Его руки. Я сразу оказался в этих широких тёплых ладонях, когда меня, голодного и измученного, надорвавшего от долгого орания глотку, вытащили из того вонючего подвала. Там ещё оставалась моя полуразложившаяся мать и такие же собратья. Я — единственный, кто выжил в этом аду.
Тётка из домоуправления ещё долго что-то визжала о том, что подвал заколотили на зиму, и делать ей больше нечего, как выковыривать оттуда всяких там котов, ей пришлось лишний раз напрягать уважаемых товарищей плотников, чтобы они вскрыли заколоченную на совесть дверь... А ты гладил меня по голове большими, пахнущими сигаретами руками и что-то вежливо отвечал тихим, спокойным голосом. Знал бы ты, что сделал тогда для меня... Знал бы ты, чем для меня стал.
***
Нет, ну, зачем так орать-то? Мой хозяин, в общем-то, обычно спокойный, даже слишком. Но когда что-то не по его, лучше сразу прижать уши и, на всякий случай, хвост, куда-нибудь заползти и переждать бурю. К счастью, недолгую — он быстро отходчивый.
Что значит "где яйца"? Я знаю? Ты потерял, ты и ищи. Ах, эти... Ну, они очищенные были. Кто ж знал, что ты их на салат приготовил? Хорошо ещё, что не заметил пропажи креветок. А нет, заметил. Ну, поддиванная пыль, посторонись, я к тебе надолго.
Мой хозяин — самый лучший из всех двуногих, с какими мне приходилось встречаться за свою недолгую кошачью жизнь. Высокий, худощавый, со светлой, часто встрёпанной шевелюрой и колючей щетиной. У него прекрасное имя — Ваня. Он очень много времени проводит за компьютером, отчего часто трёт усталые покрасневшие глаза и смешно гнёт затёкшую шею. Люблю вечером сидеть у него на коленях и наблюдать за бешено скачущими вшами на ярком мониторе, которые появляются и исчезают по его желанию, и так же быстро порхающими над кнопочками пальцами. Ни то, ни другое ловить не стоит — получите щелчок по носу. Я знаю.
Сегодня Ваня пришёл позднее обычного и явно не в духе. Вывалил второпях в мою миску кошачьи консервы и завис на телефоне.
— Да. Я понял. Нет, ничего страшного, я всё понимаю. Тогда, может... в пятницу? Занята. Ах, вот как. Ну, удачи тогда. Пока.
Поиграй со мной. Как это не сейчас? Очень даже сейчас. А если я растянусь вот так? Или так? Пузико мне почешешь? Нет? А если я зацеплюсь за брючину когтем? Да ещё повисну на ней? Нет ничего прекрасней, чем слышать твой хохот. Ты слишком мало улыбаешься, ещё меньше — смеёшься. И я даже готов побыть клоуном, лишь бы услышать этот искренний, добрый и такой редкий смех.
Ну, что ж за день-то такой? Сначала натыкал меня носом в лужу, которой я, кстати сказать, не делал. А потом, видите ли, вспомнил, что это он сам разлил свой зелёный чай, когда торопился сесть за компьютер. Правда, потом как-то странно притих и сказал слово, которое я тогда в первый раз услышал — забавное такое, несуразное... "прости", кажется. Чёрт его знает, что оно означает. Ну, и ладно. Главное — мой хозяин больше не сердится, а мне большего и не надо.
Но на сегодня неприятности не закончились. Сижу на кровати, никого не трогаю. Но своей дымчатой шкуркой чувствую приближение огорчений в лице подошедшего нахмурившегося Вани. Да,"таким суровым взглядом рельсы резать надо". Что-то будет...
Ах, вот в чём дело! И где же мне, по-твоему, блох вычёсывать? Почему не на кровати? Да какая разница?! Не будь занудой. Так. Не нравится мне это. Куда меня несёшь? Мой зад чует воду, а это большие неприятности. Очень большие. Нет. Пусти, я пешком пойду (прямо под диван). Я не паникую — просто воду не люблю. Ты большой, должен об этом знать. Пусти, я сказал! Что значит — не ори? Она же мокрая! Лишай тебе в спину, отпусти меня! Укушу!!! Всё, кусаю.
