Глафира оказавшись вновь в камере, голодная, в грязной одежде, не находила себе место. О, сколько злости у неё было на весь мир! Она и накричалась, и нарыдалась, но никто не подошёл и не успокоил, не приласкал её. От обиды она не знала что делать, как выбраться из этой грязной, провонявшейся камеры, в которую даже свет с улицы почти не проникал. Утром солнце всё же было, а сейчас... сейчас полумрак и тишина - жуткая тишина. Неожиданно отворилась дверь и она услышала.
- Соколова, возьми обед.
Глафира подошла к двери, ей подали две алюминиевые миски одна в другой, кружку, сверху положили кусок ржаного хлеба и в верхнюю чашку алюминиевую ложку.
- Посуду помоете сами.
Сидя за столом, Глафира стала рассматривать содержимое мисок и кружки.
- Это, что? Суп? А это? – рассматривая «второе» - это же есть не возможно,
- ковыряя ложкой, прошипела сквозь зубы. Но, голод не тётка. Молча, морщась всё же стала, есть, а в голове...
- От такой пищи и сдохнуть можно. Ни жиринки, ни кусочка мяса, одна вода, две картофилинки и пять лапшинок. А эта каша?... Ужас какой-то, даже масла не положили...
Но всё же, голод, что насаждал её с самого утра, заставил съесть почти всё. Из всего обеда, более менее был компот,... правда, без сахара, но всё же не «пустой».
Уже после «ресторанного» обеда, Глафира, сидя за столом начала вспоминать, с чего всё началось. Почему она, когда-то красивая, стройная женщина, так низко опустилась?
- Нет, винить Настьку здесь нечего, я сама где – то, … кажется, где - то прокололась. Ведь сначала всё шло хорошо, а что же тогда? С чего? – ломала голову Глафира, вытирая катившиеся в два ручья, речки слёз.
Но как не ломала голову, не могла, а может и не хотела, винить себя. Ну, разве может она во всём быть виновна? Конечно, нет.
- Настька во многом виновата, - говорил один голос, второй же твердил, - нет, вся вина в тебе.
- Ты, именно ты, довела себя до решётки. Бросила работать, стрепалась со Стёпкой, таким же тунеядцем как и сама, начала пить как забулдыга, вот и допилась.
- Нет, - твердил второй голос, - ведь работа на хлебозаводе очень тяжёлая, не для тебя. Возиться с тестом... Попробовала бы сеструха с чанами потаскаться. А эта мука... маникюра не видно. Причёску не сделаешь, только и твердят,
- Без колпака нельзя, спрячь волосы…
-И так в колхозе пришлось волосы обрезать, тоже орали, что без косынки ходила.
Да и туфли не обуешь, только бахилы... Никто и не замечал тебя, а ведь ты красавица, просто загляденье.
Просила Настьку помочь устроиться на кафедру, только расхохоталась,
- Куда? Кем? У тебя же только восьмилетка и больше ничего.
- Правильно сестра тебе твердила, правильно, – твердил первый голос, - ты же не захотела учиться, бросила, в колхоз уехала, а там, в неполные семнадцать у повитухи, аборт сделала, в восемнадцать замуж вышла. Чего сестру – то винить. Кем бы она тебя поставила там, в университете? Чего насупилась? Может сразу ректором?
Два внутренних голоса говорили и говорили - спорили. Слёзы лились и лились. Как Глафира уснула за столом, не поняла, но проснулась от того, что кто-то её толкнул в бок.
- Соколова, спать ночью будешь, вставай, бери посуду, постель и за мной - сказал неизвестный конвоир.
- Куда меня, в тюрьму? – заспанным голосом и уже присмиревшим, пробормотала Фира, собирая «свой скарб»
- Да нет мадам, в тюрьму думаю ещё рано, туда за другие заслуги отправляем. Пошли.
Молча, таща тяжёлый матрац, с подушкой, байковым одеялом и простынёй, а так же посудой, Глафира подымалась на второй этаж.
Пройдя по коридору несколько закрытых камер, ей приказали остановиться. Заскрипел замок и
- Вот тебе и подружка Кулакова, встречай, а ты проходи,... устраивайся, скучно думаю, не будет.
С этими словами дверь камеры скрипнув, наглухо закрылась.
