В то лето я вынуждена была в свой честно заработанный, очередной отпуск пойти работать воспитателем в детский оздоровительный лагерь. Получить работу там было очень сложно, слишком много желающих было хоть как-то поправить свое материальное положение. Учительских отпускных не хватало на то, чтобы дотянуть до первой сентябрьской получки. К тому же контингент отдыхающих, как тогда говорили, был сложный. Это были, в основном, дети из детских домов и интернатов, дети, педагогически запущенные – есть у психологов такая формулировка, - то есть дети, отстающие в своем развитии.
Меня брать на работу не хотели, долго рассказывали, как одна дама сбежала на третий день. Внешне я производила впечатление деликатной, не совсем уверенной в себе училки в очочках, не сумеющей справиться ни с дисциплиной, ни с организацией порядка в отряде из тридцати человек.
…Работать было трудно, не было ни одной свободной минуты. Благо, напарница мне попалась хорошая, не договариваясь, мы делили обязанности и как-то весь месяц жили одной дружной семьей. Спали мы с Наташей, второй воспитательницей, одетыми, по несколько раз за ночь, чуть хлопнет дверь в комнате у ребят, вскакивали проверять – кто, куда, провожали по темному лесу до туалета. Были случаи в других отрядах – дети убегали из лагеря. Убегали, а куда им бежать? Им, брошенными теми, кто, казалось, должен был их любить!
Дорогие мои, непослушные, своенравные, такие разные – дерзкие, хулиганистые и так ждущие любого внимания, любого участия! Как многому вы научили меня за этот месяц!
Первым настоящим шоком стало для меня то, что абсолютно все с самого первого дня стали называть меня мамой. Было удивительно, непривычно и – очень приятно. Не говоря уже о том, что это ко многому обязывало.
Каждому воспитателю положено несколько выходных. Лагерь находился в лесу, до населенного пункта нужно было ехать на машине. В один из таких выходных я уехала рано, а на следующий день подруга с мужем привезли меня и вошли со мной на территорию лагеря, чтобы помочь донести сумку со сладостями, которые я привезла детям. Никто никогда не встречал меня так, как эти мои воспитанники. Издали увидев, побежали наперегонки, обступили, девчонки обхватили со словами: « Мам, ты больше не уедешь? Мам, не уезжай больше!» Марина, моя подруга, отошла, не выдержав, заплакав.
Не все было гладко. Трудно было привыкнуть к выполнению принятого в лагере режима, не сразу получалось готовить отрядные мероприятия. Помню, рисую как-то стенгазету, а художник из меня никакой, но поручить больше некому. Многие ребята обступили мой стол, наблюдают, дают советы. Кто-то тут же рисует сам себе на альбомных листочках, которые я им раздала.
Вдруг подходит ко мне Сережа и тихо, настороженно, как мне показалось, говорит: «Дайте ручку и лист бумаги!» Я только раскрыла рот сказать, что все фломастеры и листы для рисования уже раздала, как Сережа, тем же тоном, глядя мне прямо в глаза, продолжает: «Сейчас докладная директору! Мало не покажется!» Я оторопела, ничего не понимая, а потом стала хохотать, как никогда в жизни, до колик в животе. И все дети за мной. А Сереня продолжает: «Убрать улыбку с лица!» И видя, что я не могу остановиться от смеха, повторяет свой рефрен раз за разом.
Так продолжалось всю смену. Фразы эти потом знал весь лагерь, они вошли в КВН. Сережке нравилось быть в центре внимания. Позже я поняла, что то же самое, только в другом тоне, говорилось этому мальчику в том интернате, где он жил. И как же этот маленький Сережа, которого я каждую ночь сонным поднимала в туалет из-за мучившего его энуреза, как же он превзошел тех взрослых, повторявших ему одно и то же, превзошел тем, что сумел превратить это назидание в игру, доставив столько удовольствия нам всем своей непосредственностью и добротой, своим чувством юмора.
Утром и вечером - обход территории старшей вожатой, медсестрой, воспитателями дежурного отряда. У нас, вроде, порядок, но для наведения последнего штриха сама беру веник и немного подметаю перед самым входом в отряд. Вот теперь точно на «пятерку»! И, довольная, чуть приустав, сажусь тут же на лавочку. Подбегает Саша, ему уже четырнадцать лет,мальчишка добрый-предобрый, но читает плохо,только все рассказывает, как папка мамку убил. Садится рядом и говорит: «Никто не хочет помогать, да, мам? Вот суки, да, мам?» Понимаю, что это было непедагогично, но в тот момент я не могла удержаться от смеха. И уж потом объясняешь, что можно говорить, а что нельзя.
