В тот год мы находились на Памире уже второй месяц и готовились к восхождению на пик Ленина. Стоял наш базовый лагерь на высоте 4200 м в живописном урочище Коман-суу. Кругом снежные пики, перевалы, ледники. А наш лагерь стоит на «зелёнке». Рядом стоят лагеря сборных Перми, Омска. Обычно восхождения на пик Ленина совершают со знаменитой «Луковой поляны», но в тот раз нам выпало заходить с другой стороны.
Идут дни своей чередой. Уходят и приходят друзья, создавая промежуточные лагеря. Я занимаюсь своей врачебной работой и обеспечиваю радиосвязь. В моём распоряжении УКВ радиостанция, с которой я трижды в день поднимаюсь на соседний холм высотой 4600м. Но над нашим лагерем он возвышается всего метров на четыреста. Связь с этой высоты устойчивая. Поскольку трижды в день я мельтешу туда-сюда, то наш начспас предложил назвать этот холм «Пик доктора». Посмеялись. Звучит! Но не очень.
Однажды ночью вокруг нашего лагеря поднялся сплошной визг со всех сторон. Глухой топот. Наши палатки заходили ходуном. Ну, влипли! Через наш лагерь к ближайшему ручью ломилось стадо яков. Як – это такой трёхстворчатый шкаф на ногах, который визгливо хрюкает – не отличишь от маленького поросёнка. При этом сказать, что они быстро бегают по склонам вверх и вниз, это не сказать ничего. Они даже не бегают. На высотах больше 4000 метров они просто летают. Хвосты у них как у лошадей и очень длинные рога. Яки в темноте, видимо, чувствовали массивы палаток, а различить оттяжки, конечно же, не могли. Мы похватали свои рюкзаки и установили их внутри палаток по периметру. Сами уселись внутри получившегося круга. Сказать, что это нам могло хоть немного чем-то помочь? Это вряд ли. Так и просидели всю ночь.
Утром, осторожно выглянув из палаток, мы увидели за ручьём мирно пасущееся стадо яков голов пятнадцать. Жуют травку. Прямо идиллия! А за водой идти надо. К нашему счастью в скором времени они ушли по каким-то своим ячьим делам. Так мирно шло время в подготовке к восхождению. Всё-таки семитысячник.
В один из дней мы заметили, что к нашему лагерю приближается всадник, ведущий вторую лошадь в поводу. Гость. Надо встретить. Пока он доехал до нас, уже был готов чай и кое-что перекусить. Всадником оказался молодой киргиз лет 35 – Тахир. Говорил по-русски хорошо. Служил под Архангельском. Обычно в таких случаях пока перекусят, пока познакомятся, а уж потом о деле.
Тахир сразу начал о главном. Да и как иначе? Он стоит со своей отарой на альпийских лугах ниже нас. У него там вся семья: жена и четверо ребятишек. Всё было хорошо и вот сегодня ночью самому маленькому стало плохо. К утру они стали боятся, что потеряют его. Нужен врач. До ближайшего фельдшерского пункта в Сары-таш 150 км, это по горам-то. А уж там фельдшер или где-нибудь на выезде – кто это может знать? А у альпинистов всегда есть врачи. Логично. Только вот я-то не педиатр.
Пока Тахира кормили, я быстро собрал всё, что могло пригодиться. Подвели ко мне лошадь. Надо садиться, так будет быстрее. Лошадей я знаю. Видел в кино. Я же горожанин. Откуда мне владеть навыками езды верхом? Вскарабкался я на лошадь. Друзья помогли. И вот здесь-то, на высоте, я стал смотреть вокруг как Чапай или Чингиз-хан какой. Друзья, зачем же они ещё нужны, стали тут же меня фотографировать. И так, И этак. Я почувствовал себя уже джигитом. Так я о себе и думал, пока не увидел дома эти фотографии. Бог мой? Сидит кто-то, скрючившись и, вот-вот шлёпнется. Могли бы и не снимать. Хоть иллюзия бы осталась.
Так или иначе, но мы тронулись в путь. Ездить на лошади – это то ещё удовольствие. Но ехать на бедном животном вниз и вниз – это кошмар. Вдали показались мирно пасущиеся овцы и четыре бурёнки, видимо для молока деткам. Стоит юрта. Рядом неподвижно сидит молодая женщина и держит на руках спящего ребенка. Спешились. Надо будить, осматривать.
