Было уже за полночь. Они сидели в стареньком, обветшалом кинотеатре, который готовился к закрытию. Последние несколько месяцев здесь показывали черно-белые фильмы — инициатива местного прокатчика со стажем в полвека.
Говорят, что кинотеатры это особое место. Они часто впитывают в себя частичку души своих посетителей. А что уж говорить об этом хрупком старике в советской фуражке, на глазах которого, как скорый экспресс, промчалась целая эпоха. Он работал киномехаником, когда впервые начали прокат «Огней ночного города», видел блеск в глазах зрителей, завороженно смотревших гайдаевские комедии, видел слезы тех, кто, прильнув к большому экрану, переживал события Москвы, заверявшей в безверии.
А еще - он, пожалуй, единственный, кто во времена жесткой цензуры мог себе позволить такую роскошь, как Жан-Люк Годар. Тогда европейская молодежь готовилась к первым бунтам, мир захватывали макдональдсы и драгсторы, а он украдкой, запершись от лишних глаз, восхищался гением творца, создавшего «Банду аутсайдеров».
«В фильме должно быть начало, середина и конец, но не обязательно в этом порядке. Как и в жизни», - Иван Антонович мог цитировать Годара бесконечно. Вот и сейчас, склонившись над своим собеседником, он демонстрировал ему старые французские буклеты, завезенные в Союз туристами, и рассказывал истории из своей жизни.
Он родился в маленьком городке к югу от столицы. С юного возраста увлекался кино, и поэтому когда ему удалось устроиться в кинотеатр, его радости не было предела. Это место стало его храмом. Он фактически жил здесь. Все последние пятьдесят лет прошли в едином порыве: экран, старый граммофон, потрепанный жизнью и влагой плакат Луи Армстронга и чай без сахара.
Звуки джаза разносились по его маленькой каморке каждый раз, когда двери храма закрывались на ночь. Первый час он слушал музыку лежа на скрипучей койке. Потом, убедившись, что начальство или иной заблудший гость уже не придет, ставил пластинку на место и заводил «мотор».
Один в зале. Наедине с бессмертным искусством. В эти минуты, плавно перетекающие в часы, он чувствовал абсолютное удовлетворение и безмятежность. Живопись, услышанная как музыка, правда, сказанная за 24 кадра в секунду. Что еще нужно? Пусть за стенами храма политики говорят о мире, готовя в гротах ядерное оружие, пусть толпы выстраиваются в очередь за дефицитными продуктами, пусть все идет к черту. Гармонии можно достичь лишь в ладу с самим собой. А для этого важно найти свою нишу. И для него этой нишей стало кино.
Реальность, пробегающая между объективом и объектом. Жизнь, принявшая форму вечности, слова — застывшие во времени и пространстве. Он знал наизусть сотни монологов, он нередко наедине с собой разыгрывал сценки из любимых фильмов и был безумно счастлив во время своих безумств. Ему казалось, что кино — это то искусство, которое призвано облагораживать душу и делать человека чище. Недосказанностью сценария и сюжета оно учило самостоятельно мыслить, безупречной игрой актеров — давало уроки элегантности поведения, авторский гений «новой волны» рушил границы, выстроенные обывателем главным образом в собственном сознании.
Дряхлый старик, он и сейчас, когда его волосы безобразно седы, спина скрючена в бараний рог, а ноги едва передвигаются, как ребенок верит в чудо. Верит, что вот сейчас смазливая Джин Сиберг протянет ему волшебный билет и он вновь станет молодым и мечтательным донкихотом. Огонек в его глазах готов прямо сейчас разгореться жарким пламенем, способным охватить всех и вся — лишь бы в вас тоже зародилась хотя бы капелька веры. Хотя бы на секунду вы почувствовали себя детьми, для которых злоба и алчность, лицемерие и жестокость еще не возведены в норму.
«Мы забыли, как разжечь костёр. Мы забыли слова молитвы. Но мы ещё помним место в лесу», - прошептал как сакральную формулу хранитель храма. В этот момент лента оборвалась. Он повернул голову, но его гостя уже не было рядом. Улыбка спала с его морщинистого лица, и он услышал, как снаружи кто-то теребит ручку двери.
Стоп! Снято!