Путешествие Нильса с дикими курями
В детстве Нильсу казалось, что мама сделала его из сахара - сварила, как конфету. Женщины, приходившие к ним в дом, видя его, неизменно восклицали: «Марта, какой у вас сладкий мальчик!» - и смотрели на него немного странно. «Нильс, поди на кухню, принеси нам коробку с печеньем», - просила мама.
«Наверное, им меня жалко, потому что я сахарный и могу растаять», - думал Нильс, глядя из кухонного окна во двор, где моросил жалобный дождь, и по серому булыжному камню у высокомерного фонаря суетливо бегала белая голубка, с легкой укоризной покачивавшая маленькой головой. Он всегда забывал отнести маме печенье.
Они жили в старом Стокгольме, в темно-рыжем каменном доме с выкрашенными черной масляной краской деревянными ставнями и лязгающими коваными шпорами запоров. Их квартира располагалась на втором этаже, на первом мать держала крошечное шляпное ателье. К середине пятидесятых Швеция почти начисто забыла о недавней войне, женщины обновляли гардероб к каждому сезону, так что заказов Марте Сундин хватало - по крайней мере для того, чтобы прокормить себя и сына. Мужа у нее не было. Когда Нильс был совсем маленьким, мать что-то рассказывала ему о его отце. Но она прекратила, едва он подрос и научился по утрам вспоминать то, о чем они говорили вечером. Впрочем, некая одновременно пугающая и притягательная личность, называясь отцом, все же навещала его иногда по ночам во сне - притворяясь то святым Йораном, бесстрашно расправляющимся с драконом прямо над крышей их дома, то совсем уж страшным всадником без головы. Чем старше он становился, тем реже были эти посещения. А еще иногда в его уже взрослом сознании совершенно некстати обнаруживались смешные названия детства: шляпа-дагер, шляпка-памеда, шляпа-дерби, шляпка-ромео и шляпка Шарлотта...
Он очень любил узкие мощеные улочки Старого города, убегавшие от Королевского дворца за водой, любил море, оседавшее на памятниках белой солью и зеленой тиной, и разноцветные, чуть сутулые от возраста дома с похожими на пенсне окнами и шляпами крыш. Лет с тринадцати он начал водить знакомых девчонок на прогулки по родным местам. Он нравился девочкам. В детстве он был игрушечно хорош собою. Период подростковой нескладности у него так и не наступил, и в пятнадцать лет он уже имел совершенно кинематографическую внешность - был высок, широкоплеч, со светлыми волнистыми волосами, прямым носом, большими синими глазами, белозубой улыбкой и высоким лбом, рассеченным чайкой врожденной морщинки, которая придавала его лицу выражение легкого сомнения.
Нильс знал, что его считают красавцем, но не любил, когда ему об этом говорили. Он приводил дочь маминой подруги к Святому Йорану, вспоминал свои фантазии об отце-памятнике и осторожно рассказывал девочке, как в детстве ему казалось, что каменный Йоран по ночам оживает и летает над их домом, оседлав побежденного порабощенного дракона и притворяясь... тучей. Девочка была в восторге и от Нильса, и от его истории. Не зная, как выразить свои чувства, она прикасалась к его руке и смущенно произносила: «Ты такой сладкий! Ты ни на кого не похож!» Нильс руки не отнимал, но в следующий раз звал на прогулку другую девочку.
В шестидесятые Швеция процветала. Трудолюбивые скандинавы построили у себя коммунизм, решили все экономические и социальные вопросы и занялись культурным наследием - государство развернуло крупномасштабную программу по развитию и поддержке музеев и охране исторических памятников. Во всех представляющих ценность домах за счет казны менялись коммуникации, осушались подвалы, проверялась прочность несущих конструкций, реставрировались окна, двери и осуществлялись все прочие операции, позволявшие законсервировать здание.
Однажды, как раз перед шестнадцатилетием Нильса, к ним в дом бесцеремонно позвонили. Открыв дверь, они с матерью увидели на пороге троих мужчин в чистой ярко-синей униформе. Эти трое заговорили хором. В их просторной прихожей стало тесно и шумно.
- Мадам, вас же предупреждали о начале работ! Вам звонили из коммунального департамента и сообщали, что в вашем доме полностью меняются инженерные сети! Вот здесь у меня отмечено, кто и когда с вами разговаривал! - Матери протягивали какую-то таблицу, напечатанную маленькими буквами на длинной, как свиток, бумаге с дырочками по краям. - Вот ваши соседи подготовили условия для нашей работы, а вы, судя по всему, нет! - продолжал сердитый человек с усами. - Почему мебель в прихожей не убрана? Почему вы хотя бы не прикрыли мебель полиэтиленом? У вас же было достаточно времени для того, чтобы подготовиться! Им действительно кто-то звонил, мама даже просила его что-то куда-то перетащить. Но он забыл. И теперь ими недовольны эти странные люди. - Эй, парень! - обратился к нему самый громкий и, видимо, старший. - Ну-ка, давай, поторапливайся! И мать свою подгоняй! Вы же, наверное, сами заинтересованы в том, чтоб мы поскорей закончили, а? Так что давай, давай, быстро! Убирай отсюда эту хреновину! Давай помогу! Понимаю еще, если б мужика в доме не было! А то ведь вон какой здоровый! Давай же! Вон тот большой шкаф прикрыть, ковры снять, все ценные вещи из ванной и прихожей унести! Ну что ты застрял, как башмак в дерьме, давай же поворачивайся!..
Нильс растерянно соображал, что бы ему на это ответить, а «старший» вдруг остановился, нежно погладил стену в прихожей и строго сказал своим товарищам:
- Когда будем тут заделывать, ни пластик, ни акрил не пойдут! Здесь нужны только натуральные материалы - олифа, мел, и краски с земельными пигментами. По-моему, тут хромовая зелень, да? Кстати, рамы нужно будет тщательно осмотреть и, в случае чего, сообщить, чтобы столяры шли сюда в первую очередь! Здесь же подлинные окна! - Со свинцовой стяжкой и железным ветряком. Не дай бог что с деревом! Видели, какое у них шикарное фасетное стекло? В начале, наверное, вообще настоящий «бычий глаз» стоял, а мелкоформатную фасетку где-нибудь в конце прошлого века врезали... Так что, слышите меня, придурки? Чтоб никакой самодеятельности! Каждый шаг согласовывать со мной! Этому дому почти триста лет... - Взгляд «старшего» снова упал на слегка окаменевшего Нильса:
- Да что ж ты стоишь, как пень, а? Одни чокнутые в этом Старом городе, ей богу!..
Нильс подумал, что быть «чокнутым, пнем, башмаком и придурком» гораздо приятнее, чем «сладким мальчиком». Через два года он закончил реальное училище по специальности «многопрофильный строитель». В начале семидесятых девушки благополучной Швеции остро захотели безоговорочного равноправия и независимости от мужчин. Это, впрочем, не означало, что у двадцатилетнего красавца Нильса стало меньше поклонниц - просто теперь девушки чаще называли его «классным», а не «сладким» парнем. Это его раздражало не так сильно, его романы получили большую протяженность, а студентка педагогического факультета Анна побила рекорд, умудрившись не надоесть ему целых семь с половиной месяцев! Но вообще-то он менял девушек до неприличия регулярно. Брошенные им подруги старались не подавать вида, что страдают, изо всех сил сохраняя модный суверенитет. Нильса это забавляло, но он не был жестоким, да и многочисленные любовные связи не были для него спортом - просто если отношения длились долго, ему становилось скучно. Нильс гулял с девушками в народных парках, танцевал в дансингах, ходил в кино, оставался у них ночевать или приводил на ночь к себе. Он тогда снимал однокомнатную квартиру недалеко от Старого города - на жилье в квартале детства, у него пока не было средств. «Долгоиграющую» Анну он даже как-то взял с собой на обед к маме.
