"Время проходит мимо неё, унося людей в небытие, а она остаётся, как часть людской истории, как память о людях, когда-то пережидавших на ней суету в размышлениях о будущем, в
котором временно живем и мы…" Блог Lera Shcheglova. Интернет.
Историческая сказка о жизни и смерти безымянной уличной лавочки.
Лента медленно двигалается по направлению к печи, обдавая жаром и неумолимо приближая конец. Конец моей, более чем стодвадцатипятилетней истории. Через мгновение сознание погаснет и энергией моего всё ещё крепкого листвичного тела подогреют, какую-то там, воду в котле. Мои красивые, тяжелые чугунные опоры с вензелями «Товарищество Московского металлического завода Ю.Гужона 1891 годъ» содрали ещё вчера, побросали в тележку и увезли в неизвестном направлении.
Я не боюсь. Просто, грустно. Конечно я не одна, а в огромной компании старых деревянных вещей (Шкафов, столов, стульев, табуретов, парковых штакетников, и т.п.). Например, рядом со мной лежит массивный дубовый шкаф, без ножек и обеих дверей, явно ещё постарше меня. Он медленно и величаво двигается вместе со всеми и только тихо старчески поскрипывает. В нашей компании также много совсем ещё молодых горбылей, досок и других бессмысленных палок, но их мне, почему-то совсем не жалко. Даже фонарный столб и грязные, угрюмые шпалы внушает неизмеримо большее уважение.
Как и положено, процессию в последний путь провожают друзья. На балках перекрытий (Кстати, одна из сестёр которых, распиленная на куски, тоже является членом нашего скорбного общества) сидят голуби. Мне показалось (Да,да... именно показалось), что в густой массе я разглядела Серко.
С ближнего к огню края начала пениться и стекать, сгорая на лету краска. Первое, что показалось на очищенной поверхности, вырезанное на дереве изображение сердца, пронзённого стрелой с инициалами по бокам.
Безостановочно побежали картинки прошлого с сопровождающими их воспоминаниями...
Я появилась на свет летом в «Артели В.П.Земаннъ» на Таганке после того, как от крупного заказа осталось немного сибирской лиственницы устойчивой к гниению, которой не страшны ни дождь, ни морозы, ни палящее солнце. Основу заказали рядом у Гужона на Рогожской заставе. Там в прошлом году запустили доменную печь и чугуна теперь в Москве хватало вдоволь. Привезли шикарное чёрное основание с изображениями дубовых дистьев и вензелями (Мы сразу крепко сдружились). И не мне одной. Мои сосновые подружки тоже были довольны. Потом нас всех выстроили в ряд и покрасили одинаковой отвратительной зелёной краской. Нас было не отличить. И только в душе я понимала, что я из лиственницы, а значит, проживу гораздо дольше других. Вскоре патлатые, пахнущие свежей стружкой, мужики аккуратно сложили нас на подводы и отвезли на бульвары.
Мне достался Сретенский, неподалёку от трактира «Саратовъ» (Это я позже узнала). Место мне понравилось. Под сенью вяза, со стоящим сбоку опять же чугунным фонарным столбом с электрической! лампой. События полились фонтаном. Я просто захлёбывалась в обрушившихся на меня человеческих эмоциях:
- Матери и нянечки, ублажающие младенцев;
- Студенты с толстыми томами, реалисты и гимназисты;
- Молодёжь разных мастей, купцы и пожилые профессора, обсуждающие различные научные теории и достоинства меню «Саратова». Обсуждались, кстати, не только достоинства явств, но и очень откровенно обсуждались достоинства легкодоступных женщин, присутствующих здесь в изобилии, так как оказалось, что этот околоток славен своим «краснофонарными» радостями. Однажды меня подхватили за бока четверо улан и оттащили в ближайший двор, где изуродовали ужасно похабными надписями, сломали одну доску и устроили на мне настоящую оргию (Дворник Абайка заново полностью покрасил потом);
- Приходили монахи (Рядом же Сретенский монастырь). Как правило – спокойный люд. Обсуждали Афон и другие паломнические дела. Вели неспешные богословские беседы, иногда не на шутку заспорив о промысле Божием. Делились опытом борьбы со страстями. Господи, какие же неописуемые страсти их пожирают! Видимо существующие для монахов самоограничения имеют свойство раздувать из угольков сомнений настоящие пожары. Один раз услышала про реальный заговор в обители. Уж не знаю, осуществился он или нет;
- Революционные бомбисты не раз прятали подо мной свой адский груз;
- Я была свидетелем взросления и затухания целых семейств, живших по соседству (От младенчества до смерти);
- Страдающие брошенные и напротив, бесконечно счастливые любовники;
- Вечно пьяные служители Мельпомены – поэты, артисты, художники.
