ПРОБЛЕМА СОЗНАНИЯ:
МЫШЛЕНИЕ И СУЖДЕНИЕ
Мудрость – несказанна,
высказанное не мудрость.
Лао-Цзы
Философия как строгая наука –
это отоснившийся сон.
Эдмунд Гуссерль
Как известно, философия – это универсальная наука о мире. Но поворот к научности подрубил собственные корни философии, в результате чего она стала «оборотнем», принимающим облик той или иной науки, а их – легион. Философия так же постепенно теряет и дар речи, ибо в настоящий момент своего развития она испытывает своеобразный террор со стороны языка науки. Философ ныне не может и как бы не вправе философствовать самостоятельно, без оглядки на так называемые точные науки, а потому философия уже не только «оборотень», но и служанка наук: как будто наука и философия обязаны говорить об одном и том же одно и то же; как будто у философа не может быть не только своего, независимого от науки, предмета описания, но и своего, свойственного только ему, языка описания[1]; как будто научный опыт, являющийся фундаментом наук, называемых фундаментальными, не оказался всего лишь «эмпиристским мифом»[2], цель которого заключается в том, чтобы приучить своих адептов видеть мир с определенной точки зрения, после чего все явления чудесным образом превращаются в «факты», подтверждающие принятую точку зрения?
Перечень подобных вопросов может быть продлен до бесконечности, но суть их можно сформулировать кратко: философия умирает не тогда, когда является выражением глубинных переживаний философа (что почему-то уничижительно именуется «психологизмом»), а тогда, когда она не только и не столько апеллирует к науке, сколько сама пытается стать наукой. Ибо мысль мыслителя, которая в глубочайшей своей основе представляет «несказанное в сказанном»[3], будучи загнанной в сеть категорий, – а именно в этом нередко усматривают суть философии, – задыхается и умирает, оставив на своем месте лишь безжизненный остов, категориальный каркас. История же философии из школы мысли постепенно превращается в своеобразную «Вавилонскую библиотеку», в которой собраны и систематизированы по рубрикам всевозможных «измов» эти самые каркасы-саркофаги. Необходимо, следовательно, выяснить, как именно сложилось подобное положение вещей.
И сразу же возникает вопрос: а что, собственно, значит – выяснять что-либо? Вы-яснять значит: высвечивать, делать ясным то, что «во мраке лежит». Стало быть необходимо выяснить, чт; именно может выяснить что бы то ни было. Ответ, казалось бы, напрашивается сам собой, ибо единственным светом, способным осветить и просветить темноту и «мрак непросвещенных», является разум, а то, что «во мраке лежит», конечно же лежит во мраке неразумия. И этот ответ будет казаться нам само собой разумеющимся, пока не пройдет ослепление разумом, и не станет понятно, что разум сам являет-ся проблемой, и что светит он, пожалуй, отраженным светом. Так чем же можно осветить разум, который сам, как нас уверяют со времен Просвещения, является просветителем? Может быть – светом истины? Но ведь истину-то как раз и принято искать при помощи разума.
И тотчас возникает очередной вопрос: что же, собственно, ищут, когда ищут – истину? Ведь не ищут, в самом деле, того, чего не знают, и коль скоро ведут поиск, так уж верно знают, чт; именно следует искать, иначе когда найдут, то каким образом узнают, что найденное и есть искомое? Мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией, когда пытаются искать свет при помощи света же, а потому, естественно, и не находят. Поэтому же возникают и такие «глубокомысленные» дефиниции: истины не достигают, к ней лишь бесконечно приближаются. Акцент, стало быть, ставится на движении к истине, а движение, в свою очередь, возможно в любом направлении, в том числе и от истины, и тем не менее это будет именно движение – и движение именно относительно истины. Следовательно, то, что считается истиной, на самом деле оказывается всего лишь обоснованием движения, а заодно и – движущегося, ибо единство со-отношения разума и истины было разорвано, в результате чего сама истина была вынесена за скобки. В итоге возникла такая ситуация, при которой с одной стороны осталось чистое отношение без всяких «со-», а с другой – остался разум, занявший место истины. Иными словами, поиск истины стал для ищущих само-утверждением и, как следствие, возведением взыскующего истины разума в ранг самой истины. Подобное самообожествление разума, таким образом, начинается, казалось бы, с благородного поиска истины.
