Утром, когда было еще совсем темно, офицеров, проходивших службу в Восточной Германии, разбудил шум. Хлопали двери, стучали сапогами выбегавшие из гостиницы. Но это не было похоже на обычный подъем по тревоге.
Первым не выдержал бывший суворовец Виктор.
– И чего всполошились? Спать не дают! – недовольно проворчал он, и в это время раздался стук в дверь их комнаты. Стучал сосед, предлагая включить радиоприемник.
Быстро поднявшись, один командир взвода подошел к приемнику, который всегда был настроен на Москву и включил его. Комната наполнилась звуками траурной музыки, после чего голос диктора сообщил о смерти Сталина.
– Встаем, ребята. Надо быстрее идти в роту, – предложил Чохов командирам взводов.
На улице они увидели спешивших в подразделения офицеров, на лицах которых отражались растерянность и озабоченность.
Вскоре они в составе разведывательного батальона стояли в строю с другими частями и подразделениями, находящимися в этом гарнизоне. Уже светало, из репродукторов на весь гарнизон разносилась траурная музыка. В то время многие считали Сталина великим и не доступным даже для болезней. Поэтому он не укладывался в сознание умершим. Начался траурный митинг, во время которого выступающие говорили о заслугах Сталина. Такого искреннего соболезнования Чохов никогда не видел. Слезы, траурные повязки, речи выступающих и всеобщая растерянность. Все это действовало так, что Чохов был готов разрыдаться.
После митинга командир разведбата собрал всех офицеров батальона и приказал никому не отлучаться из подразделения. Весь день в гарнизоне слышалась траурная музыка. Неожиданно вечером Чохова вызвал командир батальона и со злостью в голосе спросил:
– Где у вас сержант Петров?
– В роте.
– В роте его нет. Беги на контрольно-пропускной пункт. Туда его сейчас пьяного из города приволокли.
Когда Чохов, запыхавшись, прибежал, его сержанта, не держащегося на ногах, уже волокли на гарнизонную гауптвахту.
«Что же ты наделал, Петров, в такой день?» – мысленно обратился к нему Чохов, представляя какие могут быть последствия.
Он вошел в кабинет комбата и, даже не успев доложить, был предупрежден о неприятностях.
– Теперь, старший лейтенант, жди самого худшего. Ты даже не представляешь, как сейчас может все это повернуться для нас.
Это предупреждение не обидело Чохова. Он знал, что за связь с немецким населением и за распитие спиртных напитков даже в свободное от службы время всегда следовали суровые наказания. Совсем недавно закончилась Великая Отечественная война, и ее сразу же сменила «холодная война». Офицеры и солдаты, проходившие службу в Восточной Германии, всегда находились в полной боевой готовности. Противостояние двух систем было во всем. Даже не разрешалось посещать немецкие кинотеатры и рестораны. За связь с немецким населением, особенно с женщинами, как правило, следовало откомандирование в Россию.
Ожидая самого худшего, Чохов вспоминал, как приходилось им иногда хитрить. Он вспомнил недавнее проведение Нового Года. Перед празднованием командиры взводов помыли жидким мылом раковину и плотно закрыли ее пробкой. Затем вылили из заранее приготовленных бутылок водку.
Вскоре на столе оказалось несколько бутылок с лимонадом и закуска. Включив радиоприемник, они выслушали поздравление с Новым Годом, а затем молча с кружками подошли к своему изобретению
– Ну что, черпанем? – улыбаясь, предложил один из них.
Выпив за Новый Год, они сели за стол и наполнили кружки лимонадом. Неожиданно в дверь постучали, а затем в комнату вошли командир батальона и замполит.
– Новый Год отмечаем? – спросил комбат.
– Так точно, – ответил Виктор. – Садитесь за стол. Лимонад и закуска есть.
– Но у вас что-то водкой пахнет, – проговорил замполит и начал открывать и заглядывать в тумбочки, под койки, в шкафы.
Подобное поведение, фактически обыск, не оскорбили молодых офицеров, так в тот период это было нормой. Проверки, доносы, создание мнимого образа врага никого тогда не удивляло. Не найдя бутылок со спиртным, замполит проговорил:
– Вроде, все в порядке.
– Тогда пошли к другим, – предложил комбат, а оставшиеся, улыбаясь, продолжили свое празднование.
Вспоминая тот случай, Чохов с ужасом представлял, что будет и с сержантом, и с ним. Во время такого горя напиться до потери сознания. Это ведь так на руку многим в Западной Германии, которые будут расценивать сей факт как радость советских людей.
Время тянулось медленно, а Чохова пока никто не вызывал. Наконец, появившийся в дверях посыльный сообщил, что его вызывают к начальнику особого отдела дивизии. По дороге к нему Чохов чувствовал себя так, будто он сам совершил сегодня вместо Петрова этот ужасный проступок.