Я думал, только кошки могут так шипеть. Видимо, цапнул добросовестно. Всё, не жить мне больше. Прощай, белый свет. Всё ещё отчаянно мяуча, пытаюсь вырваться из мокрого плена, но сил хватает только издавать противные хриплые звуки и упираться задними растопыренными лапами в край тазика. Когда же это кончится?
Сижу, как тот дурак с намытой шеей, чахлый, что твой гордый, но больной орёл, с меня ручьями стекает вода. Но я опять слышу тихий смех и чуть слышное: "На чёрта похож". С чертями я не встречался, так что, тебе видней (по твоим словам, они работают где-то в ЖКХ, в Госдуме, в местной поликлинике и ещё где-то). Но до чего ж я себя паршиво чувствую. А хозяину, наверное, ещё хуже — кусаться я умею отлично. Зачем-то запихнул меня в большой носок и завязал его под горлом. Для чего? Ладно, видно будет. Чудак он, мой хозяин.
Выбившись из сил, рухнул прямо Ване на грудь. Плакать хочется. Вот скажи, зачем ты так со мной? Я же не могу вылизать себя, сними это убожество, прошу. Тело противно зудит, а знать, что оно ещё не до конца просохло, невыносимо. Эта дрянь, завязанная на шее, не даёт пробраться к шерсти. Разорвать бы... Нет, всё бесполезно. Даже злиться сил не осталось.
— Сказал — нельзя, Шуруп. Ты же не хочешь отравиться шампунем от блох?
Ни черта не понимаю, о чём ты говоришь. Но понимаю одно — ты заботишься обо мне. И от этого вдруг так хорошо, что я готов терпеть, сколько скажешь. Вот сколько надо будет, столько и просижу в этом носке. Да если ты ещё за ухом почешешь. М-м... Всё. Можешь постирать меня ещё раз. Ради такого-то. Знаешь, если укус на руке вот так зализать, то заживёт гораздо быстрее. Обещаю, такого больше не повторится. Веришь? Опять слышу это непонятное слово. Всё-таки интересно, что оно значит?
Подумаю над этим позже, спать хочу. Твоё сердце бьётся прямо под моей головой, я ясно слышу чёткие удары с одинаковыми промежутками, твоё ровное дыхание убаюкивает, а замершая на мне тёплая ладонь иногда вздрагивает во сне. Толкаюсь в неё холодным носом: всё в порядке, спи.
Сегодня хозяин пришёл не один. Ласково, но настойчиво спровадил меня на кухню, закрыл дверь. Смеёшься? Всерьёз думаешь, что я не открою? Да клещ мне в хвост, если не смогу выйти! Лучше по-хорошему открой. Ладно, подожду.
Ждать пришлось долго. Из комнаты то и дело доносился звонкий женский смех, хлопала дверь ванной, шумела вода, в кухню проник запах чего-то цветочного и жутко приторного. Настоящая пытка для моего чуткого носа. Наконец, всё стихло. Ну, что ж. Мой выход. Ночь — прекрасное время для разведки, охоты и...
Пощадите мои уши — убавьте децибелы, зачем же так визжать? Тем более, утром. Не выношу женский голос. Ничего я не метил территорию — просто нассал тебе в сапог. Не нравится он мне. Ты мне не нравишься. Через некоторое время хлопнула входная дверь. Запаха и визга больше не осталось. Почему-то чувствую себя победителем. С чего бы это? Хочется покуражиться. Разваливаюсь на полу, жмурюсь от удовольствия, разминаю когти. Хорошо.
— Ну, и что прикажешь с тобой делать? — строго спрашивает мой хозяин, присаживаясь возле меня на корточки и снимая очки в тонкой оправе.
Но в тёмных, чуть прищуренных глазах нет ни строгости, ни упрёка, так что, зря стараешься - я не боюсь.
— И что за подленькая кошачья душонка? — уже с улыбкой.
И не говори. Сам удивляюсь, как ты до сих пор меня терпишь? Пойдём на кухню, что ли. Там витает аромат куриной лапши. Ведь это мне? Да я не наглый, голодный просто. Думаешь, легко шкодить всю ночь?
***
— Не надо на меня так сиротливо смотреть. Это всего на несколько дней. Я тоже, знаешь ли, не горю желанием ехать в эту командировку. Ну, что с тобой?
