Здесь бооооольшие отсылки к прошлому семейства Шерли ("Северная лилия", "Детские страхи").
Год ориентировочно 1998-99.
__________________________
Она стояла впереди, у самого входа в тоннель, и бледные, давно не видевшие света ноги тонули в высокой траве. Кожу окрасило в едва заметное золото, золото плескалось в черных волосах, золотым был пояс кроваво-алого платья.
Она молчала и смотрела, а над ее головой по небу, похожему на голубику с молоком, проносились облака. Слишком, слишком быстро, но...
...здесь, на земле, ветер мягко покачивал острые зеленые травинки и ерошил волосы. Одно из его прикосновений мазнуло по щеке — так, как могла сделать о н а.
Но она оставалась там же, где и прежде. Смотрела, изредка жмурясь от солнечного света, но не переминалась с ноги на ногу и не произнесла ни звука.
Тихо шумел ветер.
Темнел провал тоннеля, прогрызшего мост и окаймленного красиво выложенным камнем.
Под ногами, босыми и в каменных мозолях, как в детстве, едва-едва дрожали заросшие рельсы.
Кроваво-алое платье становилось просто кровавым, в тон темным губам.
А он мог только смотреть, молчать, не помня о старательно взращенной ненависти, и задыхаться от невесомых касаний ветра.
«Больше никогда», — пел неслышный голос.
Больше.
Никогда.
***
Алан открыл глаза.
На его груди лежала рука Лейн, на его лице — светлые волосы, и собственные, и ее, вьющиеся и пахнущие миндалем, а глаза смотрели в потолок. Дешевый потолок дешевой гостиницы.
Они встречались, изредка меняя места, уже четыре месяца, и муж Лейн, агент Рейли, даже не догадывался, где и с кем его начальник проводит одинокие ночи. Это было неправильно, но и Лейн, и Алану было наплевать. Женщине нравилось то, чем природа щедро одарила ее любовника, а ему нравились блондинки вообще и голос — именно этой.
Обычно после продуктивного вечера Алан крепко спал до самого утра, обнимая подругу и бормоча что-то неразборчивое, но не в этот раз. Сейчас тяжелое и душащее сердцебиение не успокаивал ни любимый цвет, ни уютное тепло. Осторожно высвободившись, Алан сел.
Ему снились кошмары и пострашнее. Он видел кошмары и наяву, но... Сказать, что до этого сердце никогда так не колотилось, было бы ложью, но все же н и к о г д а этот неровный частый стук не сопровождался такой опустошенностью.
Он говорил себе, что уже давно не помнит е е лица. Он заставил себя получать удовольствие от людей, научился заново улыбаться и скалиться, как и положено человекообразному белому медведю. Он стал настолько хуже, насколько хватило сил.
И все же красное пятно и золотые искры в черном разлетающемся полотне до сих пор стояли у него перед глазами.
Он потянулся к телефонной трубке и долго держал ее в руках. Лейн с протяжным стоном, не открывая глаз, перекатилась на живот и раскинула конечности, захватывая чужую половину кровати.
Лейн — чудо. Если бы валькирии существовали, то она была бы одной из них.
Белое — здесь, рядом, на соседней подушке.
Черное — там, очень-очень дале...
«Больше никогда.»
Он набрал номер и поднялся с кровати — слишком резко, пробормотав проснувшейся Лейн «я сейчас».
Когда в трубке сонный голос поинтересовался, какого славянского духа природы надо звонить в половину четвертого утра, Алан замялся, потеряв и без того скудные крохи решимости.
— Здравствуй, Алиса, — тихо произнес он.
***
Она надела голубое платье и распустила волосы. Алан помнил этот ее образ напускной невинности, но невольно улыбнулся: тетушка, младше его на несколько лет, при всем этом не уступала ему в росте.
Все женщины их непутевой семьи были медведицами что по виду, что по духу, разве что, в отличие от мужчин, не такими заросшими.
— Сядем, — кивнула она на летнюю веранду закрытого кафе и первая пошла к ближайшему столу. Алан следовал за ней и с досадой заметил, что даже их движения похожи. Даже шрамы: на правом плече у него, оставленный осколком, и на левом, пониже, у нее.
Тогда, три или уже четыре года назад, он целился в грудь, чтобы наверняка.
Смешно. Одна семья и кровь, да только он охотник, а она — чудовище, на которое ведется охота.
— Надеюсь, ты пришел один. — Женщина улыбнулась ему намного спокойнее, чем стоило в этой ситуации и с таким вопросом. — Не заставляй меня разочароваться в собственной добросердечности.