Глафира постояв, подошла к пустой железной кровати, молча расстелила свою не хитрую постель, села на край и, зажав руками голову молча заплакала.
Соседка Таська Кулакова, была тёртым калачом и сразу поняла, - баба впервой сюда попала, надо помочь освоиться.
- Ой, да ты не горюй больно то, - начала было, не первой свежести баба с подбитым правым глазом, - я здесь не впервой, завсегдатошняя, привыкла, да и ты привыкнешь... - подойдя, хотела погладить по голове, но
- Отойдите от меня и не прикасайтесь, - рыкнула Глафира.
-Ой, Боже ты мой, мамзеля какая, - уже другим, визгливым голосом прошипела соседка. – Ты не рыкай-то, вместях жить то придётся целых шесть дни.
- Что? Сколько? – удивлённо переспросила Глафира, - шесть? Господи! Да лучше бы я там осталась...
Таська решила пока не подходить,
- Пущай осмотрится кралечка, опосля пораспрошаю, - подумала и села на табурет около стола.
Но не прошло и получасу, застонала от боли и матюгнулась.
- Вот зараза, не отпускает – простонав и доковыляв до кровати, села на край.
- Эй, ты, как тебя, постучи в дверь, скажи, опять прихватило – с болью в голосе проговорила Таська.
Глаша, подошла к двери и тихонько постучала кулаком.
- Да погромче, так не услышат – уже сквозь слезы – прошептала больная.
Глаша начала стучать сильнее. Через минуту, открылось окошко на двери,
- Что тарабанишь?
- Да вот ей плохо, - тихо произнесла Глаша, - она плачет.
Дверь отворилась и конвоир вошёл в камеру,
- Что не отпустило, ну потерпи, сейчас врача позову, - выйдя, закрыл за собой дверь.
Через десять минут в камеру вошёл знакомый врач и, не обращая внимание на Глафиру, подошёл к больной.
- Так, ляг на спину и подыми юбку, – обратился к Таське врач, и только дотронувшись до живота, услышал крик, - ну не кричи, всех перепугаешь.
- Да придётся её госпитализировать, мм-да, надо оперировать, – с этими словами, врач вышел, а в камеру вошли двое конвоиров, осторожно под мышки подняли больную и вывели из камеры.
Глафира осталась вновь одна. Теперь никто не мешал ей сидеть и думать, думать и думать.
Сколько прошло времени, она не знала и даже не заметила, как зажёгся свет. Она даже не возмущалась той постной кашей, что принесли на ужин, съев всё содержимое и вымыв миску. А ведь дома, постоянно придиралась к сестре во время еды. То ни то приготовила, то не солёно, то не дожарено... Этих «то» было вечно, столько, что сестра просто закрывала уши и уходила из кухни, так и не доев свою еду. А теперь? Теперь ела молча, не замечая на катившиеся слёзы.
- Нет, я просто дура набитая, дура, дура. Жаловалась, что Герман пил, а сама? Сама докатилась до каталажки. Так тебе сучка и надо! Нашла с кем дружбу вести, с пьяницей и тунеядцем... Вот именно докатилась, сама и стала тунеядкой.
И когда же это произошло – то, не помню, ах, да, когда получила выговор от заведующей из-за колпака, что не надела... Дура! Обиделась, заявление написала... Ну, да, Стёпка тогда и подвернулся... - встав с табурета, начала ходить по камере, бубня себе под нос.
Неожиданно открылось окошко, и она услышала приказ
- Ложись спать, завтра на работу.
- Спать. Завтра на работу. На какую ещё работу? Я же нигде не работаю? – крутилось в голове Глафиры.
Сняв юбку и блузку, легла и к своему удивлению уснула. Во сне ей снились какие-то кошмары и она, вскакивая, осматриваясь вновь засыпала.
Утром проснувшись, подошла к умывальнику, умылась, прополоскала рот, подошла к постели, оделась, и села ждать, когда её поведут на работу. Долго ждать не пришлось. Где-то, через полчаса, принесли пшённую на воде не сладкую кашу, кусок ржаного хлеба с ломтиком плавленого сыра и чуть подслащённый чай.