Что со мной? Ничего. Ничего особенного, кроме того, что мне хочется выть и не хочется есть. Но первое я не умею, зато легко справлюсь со вторым. Я отказываюсь от еды. Да-да. И от яиц тоже. И от рыбки. Сырой. Эх! Не уезжай,а? Я больше не буду гадить в твою обувь, рвать в клочья туалетную бумагу, висеть на занавесках, будить тебя рано утром по выходным. Что ты там ещё не любишь? Обещаю не чесать когти о мебель и не линять на твои штаны. Я буду аккуратней со своей мисочкой и перестану вести себя, как хрюшка, растаскивая из неё еду. Так, кажется, ты меня называл? Ну, что мне ещё сделать, чтобы ты остался?!
— Всё. Будь паинькой. Тётя Нина будет приходить навещать тебя, не скучай. Дай поцелую.
Горячее прикосновение к холодному носу так приятно, сделай так ещё. Почему ты раньше этого не делал? Нежно топорщу усики тебе навстречу, говорю прощальное "мя-яу", лапы с запрятанными когтями сами тянутся к твоему лицу. Ой, очки съехали. Как-то странно смотришь на меня. Это всего лишь очки — что я сделал-то?
— Шуруп. Не думал, что скажу такое, но... я буду скучать. Пока.
Закрытая дверь, погребальный звук защёлкивающегося замка. Подожди! Я кое-что забыл! Вернись! Что такое "паинька"? И кто такая тётя Нина?!
Ушёл. Я ещё слышу, как в подъезде захлопываются двери лифта, этот странный движущийся ящик увозит тебя, громыхая и скрипя в утренней тишине. Тоска. Когда твоя квартира стала такой огромной? Наконец-то, она вся в моём распоряжении, но радости от этого никакой. Сижу у двери и принюхиваюсь: твой запах ещё не выветрился, я так привык к нему, а скоро от него совсем ничего не останется. Никогда ещё тишина не была такой громкой. Может, помяукать? Или пообдирать косяк? Боги кошачьи, я же этого не вынесу.
В жилище стемнело, а я всё ещё у двери. Какой в этом смысл? Надо пойти на кухню, там Ваня что-то оставил для меня, да и лоточек я с самого утра не посещал. Да ну. Не хочу ничего. Может, если уснуть, время быстрее пойдёт?
***
В замке повернулся ключ. Только один двуногий мог открыть эту дверь. Но запах не тот. НЕ ТОТ!!!
— Кто это у нас тут такой пушистенький, серенький? Кис-кис-кис...
Что здесь делает ЭТО? Расфуфыренное, сильно пахнущее чем-то цветочно-фруктовым, с длинной белой шерстью и красными когтями? Зачем ты тут, самка человека? Я тебя звал?
— Ну, что какой несмелый? Иди, я тебе покушать принесла. Куда тебе молочка налить? Ой, да ты ничего не съел... Фу, ну и запах. Так, пора это выкинуть.
Молочка? Вообще-то я яйца люблю. Но тебя это не касается. Не трогай мою миску!
— Это ты на меня так урчишь? Дикий какой-то. Где он его выкопал?
Я доверяю только одному двуногому, но именно ему я обещал вести себя прилично, так что, терплю тебя только из-за него. Убери от меня руки. Кстати, хвост - это тоже часть меня. Да где же ваши манеры, леди?! Нет, вот целовать себя я точно не дам - может, у тебя глисты? И кто ж котов против шерсти гладит?! Всё, я долго терпел. Но помада на моей морде — это слишком! Как говорил Ваня, кидая в меня тапком, когда я блажил у его кровати? А, вспомнил:
— Иди нахуй, тупая скотина!!!
— Боже мой! Ты ещё и шипишь?! Да у тебя бешенство, дружок. Больше я сюда ни ногой. А глазищи-то, глазищи... Точно, дикий.
На себя посмотри, кошка облезлая. И стучи, стучи отсюда своими странными копытами, зверь диковинный. Запах свой тоже забери, у меня с него в носу щекотит.
Может, зря я так с ней? Всё-таки, еды принесла. А вдруг и правда больше не придёт? Хотя какая разница — всё равно есть не буду.