— Мне и правда нужна помощь.
Она кивнула, вытащив из расшитой бисером сумки маленький термос.
— Ранний кофе, — отхлебнув и выдохнув пар в прохладный воздух, Алиса протянула термос Алану. Тот не отказался, но, глотнув, поперхнулся.
Женщина невозмутимо отняла матовый расписной цилиндрик и сделала неприлично большой глоток.
— Ирландский, только сливки где-то уже...
— Тебе нельзя пить. С такими силами не шутят.
— Хочешь на правах старшего посадить меня под домашний арест и запретить гулять с мальчиками?
— Алиса.
Ухмылка и еще одна порция бодрящего алкоголя, затем демонстративно убранного обратно.
— Алиса, пожалуйста.
— Или ты так подло решил избавить меня от последнего удовольствия в жизни? Нет, — подняла Алиса палец, — не затыкай мне рот. И ты, и я знаем, что я совершила огромную глупость, придя сюда.
— Ты совершила еще большую глупость, не столкнув меня с лестницы еще в детстве.
Она поглядела на него, уже не улыбаясь.
— Ты знала, что так получится?
— Возможно, — пожала Алиса плечами, кое-как спрятавшими медвежий размах под светло-русыми волосами. — Но раз я ничего с тобой не сделала, мой слишком честный племянник, то, значит, меня все устраивает.
— Я не честный.
— И в другой ситуации привел бы с собой своего маленького друга и отряд спецназа. Спасибо, что хотя бы не воспользовался моментом. — Она протянула руку через стол и попыталась погладить Алана по небритой щеке, но тот отклонился. Алиса сделала вид, что ничего не произошло. — Наши прошлые взаимоотношения подсказывают мне, что повод у тебя серьезный.
— Дай мне своего варева.
В молчании прошло несколько минут. Алан пил — на этот раз аккуратнее — и хмуро, почти растерянно и оттого нервно разглядывал часы на руке тетушки. Плетеный ремешок и слишком крупный для него корпус выглядели отвратительно, и это было отличным поводом мысленно поражаться семейному отсутствию вкуса.
А вот сумка хорошая.
— Твои девочки вышивали? — буркнул Алан, глядя искоса, опасаясь наткнуться на хоть какое-то подтверждение, что Алиса все понимает без слов. — Красиво. А они все еще...
— Учатся, — кивнули ему. — И в школе, и у меня. Надежда бьет мальчиков.
— Я как-нибудь зайду, — пообещал Алан, — покажу ей, как лучше.
— Конечно. Сара приготовит что-нибудь съедобное, и до ужина, может быть, никто не умрет.
— А если умрет, то твои девочки вернут нас обратно.
Они снова замолчали. Алан хотел улыбнуться, но не мог, а Алисе хотелось плакать, но тоже не получалось. Вести себя как одна кровь, зная, что никогда это снова не станет правдой, тяжело.
— Алиса, — нарушил тишину мужчина, глядя куда-то в сторону, — это может показаться смешным. Даже тупым. Очень тупым и нелепым. Я... Мне иногда снятся сны.
Алиса молчала, и он с усилием продолжил:
— Снится много всякой дряни, довольно часто, я не удивляюсь, с такой жизнью это точно норма, но... Алиса, — повторил он с тем же выражением, — бывает так, что некоторые мои сны — особенные. В них я вижу человека, с которым расстался несколько лет назад. И он... она... смотрит на меня. Молчит. Стоит и... я не знаю.
Ненакрашенные и бледные губы Алисы все же дрогнули в улыбке.
— Мучает совесть из-за брошенной подружки? А ты не такой конченый.
— Это она ушла. По своему желанию.
Молчание. Алиса разглядывала узоры на сумке, играла с бахромой и водила пальцем по бисерным завиткам и не хотела поднимать взгляд на племянника.
— Чего ты хочешь от меня? — спросила она, когда молчать стало... стыдно. — Чтобы я ее тебе приворожила?
— Нет, — мотнул Алан головой. — Помоги мне. Я больше не хочу видеть эти сны.
— Я не умею лечить душу. Подожди еще пару лет и попроси Жаклин, она добрая девочка и может тебя пожалеть.
Она вздрогнула, когда лапищи Алана обхватили ее ладонь. На этот раз в нем не было брезгливости и страха.
— Как-то раз, — произнес он глухо, — в детстве, я болел. И мне снились кошмары. Но пришла ты — а я хорошо помню это, — и они закончились и больше не возвращались. Алиса, я прошу тебя. Я больше так не могу.