Маме Анна не понравилась. На Анне были джинсы и футболка. Мама посмотрела на нее строго и сказала: «Мне нравится, когда на девушке шляпка», а потом не без гордости показала ей статью в старой рыжей газете. Точно такую же заметку в пятьдесят седьмом году семилетний Нильс собственноручно клеил теплым прозрачным клейстером на стеклянную входную дверь в салон. Мама тогда придирчиво выбирала точное место для газеты - так, чтобы она обязательно попалась на глаза посетительнице, которая будет поворачивать сияющую латунную ручку под хрупкий звук звонка-колокольчика... В заметке рассказывалось, как прогуливавшаяся по улочкам старого Стокгольма Коко Шанель случайно заглянула в шляпный салон Марты Сундин, где ее приятно удивили и ассортимент, и качество исполнения головных уборов. Мама тогда скупила почти все газеты, которые продавались в ближайшем пресс-бюро, и примерно раз в два-три года клеила на дверь новую копию...
- Мне нравится, когда на девушке шляпка, - воинственно повторила мама, на что Анна, нисколько не смутившись, ответила:
- Шляпки больше не в моде. Мы предпочитаем спортивный и практичный стиль. Хотя я понимаю, что вашему поколению это может показаться не очень эстетичным... Для Нильса было совершенно не важно, в шляпке девушка или нет. Но с Анной они вскоре расстались.
Несколько лет Нильс проработал на разных строительных объектах по всей Швеции, параллельно закончив специальный курс по реставрации, восстановлению и консервации исторических зданий при Королевской Высшей Политехнической школе. Он принимал участие в реставрации Оружейной палаты, дворца Софии Альбертины и летней резиденции короля в Дроттнинхольме. Ему нравилось то, чем он занимался. Нравилось угадывать возраст дома по кирпичной кладке и форме оконной крестовины, нравилось ретушировать старые стены и самому варить для этого иловую краску по рецептуре старинной и обстоятельной: «На 5 литров готовой краски маляр берет 2 килограмма железного купороса и растворяет его в 50 литрах кипящей воды. В полученный раствор замешивается 2 - 2,5 килограмма ржаной муки мелкого помола, после чего смесь кипятится на слабом огне около четверти часа. По окончании кипячения в раствор при постоянном помешивании добавляется 8 килограмм «красной закиси», «английского красного» или «сaput mortum», после чего маляру следует произвести вторичное кипячение раствора в течение дополнительной четверти часа...» У Нильса складывалась крепкая репутация хорошего реставратора.
В семьдесят девятом, когда Нильсу было двадцать девять, крупнейший строительный концерн, в котором он работал, получил подряд в Ливии. Заглянув как-то в здание головного офиса, он случайно обнаружил в столовой забытую кем-то книжку «Ливия - что мы о ней знаем». Об этой стране Нильс не знал почти ничего, разве что смог бы при необходимости найти ее на карте. Ему стало любопытно, он взял книжку домой. В ней рассказывалось, что у Ливии было богатое античное прошлое, что с 1911-го по 1943-й год тут господствовали итальянцы, и что после окончания Второй мировой войны страны-победительницы предоставили стране независимость. Управлять государством должен был король, которого звали Идрис и который принадлежал древнему бедуинскому роду. Его королевство было разрушено и опустошено, однако в пятидесятых в Ливии обнаружились богатые месторождения нефти. Этих ресурсов хватило бы для того, чтобы поднять страну из руин, но король Идрис считал, что его дружба с сильными державами гораздо важнее, чем благополучие собственного народа, и доходы от продажи нефти получал кто угодно, но не сами ливийцы. Народ начинал роптать. В 1969 году молодой офицер Муамар Каддафи, воспользовавшись отсутствием на месте правителя, совершил переворот. Вел себя мятежник разумно - никого не убил, самых ярых сторонников Идриса посадил в относительно комфортабельную тюрьму, а сам, вдохновленный поддержкой большинства соотечественников, начал строить в стране новую жизнь. На нефтяные деньги осваивались новые сельскохозяйственные земли, возводились больницы и школы, заводы и военные объекты. К середине семидесятых ливийский руководитель решил, что пора подумать не только о хлебе, но и о зрелищах - у восточных немцев был заказан для Триполи огромный планетарий с отличной оптикой. В книге было написано, что небо для араба значит гораздо больше, чем для европейца, - в небе спрятаны все арабские тайны, арабы считают небо живым, именно небо переворачивает календарь и определяет судьбы правителей и простых людей.
Молодой ливийский лидер показался Нильсу вполне симпатичным. Особенно, когда он узнал, что теперь Каддафи электрифицирует Сахару. Освещает пустыню. И тот подряд, который получило их предприятие, предполагает строительство в пустыне сети трансформаторных станций... Нильс не уснул, пока не дочитал книгу до конца.
Ночью ему снилась пустынная дорога, которую столетиями вытаптывали в песке угловатые ноги одногорбых ливийских верблюдов. Грустный осел с рыжей морковкой. И сухая, шершавая, растрескавшаяся от жары поверхность кожаного бурдюка, под которой перекатывалась тяжелая, как ртуть вода... На следующее утро он пошел к начальству и попросил включить его в команду специалистов, выезжающих в Ливию. Ему пошли навстречу. Во-первых, потому что помимо богатого опыта реставрации у него были навыки всех основных строительных специальностей и репутация ответственного человека. А во-вторых, потому что из-за него вот уже второй месяц разыгрывалась настоящая атомная война между секретарем генерального директора Ульвой и главным офис-менеджером Петрой.
Приехав в Ливию, Нильс вспомнил слышанное им во время учебы слово «евритмия», то есть пропорции. Ливийская евритмия была совершенно не похожа на шведскую. Здесь было другое время, другое пространство. И время с пространством по-другому относились друг к другу. Площадь их строительного объекта исчислялась тысячами квадратных километров. Вдоль древних караванных путей им предстояло построить сто двадцать восемь трансформаторных станций, возвести десятки тысяч опор, между которыми будут протянуты сотни тысяч километров кабеля. Утром они могли уехать за пятьсот километров от лагеря, а вечером вернуться. И это суммарное расстояние, превышавшее протяженность всей Швеции с севера на юг - на «вольво» или тяжеловатом, но быстром «шевроле» преодолевалась часов за шесть - три туда и три обратно. Когда здесь заканчивался сезон дождей, трава росла на глазах, и голая почва меньше чем за полдня покрывалась плотной малахитовой зеленью.
Ливия показалась Нильсу рыжей и горячей. Ливийцы - горячими и черными. А еще они никогда никуда не торопились. Европеец несся на своем автомобиле со скоростью, которую можно было измерять парсеками, окутывая облаками пыли и песка араба. Араб не спеша ехал по той же дороге на меланхоличном ишачке. А когда воздух снова становился прозрачным, смотрел вслед машине со снисхождением и даже жалостью.
В общем, было интересно, и Нильс ничуть не жалел, что напросился сюда. Ему поручили рекогносцировку, операцию которая имела стратегическое значение для всего объекта. Предполагалось, что работать он будет вместе с напарником, ровесником по имени Ульф. По результатам тестов, определявших так называемую способность к корпоративности, Нильс и Ульф должны были составить идеальную мини-бригаду. В их задачу входило исследование территории и выбор наиболее оптимального места для расположения станции. Они отправляются в пустыню самыми первыми, останавливаются в обозначенном на карте квадрате, обследуют условия, на заданном расстоянии от дороги находят участок земли с ровным рельефом, совершают все необходимые замеры, размечают землю под будущее строительство и рисуют план.
Потом на специальном строительном автомобиле с прицепным вагоном-кемпингом на место приезжает бригада в составе семи-восьми человек. Автомобиль, помимо бетономешалки, оснащен всем необходимым для работы в условиях пустыни. Бригада возводит здание - роет котлован, заливает бетонный фундамент, выстраивает опалубку из металлического ригеля, устанавливают на ригель жестяные перекрытия. Потом малярные работы и подготовка внутреннего помещения под установку самого трансформатора. Позже на место приедет подразделение электриков и займется монтажом оборудования.