***
Я больше не жду. Время как будто остановилось или, вернее сказать, раскололось на жизнь (до твоего отъезда) и нежизнь (после него). Я замечаю, как темнеет за окном, а потом светает, слышу уличный шум и редкие телефонные звонки. Ни на что не реагирую, привык. Почти всё время сплю. Сильно похудел. Появилась немощь в лапах и клочки шерсти по всему полу. Надеюсь, ты не сильно рассердишься? Меня никто больше не навещает, да мне никто и не нужен. Скоро я забуду твой запах. Наверное, я и правда сильно одичал.
Мне нравится вспоминать, лёжа на коврике у двери. Ты сажаешь меня к себе в куртку, застёгиваешь молнию, и мы идём вместе покупать тебе "бухла". Ты лакаешь своё "бухло" прямо из тёмной бутылки и угощаешь меня сушёными кальмарами, стоя под козырьком подъезда, а потом закуриваешь, выпуская дым в сторону, а я слежу за маленьким огоньком в твоих пальцах.
По осени мы иногда любили смотреть на пустую улицу, заплаканное окно, голые деревья с потемневшими ветками — я на подоконнике, ты — рядом. Почесываешь мне под подбородком и дуешь за ухо, а я жмурюсь и понимаю, что люди называют "счастьем".
А однажды я нализался собственной шерсти, и, пока мы ехали в лечебницу, я орал от страха всю дорогу, впервые увидев столько людей в закрытом месте. Боюсь, что испортил тебе всю поездку. Но отдирая от джемпера мои судорожно вцепившиеся когти, ты сказал:
— Нельзя же быть таким бздуном. Чего размявкался? Я ведь с тобой.
Обратно я ехал молча — не хотел быть "бздуном", кто бы это ни был.
"Я с тобой". Но сейчас тебя со мной нет, и нет очень долго. Теперь можно быть "бздуном"?
Мне снятся забавные сны: я ношусь за большой пёстрой бабочкой; она то садится, подпуская меня поближе, то взлетает высоко вверх, будто дразня, кружится над головой, а потом опять взмывает под потолок. Сегодня она как-то особенно осмелела и даже села мне на нос, но её крылья вдруг стали увеличиваться, расти и превратились в... руки. Твои руки. Какой глупый сон. Или не сон? Открываю глаза — бабочки нет, зато натыкаюсь мордой на большие руки, пахнущие улицей, пылью, дождём и чем-то ужасно знакомым и привычным...
— Шуруп, Шуруп, маленький мой. Как я скучал по тебе! Тощий-то стал.
Сколько запахов ворвались сразу в дом — не могу различить твой. Ты сильно изменился: гладкая морда, аккуратно подстриженная шерсть, строгая тёмная одежда и новые очки. Но голос определённо твой — густой, как сливки, и такой же тёплый, как парное молоко. Не могу окончательно проснуться, сбрасываю с ушей остатки сна. Ты здесь. Ты приехал. Почему-то щиплет глаза и не получается приветливо мяукнуть — что-то с голосом. Ты носишься со мной, не отпуская ни на минуту, ворчишь, что я весь облез и отощал, не притрагивался к еде, что меня выпороть за это мало, а ещё лучше — выкупать и высушить, подвесив за уши прищепками на лоджии. Глупый ты. Разве не видишь, как я счастлив (так вы, люди, это называете?), все твои угрозы льются нежной ряженкой на мою измученную кошачью душу. Вытряхиваешь из пакета подарки: ошейник от блох, маленький резиновый мячик, верёвочная когтеточка. Вот только жаль, что поиграть с тобой сегодня не смогу — странная слабость, и голова постоянно кружится. Что ты делаешь? Нет, есть я не хочу, и пить тоже. Как же я рад, что ты вернулся! Да не нужны мне кильки и паштет, что никак не поймёшь? Мне нужен ТЫ.
***
Жизнь потихоньку входит в своё русло. Только появилось чуть больше суеты: стало много звонков, вечерних разговоров, мой хозяин стал позднее возвращаться с работы, принося с собой всё более странные незнакомые запахи, которых раньше не было. Но сам он стал жизнерадостнее, чем обычно, всё так же приветлив со мной; первое время даже поил меня молоком из пипетки (ну, не извращение?) и пытался насильно впихнуть в меня хоть немного еды, добавляя в неё капельку валерьянки (я уже говорил, что он чудак?)
Только в последнее время видимся мы всё реже. Ваня собирается на работу очень рано, на ходу фыркая горячий кофе и надкусывая бутерброд, носится по квартире в поисках носков или галстука, иногда орёт, чтобы я не мешался под ногами, перед уходом оставляет мне сухого корма, треплет за ухом и исчезает. До вечера. Но я не жалуюсь. Я знаю, что он обязательно придёт. Ко мне.