Ведь и в самом деле, искать истину, – это совсем не то же, что искать, к примеру затерявшиеся часы, ибо в первом случае необходимо еще обосновать, чт; считать истиной, которую следует искать, а во втором и без всяких обоснований известно, что именно ищется. И тем не менее при поиске истины поступают точно таким же образом, как и при поиске часов – это и показывает, что истину низводят до уровня наличной предметности, забывая о том, что искать ее невозможно, ибо поиск истины есть типичное заблуждение, так как ищется то, что никогда не находится среди искомого. Следовательно, можно лишь исходить из истины. Но поскольку исхождение-из-истины тоже чревато отпадением (падением-от) истины, то, следовательно, необходимо в истине пребывать. Пребывание-в-истине для разума возможно при возвращении разума к сознанию, которое, в свою очередь, заключается в признании того факта, что сознание существует вне и независимо от разума, и что сам разум – лишь проявление (как может быть проявлен творец в творении) сознания. Разум, таким образом, не автономен по отношению к сознанию, но, напротив – предполагаемая автономия разума есть не что иное, как заблуждение (то есть блуждание «за-» и «вне-» сознания), – его, можно сказать, грехопадение. Поэтому необходимо выяснить (в описанном выше смысле этого слова, то есть не доказать, а показать) те причины, которые побуждают нас таким именно образом подходить к проблеме разума, что, в свою очередь, сможет пролить свет на то положение вещей, о котором шла речь в самом начале нашего этюда, а для этого следует начать с философствования, которое нам и послужит способом продвижения к этой цели.
Философствование есть опыт мысли. Опыт мысли состоит в переживании мысли. Переживание мысли, в свою очередь, вырабатывает навык мыслить. Мысль, поэтому, необходимо сначала усвоить, а затем уже сформулировать. То, что формулирует мысль, есть суждение. То, что усваивает мысль, есть мышление. Мышление, таким образом, есть орган восприятия, причем орган не менее реальный, чем органы чувственного восприятия. Более того, – само чувственное восприятие проистекает из возможности мысленного восприятия, и любой акт чувственного восприятия тем самым заключает в себе акт мышления[4]. А то, органом чего является мышление, и есть сознание.
Очень часто так называемая «мысль» является ни чем иным, как автоматической реакцией мыслительной привычки[5] на заданный материал, и это происходит потому, что мышление, как правило, путают с суждением, а это в свою очередь, происходит оттого, что понятия, составляющие инструментарий не мышления, а суждения, – присвоили себе мысль, отождествив ее с собой, в результате чего человек не мыслит мыслями, а оперирует понятиями. Понятия же должны результировать мысль, а не предварять ее, ибо понять мысль, – это совсем не значит взять ее понятием, поскольку понятие само должно быть взято мыслью, то есть самое понятие должно быть понятно. Поэтому, прежде всего, попробуем различать: а) мышление, как вос-приятие мыслей; б) суждение, как формулирование мыслей; в) утверждение, как выражение этого суждения[6]. Это понадобится нам для того, чтобы, скажем, говоря о мыслях, мы не путали бы их с утверждениями и суждениями, которые, укоренившись в мышлении, лишь дублируют реальность на языковом (знаковом) уровне, создавая таким образом мета-реальность, которая определяется как культура. Необходимо, следовательно, различать реальность первого и второго порядка, чтобы, как говорят мастера дзена, – не путать палец с луной, на которую этот палец указывает. А для этого следует выяснить, чем является мысль и что такое суждение.
Мысль есть смысл (идея) мыслимого[7]. Следовательно, сознание, органом которого является мышление, мыслит смыслами, то есть – идеями. Идея же, в буквальном смысле этого слова, есть вид. Но вид может быть только видом чего-либо точно так же, как сознание может быть только сознанием чего-либо, и, далее, – лишь исходя из сознания, можно говорить о видении. Так, например, мы смотрим на одно (скажем, раскрашенный холст), а видим – иное (картину), подобно тому, как слушаем одно (звукосочетания), а слышим – иное (музыку, например). Более того, чтобы видеть холст, мы уже должны иметь понятие этого самого холста, а также понятие холста раскрашенного в его отличии от чистого холста и т.д. Другими словами, мы видим предмет – через его понятие, а понятие – через предмет, то есть предмета как такового мы, собственно говоря, не видим вовсе[8]. Таким образом, чтобы видеть что-либо, мы должны иметь понятие видимого, а чтобы иметь понятие, мы должны – видеть. Понятия же даны нам в языке[9], а потому в повседневной жизни мы имеем дело не с Реальностью, а с так называемой «языковой картиной мира»[10], со всеми вытекающими из этого последствиями.