Вновь по интуиции, проглотив содержимое завтрака, стала ждать отправки, на какую то работу. Минут через сорок отворилась дверь,
- Соколова, на выход... руки за спину - монотонно сказала конвоир и повела Фиру вместе с остальными женщинами по коридору, затем вниз, и, введя шесть человек в просторный кабинет, вышла, закрыв дверь.
Ещё через минут десять, вошёл тот самый, что вчера зачитывал ей приговор, осмотрев присутствующих, стоявших у стенки, начал распределять по рабочим местам. Кто-то возмущался, кто-то нет, Глаша же ждала, когда назовут её фамилию, как вдруг услышала,
- Товарищ майор, а можно мне в пищеблок, не хочу я на деревообрабатывающий, там столько опилок, стружек и пыли, просто кошмар - пролепетала одна из женщин, явно уже подвыпившая, - да я там уже простыла, на сквозняках - то.
- А ты всегда, как только на работу идти, простывшей притворяешься – раздался хохот среди женщин.
- Прекратили хохот, - приказал майор и обращаясь к «простывшей»,
- А ты Авдотья уже где-то лекарство раздобыла, приняла на грудь так сказать, подлечилась. И где же красавица, лекарство раздобыла? Ох и допрыгаешься ты у меня. А ну, подойди ко к столу, давай – давай, выкладывай, что там у тебя в кармане?
- А чё я то, эт кто-то мне из конвоиров подсунул, – вытаскивая четвертушку, наполненную уже на треть.
- Конвоир? Ну, конечно же, конвоир, кто же ещё может насильно подсунуть и выпить заставил, а закусить то и не дал, – вновь хохот, - Всё, жить я тебя переведу повыше, и с окошком со спичечный коробок, чтоб бутылка не пролезала. А работать всё же пойдёшь на деревообрабатывающий, там тебя ждут с распростёртыми объятиями, видать понравилась, работаешь хорошо.
- Так, теперь Соколова, - глядя на Глафиру, - мадам не любит работать, но у нас здесь не дом отдыха, поэтому работать придётся, и я думаю, что на стройке самое подходящее место. – искоса глядя на вчерашнюю грубиянку, удивился, стоит молча и ни слова... удивительно как изменилась... Ну посмотрим, что дальше будет, может действительно ночь проведённая в камере на пользу пошла. Ну-ну, посмотрим.
Вошла, конвоир и всех женщин вывела во двор. Уже сидя в машине, одна из женщин спросила,
- А где Таська? Вчера она что-то ныла и жаловалась на боль в животе?
- Её вчера до ужина в больницу с аппендицитом отправили - тихо сказала Глафира.
-А ты от куда знашь? - Послышался голос Авдотьи.
- Мы с ней вместе были, поэтому и знаю.
- Вот повезло бабёнке, так повезло. Там кормёжка не такая как здесь, да и не в камере, в палате и нянька рядом будет, повезло.
- Тебя – то, как звать, Соколова – спросила рыжеволосая женщина – закурить есть?
- Глафира, я не курю, это вредно.
- Ой, вредно, - послышался чей - то голос – жить, знаешь ли, тоже вредно и пить огненную водичку, а мы живём и её родимую попиваем – раздался хохот на всю машину.
Минут через тридцать машина остановилась и дверца открылась
- Соколова, на выход, приехали.
Глаша, выйдя, прищурилась от яркого света, оглянулась... да это была точно стройка.
- Да какая разница, лишь бы не в камере - сказала сама себе и пошла за каким-то мужчиной. Она даже не слышала разговора между милиционером и этим мужчиной, ей было всё равно, главное не в камере.
Войдя вовнутрь домика-будки на колёсах, Глаша оказалась лицом к лицу с... соседом с девятого этажа...
-Ну вот, Глашенька, теперь будем с тобой вместе работать, только я руководить, а ты кирпичики класть, договорились? – без ехидства и насмешек сказал Егор.
- Я не умею, я ничего не умею, тихо, почти шёпотом проговорила Глаша.
- Ничего, захочешь, научишься. Не боги горшки обжигали, люди. Так, сейчас пойдёшь за Клашей, она тебя в свою бригаду возьмёт, переоденешься и начнёшь работать, не отлынивать, а работать.
Егор говорил и жёстко, и в то же время нежно, без злобы. Он давно поглядывал на неё, ну нравилась, вот ведь какая заноза сердце занозила.