В соответствии с расчетами плановиков, работа по разметке местности для одной станции выполняется за одну рабочую смену. После чего рекогносцировщики могут вернуться в лагерь. Либо - при условии, что рабочие запаслись всем необходимым, они ночуют в пустыне и утром отправляются дальше. В лагерь же можно приехать в любой момент - когда закончатся продукты, вода, или если просто захочется поговорить с товарищами. Кочевой быт в пустыне был продуман шведскими эргономистами до мелочей, и неудобства сокращены до минимума.
Перед командировкой Нильса отправили на специальные подготовительные курсы, предложив либо четырехнедельное обучение в Швеции, либо трехнедельные занятия и отъезд в Ливию на неделю раньше непосредственного начала работ, - чтобы можно было освоится на месте. Он предпочел второе.
В лагере заканчивался период обустройства - из модульных элементов быстро собирались аккуратные одноэтажные бунгало, организовывались производственные мастерские, принимались отправленные из Швеции машины и оборудование. В общем, дел у двадцати человек пионеров было много.
Предполагалось, что здесь - в зависимости от этапа строительства - будут проживать до ста пятидесяти человек, многие из которых возьмут с собой жен и детей. В каждом бунгало было четыре комнаты, два комплекта удобств и мини-кухня. В центре лагеря располагалось просторное здание столовой, которое одновременно должно было служить чем-то вроде клуба.
Йоста Ульссон, супервайзер, то есть постоянно присутствующий на месте руководитель, загорелся идеей построить бассейн. Вообще-то лагерь располагался недалеко от моря. Но, во-первых, у сорокапятилетнего Йосты была молодая жена - общеизвестная стерва, которая наверняка будет требовать себе условий класса люкс. А во-вторых, начальнику страсть как хотелось продемонстрировать арабам чудеса современной строительной техники и за рекордно короткое время соорудить настоящий бассейн с очищающими фильтрами и ионизатором. И Нильс, и остальные ребята на строительстве бассейна работали с удовольствием. Вырыли яму, укрепили, проармировали, залили бетоном, проложили всю необходимую изоляцию, протянули трубы, поставили насос и очищающий фильтр, а потом покрыли бассейн голубой кафельной плиткой, выложив синим цветом на дне название своего предприятия. Землю вокруг разровняли, засеяли истерично растущей местной травой, в универмаге купили шезлонги а-la Баден-Баден и полосатые тенты, а под раскидистым мимозным эвкалиптом устроили что-то вроде бара - установили пару холодильников, дискретно спрятав их в желтых благоухающих ветках дерева.
- Мы уедем, а эти обезьяны еще лет двести будут тут своих детей купать и вспоминать о том, как шведы за несколько дней построили настоящий бассейн! - самодовольно заявил Йоста.
Накануне Нильс съездил в Лептис-Магну, удивительный город, построенный в первом тысячелетии до нашей эры. Увидел величественные руины форума с курией, базиликой и несколькими храмами, развалины рынка и огромный, обращенный к морю театр, высеченный из кружевного мрамора. А еще там были термы с потрясающими полами из ювелирной мозаики, открытым плавательным бассейном, палестрой для гимнастических упражнений и стройными, хоть и по большей части безрукими, статуями.
- Пусть, пусть эти черноголовые увидят, наконец, что такое современность! - продолжал Йоста.
Нильс снова представил пожилого ливийца, снисходительно и печально смотрящего вслед стремительному авто цивилизации - и ему захотелось сказать Йосте что-нибудь неприятное. Но он сдержался. Он старался не сидеть в лагере, и как только предоставлялась возможность, уезжал куда-нибудь вглубь страны, всякий раз испытывая ощущение чуда, когда монотонный песчаный пейзаж вдруг превращался в цветущую рощу - апельсиновую, миндальную или оливковую. Нильс улыбался арабам, и те из них, кто замечал его улыбку, улыбались ему в ответ.
Его напарник Ульф запаздывал, у него возникли какие-то семейные обстоятельства, и в день, когда по графику они должны были впервые выехать на рекогносцировку, он еще не прибыл в лагерь. Нильсу же очень хотелось поскорее приступить к делу и он решил отправиться на место самостоятельно, предполагая поработать и вечером вернуться в лагерь.
Часа два он ехал на своем полугрузовом, похожем на ротвейлера черном «шевроле», дразня скоростью ветер и поднимая веером песок из-под колес. В машине звучала звонкая, энергичная «АББА», работал кондиционер, Нильсу было приятно ощущать прохладную пружинистую скорость. За окном неподвижно лежала жаркая желтая пустыня с редкими вкраплениями темных кустов на фоне рыжих гор, которые ливийцы называли Зелеными. Нильсу нравилось то, что они собираются освещать Сахару. И то, что его производственная операция была самой первой...
Добравшись до нужного километра, припарковал машину, вытащил свой геодезический инструментарий и начал долго осматриваться по сторонам. Они изучали рекогносцировку и выбор места в училище, у Нильса даже имелись кое-какие практические навыки, но запаздывавший Ульф был более опытным специалистом. «Прежде чем строить, осмотри внимательно местность. Выбери такое место, чтобы здание не мешало природе», - было написано в старом уставе мастеров. Нильс мерил песок шагами, прикидывал на глаз, проверял приборами. При помощи теодолита искал ровную линию и нужный угол. Вписывал искомую высоту нивелиром. Секстантом определял позиционность, пытаясь искусственно посадить солнце за горизонт. И никак не мог принять решение.
О том, что прошло много времени, он догадался, почувствовав голод. Вытащил маленькую походную плиту - модернизированный примус, развел огонь, вынул из сумки-холодильника галеты и рагу из телятины с овощами в посудине из жаропрочной фольги, которое ему утром вручила пожилая повариха Берит. Он как-то помог ей что-то куда-то переставить, и два раза съездил с ней на рынок, который здесь назывался смешным словом «сук». А вчера вечером Берит постучала к нему в комнату и сказала, что для пустыни может приготовить ему что-нибудь особенное. И что вообще, если он чего-нибудь захочет, он должен сразу ей об этом говорить, не обращая внимания на меню, которое вывешивается в столовой по понедельникам. Она всегда с радостью приготовит ему что-нибудь персональное. Йоста, конечно, может посмотреть на это косо, решив, что так они нарушают производственную демократию, но тогда она объяснит начальнику, что блюда из общего меню не всегда подходят для походного питания... Нильс не стремился к гастрономической исключительности, Берит и для всех готовила вкусно, но ее забота была ему приятна. «В общем меню телятины вроде не было», - с улыбкой подумал он и вспомнил мать. Нежность, с которой она относилась к нему в раннем детстве, сложные разговоры о любви, которые она вела с ним, пока он ничего не понимал...
Сварив себе настоящий мелкомолотый кофе в маленькой алюминиевой джезве с блестящими боками и немного потускневшим дном, он присел с чашкой на складной деревянный стульчик. Пил кофе маленькими глотками и думал, что так и не определил, где же ему все-таки расположить самую первую станцию так, чтобы она не мешала природе... Рыжий придорожный песок, уходя вглубь пустыни, превращался в желтый. По молочному небу не спеша катилось сливочное солнце.
Вокруг не было ничего и было все. Он сидел, почти не шевелясь - думая обо всем и не думая ни о чем. Снова вспомнил мать, ее очень прямые, по послевоенной моде, плечи, белую блузку и воротник с бантом, волосы, уложенные над высоким лбом золотой дюной. Их средневековую улочку и рождественскую ярмарку на Большой площади Старого города. То, как украдкой плакала Анна в их последнюю встречу. И маленький остров в Стокгольмских шхерах, и еще какие-то некрупные события и кадры, которые дробились-дробились, становились настолько маленькими, что все слова, в которые их можно было одеть, были им велики... Щебень, гравий, галька, песок...