А в каких весёлых праздниках приходилось участвовать!
Песни и пляски ряженных на Рождество и Пасху, ёлки, скоморохи с частушками. На мне обычно располагались продавцы съестного (Пирожки, пряники, пироги, ватрушки, леденцы на палочках). Утром на Рождество раздавался такой мощный гул большого 316-и пудового колокола, что я была абсолютно уверенна в его вине за разбалтывание болтов-креплений у моих красивых чугунных оснований. Выручали добрые татарские дворники.
Шли дни, недели, месяцы, годы…
Особенно запомнились два события - самоубийство несчастного студента-бомбиста, разочаровавшихся в своих идеалах и невероятно чистая, и возвышенная любовь ученика Реального училища К.П.Вознесенского, что на Мясницкой, и прекрасной молодой гимназистки откуда-то с Китай-города.
Студент повесился на фонарном столбе, что у меня по левой стороне. Притом, спрыгнув с петлёй на шее с моей спинки. Его ноги в башмаках со слетевшей галошей долго болтались в последней агонии надо мной. Но потом произошло невероятное: Тело обмякло и затихло, перестав раскачивать столб, и в этот момент я почувствовала тот же вес и тепло, что исходили от ещё живого бедолаги, когда он сидел на мне, принимая последнее решение. Я ощущала его девять дней. Притом, когда кто-то присаживался на меня, клянусь!, он двигался, уступая место. В последствии, я неоднократно сталкивалась с подобным явлением, но первый раз был самый ошеломляющий. Я спросила у столба – ощутил ли он какие-то изменения, но тот ответил, что его просто перестало болтать (Он вообще был туповат и прямолинеен). Жуть…
Отношения реалиста и гимназистки, напротив, поразили меня своей чистотой и добротой. Я была свидетелем нежнейших и в то же время честнейших и невиннейших отношений в течение года.
Передала сотни записок, скрывая от посторонних глаз, спрятанные между досок листочки. Заслушивалась стихами. Была соучастницей всех свиданий и первых трепетных и робких поцелуев. Искренне переживала за молодых в часы размолвок. О, чудо…
Потом всё резко прекратилось. Она уехала в Питер, поступив в Женский мединститут, а он остался здесь, пройдя испытания в Технический. Когда прощались, меня даже не возмутило, что на доске, которая ближе к фонарю, перочинным ножом были очень глубоко вырезаны сердце, пронзённое стрелой и инициалы по краям. Больше я их не видела. Только в 1915 приходил старый израненный полковник, который сидел, не обращая внимания на дождь, и очень нежно гладил то изображение больше часа.
Но это было в пятнадцатом, а сколько было всего до этого! Например, 1905.
С двадцатого декабря засуетился народ. Похоже было на какой то праздник. Везде весёлые толпы народа с красными флагами. По бульвару гуляют нарядно одетые рабочие и разночинцы. Поздравительными тонами они кричат друг другу - «Товарищи, всеобщая забастовка!». Тогда я обратила внимание на один интересный факт – везде в округе ворота и двери закрыты, окна нижних этажей забиты, а улица живёт деятельно и оживлённо.
В ночь на 21-е со стороны Большой Лубянки послышались выстрелы. Где-то около половины четвёртого утра оттуда же побежали какие-то люди и городовые. Через минуту примчалась пролётка, полностью набитая оружием и ящиками (Видимо с патронами). Пролётку сопровождали четверо парней с красными повязками на рукавах. Меня вместе с оружием и несколькими соседками загрузили на платформу технической конки. На эту же платформу запрыгнули несколько человек с красными повязками, по углам установили красные флаги и покатили вниз по Рождественскому бульвару по направлению к Трубной площади.
Путешествие!.. Но радость движения продолжалась не долго. На Трубной возводилась баррикада, куда нас грубо свалили в общую кучу с о шкафами, стульями, шпалами, рельсами, камнями, мешками с песком, и, что самое главное, с такими же как я лавками с других бульваров. Так я и узнала впервые, насколько велик мир. Рядом со мной лежала скамья с ажурным чугунным основанием. Она сказала, что есть такое место, как Тверской бульвар. У меня появилась мечта - попасть на Тверской бульвар в окружение изысканной и утончённой публики.