Я очень боялась мышей, а там ведь лес, понятно, и в комнаты они забегают. Женька, с ушками врастопырку, как закричит: «Да я ее , бл.., щас!» Поймал и тут же к девчонкам, проходившим мимо: «Эй вы, шлюхи две, куда идете?»
Слыша когда-то бранные слова, дети не понимают их истинного смысла. Простым запретом здесь не ограничиться. Нужно долгое время, чтоб дети поверили тебе, захотели перенять что-то от тебя в поведении.
Большой проблемой было то, что в отряде жили и дети из семей, «домашние», как их называли ребята из детдома. Обида, впитанная на генном уровне, обида на предавших тебя, пусть не понятая до конца, но не уходящая, жгущая, ко всему вызывающая зависть. Сколько конфликтов только потому, что те – другие, «домашние». Сколько усилий, чтобы объяснить, примирить, утешить…
Помню случай, у одной из девочек пропали туфли. Обвинили «домашних». Никакие поиски, уговоры ни к чему не приводили. Крики, взаимные упреки, оскорбления. Был момент моей слабости – я развернулась и ушла в вожатскую комнату, закрыв за собой дверь. «Что дальше? Что дальше?» - лихорадочно думала я. И вдруг - робкий стук в дверь. Открываю - на пороге стоят мои девочки, выстроившись в линейку , головы всех опущены ниц. Одна из них тихо говорит: «Мам, прости нас, мы больше так не будем». За ней остальные: «Мам, прости нас!»
Заплакала, обняла их сразу всех, сколько хватило размаха рук: «Родные мои! Не говорите так никогда. Я же люблю вас! Я не сержусь. Я только хочу научить вас быть добрыми, понятливыми, душевно щедрыми!»
А трудолюбивые были! Полы в очередь просились мыть. Вот книги слушать не хотели, этому учить с раннего детства нужно. Тогда я наловчилась пересказывать им разные истории перед сном, читала молитвы, надеясь дать в этой жизни надежную опору и защиту.
Государство давало этим детям достойное материальное обеспечение. Их кормили и одевали так, как редко кто мог в семьях кормить своих детей в голодные перестроечные годы. Но не было у этих деток чувства собственности, в лучшем смысле слова, собственности, которой они бы дорожили. Знаю по своему ребенку, если собираешься что-то купить ему – вместе считаем, с какой зарплаты это получится, вместе планируем, советуемся, выбираем. И уж когда купили – это радость, праздник; обновка надевается не «в хвост и в гриву», а, что называется, «в просвят день до обеда»! А мои девчонки могли новым вышитым китайским платьем, о котором многие только мечтали и которые у нас в магазинах по талонам распространяли, таким вот нарядным платьем, как простой тряпкой, дверь закрыть. Йогурты и фрукты для них - самые лучшие, а как чай заварить – никто не знает, его всегда из бачка разливают. Значит, не самое это главное – дать сироте стол и кров?
Ребята из старших отрядов приходили мне помогать. Это было нужно и моим подопечным , и этим старшим ребятам. Одни учились чему-то нужному и полезному, другие чувствовали себя уверенными наставниками. В результате выигрывали все.
Месяц пролетел незаметно. Каждый день - спортивные игры, купание на озере, подготовка и проведение различных праздников. Мы очень привыкли друг к другу. Прощаться было трудно. За моими просто приехали воспитатели из их интерната, детей быстро рассадили по автобусам. Это спасло меня. Но сердце долго ныло… От тоски, от потери, от бессилия…
Много лет спустя я встретила Любаньку с полугодовалым сынишкой на руках. Люба – сама еще девчонка. «Любишь его?» - только и спросила я. «А как же, я для него живу, брат-то мой младший, ну, что тоже тогда в лагере был, - помер». Я вспомнила тихого, худенького мальчика, который всегда засыпал на любом мероприятии, такой был слабенький.
Где вы сейчас, мои «не домашние»? Как сложились ваши судьбы, дорогие мои? Мои любимые… Как в старину говаривали, жалкие мои… Такие же, как я… Как многие из нас… Ищущие, ждущие, пытающиеся забыть…