***
«Я без Него ничто, но что Он без меня?» - возгласил в 17 веке немецкий католический мистик Ангелус Силезиус. Эти слова могут показаться кощунственными: как это Бог ничто без нас?! Не означает ли это атеизма, когда Бог действительно является ничем без человеческого воображения? При этом не обращают внимания на первую половину фразы: я без Него ничто; атеист так не напишет. Но как же быть с этим, сказанным почти что открытым текстом: Он ничто без меня? Ведь есть же, ставший чем-то слишком естественным за 2000лет тезис догматического богословия: Бог – абсолютное совершенство; Он не нуждается в каком-то дополнительном бытии для еще большего совершенства; Его совершенство не может стать еще больше. Следовательно, делаем вывод, Бог и без нас – такое же Совершенство, как и с нами. И тогда слова Силезиуса кажутся несомненной ересью.
Однако мы знаем: Бог Библии – это не платоническое обезличенное совершенство, философский абсолют, которому ни до чего нет дела. Это – Личность, это Бог любви. И вот вопрос: совершенна ли эта любовь, если она никого не любит, кроме себя? Христианство отвечает на это догматом о Троице: божественная любовь – это не некое эгоистическое себялюбие, это сообщение всей полноты Любви Отцом Сыну и Духу – и обратно. Но сейчас речь не об этом: если Бог не сообщает Свою любовь внебожественным существам, является ли Он христианским Богом? Что это за любовь, Которая не сообщает себя вовне? Что Он без нас? Совершенна ли божественная любовь без Голгофы? Опять-таки, из курса догматики мы знаем, что божественная любовь всегда совершенна: даже если бы не было людей и Голгофы, даже если бы Бог не воплощался. Нам скажут, что божественная любовь не становится совершеннее от Голгофы, ибо иначе пришлось бы признать, что она изначально была не вполне совершенной; нам напомнят, что идея Голгофы уже существовала в вечности – до творения мира. Нас предупредят, что ставить совершенство божественной любви в зависимость от творения и от Голгофы, - это значит допускать возможность опасной идеи, что творение и Голгофа по необходимости проистекают из Бога, а это опасная ересь пантеизма и лишение Бога Его совершенства и свободы. Дескать, вы провоцируете мысль, что Бог вынужден был сотворить людей и распяться за них, а Бог все делает исключительно добровольно.
Это указание на догматику верно, и его всегда нужно иметь в виду. И в то же время любой христианин понимает, что совершенство божественной любви без Голгофы – это либо неоплатонизм, либо ислам. И это существенное дополнение к стандартному тезису о божественном совершенстве тоже нужно учитывать. Да, божественная любовь не становится совершеннее от Голгофы – Бог вообще не «становится» совершеннее. И в то же время – «Слово стало плотью». Да, идея Голгофы была еще в вечности, и можно сказать, что Распятие в сердце Божьем совершилось до начала всякого времени. Однако, что бы мы сказали о Боге, если бы Распятие совершилось только в вечности, но не во времени – 2000 лет назад, близ Иерусалима? Если бы смерть Иисуса осталась только божественной идеей, а не пронизала до самого дна бездонную божественную природу Христа? Да, божественная природа не может умереть, - напоминает там догматика. Но так же верно и то, что смерть Богочеловека во времени и Его схождение во ад – проникла в существо Божие до самых последних глубин, отозвалось в них колоколом божественной любви и страдания. И снова: верно, что Бог не страдает по Своей природе. Но так же верно, что Он – не замершая статика платоновской идеи. Т.е. тезисы догматики о Его совершенстве нельзя понимать как теоретически неподвижные, железные и мертвые аксиомы. Догматы – описания Живого Бога. И описания парадоксальные. С одной стороны, - конечно, Бог не принуждаем чем-то, каким-то механизмом внутри или вне – творить мир или распинаться за нас. С другой, - это не значит, что Бог живет по принципу «хочу – люблю людей, хочу – не люблю; хочу распинаюсь, хочу – нет»; ибо как может Любовь не любить и не распинаться за нас?! Любовь – это не выбор божественного произвола. Так могут думать строгие кальвинисты, но не представители церковного христианства. Когда-то греческая философия «оформила» христианское откровение; однако излишний акцент на философии, как это было в схоластике, порождает многочисленные ереси. Скажем, как относиться к известному позднесредневековому спору: нечто является добром само по себе, и потому Бог желает этого, - или Бог желает чего-то, и только потому это является добром? Православные усмотрели бы в этом очередную ловушку разума: ведь в первом случае благость Бога «заставляет» Егор свободу признать себя и ограничить; а во втором, - произвол Бога «заставляет» Его благость ограничить себя и быть «угодной» Его свободе. Оба варианта глубоко нечестивы, ибо предполагают в Едином Боге «разных богов», которые сражаются один с другим; оба варианта игнорируют тот факт, что Бог – это Личность, и, стало быть, Любовь, Которая всегда жертвует собой; и потому свобода и любовь в Нем сочетаются настолько естественно, что это невозможно обозначить тезисами схоластического богословия. Нельзя забывать, что философия очерчивает лишь «апофатические границы» догматики: она свидетельствует только о том, что является заведомо ложным для христианства, оберегая его от язычества и прочей хулы. Но философия и не заключает догматику внутри философского круга, черного квадрата рациональности, ибо догматика не может быть ни чем иным, как только догматикой Живой Любви.
Любовь не может не любить, не изливать себя вовне – и, стало быть, творение мира и Голгофа предполагают некоторую необходимость. И в то же время, Бог свободно творит мир и жертвует Собой на кресте, Он не вынуждаем к этому ничем – даже Сами Собой. Иначе пришлось бы думать, что Бог «заставляет» Себя творить людей и любить их, что можно расценить только как грубый антропоморфизм. Так что не стоит бросать камни в Силезца: мы ничто без Бога; ведь Бог все, – и ничто без нас. Бог умер, если бы не умер на Голгофе. Голгофский беспредел над Господом Жертвы воскрешает догматические формулы о Его любви. Иначе они остались бы мертвыми: Бог совершенный, бессмертный, любящий – и не живой. Но раз Бог умер на Голгофе, то это значит, что Бог есть вечно живой Бог Церкви, Который всегда есть Любовь – до творения и в творении.