Там же я впервые стала дружить с голубями. У нас на Сретенском отношения с птицами у меня были, мягко сказать, напряженные. Я, вообще, не могла понять, для чего они существуют кроме как гадить. А тут… Они бесстрашно спасали наши выбитые пулями или просто потерянные болты для крепления спинок и оснований. Подбирали их и роняли именно в те места, где потом их было легко найти. Никогда не отказывались и от осуществления другой помощи, которая могла понадобиться в таких жутких обстоятельствах. Но, что самое главное, что в дальнейшем внесёт понимание моего существования – они принесли с собой информацию и знания. До встречи с голубями мой мир был узок. За время жизни происходило много проишествий, но они были лишь калейдоскопом картинок. Только после длинных ночных разговоров с этими умными птицами я смогла научиться сопоставлять события и , даже стала учиться делать выводы. Да, что там, даже вот так рассказать о себе, я смогла научиться лишь благодаря им. Раньше моё сознание было на уровне моих соседей – фонарного столба и старого вяза, а теперь я чувствовала, что я сильно выше их по развитию. Я узнала , что мир огромен. В нашем общении и я вносила свою лепту. Жизнь голубя это какие-то десять пятнадцать дет (Самому старому, которого я встречала было семнадцать), а я спокойно перешагивала десятилетия и имела все шансы на столетия.
Целый месяц продолжалась революционная суета. Иногда глупая и бессмысленная, иногда серьёзная и кровавая. Но главное, что абсолютно ненужная обычной жизни. Это я вам могу сказать, как постоянная свидетельница. Начиналось всё с воодушевлением и радостно, заканчивалось разрушенными жизнями и судьбами.
Я помню какими упованиями была наполнена следующая на моей памяти революция и как таяла огромная и счастливая семья. Я помнила каждого из них ещё младенцем, но в тридцать седьмом они стали бесследно пропадать, вводя в грусть и отчаяние оставшихся. Пока не сгинули вовсе.
Возвращаясь к 1905-му, скажу, что, как и всё, события декабря в Москве скоро закончились. Голуби говорили, что в других местах подобнее продолжалось очень долго, но у нас всё встало на свои места. Не без потерь, конечно. Например, та ажурная скамейка с Тверского бульвара закончила своё существование ещё в баррикаде на Трубной. Благодаря «добрым волшебникам», прошедших через всю мою жизнь – дворникам, я снова оказалась на Сретенском, на том же самом месте.
Прошло ещё несколько лет. Да каких лет! Даже, как мне казалось, вечный «Саратовъ» канул в небытие. Люди быстро привыкли к электрическому трамваю, вместо конки. Кончились трагичные и строгие десятые. Пошли суетливые и немного смешные непманские двадцатые. Мои отношения с голубями развивались. Оказалось, что они были на просто уличной стаей, а жили на чердаке библиотеки, где было полно старых книг. Один, даже умел читать (Тот старец, которому было семнадцать). Мы дополняли друг друга. Мой опыт и их обширные знания. Иногда мне казалось, что у нас коллективное сознание, как у пчёл. Я была частью мозга, накапливающая и систематизирующая информацию. Они – глазами, ногами и руками (Точнее, крыльями). Они быстро оттеснили местных птиц и кошек и стали подтягивать интеллектуально моих старых соседей – вяз и столб. Хотя, железная сущность столба с трудом впитывала знания.
Решающая битва с местной живностью у голубей произошла в двадцатых, когда на моих свежевыкрашенных листвичных дощечках каждое утро стал появляться странный, явно немного чокнутый человек, который крошил свежий батон и разбрасывал хлеб вокруг, подкармливая слетевшихся со всей округи птиц. Притом, он совершенно не обращал на них внимания. Задумчиво разбрасывая хлебные крошки, он царапал на мне ключом какую-то бесконечную формулу, периодически зачёркивая некоторые фрагменты.
Битва была страшной. По жестокости птицы ничем не уступали людям. Основное значение сыграло то, что мои библиотечные голуби привлекли на свою сторону несколько ворон. По итогам доступ на мою территорию, которая помимо меня включала ещё и несколько метров вокруг, был разрешен только своим, воробьям (Они настолько глупые, что объяснить им что-то невозможно) и воронам, которые участвовали в битве (Постепенно и они «рассосались»).