Открыв дверь в кабинет, Чохов увидел сидящего за столом капитана и доложил:
– Старший лейтенант Чохов. Меня вызвал начальник особого отдела, прошу сообщить ему о моем прибытии.
– Я и есть начальник особого отдела. Капитан Свиридов, – самодовольно улыбаясь, ответил тот и уткнулся в чтение каких-то бумаг.
«Повьет из меня веревки», – подумал Чохов.
Закончив чтение бумаг, капитан Свиридов сложил их в папку и положил в сейф. Затем, повернувшись к Чохову, задал первый вопрос
– И по какому поводу так радовались сегодня ваши подчиненные?
– Во-первых, не подчиненные, а подчиненный. А по какому поводу, думаю, вы разберетесь, – с вызовом ответил Чохов.
– Конечно, разберемся. Но сейчас я разбираюсь с вами и хочу подробнее услышать от вас о том, как могло случиться такое и особенно в такой день.
Понимая, что любое слово может в дальнейшем отразиться на судьбе сержанта, да и на его дальнейшей службе, Чохов уже более спокойно стал продумывать и подбирать слова и отвечать на вопросы. Своего сержанта он характеризовал только с положительной стороны. На что Свиридов с иронией заметил:
– Молодец, старший лейтенант. Умеешь защищать подчиненных. А о том, что в Западной Германии уже знают о радости советских людей, напившихся в этот горестный для нас день, тебе известно?
– Не надо простой дисциплинарный проступок переводить в политическое преступление, – возразил Чохов.
– А ты не учи меня. Это мое дело. Слишком уж у тебя просто получается защищать родственников немецких шпионов.
Ошеломленный этими словами, Чохов некоторое время молчал, а начальник особого отдела продолжал:
– Не жалеешь ты себя, а тебе ведь еще столько служить. Видимо, не понимаешь того, что по мере наших побед в строительстве социализма будет обостряться классовая борьба. Тебе известно о родственниках твоего героя?
– Известно. До призыва в армию он жил с матерью в Ленинграде. Пережил блокаду, – ответил Чохов.
– Не густо. О подчиненных надо знать больше, – заметил Свиридов и брезгливо усмехнувшись, добавил:
– А о том, что его дядя после войны отбывал срок за антисоветскую пропаганду и агитацию, известно?
– Все, что мне известно, я сказал, – твердо ответил Чохов.
– Ладно. Подождем, когда созреешь и вспомнишь все, что следует вспомнить. А пока давай оформим протоколом то, что ты наговорил мне. Но знай, что следующая встреча у нас с тобой будет другая.
Вернувшись от начальника особого отдела, Чохов напряженно и лихорадочно думал о разговоре с ним. Если действительно родственник Петрова был осужден, как враг народа, то Петрову не сдобровать. Да и ему как командиру разведроты тоже достанется. Обвинят, что не рассмотрел у себя в подразделении притаившегося врага, – размышлял он.
Тревожно чувствовал себя и протрезвевший Петров. Особенно его беспокоило то, что после войны его родной дядя, которого Петров любил, как своего отца, был осужден за то, что посмотрев кинофильм «Падение Берлина» удивленно стал заявлять знакомым, что почести за взятие Берлина достались не Жукову, а Сталину. В этом разговоре участвовали и другие фронтовики, но пострадал лишь один родственник Петрова, который не согласился называть других участвующих в обсуждении кинофильма. Как шпиона его осудили на десять лет лишения свободы. Поэтому считая виновником в судьбе своего дяди Сталина, сержант Петров и напился. Однако сейчас, протрезвев, он понимал, что его ожидает, и упорно искал выхода из положения.
Утром сержанта Петрова под конвоем привели в особый отдел дивизии.
Капитан Свиридов уже с нетерпением ждал его, чтобы приступить к допросу. Тактика его допроса была простой. Сначала ошарашить имеющимися уже у него фактами о его дяде и взять на испуг. Потом проявить к Петрову некоторое сочувствие и пообещать помочь тому выпутаться при условии, если он признается, кто из офицеров втянул его в то, что он сделал.
Увидев вошедшего Петрова, начальник особого отдела не предлагая сесть, суровым голосом проговорил:
– Ну, вот и конец пришел. Теперь только чистосердечное.
Изобразив на лице страдальческое выражение, Петров вздыхал, молчал и переминался с ноги на ногу.
– Чего молчишь? Чье выполнял указание? Имей в виду, кто помогает следствию, тот иногда и освобождается от уголовной ответственности.
– Я понимаю, – согласился Петров, – и готов все сказать, но в присутствии начальника политотдела дивизии и своего командира роты. Это очень важно.
– А при чем тут они? Тем более ротный? Ты что не доверяешь мне, как начальнику особого отдела?