А потом произошло чудо. Огромное солнце, которое целый день с восточной медлительностью катилось по небу, вдруг за считанные секунды - с европейской скоростью - ушло за горизонт. Словно в обморок упало. Белое небо с размаху опрокинулось куда-то в антимир, став на мгновенье абсолютно черным. Но уже в следующий миг чья-то невидимая рука щедро и неровно засеяла небо звездами. Словно вернула раздробленное на воспоминания солнце... А следом за ним в небе появилась луна под прозрачной чадрой.
Ничего похожего Нильс прежде не испытывал. Ему захотелось, чтобы все это повторялось еще и еще. Но только он должен быть один - что-то подсказывало, что впечатление утратит часть своей силы, если рядом будет другой человек.
Йоста вначале наотрез отказался разбивать мини-бригаду. Кричал, что работа в пустыне в одиночку противоречит нормам безопасности труда, что так они нарушат трудовое законодательство и положение о строительных предприятиях... Что ответственность за все, что происходит на стройке, лежит исключительно на нем, и что именно ему придется садиться в тюрьму.
Ульф между тем запаздывал еще как минимум на неделю. Лишних людей в лагере не было. Отложить работу рекогносцировщиков на целых семь дней означало сломать график - в результате знаменитые своей пунктуальностью шведские строители рисковали нарушить план поэтапной сдачи объекта. Этого Йоста допустить не мог ни при каких обстоятельствах. Йоста приехал сюда не просто строить - Йоста чувствовал себя миссионером от строительства, он обязан был продемонстрировать дремучим арабам безупречную строительную технологию, практикуемую на западе. Он должен был доказать им, что если в контракте указано, что объект сдается первого января в 00 часов 00 минут, то именно в этот день и в этот час будет подписан приемо-сдаточный акт. Без единого замечания со стороны заказчика!
График - графиком, но отпускать этого странного Нильса одного в пустыню он опасался. Не дай бог, что-нибудь случится - отвечать-то действительно придется ему. По норме техники безопасности вне лагеря рабочие должны были трудиться по крайней мере вдвоем. Йоста твердо придерживался нормы до того момента, пока за ужином не поймал адресованный Нильсу взгляд своей жены Эвы. Он хорошо знал, что означает это выражение ее глаз. И знал, что когда Эва смотрит так не на него, а на кого-то другого, он, Йоста Ульссон, впадает в плохоконтролируемую ярость и запросто может совершить что-нибудь противоправное. В общем, как ни верти, с безопасностью возникали явные сложности.
Мучительно проразмышляв целую ночь, начальник стройки решил как можно быстрее отправить Нильса куда-нибудь подальше. Ведь если этого кретина в Сахаре сожрут скорпионы, в тюрьму Йосту посадят ненадолго. А может, и вообще не посадят - всего лишь лишат права работать по специальности и заставят заплатить штраф. А вот если Йоста совершит убийство из ревности, тут ему уже вряд ли что-нибудь поможет...
Спустя две недели наконец приехал Ульф. К этому времени Нильс научился сам справляться с задачей. К тому же плановики подсчитали, что общий строительный процесс пойдет быстрее, если у них будет две единицы рекогносцировщиков – Нильс и опытный Ульф, которого решили объединить с Матсом Карлегардом. Матс был совсем мальчишкой, только что закончившим училище, его взяли разнорабочим, на подхват, но он оказался настолько толковым, что ему запросто можно было доверить более серьезную операцию. То есть без привлечения дополнительных ресурсов предприятие получало возможность организовать работу более продуктивно с тем, чтобы на завершающем этапе у них появился приличный люфт по времени для электрики. Электрика имела обыкновение преподносить сюрпризы даже дома, в Швеции, так что выигрыш по срокам на первом этапе шел на пользу всему проекту. В общем, Нильсу сделали какую-то особую прививку и официально позволили работать в пустыне без напарника в течение максимум сорока восьми часов. После чего он обязан был вернуться в лагерь, дабы соблюсти свое - свято охраняемое шведскими профсоюзами - право на отдых.
Нильс всегда выбирал себе районы пустыни, расположенные подальше от лагеря. Все всегда происходило по одной и той же схеме. Он выезжал из лагеря рано утром, к полудню добирался до места. Устраивался, разбивал бивак. Заранее монтировал походный душ, представлявший собой складную конструкцию из легкого алюминиевого профиля с полиэтиленовой шторой, потом выкатывал большой бак воды, присоединял шланг к гусаку и маленькому насосу. Устанавливал примус. Откидывал сиденья машины так, чтобы вечером можно было лечь спать. Готовил геодезические инструменты. Свив в пустыне гнездо и подготовив себе поле деятельности, устраивал перерыв - варил крепкий кофе и не спеша выпивал две чашки с кунжутовыми или тминными хрустящими хлебцами. Потом приступал к работе - выбирал место для станции, вымерял ландшафт, тщательно контролировал рельеф песка, определяя наиболее устойчивые участки, то и дело менял инструменты. Прежде, чем сделать окончательный выбор, обедал. Еду он возил в сумке-холодильнике. Повариха Берит его баловала.
Достать в Ливии свинину было практически невозможно. Многих его товарищей это возмущало. Особенно по субботам, за ужином, когда строителям официально позволялось крепкое пиво. Нильс этих жалоб никогда не поддерживал: во-первых, в жару вообще не очень-то хотелось мяса, а во-вторых, ему нравилась местная кухня.
Большая энтузиастка своей профессии, Берит подружилась с женой представителя заказчика Али, и та научила шведскую повариху готовить по-ливийски. В лагере новую кухню не приняли, а Нильс ее оценил - и ягнятину с розмарином, и кус-кус, чем-то похожий на рис, который по правилам надо есть руками, и все эти необыкновенные блюда из овощей. Открывая сумку с едой, он всегда улыбался, потому что, к каждой посудине из алюминиевой фольги Берит приклеивала скотчем маленькую записку, где сообщалось, из чего это приготовлено, и как это нужно есть - что-нибудь вроде «обязательно разогрей» или «если хочешь, можешь есть холодным». Иногда Нильсу хотелось чего-нибудь шведского, и его всегда поражало, что именно в такой день у него в сумке обнаруживалось классическое жаркое «искушение Янссона» или тефтельки с картофельным пюре. Нильс узнавал их, не поднимая крышку - по отсутствию инструкций. И улыбался еще шире.
Йосте, кстати, не нравилось, что Берит готовит Нильсу отдельно. Это противоречило шведской демократии вообще и положениям о производственной этике их предприятия в частности. Но запретить Йоста не мог. Ведь то, что Нильс столовался по-ливийски, экономило драгоценную свинину. Начальник умудрялся доставлять в Ливию шведских поросят - под видом то ли красящего пигмента, то ли сушильного агента, - в общем, такого специального стройматериала, о котором, по его словам, в Ливии еще и слышать не слышали. Материал, мол, транспортируется исключительно замороженным в непрозрачной упаковке и мгновенно портится при открывании... Йоста ждал от подчиненных восторгов и благодарности за свою заботу и изобретательность. Подчиненные благодарили и восторгались. Все, кроме этого хренова отшельника и этой стокилограммовой бабы с кухни! Которая к тому же попыталась поучить его жизни - мол, местная кухня лучше приспособлена к местному климату. Какой климат! У них свой климат! У них везде кондиционеры! И даже бассейн!
Сидя в пустыне на складном стульчике, Нильс ел вкусное и легкое овощное блюдо с труднозапоминаемым названием. Вспоминал Йосту и остальных соотечественников. И ему было приятно оттого, что он от них вдалеке... От всех вдалеке. И что скоро он увидит, как с пьедестала упадет солнце. После обеда он совершал разметку выбранного участка, забивал маркировочные сваи, отмечал все нужные оси. Составлял план на бумаге, скрупулезно записывая все размеры и расстояния. Потом он передаст от руки сделанный эскиз чертежникам, а те при помощи потрясающе умной компьютерной программы «Автокад» превратят набросок в официальный документ, который будет храниться в государственном архиве Ливии...