Потом была война. Куда-то пропали голуби. На Сретенском «запарковали» пару аэростатов- воздушных заграждений ПВО. Передо мной установили зенитку и вместе с ней нас обложили мешками с песком. Я пыталась познакомиться с новой соседкой, но она предпочитала общаться с фонарным столбом и меня воспринимала только как своё сидение. Однажды, рядом взорвалась бомба. Погиб весь расчёт. На мне надолго осталась их кровь. Девять дней я ощущала вес и тепло их тел. Вяз был весь утыкан осколками, а новый столб поставили только после войны.
В 1945-47 выкорчевали старые деревья, включая мой дружище –вяз, насадили огромное количество новых лип, клёнов, тополей и каких-то кустов. Ещё раньше вернулись мои любимые птички. Количество голубков в стае поубавилось, а те, что остались, были какими-то блёклыми и худыми. Конечно, жалко старых друзей, но бульвар похорошел и посвежел. К 800-летию Москвы старую ограду заменили чугунной.
Что-то случилось в 1953. Потом узнала – умер Сталин.
Странно… Люди рвались из последних сил в умопомрачительный холод, кто в тулупе, кто в одеяле, а кто и просто обмотанный платком, посмотреть в последний (а в большинстве случаев в первый) раз на того, кто им не сват не брат. А некоторым, вообще, враг, судя по исчезнувшей семье, которую я поминала раньше.
Толпа хаотично бурлила. Сквозь неё пройти было не возможно. Двигаться можно было только в потоке.
Сначала шли везде. Потом , максимально уплотняясь, прямо напротив меня, сходили с бульвара на тротуар с левой стороны. Вдоль тротуара стояли грузовики с солдатами, преграждая выход на проезжую часть. Тротуар Рождественского бульвара превратился в неразделимую биомассу. Голуби донесли, что на памятной нам Трубной площади в страшной давке погибли люди. Зачем?..
Мечта, возникшая ещё в далёком 1905 – оказаться на Тверском бульваре, так ни куда и не делась. И вот в шестидесятые свершилась. Что-то там произошло и однажды приехал большой грузовик. Люди в грязных ватниках грубо закинули меня в кузов и вот я уже на Тверском.
Мечта - мечтой, но я оказалась совсем одна. Богатая, интересная, но совсем чужая история, поведанная мне соседями, меня не трогала ни капли. Несколько голубей из родной стаи нашли меня, чуть позже, но местные быстро их прогнали. Долгие двадцать лет одиночества тянулись как сто. Хотя местами было забавно:
- Шахматы и шашки на моей древней поверхности;
- Стиляги с Пешков-стрит;
- «Развесёлые», но очень официальные мероприятия по подготовке к Олимпиаде-80
Я даже обрадовалась, когда снова оказалась в баррикаде. Только, в этот раз около «Белого дома». Там в суматохе событий опять встретила своих крылатых друзей и опять ожила.
Потом, какой-то модный ландшафтный дизайнер увёз на Рублёвку, посадил на меня какую-то глупую алюминиевую бабу, поставил эту «гениальную» (По его мнению) композицию напротив ресторана в одном из элитных посёлков. Тоска смертная… Если бы не встреча с таким же одиноким голубем с красивым именем Серко, я бы наверное развалилась ещё в первую зиму. За несколько лет мы стали настоящими друзьями. Притом, уже не было потребности быть с птицей единым существом, как раньше. Мы были друзьями, которые искренне уважали друг друга...
Такая долгая – долгая жизнь и вот всё... Жар становится всё сильнее... Лента транспортёра медленно, но неумолимо двигается в пекло. Край на котором было изображено сердце с инициалами уже занялся огнём. Множественные слои краски сгорают по очереди в соответствии с хронологией, постепенно сворачиваясь, как снятая стружка. И вот открылась длинная формула, написанная в двадцатых. Каждый её символ отпечатывается красным цветом, как только на него попадают отблески огня...
Не страшно. Не страшно. Не страшно. Не страшно! Буквы формулы горят кроваво-красным. Жарко. Жарко. Жарко!!! и почему-то очень тесно. Огонь... Горячий огонь... Горячая вода... Кипяток, просто!.. Огонь-вода. Сильно тёплая вода. Вода... Плыву. Плыву, отталкиваясь от стенок. Стенки мягкие, эластичные. Живые!?.. Нет воды. Тесно. Очень тесно. Туннель. Свет в конце.. Туда. Туда! Тяжело дышать. Туда! Чей-то крик. Яркий свет. Тесноты нет. Много-много света и воздуха... Глубокий вздох и я кричу! Громко- громко!
Я – девочка! Я родилась!...