– Доверяю. Но то, что я должен сказать, очень важно, – не сдавался Петров. Он очень рассчитывал на то, чтобы в их присутствии рассказать, почему так поступил.
– Ладно. Поторговался и хватит! Теперь говори о своих важных сведениях, – доставая бланк протокола допроса, категорично заявил Свиридов.
–Я уже сказал, что только в их присутствии, – твердо ответил Петров. – Можете со мной делать, что хотите, но без них я ничего не скажу.
Несколько минут Свиридов молчал. Затем недовольно проговорил:
– Хорошо. Я пойду тебе навстречу. Но и ты вспомни все подробности. Особенно кто организовал твое спаивание.
Примерно через час Петрова снова ввели в кабинет к начальнику особого отдела. Кроме Свиридова там уже сидели начальник политотдела, который недавно присутствовал на занятиях по политподготовке в их сержантской группе, и командир роты Чохов.
– Петров, на допросе вы заявили, что располагаете очень важными сведениями и готовы сообщить их в присутствии начальника политотдела и своего командира роты. Так это?
– Да.
– Тогда рассказывайте.
И Петров, дождавшись того, к чему готовился все утро, взволнованно, с болью на лице и в голосе, заговорил:
– Утром, узнав о случившемся, я с горя сразу же хотел покончить с собой. Вы можете проверить – в моей тумбочке есть спрятанный с прошлых стрельб патрон от автомата. Я хотел использовать его. Но пирамиды с оружием были закрыты. Да и боялся я чего-то. Тогда решил для смелости выпить и потом застрелиться. С этой целью купил в городе бутылку водки и, пока шел в роту, незаметно с горя все и выпил. Потом уже ничего не помню. Я очень жалею, что не успел застрелиться. И можете со мной делать что хотите, но жить после смерти нашего вождя уже не могу.
После услышанного несколько минут в кабинете все молчали. Первым нарушил эту тишину начальник особого отдела. Он вызвал конвой, отправил Петрова в камеру и, не скрывая злости, спросил:
– Это ты, старший лейтенант, научил?
– А когда бы я мог это сделать, если после случившегося только сейчас увидел его.
– Нет, голубчики! Меня не обманете! – раздраженно кричал Свиридов. – Я вас всех выведу на чистую воду!
– Подождите, товарищ капитан, – перебил его начальник политотдела. – Давайте спокойно порассуждаем. Я что-то не пойму, почему такое искреннее переживание надо осуждать. Да я и сам не знаю, как теперь будем жить.
– Но это не так! – не сдавался Свиридов.
– У вас имеются доказательства?
– Будут обязательно, – с той же злостью ответил Свиридов.
– А я бы советовал вам другое. Прекращайте с Петровым. Это не тот случай, и вас просто не поймут. Возможно, сержант и схитрил, но он ведь объясняет так, как большинству хочется верить. Я сейчас сообщу в политуправление, а вы поговорите со своими. Для всех сейчас выгоднее это. Не как злопыхательство, а как искренние переживания советских людей.
Так закончилось тогда нависшая над Петровым, да и над другими беда. А вскоре суровые приказы о борьбе с пьянством были отменены, и началась жизнь без оглядок на строгие приказы. Вот тогда-то особенно и проявилась душа русского человека. Каждое утро можно было видеть приезжающих из других городов офицеров, которые проводили ночи где угодно, только не в гарнизоне. В связи с такой вольницей в Доме офицеров стали часто собирать офицеров на совещания, на которых приводились примеры потери бдительности и снижения боеготовности подразделений. Вечерами все балхаузы и кабаре в городе, где находилась танковая дивизия, были заполнены танцующими с немками офицерами. Теперь уже офицеров, находившихся без жен, не смогли остановить никакие строгости, никакие приказы и никакие командиры. Даже особые отделы оказались бессильными. Но решение по повышению боеготовности все же пришло. На очередном совещании в Доме офицеров собравшимся объявили, что приказом министра обороны всем, проходящим службу в Восточной Германии, разрешается оформить пропуска и привезти сюда жен и детей.
Вскоре в гарнизон стали съезжаться из разных уголков Советского Союза жены, которые незаметно, но сразу и резко изменили обстановку с боеготовностью. Теперь можно было видеть другую картину. Вечерами офицеры спешили в свои квартиры, где их ждали жены. Теперь им некогда было проводить ночи в кабаре или балхаузах. Да и денег на это жены, как правило, мужьям не оставляли. После каждой зарплаты мужа они забирали полученное себе и ездили по разным городам в поисках того, чего тогда не было в Союзе. Они хорошо знали, как отвлечь мужей от дурных привычек. И боролись за сохранение своих семей лучше генералов и маршалов в борьбе за трезвость. При этом и результаты в борьбе за трезвость были намного эффективнее грозных приказов. Жены оказались сильнее всех принимаемых до их приезда мер.
на фото: курсант Г. Крылов (1949 г.)