Горечь слов разъедает виски. Горечь слов, приходящих на ум, но тающих, как снежинки, прежде чем они долетят до бумаги.
Я – всего лишь герой книги и, как их абсолютное большинство, не существую в действительности. Не требуется никаких особых измышлений, чтоб доказать этот факт.
Некая история, предыстория и постыстория, или как там они называются, у меня есть, всеми ими я обладаю. У меня было детство и юность, несколько весьма значительных событий, сложившийся в результате этих событий странный характер и одна сумасшедшая влюбленность.
Как я выгляжу? Знать бы мне. Нерадивый писатель не очень-то умел подбирать слов для персонажных портретов, зато в какой-то момент своей жизни обрел друга-художника. Тот (как это мило с его стороны) выстрелил пальцем (кистью) в небо и беспощадно попал. Результатом этого явились три карандашно-пастельных портрета, с которых я смотрю, как живой.
О перипетиях моей жизни в течение последних восьми лет узнала добрая половина России и случайные люди из Италии. К сожалению, это совершенно не способствовало созданию увесистого труда с необычным названием, напечатанным на твердой обложке, изысканными эпиграфами и рвущим душу содержанием. Ненаписанная книга – в этом всегда есть что-то грустное. И в моем существовании – иллюзорном, как бы на кончике пера. Мой образ скользит и теряется среди звуков музыки, вдохновлявших и вдохновляющих моего создателя. Я брожу несмелым шагом по несуществующей земле и жадно вгрызаюсь по ночам в горло безумца, решившего сотворить меня, но не удосужившегося завершить. «Ну, и что же дальше?», - шепчу я ему на ухо, пока он мирно спит. В истории, живущей лишь в его голове, нет никаких продвижений. Я вижу, как она и сама мучает его. И как он грешно улыбается, когда где-то среди сновидений отголоском на мой бесцеремонный вопрос проскальзывает, промелькивает какой-нибудь романтический образ с моим участием. «Ты просыпаешься с блаженством на губах, но пора решить, - утреннее молитвенное правило или сага без начала и без конца о несчастном гомосексуалисте. Надо определиться: финал, стирающий всё, отправляющий в корзину все набившие оскомину, бесполезные, но еще звучащие в голове сладкими обрывками слова, или начало, решительное и горячее, то, настоящее, при котором всё действительно с начала».
Родился же такой человек, которому наслаждение доставляет даже самое отчаяние, и летящие в мусорный бак коробки с материалами романа, и горькие ночные слёзы не удающихся строчек, начинающих заново.
Мои глаза глядят на этого гения из темноты, и я разговариваю с ним голосами его любимых песен. Но должен наступить день, когда всему этому будет положен конец. И это не будет день публикации, но какого-то окончательного успокоения, когда все прежние мечтания уже потеряли свою силу. Оглохшие и обесцвеченные мечты, из которых выкачан теперь всякий цвет и звук.
Я вижу, как он просыпается рано утром и немного предается мечтаниям, пока сон снова не объял его. В этом я вижу надежду на собственное существование. Пока эти огоньки глаз еще горят при мысли обо мне, при случайном упоминании моего имени, у меня еще есть шанс воплотиться в бумажную жизнь. Но так ли она нужна мне, жестокому, против своей воли превратившему собственную жизнь создавшего меня в не более чем стопку бумаг? Живущий бумажной жизнью уже не может создать меня из плоти и крови. Ему не хватает только решимости навсегда избавиться от меня. Есть в бумаге что-то вечное, что-то не вырубаемое топором. Разорваны листки и уничтожены файлы, а я язык еще твердит, и сердце помнит: «разве что под ветвями омелы».
Моя мать была актрисой. За извечной маской скрылось навсегда ее лицо, да так, что она и не заметила, не разглядела из-под нее, как отец с горечью залез на табурет, оскорбленный изменой. Галстуков я не ношу, боюсь, что станет тяжко дышать и также посинеет язык. В сестре я всегда души не чаял, и почти ничего не проявлял к матери. Учился хорошо, и всех ненавидел одинаково, как и положено человеку, разочаровавшемуся в мироздании. Из всех наук более всего привлекала меня химия, ставшая самым любимым занятием, профессией и спасением. Лет прошло немало, но они – словно чья-то гримаса. Никем не согретые, обледенелые моей собственной ненавистью. Сердце растаяло лишь однажды, но с тех пор стало незамерзающим портом. Всё стало вдруг чрезвычайно важным и таким глубоким. Корабль, однако, в этот порт заглянул лишь один, но останавливаться в нем надолго отказался.
И вот я, пораженный этой безответностью, как внезапной молнией, всё еще жив. «Ну, и что же дальше? Что?», - уже не шепот, но крик прорывается в уши беспощадного писателя, посмевшего так поступить со мной. Несуществующий, но страдающий, я застываю между страниц, мое сердце скомканным листком из блокнота бросается в мусорное ведро. Мои полные слез глаза глядят с так талантливо созданных портретов.
«Открой хоть сегодня глаза без сладости, с которой ты думаешь о моем чувстве, выдуманном тобой. Оно гораздо более отчаянно, чем тебе кажется. Прочти о том, что ты благодаришь Бога за новый день, данный тебе, и больше ничего не пиши обо мне. Отпусти меня. Я приношу себя в жертву – твоя книга должна быть о ком-то другом».
01.10.15