Мысль, далее, сама по себе не бывает ни ложной, ни истинной. Она вообще либо бывает, либо не бывает. Но мысль не просто бывает, а бывает таким образом, что всегда является[11], и является таким образом, что всегда является мыслью чего[12]. Проверить же, насколько мысль адекватна мыслимому, возможно лишь при наличии суждения. Суждение, следовательно, есть то, что мыслимое делает пред-метом (ob-jectum) мысли, и лишь на этом уровне можно уже говорить о том, является ли мысль, пред-явленная суждению в качестве объекта, ложной или истинной, а таковой она бывает лишь на уровне определений.
Но что значит – определить что-либо? Это значит ограничить, поставить предел[13]. Без определений невозможно суждение, поскольку суждений «вообще» – не бывает, а бывает суждение о чем-либо и с помощью чего-либо. То, о чем и с помощью чего возможно суждение, – есть определение (понятие, образ[14], термин и т.д.). Как суждение невозможно без определений, так и без суждений невозможен «человек социальный», ибо как тело ограничивает человека снаружи, так суждение ограничивает человека изнутри[15], – в противном случае он выпал бы из «культуры» в бесконечный умосозерцаемый транс.
Теперь необходимо выяснить, как возможно само суждение. Кратко говоря, суждение возможно там и тогда, где и когда наличествует субъект-объектное восприятие действительности. Иными словами, любая деятельность – есть, с одной стороны объективация субъективного (порождение понятий, создание предметов быта, произведений искусства и т.п.), а с другой стороны – субъективация объективного (восприятие, понимание). Следовательно, все то, что здесь говорилось о суждении, есть ни что иное, как дискурсивное мышление. Для того, чтобы не отождествлять дискурсивное мышление с мышлением как таковым, необходимо различать три уровня того, что принято считать мышлением: 1) уровень интровертный, направленный «на-» и «в-» сознание. Это то, что мы называем умо-зрением, или мышлением как таковым; 2) промежуточный уровень порождения суждений (понятий, образов, символов и т.п.), то есть то, что мы называем дискурсивным мышлением; 3) уровень экстравертный, направленный «от-» и «вне-», но уже не сознания, а мышления, оплотневшего в суждении. Это то, что мы называем (само-)выражением.
Даже эта весьма упрощенная схема, отражает всю ограниченность субъект-объектного подхода к действительности, в которой реально существуют конкретный человек и конкретная вещь, а не абстрактные субъект и объект. Иными словами, если с вещи снять философское «проклятие» объекта, а с человека – «проклятие» субъекта, то оба предстанут в своей истинной сущности, чье определение – существо[16] (это, кстати, буквальный смысл термина китайской философии: «у» - вещь). Но что есть – вещь?
Вещь (конкретное сущее), с одной стороны, есть смысл вещи и есть постольку, поскольку есть смысл, идея данной вещи[17], а, с другой стороны, – смысл вещи есть ее инобытие. Другими словами, всякое сущее существует двояко: с одной стороны, оно есть то, что есть, а с другой, – оно есть то, что есть в силу того, что оно есть инобытие самого себя. Поясню это на примере: топор как оформленная вещь – безусловно есть. Но он становит-ся именно топором лишь «исходя из своего смысла», который заключается в ином этого самого топора, – скажем в дровах (или Раскольникове, если угодно). Иными словами, сущее вы-являет себя в своем осуществлении.
Попытаемся теперь сделать следующий шаг, заключив сущее в скобки понятия «мир». Мир, с одной стороны, есть смысл мира, который выявляет себя в осуществлении конкретно-сущего. Но с другой стороны – смысл мира лежит вне мира[18], в его инобытии. Это то, что на языке философии называет-ся Абсолютом, или Бытием. Следовательно, необходимо различать ино-Бытие (трансцендентное) сущего и существование (имманентное) сущего. Сущее, таким образом, есть грань, но грань не только и не столько разъединяющая, сколько соединяющая имманентное (мир) с трансцендентным (Бытием). В связи с этим у человека есть два возможных пути само-реализации:
1) о-существить себя в сущем, то есть в мире, включая сюда и мир внутренний[19];
2) пре-существить себя в Бытии.