Нильс совершал еще какие-то мелкие операции и со временем начинал готовиться к главному удовольствию дня. Принимал душ, надевал чистую футболку и шорты, вытаскивал из машины специально позаимствованный в лагере шезлонг а-la Баден-Баден, вынимал из холодильника бутылку джина, усаживался. И ждал падения солнца за горизонт. Он наблюдал эту мгновенную перемену огромного мира уже много раз, но ощущения чуда не исчезало. Работая, он иногда поднимал глаза к небу, смотрел на солнце, которое казалось ему твердым, тяжелым, металлическим. Днем оно почти не двигалось - просто меняло металл. Утром светило поднималось энергично - со скоростью, но без спешки, сохраняя достоинство. Оно было молодым и серебряным. В жгучий от жары полдень тяжелело и становилось стальным. А вечером - платиновым. В предзакатные часы солнце было величественным и царственным. А потом вдруг убегало за горизонт, как сумасшедшее. То ли, по-мусульмански не доверяя женщинам, оно тянуло до последнего и не хотело уступать небо луне с ее ослепительной свитой. То ли, наоборот, по луне тоскуя, хотело невозможного - в последний момент пересечься с ней, оказавшись в небе одновременно...
Нильс ночевал в пустыне три-четыре ночи в неделю. Дни в лагере казались ему скучными. У бассейна вечно сидели жены коллег. Сухой закон строительства на женщин не распространялся. Они с утра до вечера пили мартини и выясняли отношения. Нильсу было их жаль - местные обычаи позволяли женщине появляться в общественных местах исключительно в сопровождении мужчин. Шведские мужчины же все время работали, а по выходным отсыпались. В свои свободные дни Нильс всегда старался куда-нибудь уехать и с удовольствием брал с собой Берит, если их выходные совпадали. Они гуляли по Зеленой площади в Триполи, среди руин мертвых городов и по удивительным аллеям реликтового каменного леса. В путеводителях рассказывалось, что двести семьдесят миллионов лет тому назад в этом месте плескалось древнее море с огромными известняковыми отложениями на дне. Вода придавала известняковому камню обтекаемые формы, он был живым, он рос - и однажды, примерно двести миллионов лет тому назад, поднялся над уровнем моря, словно впитав его в себя. С тех пор над камнем трудились ветра, дожди и время. Словно надеясь, что вода вернется, здесь возникли озера, водопады и гроты. Одни глыбы были похожи на деревья, другие - на основательные патриархальные дома, третьи - на стариков...
Нильсу нравилась Ливия, ее прошлое и ее настоящее - в котором он многого не понимал. На месте все выглядело гораздо сложнее, чем на страницах книжки, которую Нильс когда-то подобрал в офисе. Борец за народное благополучие Каддафи как-то, к примеру, решил начать новое летоисчисление - обнулить календарь и заодно перекроить год, сделать так, чтобы год делился не двенадцать, а на восемь единиц. По той простой причине, что у него было не двенадцать, а восемь детей, каждому из которых он и хотел посвятить по революционному месяцу. К счастью, из этого ничего не получилось. Зато с дореволюционной памятью он расправился самым безжалостным образом - ливийский руководитель сжег государственный архив, и целую неделю улицы Триполи покрывал пепел прошлого...
В точном соответствии с нормами организации труда за рубежом, один раз в два месяца Нильс летал на выходные домой. В Стокгольме он встречался попеременно то с секретарем генерального директора Ульвой, то с главным офис-менеджером Петрой. Приглашал девушку в дорогой ресторан, гулял по городу, приводил домой. Среди ночи просыпался, подходил к окну, смотрел в северное небо с его дискретными звездами и чувствовал острую тоску. Ему хотелось назад в Ливию. К своему пронзительному одиночеству под диким небом пустыни.
Однажды он проснулся раньше других. Было воскресенье, по воскресеньям никто не работал. В лагере стояла абсолютная тишина, над бассейном висело утреннее солнце. Оно слепило глаза и делало невидимой густо-синюю надпись на дне бассейна, которой так гордился Йоста. Нильс собрался, прихватил карту, сел в машину и поехал куда глаза глядят. Ненагруженный и без прицепа автомобиль мчался по безлюдной дороге, легко выжимая больше двухсот километров в час. За машиной зигзагами бежали Зеленые горы.
Али как-то рассказывал Нильсу, что в начале века, сопротивляясь итальянской экспансии, ливийцы устраивали в Зеленых горах тайные убежища. Прятаться в пустыне было невозможно. Да и горы были видны отовсюду. Но на высоте около тридцати метров от подножия в Зеленых горах располагались невысокие, но глубокие пещеры. Если смотреть снизу, то вход в пещеру выглядел просто как темное пятно, и итальянцы даже не догадывались, что в скалах есть пустоты. Самый ловкий ливиец поднимался в такую пещеру ночью, умудряясь как-то удерживаться руками на почти гладком камне. Потом он спускал вниз веревочную лестницу, и по ней в убежище забирались остальные. Из высоко расположенного укрытия отлично просматривалась окружающая местность. Ливийцы осторожно наблюдали сверху за перемещениями итальянцев, запоминали, как те разбивают ночлег и выстраивают охрану. По ночам мужчины спускались вниз, пробирались до лагеря врага, убивали одиноких охранников или поджигали военный городок. Силы были неравными - отлично вооруженные итальянцы значительно превосходили по численности. Ливийцы понимали, что им не победить, но их ночные набеги сеяли сильную панику среди итальянских солдат. Итальянцам ни разу не удалось захватить ни одного мстителя. Захватчикам казалось, что враг неуловим, потому что спускается ночью с неба и на небо же возвращается. В каком-то смысле так оно и было - ливийцы жили в твердой скале, которая висела в небе. А еще в пещере всегда кто-то оставался. Если бы вниз спустились все до единого, на камне осталась бы шаткая веревочная лестница, которая сразу раскрыла бы тайну...
Заметив бедуинскую деревушку, приютившуюся у самой скалы, Нильс решил туда заехать. На стене сколоченного из щербатых досок барака узнал написанное по-арабски слово «магазин». Вошел внутрь. На полках почти ничего не было, в углу сидел пожилой араб в маленькой белой шапочке на макушке и смотрел телевизор. Телевизор был черно-белый, рябой, с надувшимся экраном и без звука. Подойдя ближе и вглядевшись в изображение, Нильс оцепенел. Какой-то арабский канал показывал центр шведского города Карлскруны - он узнал его по ратуше, на реконструкции которой работал несколько лет назад. В самом центре, у набережной, была «припаркована» советская подводная лодка. Камера переместилась и показала серьезное лицо шведского министра обороны, который что-то гневно говорил журналисту. Все лица, попадавшие в кадр, выражали крайнюю тревогу.
- Звук! Звук! - заорал Нильс по-шведски, по-английски и принялся крутить ручки и нажимать кнопки на аппарате. Араб, никак не отреагировав на крик клиента, просто выключил телевизор из розетки, взял его в руки и - от греха подальше - вышел с ним из магазина через заднюю, расположенную за прилавком дверь. Мол, мало ли на свете сумасшедших...
Нильс бросился к машине. Сюда он ехал со скоростью, которая обманывала время, и ему казалось, что он не мог уехать далеко от лагеря, а спидометр показал, что позади почти четыреста километров. Возвращался Нильс еще быстрее, но ему казалось, что стрелка часов, на которые он то и дело смотрел, стоит на месте. По дороге как всегда попадались неторопливые ливийцы на своем гужевом транспорте. Нильс думал, что сейчас он их ненавидит... В семидесятых в Швеции много говорили о советской угрозе, но в последнее время ситуация немного изменилась, русские вроде ведут себя спокойнее. «Если это война, то все сломается, - думал Нильс. – Я не боюсь, просто все сломается, сломается...»