Посмотрел. Послушал. Пощупал. Кости целы. На нижней трети правого бедра припухлость, покраснение, болезненность, флуктуация… Ребёнок, видимо, упал. Гематомка и нагноение. Вроде и ничего страшного – вскрыть, делать перевязки с антисептиками перевязки, лекарства, наблюдение. Но вот только остаться надолго я не могу. Кто наблюдать и лечить будет? Ладно, всё равно надо что-то делать. Очаг поверхностный. Хоть что-то хорошо. Мысленно перекрестившись, начали.
Жену Тахира отправили заняться чем-нибудь. Обработал руки, операционное поле. Тахир держится молодцом. Сделал разрез, провёл хирургическую обработку. Поставил резиновый дренажик. Перевязал. Вот и всё. Тахиру объяснил, как делать перевязки и когда убрать дренаж. Его жену научил давать лекарства, когда и в какой дозировке. Оба держатся хорошо. У самого на душе свербит. Их-то я успокоил, а кто меня успокоит? Ладно. Дело сделано хорошо. До завтра я буду здесь – не поедем же, на ночь глядя. Да и будь ещё начало дня я бы, конечно, задержался на сутки понаблюдать.
Ребёнок успокоился. Температура стала нормальной. Но мать с тревожным лицом держит маленького Калмурата на руках, легонько покачивая и что-то тихо напевает по-киргизски. Мать есть мать. Тахир время от времени подходит к жене. Гладит её по плечу и что-то ей шепчет успокаивающее. Но, как хозяин, не забывает и обо мне. Быстро соорудил шурпу, жене днём не до этого было. Разогрел лаваш. Собрал старших детей и накормил их. Затем уже и мы с ним сели на камни и стали не спеша ужинать за разговорами. Я не первый раз в высокогорье, но он мне рассказал много интересного из жизни в горах. Это были рассказы об укладе жизни в кишлаке и на высокогорье. Об охоте в горах. О самих горах. Поделился своими мыслями, надеждами. На небе уже высыпали алмазные россыпи звёзд, а мы ещё долго сидели у затухающего костра и негромко говорили «за жизнь». Ночь была прохладная, но я настоял, что спать буду у костра. Подбросил дров и костёр оживился. Положил свой коврик, спальник. Тахир не поленился принести подушку и то ли ковёр, то ли попону, чтобы было потеплей. Мне стало смешно. Первый раз в горах сплю с подушкой. Вида не подал. Поблагодарил и ещё долго смотрел в ночное небо. Мысли перетекали от одного к другому. Общим фоном была тревожность за ребёнка. Так я и не заметил, как заснул под тихое потрескивание костра.
Утром с первым светом я поднялся. Странно, но костёр и не думал гаснуть. Посмотрев на огонь, я удивился. Он должен был уже давно догореть и под слоем пепла должны были тлеть только угольки. А он горел ровно, хорошо и я бы сказал бодро.
- Аяна, - обратился я к жене Тахира – а что за хворост в костре, что за всю ночь не прогорел?
- Так это Тахир ночью два раза вставал и подкладывал дрова в огонь, – сказала она, улыбнувшись, - чтобы вы не замёрзли.
- А как сын? – продолжил я с того, с чего следовало бы начать.
- С Калмуратом всё хорошо. Всю ночь спал, и жара не было. Спасибо, доктор. С ним всё будет хорошо, ведь он «Калмурат».
- А как его имя переводится?
- «Будет счастливым».
- А как твоё имя переводится?
– Ой, пора детей кормить - воскликнула засмущавшаяся Аяна и, уже не стараясь не шуметь, начала греметь посудой.
- Чего смущаешься? - сказал подошедший Тахир - Хорошее имя. Правильное. Переводится как «обаятельная».
- Да, хорошее имя. Когда будем перевязку делать?
- Вот покормлю вас и начнём.
- Сытый доктор – добрый доктор! – воскликнул я, совсем забыв, что не среди своих друзей, которые к таким шуткам относятся спокойно, но Тахир засмеялся и мы стали завтракать.