Сегодня он дома. Это называется "выходной". Как же я люблю такие дни! Обычно Ванька так долго дрыхнет, что моего терпения едва хватает. Специально топчусь у него в ногах, рискуя быть скинутым с постели, покусываю за ухо, а когда голова исчезает под одеялом, ныряю туда же и пугаю его своими "огромными зенками", как он называет мои глаза. И только если ничего не помогает, начинаю робко мяукать. Робко - потому что под кроватью притаилось грозное оружие — две меткие сверхзвуковые тапки, которые иногда выбирают не очень удачную мишень — под моим хвостом, например. Ещё в эти дни Ванька любит подолгу мокнуть в ванной, я же в это время играю с поясом от его халата, висящего на крючке, или роюсь в мусорке в поисках картофельных очисток на кухне. Люди — странные существа: едят всякую гадость вроде горчицы, но выбрасывают такую нежную, хрустящую, сочную кожурку.
Выходной сегодня не похож на другие: во-первых, хозяин слишком рано встал (даже для меня), я тут же свалялся в клубок на его тёплой подушке и продолжил давить её мордой; во-вторых, целый день колдовал у плиты, жарил, тушил, томил в чём-то кисло-сладком дичь, бегал в магазин несколько раз, хлопал дверью холодильника, перетряхивал свой гардероб. Я ходил за Ванькой хвостом, пока тот не рассердился и не закрыл меня в спальне. Ну, как вам это нравится? Тебе повезло, что мой аппетит не до конца восстановился, иначе я бы свёл тебя с ума своими "песнями" — ароматы с кухни были ещё те! За дверью мне было строго сказано:
— Посиди тут, Шуруп. Так надо.
Надо, так надо. Кто ж спорит? Да и не нравится мне вся эта беготня — я тишину люблю. И тебя. Но снаружи нет первого, а внутри — второго. Так что, не найдя этот день моей жизни хоть сколь-нибудь увлекательным, я предпочёл завалиться спать.
Вечером Ваня открыл, наконец, дверь. Но заняться было всё равно нечем, кроме как погоняться за своим хвостом. Правда, я очень быстро понял, что эта своенравная и упрямая пушистая сволочь живёт какой-то своей отдельной жизнью. Покусанная и побитая, она ещё долго дёргалась из стороны в сторону — мы здорово разозлили друг друга. И настроение у меня по этому случаю было не из лучших. Оно подпортилось ещё больше, когда вечером стали появляться какие-то люди. Дом наполнился голосами — мужскими и женскими, низкими и высокими — слишком громкими для моих ушей. Я хотел спрятаться обратно в спальне, но дверь оказалась заперта. На кухню мне было запрещено совать свой "любопытный нюхатель". Я обречённо поплёлся в большую светлую комнату с накрытым столом посередине, красивыми шторами на окнах с развесёлой бахромой и огромным шкафом во всю стену с множеством полок и с широкими нишами. В углу стоял немного обглоданный мною фикус.
От такого разнообразия ног я немного растерялся, но быстро взял себя в лапы и храбро спрятался за кадкой с замученным растением.
— Что за шнурок тут бегает? Ну и уродец, — это говорила какая-то крупная мужская особь с большим животом и маленькими хищными глазками. Этот человек держал дома собаку, а может, не одну — от него нещадно несло псиной.
— Не понять мне некоторых — зачем в доме заводить кошку? Какой с неё толк? Ну, за городом — другое дело, нужна мышеловка. А тут? Вонь, шерсть и ночные "концерты" — вся "радость". А этот ещё и страшный, к тому же. Где Ванька его подобрал? Ишь, глазищи уставил, будто что понимает. Иди сюда, ты!
Закрой свою пожирательницу и поучи своего пса не слюнявить тебе брюки!
— Ой! Ха-ха! Да он шипит! Слышали? Нет, вы слышали?! А ну-ка, иди сюда, гадёныш, — мужчина встал и направился к моему укрытию.
Тебе надо, ты и иди, боров колхозный! И грабли от меня убери свои! Я предупредил.
— Сука... Клыки как бритвы, — он разжал вцепившиеся было в мой загривок жёсткие пальцы и потряс укушенной рукой.