Это была не война. Это был скандал. Официальную причину появления советской подводной лодки у берегов Швеции еще не назвали, но русские уже принесли многочисленные извинения. Лагерь гудел от возмущения. «Даже если эти свиньи ни на кого не напали - это не значит, что нам нужно закрывать глаза на то, что они шастают у наших берегов!» - кричали все наперебой. - «Неизвестно, как они поведут себя в следующий раз! Они же дикие, как и эти проклятые арабы!» Толстый неразговорчивый Бьерн призывал «парней" сколотить группу, поехать к этим «медведям» и им показать! На столах в столовой стояли батареи пивных бутылок. Война не война, но стресс изрядный. Йоста позволил ребятам расслабиться...
На следующий день Нильс как всегда отправился в Сахару. Сначала день складывался как обычно: Нильс устроился, выпил кофе, поработал, пообедал, снова поработал. Ближе к вечеру Нильс посмотрел на солнце. Оно было не платиновым. Оно было алюминиевым. Нильса уколола смутная тревога, но он заставил себя продолжить привычные занятия. Принял душ, надел чистые белые шорты и белую футболку, установил свой «Баден-Баден», наполнил бокал джин-тоником и приготовился ловить самый первый момент внезапной арабской ночи. Тревога между тем не успокаивалось, тревога росла. А когда солнце, спешно схватив белую мантию дня, побежало за горизонт, Нильса вдруг охватил дикий страх.
Какое-то время он сидел в шезлонге, не решаясь даже пошевелиться. Пытался понять, чем вызвано это странное и прежде неведомое чувство. Залпом выпил бокал. И только после этого сообразил, что ему просто до смерти необходимо услышать живое слово. Или дыхание, или смех, или плач, или что-нибудь. В мгновение ока он собрал все свое хозяйство, завел машину и помчался к лагерю, преодолев триста километров за полтора часа стремительной езды.
Когда он приехал, было уже поздно. По будням мужчины ложились спать рано. Женщины, которым накануне поцарапал нервы международный конфуз с подводной лодкой, - женщины воевали друг с другом.
По закону все бытовые нужды шведа за рубежом, должен удовлетворять работодатель. В каждом бунгало был кондиционер, холодильник, моющий пылесос, стиральная машина и мини-кухня. А игравшая первую леди миссии Эва, жена Йосты, тайком выписала себе из Швеции микроволновую печь! Заказ как раз сегодня доставили - женщины едва успели успокоиться после всей этой истории с субмариной, и, пожалуйста - новый повод для волнений! В столовой, несмотря на поздний час, было очень шумно.
Заметив Нильса, женщины чуть приутихли. Ливия сделала его еще эффектнее - густые волнистые волосы от солнца стали совсем льняными, он загорел, брился через день, успевая обрасти хоть и золотистой, но мужественной щетиной. Сейчас ему очень шли белый цвет и тревога в синем взгляде.
- Аа, отшельник явился! - поприветствовала его жена супервайзера. - Ты такой сладкий, Нильс Сундин!.. Хоть бы ты женился наконец, что-ли? Остальные, явно осуждая бесцеремонность Эвы, хором заговорили друг с другом.
От живых голосов Нильс не почувствовал ни успокоения, ни радости. Он уныло поплелся к себе в бунгало.
«Я, наверное, просто устал от пустыни и одиночества... - думал Нильс, ворочаясь в кровати и второй час безуспешно пытаясь уснуть. - Может, действительно, взять с собой кого-нибудь? Ульфа, рекомендованного по результатам теста?» Ульф носил очки со стеклами, которые слегка увеличивали его глаза. Нильсу это почему-то не нравилось. «Может, лучше малоразговорчивый и ироничный Буссе? Или громкий веселый Бенгт?» - предполагал Нильс. Эти двое были самыми близкими его приятелями, но брать их с собой в Сахару почему-то не хотелось. Да и не факт, что они захотят поехать с ним. Все вообще складывалось по-дурацки. Он ведь так долго всех убеждал, что хочет работать один. Убедил - и пожалуйста! Плановики озвереют, когда узнают, что им нужно снова пересчитывать сроки. Впрочем, он шел с опережением своего графика, так что минимум сутки на размышление у него были. Он надеялся, что утром на свежую голову само собой придумается какой-нибудь выход. И потом, может, это вообще временный кризис, может, он завтра пройдет...
На следующий день он завтракал позже всех. В столовой почти никого не было, и Берит была ему искренне рада. Он немного покопался в духовке, подтянул какой-то шуруп. Проверил посудомоечную машину, вспомнив, что Берит как-то жаловалась, что машина слишком громко моет посуду.
- Тебе нужна еще какая-нибудь помощь? - спросил Нильс. - Я сегодня целый день в лагере, так что можешь мной пользоваться. - Да вроде нет... Хотя мне на рынок надо, но Йоста обещал прислать машину минут через сорок, - ответила Берит, посмотрев на часы.
- Поехали прямо сейчас, - предложил Нильс, - мне все равно делать нечего, а начальству не придется никого освобождать.
Яркие краски ливийского рынка солнцу выжечь не удалось. Всюду высились горы густо-кровавых помидоров и нежно-зеленых арбузов. На покрытых клеенкой прилавках лежали пышная малахитовая зелень и притворявшиеся маленькими сгущенными солнцами дыни с апельсинами. Остро пахли пряности и соблазняли сласти.
В отдельной части рынка, отгороженной невысоким покосившимся штакетником, торговали животными - верблюдами, коровами, лошадьми, ишаками. Народу здесь было не много. Чуть в стороне от всех, прямо на земле, сидел грустный пожилой араб. В руках он держал жесткую металлическую сетку с живой курицей. Наседка была коричневая, в крапинку цвета кофе с молоком, с красным хохолком и черными круглыми глазками. Ноги у курицы были связаны, она сидела неподвижно и только часто-часто моргала глазами.
- Сколько? - спросил вдруг Нильс по-арабски.
- Иншалла, - ответил араб. То есть «сколько аллах даст». Повинуясь внезапному порыву, Нильс вытащил десять драхм и протянул деньги продавцу. Это было по крайней мере втрое больше стоимости курицы. Ничуть не удивившись, араб взял деньги и отдал птицу. Берит ни о чем не спросила, хоть и хотела - это было видно. Нильс молчал - он и сам себе пока не мог ничего объяснить.
Вернувшись в лагерь, отправился в столярную мастерскую. Сколотил большой ящик, выстлал дно опилками и тонкой, похожей на серпантин щепой. От ящика шел вкусный запах свежего дерева. Вернулся в бунгало, собрал свои вещи, зашел к Берит, взял пшена, погрузил курицу в машину и поехал в пустыню.
К вечеру добрался до нужного километра. К работе он приступит завтра c утра, а пока он просто обживал место и готовился - шезлонг, бокал, песок... Ожидание. Упало солнце. Зеркало неба перевернулось своей обратной стороной - черной, немного вязкой поверхностью, покрытой специальной зазеркальной мастикой. С восторгом играя свиту, засияли звезды. Снисходительно посмотрела вниз гордячка-луна.
Нильс удобно сидел в кресле. Рядом бегала курица. Гармония была полностью восстановлена. А утром наседка снесла ему яйцо.
Еще почти три года Нильс ездил со своей курицей по Сахаре. Берит покупала птице какие-то специальные крупы. В лагере над ним посмеивались, но без зла. Правда Эва однажды попыталась развернуть против Нильса с его «боевой подругой» настоящую кампанию. Как-то в отсутствие в лагере Йосты, она заглянула в комнату к Нильсу «поговорить». Он поговорил с ней о погоде, угостил кофе, который сварил прямо перед ее приходом. А потом стал жаловаться на головную боль и смотреть на дверь. У него действительно побаливала голова. Эва предложила массаж, «отличное средство» при мигрени. Нильс отказался. Она предложила принести виски - алкоголь, мол, тоже иногда облегчает мучения больного. Нильс снова отказался и вежливо, но решительно выставил жену начальника за дверь.
