Похолодало. Осенний хладный ветр носился, повизгивая, над пустыми полями, и всё, что могло, от него попряталось в норы. Одна только маленькая полёвка не попряталась. Они сидела на сухом, одиноком подсолнуховом стебле и тряслась. Малюсенькая такая, жалкая, вся продрогшая...
- Да ну... - шептала она хриплым, простуженным басом, - да ну на! Какой дубак!
Но продолжала сидеть, намертво вцепившись в противную ворсистую и подозрительно похрустывающую палку. Если бы хоть кто-то полз, летел или ковылял мимо, он бы непременно спросил:
- Чё сидишь, дурилка? Марш в нору!
- Та ну, меха свои от моли проветриваю, - прохрипела бы она и протяжно шмыгнула бы носом.
Но спросить было некому. Из потенциальных собеседников поблизости была одна только моль. Но и она не могла спросить. Вообще говорить не могла. Потому что у неё был занят рот. Моль вцепилась им в мех и только тихонько мычала. Даже мысленно.
- Му, - думала моль, - Муууу.
Бледное солнце, утомленное визгами ветра, торопливо собирало вещички - рабочий день финита, пора домой. И случайно глянуло вниз.
- Ах ты ж, сиротка мёрзлая, дай-ка я тебя чмокну.
И что вы думаете? Чмокнуло!
Нос полёвкин пожелтел и замахал ноздрями как бабочка. Шуба полёвкина вздыбилась и зацвела дустовыми ромашками. Моль томно выпала в обморок. Дурной подсолнуховый стебель рухнул и рассыпался в труху.
...А полёвка летела над стылой землей и думала хриплым басом о том, как правильно иногда не попрятаться...