Остров доктора М.
(с белорусского, эссе - глава из книги «Гамбургский счет Бахаревича»)
В науке «болотными людьми» принято называть хорошо сохранившиеся мумии наших предков, древних обитателей континента. Их до сих пор то здесь, то там находят в подсушенных европейских трясинах перепуганные грибники и лесовики. Благодаря болоту, этому лучшему консерванту, трупы древних людей не затронул процесс гниения и разложения, они дают обрадованному ученому не только кожу, но и волосы, ногти, кости, фрагменты одежды. В машине времени приятно читать детективы: бывает, ученые даже способны назвать причину, по которой тот или иной болотный человек попал в трясину, от чего умер, что ел накануне, кому преградил дорогу... Так что полещук Иван Мележ знал, что делал, когда доверил свой эпический талант именно болоту - оно сохранило созданные им типы нетронутыми и свежими, как издревле хранит тела умерших людей; сколько лет - почти столетие - прошло с того дня, когда Василий Дятел, который только что слышал во сне странный клекот, вышел на крыльцо родительского дома, недовольный тем, что мать поздно его разбудила, - а вот же, стоит перед нами, как живой, и от солнца щурится.
«Люди на болоте» - первый и самый знаменитый роман из задуманной Мележем «Полеской хроники» - стал последним в белорусской литературе большим произведением о Земле. От Коласа (1) через «Недолю Заблоцких» Калюги (2), мимо величественно-хтонического Черного и разных землемеров меньшего масштаба вьется в литературе заметный даже невооруженным глазом фитиль, и вот у Мележа, который в начале шестидесятых решил написать о коллективизации, происходит взрыв. Больше о земле, что с малой, что с большой буквы, так уже никто не писал. С таким знанием дела, с такой своей принадлежностью к ней, с такой, пожалуй, религиозной сосредоточенность на ней, с таким чувством собственности.
Но даже рванув в город, который «па-русски горад», белорусы не перестали быть людьми на болоте. Разве у тебя твердая земля под ногами? Разве твоя нога не проваливается в асфальт по колено, когда ты бежишь по проспекту истории и фатально куда-то не успеваешь? Разве ты ежедневно не отвоевываешь у города пространство для себя, чтобы что-то на нем посеять - пусть даже это будет балкон метр на метр или просто твоя черепная коробка? Разве ты никогда не чувствовал себя по горло увязшим в городе? Разве вокруг не лес новостроек, за которым ничего нет - только Крыжовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана? Разве мы живем не на островах?
«Хаты были на острове. Остров этот, правда, не каждый признал бы островом - о него не плескались ни морские, ни даже озерные волны. Вокруг одна гнилая кочковатая трясина да стояли косо угрюмые леса». Картина безрадостная, но и по-своему очень красивая. По-белорусски красивая. Куреневское одиночество, космос полесской деревушки. Но что такое болото - всего лишь море, написанное прозой. Мележ попытался описать человека во времени и истории, не трогая пространства, это измерение, как выяснилось, занимает в человеческой жизни последнее место: главное, не куда ты идешь, а на чем стоишь.
«Легко сказать, да далеко топать», - как говорят куреневцы. Позиция, благоприятная для урожая, веры и инцеста. Мележеву эпопея принято сравнивать с Маркесовой: и тут, и там спрессованная вечность, сто лет одиночества, и тут, и там через описание лоскута родной земли автор приближает читателя к восприятию некой общечеловеческой боли, боли всех за всех. Герои романа, которые и так искренне удивляются, когда до них доходит эхо каких событий извне, из самых Хойников! - Эти герои были бы в шоке, если бы узнали, что они на Земле не одни такие. Что за много тысяч километров от Куреней примерно так же живут обитатели какого-либо тихоокеанского атолла. И тамошний писатель, сидя на опрокинутой лодке, пишет свое главное произведение, под названием «Iki ue ojuwu»; где героями будут одержимый и бедный Тонга, и коварно-рассудительный Каун, и «острая на язычок» Макеле. И вот, когда Тонга и Каун схватятся на берегу за Макеле и заодно за покрытую пальмами песчаную отмель, на горизонте появится чужой парус. И все, счастья не будет. И жизни не будет.
Если уж и правда сравнивать Мележа с Маркесом, то одно существенное отличие сразу бросается в глаза. «Людям на болоте», как и всей «Полеской хронике», не хватает иронии, а еще больше самоиронии - той спасательной силы, которая искупает собой первородный грех автора: претензию на уникальность (ведь любое творчество есть, по существу, навязывание другим своего взгляда и своей точки зрения). Это вообще очень невеселый роман, и даже в остротах Ганны - некая сомнительность, книжность, даже шутя, она говорит афоризмами. И чем дальше продираешься сквозь «Хронику», тем меньше хочется улыбаться. Нет слов, большая литература не обязана быть веселой - но уметь смеяться, в том числе над собой, она должна. Возможно, такая серьезность Мележа связана с тем, что он писал очень автобиографическую вещь, списывал Курени с родных Глинищ, а такое занятие, с расчетом на вечность созданного, требует ответственности перед реальным, а не вымышленным миром. Как ученый, занимающийся родословной болотных людей, Мележ додумывает реальных людей до литературных типов - грандиозная, величественная, но все же слишком монументальная задача, которая не оставляет времени на смех и не позволяет продеть нить в иглу. Своих грустных проституток такой писатель не вспомнит.