На следующий день Эва объявила а лагере, что Нильс сумасшедший. Или даже маньяк. «Ну скажите, скажите - разве может здоровый человек неделями жить в пустыне с курицей! Нет, вы ответьте мне!» - восклицала она, обращаясь ко всем, кого встречала. К счастью, немногие хотели ей отвечать - а то ведь и вправду, могла бы добиться для Нильса какой-нибудь внеочередной врачебной комиссии.
Впрочем, иногда он и сам подумывал, не пора ли ему обратиться к врачу. Дело в том, что он начал страшно волноваться за курицыну жизнь - ее же мог укусить скорпион! У моря скорпионы были не опасны - ни для людей, ни для животных. Но чем выше по плато, чем суше и дальше в пустыню, тем больше концентрация яда в скорпионьем жале. Нильс всегда возил с собой сыворотку-противоядие, изготовленную из крови коня, которого укусил скорпион. Сыворотка вообще-то предназначалась для людей. На курицу она могла не подействовать. Нильс этого очень боялся.
Незадолго до окончания работ и возвращения на родину Али пригласил Нильса на свадьбу своего брата. Это был удивительный праздник. Во дворе дома, выстланном известняковыми плитами, приготовления начались за неделю до торжества. На огромном вертеле целиком изжарился верблюд. В животе у верблюда помещалась нежная курдючная овца. В животе у овцы - курица. В курице - оливка. Оливка предназначалась самому дорогому гостю.
Ни готовивших угощения женщин, ни саму невесту никто из гостей не видел. Зато Нильс как-то с радостью поймал в остроарочном, луковичном окне женской половины дома крупную форму Берит. На Берит была чадра, и похоже, ей это очень нравилось.
Праздник шел по какому-то собственному, наполненному значениями порядку, и Нильсу в очередной раз стало жаль, что он не знает арабского. Оливка досталась седому старику в белом. Старик почти ни с кем не разговаривал, а только внимательно и немного печально смотрел по сторонам. Однажды Нильс встретился с ним глазами и ему показалось, что пожилой араб прочитал всю его жизнь. Все тридцать три года - за то единое мгновение, вмещающее в себя один взгляд или один закат солнца в Сахаре. На следующий день Нильс попросил Али передать белому старику свою курицу.
По окончании контракта Нильс вернулся в Швецию вполне состоятельным человеком. Для шведа работа за рубежом всегда означала высокую зарплату и льготный тариф налогообложения. На часть заработанных денег Нильс первым делом купил квартиру в Старом городе, недалеко от дома своего детства.
Мать по-прежнему держала шляпный салон, но из практикующей модистки она незаметно превратилась в полумузейную достопримечательность. У нее начала мелко дрожать голова, газета с заметкой о Коко Шанель на стеклянной двери пожелтела, и текст почти не читался. Это был предпоследний экземпляр. Абсолютно последний хранился в альбоме со старыми хрупкими фотографиями.
Шляпки окончательно утратили популярность. Утвердившиеся в своей самостоятельности шведские девушки предпочитали стиль уни-секс и готовили скоропостижное картофельное пюре из порошка. В неслыханных масштабах распространилась пластиковая посуда. Впрочем, экологи уже забили по этому поводу тревогу.
По настоятельной рекомендации руководства Нильс прослушал курс менеджмента на строительном факультете Высшей Королевской политехнической школы. После окончания учебы ему предложили должность заместителя начальника сектора реставрации. Конечно, за несколько лет, проведенных в Ливии, Нильс Сундин мог подзабыть технику восстановления и консервации зданий, но зато он приобрел солидный опыт практической работы за границей, который вскоре мог оказаться весьма полезным - концерн вел переговоры с Советским Союзом, где предполагалось реставрировать здание старейшей гостиницы в самом центре Ленинграда.
Однажды поздно вечером Нильс случайно оказался в районе Восточного моста. Отсюда открывалась панорама новостроек Рикнебю, дешевого квартала с однотипными многоэтажными домами, в которых жили главным образом «черноголовые» - то есть иммигранты. В невидимых в темноте зданиях горели окна. Щедро и неровно разбросанные огни напомнили Нильсу низкие яркие звезды в небе над Сахарой.
Время от времени он приезжал к Восточному мосту. Подолгу смотрел на далекий чужой свет и вспоминал свою нелепую курицу, которая давала ему ощущение того, что в каменной пещере кто-то его ждет. Что кто-то сторожит ту шаткую веревочную лестницу, по которой он спустился в этот непросто устроенный мир.
Ливийские звезды добавили загадочности в его синий взор. Врожденная чайка-морщинка на лбу стала более драматической. Несмотря на всю свою независимость, видя Нильса, девушки млели. Однажды он чуть не женился. Ее звали Сесилия, она была похожа на Мерлин Монро. После университета ее взяли в концерн архитектором и сразу же дали персональный объект. Она была очень способной.
Нильс пригласил ее на обед к маме. «С такой внешностью можно и без шляпки», - примирительно шепнула ему Марта и мелко-мелко, по осеннему, затрясла головой. Ему казалось, что он наконец по-настоящему влюблен. Они объявили о помолвке, Нильс пригласил невесту на уикэнд в Париж. Она согласилась, но заявила, что заплатит за себя сама. Архитекторы прилично получали, а Сесилия стремилась к браку на равных. В Париже они гуляли по набережной Сены, ходили в Лувр, сидели в крошечных ресторанчиках. Она рассказывала ему что-то о рококо, барокко и псевдоготике. Он смотрел на нее и улыбался.
Вернувшись в Стокгольм, на пути из аэропорта они проезжали Восточный мост. В самой середине моста Нильс затормозил. - Почему ты остановился? Здесь нельзя останавливаться. У тебя что-нибудь сломалось? - обеспокоенно спрашивала Сесилия, выходя вслед за Нильсом из машины. Оперевшись о перила, Нильс смотрел в сторону Ринкебю. - Что это значит? - снова спросила Сесилия.
- Ничего, - ответил Нильс, - обычные многоквартирные дома. Просто ночью, в темноте, когда в них загораются окна, они становятся похожи на небо в Сахаре...
Сесилия выдержала глубокую паузу, а потом вздохнула и произнесла на едином дыхании:
- Знаешь, Нильс, мне кажется, нам нужно подумать, прежде чем принимать окончательное решение. Я мирилась с твоими странностями. С тем, что ты ставишь туфли не так, как нормальные люди, а стоймя, впритык к стене - якобы никак не можешь привыкнуть к тому, что в Швеции нет скорпионов! Мирилась с тем, что дома у моих родителей ты всегда стучишь хлебом о стол, стряхивая воображаемых насекомых. А мне потом приходится два часа убеждать маму, что ты вовсе не имел в виду, что у них в доме водятся тараканы! Мирилась с тем, что ты не ешь цыплят и не веришь, что мой любимый арбуз не соленый, а сладкий! Да-да, я помню, что в твоей Ливии, чтобы сохранить арбузы от жары, их зарывали в прибрежный песок и они становились солеными. Но здесь не Ливия! Здесь Швеция! Здесь сладкие арбузы!!! Нильс молчал, Сесилия распалялась сильнее и сильнее. - Мы были в Париже, я рассказывала тебе о том, что мне интересно, чему я решила посвятить свою жизнь - и видела, что тебя это совершенно не волнует! Это читалось по твоему лицу! А теперь ты привозишь меня сюда и предлагаешь любоваться окнами каких-то халуп, в которых живут одни «кебабы»!..
В нескольких метрах от них стоял телефон-автомат. Нильс медленно направился к нему, набрал короткий номер и попросил такси подобрать пассажира на Восточном мосту. Потом сел в машину и уехал.