Здесь я хотел бы остановиться и сделать небольшое лирическое («физическое») отступление. Вспомним второй закон термодинамики, который гласит, что процессы, происходящие в замкнутой системе, всегда стремятся к состоянию равновесия. Иными словами, – если нет постоянного притока энергии в систему, идущие в ней процессы стремятся к затуханию (прекращению)[20]. Посмотрим на процесс мышления с этой точки зрения. Сначала отбросим уровень самовыражения для того, чтобы закрыть систему для выхода вовне. Затем отбросим промежуточный уровень порождения суждений (то есть, – если на первом этапе человек должен замолчать в буквальном смысле, то на втором он должен замолкнуть уже изнутри). Теперь отбросим последний уровень, – уровень умозрения. В результате осталось только чистое сознание, и это состояние чистого сознания можно сравнить с «нирваной», но это еще не конечная цель (какой обычно представляют нирвану буддизма). Нирвана – лишь предел имманентного и возможность выхода в трансцендентное, но для этого необходимо разомкнуть уже само сознание к Бытию, а это возможно в силу того, что сознание является тем уровнем сущего, который максимально приближен к Абсолюту.
И тем не менее, сознание само по себе не может совершить этот последний шаг. Разомкнуть сознание может только Бог. Но: «Бог умер». Так в западноевропейской метафизике естественным образом совпали «сумерки богов» с «закатом Европы».
____________________________
1 Почти все, кто когда-либо пытался читать работы, например, Мартина Хайдеггера, жалуются на изощренную «темноту» и тяжеловесную двусмысленность его речений. Но разве могло дело обстоять иначе у мыслителя, рискнувшего на свой страх и риск вернуть мысли – Мысль, бытию – Бытие, человеку – Человека, философии – Философию, а последней – ее собственный, не зависящий ни от каких наук и «измов», Язык.
2 См. напр.: Файерабенд П. Избранные труды по методологии науки, – М, 1986.
3 Heidegger M. Platons Lehrne von der Wahrheit: Mit einem Brief uber Humanismus, - Bern, 1954. – S. 5.
4 Прекрасной иллюстрацией к этому положению являются детские рисунки, когда детьми изображается невидимая для непосредственного наблюдения сторона изображаемого: на профиле – оба глаза, у всадника – обе ноги и т.д. Дети, таким образом, изображают то, что видят, а видят они то, что думают, будто видят.
5 Чему противопоставляются: в христианское аскетике – «трезвение ума»; в буддизме – «правильное сосредоточение»; в даосизме – «не-мыслие» (как активное не делание мысли).
6 Ср.: Фреге Г. Мысль: логическое исследование // Философия, логика, язык. – М., 1987.
7 Выражением единства мыслимого смысла и осмысленной мысли может стать неологизм «смысль» (мысль+смысл).
8 То есть, предмет – это и есть понятие, а понятие – это и есть предмет (ср. примечание 17). Предмет, таким образом, не является своеобразной «вещью-в-себе», понятие которой возникло как попытка выделить сознание (понимаемое как синоним «разума») из сущего для того, чтобы придать ему автономию, в результате чего появилась возможность говорить об объективной реальности, существующей вне и независимо от человека. В этом и заключается заблуждение: ограничивать сознание – человеком. Сознание и мир даны нам – и это гениально показал Гуссерль – одновременно. Более того, сознание – это и есть мир, в качестве его под-лежащего (sub-jectum) подобно тому, как мир – это и есть сознание в качестве его предлежащего (ob-jectum); иными словами, всякое конкретно-сущее, взятое в своем смысловом пределе – есть сознание. К подобному понимаю был близок, например, Гегель, согласно которому, все действительное – разумно, с той лишь разницей, что между разумностью и сознанием такая же без-дна, как между сознанием и Бытием.
9 Исходя из этого, мы сможем понять, например, каким образом провозглашенный Эдмундом Гуссерлем призыв: «Назад, к самим вещам!» – трансформировался в философствовании его ученика Мартина Хайдеггера в призыв, правда, не высказанный им в такой именно формулировке: «Назад, – к самому Языку!».
10 По этому вопросу см. оригинальную работу Г. Д. Гачева: Европейские образы пространства и времени // Культура, человек и картина мира. – М., 1987.
11 Ср. с «потоком впечатлений» в буддизме, а также с оригинальной концепцией В. В. Налимова о «континуальности» мышления (См.: Налимов В. В. Вероятностная модель языка, – М., 1974. Правда в данном случае кажется сомнительным жесткое противопоставление автором дискретного языка суждений и непрерывного потока мышления на том основании, что последний – внелогичен. Ведь мышление, даже в виде «потока», - поскольку оно существует, постольку и обладает определенного рода структурой (если поток, то поток – «чего» и «в чем»?), и даже если подобная структура так сказать «текуча», тем не менее это все же именно структура, выявленная в этой «текучести», которая обладает, поэтому, своеобразной логикой (алогичности), грамматикой (невыразимости), ритмом (тишины) и т.д. и т.п. А потому, скажем, медитация или исихия, к которым апеллирует автор, есть не погружение в поток мышления и образов, а пауза между мышлением и суждением, то есть, в терминах Налимова, – континуальным и дискретным мышлением. Причина подобного недоразумения заключена скорее всего в неразработанности автором проблемы сознания: он расслоил феномен мышления лишь до уровня второго порядка, оставив за рамками своего исследования – само сознание, а, следовательно, и того, кто погружается в поток мыслеобразов. Поэтому предлагаемый этюд может рассматриваться в качестве своеобразного дополнения к тем вопросам, которые поставил В. В. Налимов.