На самом деле, говоря о перекличке романа Mележа с мировой литературой, далеко ходить не надо. Известно, что Мележ считал Шолохова за одного из своих литературных учителей. Их объединяет, прежде всего, желание показать сильные характеры - такие сильные, чтобы аж трещало. Оба в своих текстах отдают прощальный поклон мощи земли и зову рода - тому первобытному, что был уничтожен в крестьянине. «Люди на болоте», учитывая время создания романа, это белорусский ответ Шолохову на его казацкий эпос. И ответ очень удачный: «Люди на болоте» читаются с гораздо большим интересом, они лишены злой бескрайности степи, где в желтой глине размывается и исступление, и ужас, остается одна земля. Болото и здесь служит охраной текста, герметизируя его, делая более выпуклым, на острове среди лесов проще обострять и конкретизировать. Шолохов выпустил своих героев в пространство, на вольный простор - и потерял. Автор «Людей на болоте» - по крайней мере, в этом тексте - вожжей не отпускает. Андрей Федоренко (3) сказал как-то, что «ценность «Людей на болоте» в замкнутости пространства, в той романтической изоляции, в которой живут и действуют герои». Как только кто-то нарушает эту изоляцию, роман начинаешь читать с раздражением. Думаешь о том, что скорее бы они все вышли, эти Шабеты, Апейки, Харчавы и Дубоделы, «алешницкие Калинины» с их бессильными попытками привести мокрый мир Куреней хотя бы в какое-то соответствие с идеологическими доктринами суши - вышли бы и закрыли за собой дверь. Do it (4). Попытка читать этот роман, как художественный анализ коллективизации - занятие грустное и неинтересное. Ну, его в болото. Что мог советский писатель написать о коллективизации?
Ну, наверное, что-то все же мог. Если не правду - то и не ложь. В «Людях на болоте» однозначной оценки он не дает, всеми силами стараясь вызвать сочувствие к Василию, который ради своей земли готов поступиться даже любовью, но рано или поздно от автора потребовали бы ясной и четкой точки. Возможно, поэтому «Хроника» так и не была дописана – может, так она и задумывалась: как произведение, которое нельзя дописать?
Нет, по «Людям на болоте» нужно бродить, как по картинной галерее, и подолгу останавливаться перед каждым портретом. Василий, парень «с упорными, невеселыми губами», рыцарь, лишенный наследства, которому «далась бы эта земля» и которому волей автора суждено было пройти то ли через пять, то ли через семь кругов ада, по числу задуманных романов. Упорные, невеселые губы - это мележевский язык в его лучшем варианте. Ганна, о которой мы вечно будем помнить, что она «цвела, как та рябина» - «эта блудница», она же «голодранка» и «такая девка!». Шекспировский Явхим, этот циничный мачо, человек с двумя душами, который не смог примирить между собой любовь и расчет. Люди здесь нервные, разговаривают коротко и отрывисто и постоянно чему-то огрызаются, если только не оказываются наедине: «Что я - горбатый? Обещанки-безделушки! Свое надо иметь!»
А «Люди на болоте» свое - имеют. Что нужно обязательно отнести к несомненной удаче Мележа - это то ощущение приглушенного, неяркого света, в котором живет созданный им мир и которое появляется у читателя с самой первой страницы. Роман имеет свой цвет - и цвет этот серый с различными оттенками зеленого. «Зеленая радость» - осока, лоза, ольшаники... Кочки, которые весной выбираются на поверхность погреться. Но их показной оптимизм обманчив. Только тот, кто живет здесь, не споткнется. Люди здесь ведут борьбу за выживание - другое дело, что для кого-то это означает хлеб, для кого «кохту хвабрычную» (5), а кто-то уходит в лесные братья и берет в руки оружие. Свет в течение книги не изменяется, словно действие подсвечивают лампой. Клё-клё-клё – кто-то отбивает косу, а Василию показалось, это аисты летят. Здесь все полно зловещих символов. Здесь дерутся за наследство - и искренне не понимают, почему оно им больше не принадлежит.
«Люди на болоте» затягивают в себя, они - как Гримпенская трясина, в которой на этот раз погибает и Степлтон, и собака, и читатель, этот вечный сыщик. Просто не стоит ходить по болоту без проводника. Особенно в ночное время, когда силы зла, равно как и литературы, господствуют беспредельно.
Примечания переводчика:
1. Якуб Колас (настоящее имя и фамилия Константин Михайлович Мицкевич, 22 октября (3 ноября) 1882— 13 августа 1956) — белорусский советский писатель и поэт, литературный критик, переводчик, публицист. Один из классиков и основоположников новой белорусской литературы. Произведения Я. Коласа переведены более чем на 40 языков мира.
2. Лукаш Калюга (Кастусь Палявецкий, наст. имя - Константин Петрович Вашина, 27.09.1909 - 05.10.1937 гг.) – один из самобытнейших белорусских прозаиков 20-х – начала 30-х годов прошлого века. Первая часть повести «Недоля Заблоцких» - «Приключения и мечтания» напечатана в журнале «Полымя» за 1931 г.
3. Андрей Федоренко (род. 17 января 1964 г.) современный белорусский писатель. Выходец из Белорусского Полесья. После окончания Минского института культуры (теперь Белорусский государственный университет культуры и искусств) работал в редакциях журналов "Полымя" ("Пламя") и "Маладосць" ("Молодость"), на киностудии "Беларусьфильм". Живёт в Минске.
4. Just do it - сделай это
5. Заводскую робу