Съев лепёшку с кумысом и запив зелёным чаем, мы с Тахиром и его женой стали готовиться к перевязке. Всё прошло хорошо. В дренаже не было необходимости и я, обработав рану, наложил повязку. Подробно объяснил, как и что надо делать дальше. На душе стало заметно легче. Пока Аяна повторяла, какие лекарства надо давать, Тахир ушёл по своим делам. Выйдя из юрты, я увидел, что он свежует барана.
- Помочь?
- Да нет, я сам. Это я для ваших друзей готовлю.
- Тахир, спасибо, конечно, но это лишнее. У нас тушёнки полно.
- Сравнил свежее мясо с консервой. Я ещё в армии под Архангельском наелся ими. Ерунда, а не еда. Да и мы с женой очень благодарны вам. Шкуру и внутренности я оставлю, всё равно вы их выбросите, а вот мясо я нарублю сразу. Это чтобы вашим поварам легче было.
Я с удовольствием смотрел, как быстро и ловко Тахир орудовал ножом. Аяна тем временем уже вовсю готовила праздничный обед, поручив заботу о Калмурате старшим детям. Те с интересом крутились около малыша, строили рожицы, пели песенки и всячески развлекали кроху. Не было и намёка на какую-то обязаловку.
Перед обедом я ещё раз посмотрел ребёнка и, успокоившись, откликнулся на призыв к обеду. Ребятишки сидели в нарядной одежде и таращили на меня свои глазёнки. Словно вчера или утром не насмотрелись. Сама Аяна тоже принарядилась во что-то красивое и, наверное, национальное. Один Тахир был в том же, в чём и вчера. Я вопросительно посмотрел на него. Он только хмыкнул, мол, не так уж много у жены и детей развлечений в горах. На большом плоском камне, заменявшем стол, были разложены дымящиеся куски отварного мяса. Рядом лежали пучки зелёного лука, петрушки, райхона (базилик) и помидоры. В трёхлитровой банке холодный кумыс. На костре в большом металлическом чайнике стоял кипяток для зелёного чая. Поодаль внимание детей привлекала деревянная миска, прикрытая тканью. Аяна иногда качала головой, показывая, что для скрытого лакомства ещё пришла пора. Она не делала детям никаких замечаний, но видно было, как со вздохом нетерпения дети отводили взгляд от этой таинственной миски. За обедом говорили взрослые, а ребетня тихо перешептывалась между собой о своих делах.
- Аяна, конечно, обаятельная, - говорил Тахир – но она ещё зимой находит время для художественной самодеятельности. Я не против. Нравится - пусть занимается. И детей чему научит. Вы заметили, какой у неё красивый голос?
- Тахир, дай покушать доктору – сказала Аяна, пытаясь не выдать своё смущение. Пора было переходить к чаю. Она разлила чай взрослым и налила молоко детям. Затем она строго оглядела малышню и с неожиданным возгласом: «Оп-па!», она жестом фокусника скинула с миски ткань. Понятно, там лежали конфеты. Карамельки в фантиках и круглые конфеты, которые раньше звали «Дунькина радость». Она торжественно придвинула миску к детям, и они некоторое время внимательно разглядывали это неземное лакомство. Тахир откуда-то достал дыню и нарезал её большими ломтями. Вот уж, действительно, пир!
Тахир, посмотрев на жену, спросил: «Аяна, может, ты нам с гостем споёшь что-нибудь?» Она поднялась и ушла в юрту. Тахир, наклонившись ко мне, тихо проговорил: «Она ещё вчера спрашивала, удобно ли спеть для вас?» Я очень люблю музыку и потому был просто взволнован и обстановкой, и теплом этих людей, старавшихся таким образом отблагодарить меня за помощь. Откинув полог юрты, вышла Аяна. В руках у неё был комуз – трёхструнный музыкальный инструмент. Она уселась поудобней напротив Тахира и потрогала струны. Дети притихли и заулыбались, поглядывая на меня и друг на друга. Они явно гордились своими родителями.