Через две недели концерн подписал контракт на реставрацию старейшей ленинградской гостиницы. Впервые за время, прошедшее после возвращения из Ливии, Нильс внятно обрадовался. Потом попытался произвести инвентаризацию своих знаний о России. Вспомнил, что когда-то там правил царь и устраивались роскошные балы. Царя свергли какие-то местные Каддафи, собиравшиеся строить рай для рабочих, но у них ничего не получилось. Еще он знал, что в центре Москвы есть Красная площадь. А в центре Триполи - Зеленая. Вспомнил, что несколько лет назад ливийцы очень гордились «проектом 48» - покупкой у русских завода по производству автомата Калашникова...
Подумав, что в Ливии ему очень мешало незнание языка, Нильс отправился в книжный магазин, купил словарь и учебник русского, который назывался «Тройка». Пришел домой, открыл первый урок. Буквы выглядели непросто - хоть в них и не было этих мудреных мусульманских кружев. Часа два Нильс заучивал алфавит.
От кого-то когда-то он слышал, что у славян загадочная душа, совершенно непонятная европейцу. Потом вспомнил, что по-шведски слова «славянин» и «раб» звучат почти одинаково. «Интересно, может, у русских «раб» звучит так же, как «швед»? Он раскрыл шведско-русскую часть словаря и нашел нужную страницу: slav I - en, er - славянин slav II- en, ar - раб. Сверившись на всякий случай с русским алфавитом и его транскрипцией, Нильс прочитал второе значение: «rab». Получалось почти arab. Вот как! А шведы? Он снова ракрыл словарь: svensk - en, ar - швед.
«Schved» - почти бегло прочитал Нильс и полез в русско-шведский раздел. швед - м svensk 2. - Было написано там. И никаких других значений. Правда перед «шведом» шла: швабра - ж svabb 2, а после «шведа»: швейцар м - portvakt 3.
Получалось, что по-русски «швед» хоть и не «раб», но тоже где-то в районе обслуги.
Нильсу стало весело.
В первый ленинградский вечер они с коллегами пошли в ресторан гостиницы, которую им предстояло отреставрировать. Стены в зале были покрыты красным слегка плешивым бархатом и облезлой позолотой, но что-то неуловимое все-таки напоминало о царских временах. Они заказали водку, шампанское и блины с икрой. Народу в ресторане было немного, в основном, проживающие в гостинице иностранцы.
Через какое-то время в холл гостиницы с улицы ввалилась большая и шумная русская компания. Они раздевались в гардеробе, громко разговаривали и смеялись. Женщин было больше, чем мужчин, все были одеты ярко и нарядно. Нильс с интересом наблюдал за новыми посетителями сквозь распахнутую дверь ресторана.
Чуть в стороне от остальных он вдруг заметил странную женскую фигуру - в огромном, похожем на сугроб рябом пальто с коричневым воротником и в белом пушистом головном уборе, который отдаленно напоминал мамину шляпку-ромео. Оперевшись о стену, фигура сняла сапоги, надела туфли на высоких каблуках и стала еще нелепее - из-под громоздкого пальто виднелись худые лодыжки, которые, казалось, могут в любой момент сломаться под тяжестью «сугроба». «Ну и пугало!» - произнес проследивший за взглядом Нильса супервайзер Йоста. Теперь он был подчиненным Нильса. Нильс промолчал. Пальто-сугроб, между тем, наконец попало к гардеробщику, оставив у зеркала молодую и очень худенькую девушку. На ней была черная юбка и остроотутюженная белая блузка с бантом у воротника. Немодная оправа прикрывала лицо, а собранные на макушке в хвост волосы скалывала красная пластмассовая заколка. Компания вошла в зал, расселась за столом, на котором стояла табличка «reserved», и начала шумно веселиться.
Он ловил на себе заинтересованные взгляды нарядных подруг девушки из пальто-избушки. Два раза его приглашали танцевать. Первая пригласившая танцевала молча. Вторая, представившись Викой, заговорила на приличном английском и рассказала, что они празднуют день рождения главного редактора их газеты «Leningrad times». Газета выпускается на английском и рассчитана главным образом на иностранцев.
Вика поинтересовалась, успел ли Нильс побывать в Эрмитаже, он ответил как-то невпопад, потому что через Викино плечо наблюдал, как девушка в немодных очках пыталась помочь официантам расставить что-то на столе, и как принимавшие помощь официанты тайком обменялись насмешливыми минами. Она не увидела насмешку на их лицах - она догадалась. Сняла свои очки - верхняя изогнутая перекладина и уменьшающие глаза линзы без оправы - и стала тереть стекла носовым платком, часто-часто моргая и глядя куда-то вниз. - Кто это? - спросил Нильс у Вики, которая рассказывала ему что-то об иконах и Русском музее, и с которой он, как оказалось, танцевал уже второй танец.
- Это? - удивилась Вика. - Это Зоя. Она у нас корректор. Ни одной ошибки не пропустит. Стережет английскую грамотность, как солдат границу. - Вика пожала плечами. Она была яркая, высокая, в розовом лайковом костюме. А Зоя маленькая и незаметная, в явно бабушкином наряде.
Нильс проводил Вику к ее столу и вернулся к своим. Йоста, выразительно посмотрев в сторону розовой лайки, рассказал анекдот - что-то про русских женщин и венерические заболевания.
- Ты ее уже занял или еще нет? - спросил Йоста у Нильса. - Если нет, то я тоже попробую. - Его законную жену Эву сушили в клинике для алкоголиков, Йоста был временно холост.
Не ответив, Нильс продолжал наблюдать за Зоей. Все ее коллеги танцевали, она сидела за столом одна. Перед ней стояла белая круглая вазочка с золотым ободком, в ней лежали маленькие чуть примятые оливки и по-лягушачьи перепончатый листик петрушки. Зоя взяла одну оливку украдкой. Потом решительно налила себе полный бокал вина и выпила залпом. Неожиданно она поймала на себе взгляд Нильса. Смутилась, отвела глаза в сторону, но уже в следующую минуту снова посмотрела на него - без опаски и в полной уверенности, что он уже разглядывает Вику или кого-нибудь еще. Во всяком случае, не ее. Обнаружив, что это не так, залилась багровым цветом и, схватив, лакированную сумочку с белой металлической защелкой, побежала к выходу, одновременно семеня и подпрыгивая на своих высоких каблуках. В углу зала играли в рулетку. Не на деньги - на «Советское шампанское». За игру на деньги здесь еще сажали в тюрьму. Нильс купил один жетон за один рубль и поставил на зеро. Несколько раз пробежав по кругу, стрелка остановилась. На нуле.
Публика оживилась. Метрдотель убежал куда-то в служебное помещение и вернулся с крученым из толстой алюминиевой проволоки ящиком, из которого тянули серебряные шеи зеленые бутылки. Кто-то сказал ему, что здесь никто никогда не выигрывал, потому что рулетка с магнитами. Что это первый случай...
В зал вернулась Зоя. Нильс встал, медленно подошел к ее столу и церемонно произнес:
- Razreshite? Зоя встрепенулась, огляделась по сторонам и посмотрела на него вопросительно, словно сомневалась, что он понимает, что говорит.
- Razreshite? - уверенно повторил Нильс и протянул ей руку. Она смотрела куда-то в пол и легко повторяла его движения. За толстым коромыслом оправы прятались прямые шелковые брови и густые темные ресницы с рыжеватыми концами.
- Skazhite mne chto-nibud po russki, - попросил Нильс. Помолчав, она тихо, словно куда-то в пространство, произнесла:
- Далеко-далеко у озера Чад изысканный бродит жираф...
Нильс все понял. Чад - это рядом с Ливией, за соседней межой африканского огорода. Там по белому песку гуляют разнорыжие жирафы. А на зеро он только что выиграл целый ящик шампанского...
Первую бутылку они открыли на свадьбе.
2002