, как у тебя. На следующее утро я увез портрет на дачу и там начал свои исследования. Выяснилось, что Варвара любит гулять в полнолуния, для ее передвижения не существует преград, кроме металла. Поэтому при желании ее можно держать или в сейфе, или в металлической клетке. Но, согласись, это несколько негуманно. Да и буйствовать она начинает. В этом ты смог убедиться, закрыв ее в фондохранилище, которое со всех сторон экранировано металлом – где решеткой, где листовым железом. Проникающие способности графини непонятным мне образом сочетаются с ее способностями поднимать предметы, в чем ты и успел убедиться на примере с самоваром. Иногда она становится осязаемой. В этом ты еще убедишься, если, конечно, она этого захочет. В принципе, в ее обществе жить, конечно, можно, но раздражает ее бесцеремонность. Скажем, сидишь в ванной или, пардон, на унитазе, а она, даже не покраснев, проходит мимо тебя – из одной стенки в другую. Понимает речь русскую и французскую. Других языков не знает. Дама не гордая, откликается и на «ваше сиятельство», и на «Варьку». От своего портрета может удаляться на расстояние до пятисот метров, причем с каждым метром становится все прозрачнее. Видел ее вчера в аллее? Ну, так вот, уверяю тебя, когда она добралась до реки, там, на берегу, она уже была совершенно прозрачная. Кстати, в момент ее отсутствия портрет тускнеет, иногда становится просто отвратительной мазней. Наверное, поэтому, не имея собственной возможности добраться до имения, она вытворяла все, что угодно, чтобы попасть сюда. А вытворять она может такое... Ты меня вчера видел? Так вот, чтобы уснуть, мне пришлось бутылку самогона выпить. Нервничала дамочка, чувствовала, что сделка может не состояться... А ты ей понравился, потому, что предложил разумный ход. Как это все объяснить, я не знаю, вдаваться в метафизику не собираюсь. Хочешь всемирной славы, дерзай, дарю тебе право первооткрывателя. Но почему-то за полторы сотни лет ни один владелец портрета на эту славу не позарился. Только, подозреваю, что, заняв место рядом с мужем, Варвара успокоится и демонстрировать свои способности не захочет. Не дай Бог, опять разлучат с любимым... А что касается моего желания нажиться на вашем музее, то не сомневайся – нашли бы вы деньги, не нашли – Варвару я бы вам оставил в любом случае. Достала она меня...
Утром Николай привез раму, чем несказанно обрадовал Аглаю Ивановну, забрал свое вознаграждение и уехал. А Варвара осталась. С тихой радостью из-под полуопущенных ресниц она любовалась красавцем- мужем. Лишь иногда, когда я проходил мимо, а вокруг никого не наблюдалось, она строила мне глазки. Где-то месяца через два, когда мое дежурство совпало с полнолунием, она, благоухая ночной фиалкой, навестила меня в вестибюле на моем боевом посту.
Сначала я оторопел, но быстро взял себя в руки. Поздоровался. Она жеманно сделала реверанс. Походила, выглядывая в окна.
«Господи, лишь бы кто с улицы не увидел – женщина, ночью, в музее...», - взмолился я.
Она, как будто прочитав мои мысли, отошла от окон, заглянула в книгу у меня на коленях. Книга ей не понравилась. А вот колода карт графиню явно заинтересовала. Варвара попробовала их взять, но у нее ничего не получилось – до портрета было метров пятьдесят и на таком расстоянии ее осязание ослабевало. Она грустно-вопросительно посмотрела на меня. Я взял колоду, и мы направились в бальный зал поближе к ее портрету. Я принес столик и, усевшись на банкетках, мы попытались сыграть. В покер и бридж она не умела. В то, что она предлагала жестами, не умел я. Сошлись на обычном «дураке».
С тех пор, когда мое дежурство совпадает с полнолунием, мы под присмотром ее Костика, браво подкручивающего ус, коротаем ночи, режась в «дурака».