Глядя на Алана, округлившего мокрые глаза, чтобы не плакать, отчаявшегося и похожего на испуганного четырнадцатилетнего мальчишку, Алиса высвободила руки и протянула их к его лицу. Приподняв тяжелый подбородок, всмотрелась в серые, бесконечно уставшие глаза.
— Мне стоило не забирать твои кошмары, а учить тебя подчинять их своей воле, — с неожиданной горечью и злостью произнесла спиритка. — Возможно, новый закончился бы, так и не начавшись. Бедный, бедный мой мальчик...
***
Он шел по улице, заполняющейся народом с характерной для будничного Нью-Йорка скоростью, и не замечал, что замерз. Все внимание было обращено на то, как бы не попасть под машину, переходя улицу, и на кольцо, надетое на мизинец.
Почти полтора часа они, агент и объект, просидели на скамейке около многоэтажного дома в паршивом районе. Алан сжимал в кулаке липкий и мокрый носовой платок, а Алиса, прильнув к плечу, перебирала его волосы. Когда она начала дрожать, Алан отдал ей свою рубашку, оставшись в футболке, а вредная своенравная тетушка приняла ее без возражений.
Кажется, она тоже плакала, когда слушала его и когда говорила сама — о том, кто ушел, но уже навсегда. Странные мысли закрадывались в голову Алана во время этого монолога, и он смотрел на свою тетку украдкой, сравнивая с той другой женщиной, жившей и умершей гораздо раньше, но не находил сходства. Она не была той лилией, и все же...
— Елена, — позвал он тогда, но Алиса не подняла голову. И он не стал настаивать.
Перед тем, как разойтись, она обняла его, прошептав на ухо: «Береги себя. Только мы с тобой остались». Он понял.
Кольцо он заметил, когда забирал рубашку: Алиса упрямо настояла, что уж ей-то глупо бояться насморка, и пихала сверток племяннику едва не в лицо. Тонкая цепочка болталась на ее шее под платьем, но выскользнула во время особенно яростного тычка. Это случалось и раньше, но тогда Алан не обращал внимания, что на изящной плетенке висит неширокий ободок с приметной чеканкой.
— Я подарил его ей, — произнес он глухо, поймав в ладонь темный металл.
— Это мое кольцо, — произнесла Алиса все еще возбужденно, повесив рубашку мужчине на руку. — Что тебе до него?
— Я подарил. — Он поднял на нее глаза. — Откуда оно у тебя?
— Забрала у скупщика краденого. Я его узнала и забрала.
— Это кольцо моей... нашей прабабки. Оно не могло быть у скупщика, если... Прости. — Пальцы бессильно разжались. — Прости, пожалуйста.
Алиса смотрела на него некоторое время, ничего не говоря, а затем сняла цепочку с шеи, а с нее стряхнула кольцо.
— Бери. Все равно оно мне не идет. Носи его, — с почти яростной твердостью вдруг отчеканила она, — и я даю слово, что сны тебя больше не побеспокоят. Только будь осторожен. Будь осторожен, Алан! Я не хочу остаться единственной медведицей в этом проклятом городе.
***
Лейн не дождалась его и ушла, оставив плату за номер и щедрые чаевые. Алан добавил еще, чувствуя, как внутри успокаивается то, что тихо болело, изредка напоминая о себе, все эти годы. Кольцо сдавило палец, но он не сомневался, что привыкнет и к этому. Главное, что оно вернулось к нему, а остальное уже не важно.
До «Квадрата» он добрался без приключений, поздоровался с начальством и засел за бумаги. Ближе к полудню его известили о временном переводе на территорию объекта десять ноль два, а в три часа принесли свежие отчеты от оперативников. С фотографий одного из них, с пометкой «Особо важное» и печатью Главного, на него смотрели серо-голубые глаза, похожие на те, что он видел у своего отражения. Русые распущенные волосы слиплись от крови на затылке и у виска, а лицо темнело от потеков.
Объект класса D, подкласс спиритов, был замечен и уничтожен, а тело доставлено в лабораторию. Объекту присвоен номер восемьсот двадцать шесть, дело передано аналитикам, а от них пойдет в архив.
Алан дочитал отчет до конца и отложил в сторону. Поднялся, поправил галстук и сообщил секретарю, что на сегодня закончил и отправляется собирать вещи в поездку. Уже в коридоре он повертел, примериваясь, кольцо и надавил, заставляя темный ободок проскочить костяшку, обдирая кожу, и замереть на положенном месте. Снимать его уже не собирались.