Вот в потрескивание костра вплелись звуки тремоло. Это Аяна начала что-то играть. Звуки были приглушены. Тембр их был своеобразным. Создавалось впечатление, что где-то вдалеке скачет конь. Дробный звук нарастал, становился более чётким и быстрым. Женские пальцы метались по струнам, но, то были движения уверенного мастера, желающего передать тревогу и напряжённость. Вот перестало звучать стаккато и звуки стали тише, словно конь скачет уже вдали. Я во все глаза смотрел, как Айна играет и был всецело поглощён той картиной, которая разворачивалась в моём воображении. Сама по себе эта музыка была самодостаточна. Поэтому я чуть не вздрогнул, когда откуда-то сбоку от меня раздался очень низкий вибрирующий звук. Это, оказывается, Тахир, под одобрительный взгляд жены, стал вторить её музыке на варгане. Звуки переплетались и уже стали одним целым. Тремоло прекратилось. Аяна стала играть какую-то нежную и грустную мелодию. Варган почти стих и звучал только фоном, как и шум горной реки. Струны стали издавать звуки с удивительно нежным тембром – это правая рука стала извлекать звуки ближе к грифу комуза. Легато перетекали в вибрато и переплетались с флажолетами, а то звучали чисто и открыто. Заслушавшись, я не мог сказать, сколько длилась эта импровизация. Порой мне казалось, что эта музыка не уступала в эмоциональности "Исламей" М.Балакирева. Звуки то затихали, то усиливались. Разнообразие ритмов поражало. Такое испытываешь слушая "Либертанго" Астора Пьяццоллы в хорошем исполнении. За всё это время дети не шелохнулись и были тоже захвачены происходящим всецело. Аяна уже закончила играть, а я всё ещё находился во власти её музыки. Они, конечно, любители, но тонко чувствующие прекрасное. Я не сомневаюсь, что Аяна и Тахир передадут своим детям любовь к музыке и научат всему тому, что умеют делать так хорошо сами. Это счастье, иметь таких родителей.
- Спасибо, Аяна! Для меня никто и никогда не играл так хорошо. Это лучший подарок в моей жизни. Мне бы очень хотелось ещё послушать вас с Тахиром, но путь неблизкий и пора ехать. Калмурат обязательно поправится и будет счастливым. С такими родителями иначе и быть не может. Я возьму у Тахира адрес и если буду когда-нибудь рядом, то заеду к вам в гости. Очень хочется повидаться с вами и вашей ребятнёй. Они у вас просто чудо!
- Дети - они всегда хорошие. А мы с Тахиром будем рады вновь встретить вас.
Тахир уже оседлал лошадей и всё приготовил к отъезду. Подошли дети и, очень серьёзно попрощались со мной, пожав руку.
- Тахир – обратилась Аяна к мужу, - поезжайте поосторожней . Береги доктора. – и крепко пожала мне руку.
Я грациозней, как только мог, взгромоздился на своё средство передвижения и, кинув прощальный взгляд, поехал вверх по ущелью. Неспешно цокали подкованные лошади. Всё, казалось бы, было хорошо. Только какая-то лёгкая грусть наполняла душу. Во мне ещё звучала только что услышанная музыка. Так не хотелось, чтобы она со временем забылась. Какая, всё же, хорошая и обаятельная Аяна! Тут же в сознании всплыло название Сухуми на дореволюционной карте: «Крепость редут Сухум-кале». Чего это вдруг? Крепость, редут – крепость по-французски, кале – крепость по-турецки. Вот и получается, что: «Крепость, крепость, Сухум-крепость». А здесь Обаятельная Аяна (обаятельная – кирг.). Так мысли скакали от одного к другому.
Втянувшись в дорогу, мы с Тахиром разговорились. Он мне рассказал не одну интересную историю. Так за разговорами мы и добрались до нашего лагеря. Наспех накормили Тахира. Ему надо было успеть до темноты вернуться к своим. Мы с ним тепло попрощались и он, вскочив в седло, повёл вторую лошадь на поводу. Немного отъехав от лагеря, он её отпустил. Лошадь бодро пошла за всадником.
Вскоре закончился наш сезон в горах. Мы отправились по домам. Затем стала набирать обороты Перестройка, и вот уже сам великий Советский Союз распался на ряд государств, не во всём понимающих и поддерживающих друг друга. Памир стал заграницей, а Тахир и Аяна стали гражданами даже не сопредельного государства, а совсем далёкой страны. Вряд ли удастся увидеться с ними. Но в душе остались самые тёплые воспоминания о них. Надеюсь, что у них всё хорошо. А Калмурат обязательно будет счастлив.