12 Основное положение Гуссерля о том, что мысль может быть только мыслью чего, сам Гуссерль, почему-то, не распространяет на «кентавров» (см., напр.: Фоллесдаль Д. Понятие поэмы в феноменологии Гуссерля // Методологический анализ оснований математики. – М., 1988), ибо, с его точки зрения, акт мышления, направленный на кентавра, имеет лишь ноэмы (-мысль) кентавра, но не имеет «объекта», то есть – реального кентавра. На это следует заметить, что иногда обнаруживается очень странный и загадочный феномен, – когда нереальная причина ведет к вполне реальным следствиям (например, когда человек умирает, испугавшись «воображаемого» кентавра). Поэтому, например, с точки зрения христианской аскетики, любой воображаемый объект (этот процесс называется «приражением») – вполне реален и является той именно реальностью, против которой ведется непрерывная «невидимая брань» (битва).
13 Это, кстати сказать, один из аргументов, используемый представителями «ниришваравады» (учение об отсутствии Творца мироздания), поскольку, как считают представители этого направления мысли, о Творце, – даже если бы Таковой существовал, – ничего невозможно сказать, ибо любое определение Его тем самым ограничивает Его сущность, и, следовательно, Он автоматически утрачивает атрибут Абсолюта. Но, как можно догадаться, это и подобные ему «доказательства» все же бьют мимо цели, ибо нацелены они на определение Творца, а не на Него Самого.
14 Следовательно, даже так называемое «образное мышление» есть не мышление в собственном смысле слова, а лишь разновидность того, что мы называем суждением, поскольку в данном случае имеет место своеобразное конструирование реальности с помощью образов, в то время как мышление и конструирование – «две вещи несовместные».
15 Ср. с конфуцианскими понятиями «тянь ли» – небесный структурообразующий принцип и «вэнь» – культура, как структурообразующий узор.
16 Ср. «Человеческое существо – это человеческое существо, а не зритель запертый в свой сенсорный аппарат, и не мозг, обладающий руками» (Toulmin S. Foresight and understanding. – N. Y. 1961). Другими словами, живую реальность необходимо рассматривать не субстанционально, а, если можно так выразиться, – «организмически». То есть мир не столько состоит из организмов, – мир сам является организмом, в котором абсолютно все взаимообусловлено. Более того, не-живая реальность – фикция, поскольку все, что есть – с неизбежностью организовано, а то, что организовано, и есть организм. Смерть, таким образом, есть момент трансформации одного организма в другой, причем, что касается человека, то здесь в пределах одного организма имеет место своеобразное расслоение структур, в результате чего происходит воссоединение «подобного с подобным» первого уровня, то есть, если воспользоваться христианским определением, душа восходит гор;, а тело – долу; в момент же воскресения из мертвых произойдет обратный процесс единения подобного с подобным, но уже второго уровня, то есть – преображение воссоединенного. Более того многие древние культуры представляют подобный процесс трансформаций тяготеющим к бесконечности, особенно же рельефно суть подобных метаморфоз вырисовывается в раннем даосизме и в частности – в речениях Чжуан-цзы, которого даже можно назвать «певцом метаморфоз» (См.: Малявин В. В. Чжуан-цзы. – М., 1985, особо – стр. 158-163). Отголоски подобного взгляда на смерть можно обнаружить и в раннем христианстве, – здесь имеется ввиду не столько идея воскресения из мертвых, сколько так называемые «смерть первая» и «смерть вторая» (см. Откр. 20, 14), а также гипотеза Оригена о «предсуществовании душ».
17 То есть, любая оформленная вещь предполагает, как минимум, наличие структурообразующего принципа (см. прим. 15), – таковы, например, «логосы» византийского богословия и «ли» (нео-)конфуцианской мысли.
18 Ср.: Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. – М., 1958.
19 Но мир внутренний по отношению к сознанию есть мир внешний.
20 Это, кстати сказать, прекрасная модель для описания того феномена, который на языке христианской аскетики именуется отпадением от Бога.
Киев
Философская и социологическая мысль, 1989, №12