— А-а, старый знакомый. Это Шурик. Его Ваня из какого-то подвала вытащил, совсем маленького котёнка, приютил ненадолго, да так и оставил у себя. Но это такая дикая тварь, лучше не трогайте, я уже успела пообщаться с "кисой". Надо сказать Ивану, чтоб на бешенство проверил зверя.
А, белогривая тётя Нина! Копыта не отбросила ещё? И я не Шурик, а Шуруп!
Дошипеть я не успел — в комнату вошёл мой хозяин, и атмосфера тут же изменилась. Все бродившие до этого по квартире люди уселись за стол, стали произносить тосты и поздравлять Ваню с каким-то "повышением", желать ему успехов и лёгкого пути. Я напряг слух. Пути? Опять?! Как я ни старался, а уловить что-то конкретное так и не смог. Тут обо мне вспомнил хозяин и поманил к себе, покачивая в воздухе кружочком копчёной колбасы. Я подошёл, запрыгнул по привычке к нему на колени, но колбасу есть не стал. Знали бы вы, что там понасовано! Ваше счастье, что говорить не умею, иначе каждому понадобился бы внушительный пакетик. Ваня настойчиво уговаривал меня съесть "хоть что-нибудь".
Забудь ты о еде и присмотрись: как минимум, у двоих из твоих гостей насквозь фальшивые улыбки и подхалимажный тон. Поверь моему чутью, я — кот.
— Избаловал ты его, Иван. От колбасы морду воротит. Опусти-ка его на пол, я другое предложу. Не тем его манишь, — собачник опустил руку вниз.
Красная рыба. Не пойму, мужик, тебе мало? Чего ты добиваешься? Сижу, не двигаясь с места.
— Он после той командировки есть почти перестал, что с ним такое? — Ваня пожал плечами.
— Может, у него нервный стресс? — предположила какая-то печальная дама, сидящая рядом с ним, — я слышала, что кошки могут очень сильно переживать разлуку с хозяином, отказываются от еды и даже теряют в весе.
Спасибо, добрая тётя. Но я не знаю, что такое "стресс" и почему он нервный. У меня его нет. Кроме Ваньки у меня вообще никого нет.
— Я вас умоляю! Не смешите мою лысину! Кроме вшей в этой голове могут быть только блохи. Самые верные и преданные существа — это собаки, всем известно. И попробуйте меня переубедить, — мужчина важно закивал блестящей головой, как будто призывая сразиться с ним в поединке, где заранее известен победитель.
Тем временем, Ваня опять взял меня на руки и продолжил "пытку" рыбой. Съем кусочек, только чтобы ты успокоился. Нежная красная рыбка очень даже недурна. В наступившей за столом тишине я доел остатки с Ваниной ладони, полизал её в знак благодарности и спрыгнул на пол, чтобы умыться после нехитрого перекуса. Чутьё подсказало мне обернуться, и я увидел, как вспыхнули злобой маленькие суженные глазки странного человека со "смешной" лысиной.
Уже сидя за кадкой, я услышал, как Ваня возразил своему гостю:
— Ну, не скажите, Вячеслав Андреевич. Таких котов, как мой Шуруп, ещё поискать надо. Хулиганья в нём много, не скрою, да и породы он самой простой, а точнее сказать, никакой. Но его я не променяю даже на самого породистого и обученного пса с родословной выпиской из племенной книги, и, если уж на то пошло, то его преданность ничем не купишь и не привьёшь, она просто есть.
Вот это да! Я смотрел на своего хозяина во все гляделки, не веря своим ушам (нечасто от него такое услышишь). Его расшумевшиеся оппоненты долго ещё что-то обсуждали. Кажется, они говорили о верности и предательстве, любви и привязанности, искренности и двоедушии. Людишки. Что вы знаете об этом? Прячете свои слабости за красивыми словами, прикрываете похоть дорогой одеждой, топите страхи в горьком "бухле", мятые бумажки во внутреннем кармане придают вам значимости, заставляя забыть о собственной никчёмности, вся ваша любовь подчинена гормонам, а страсть — времени. До чего жалок ваш мирок. И хоть Ванька один из вас, у него есть кое-что, чего ни у одного из жующих за столом и в помине не было - чистая, светлая и огромная душа.
Пока я так размышлял, застолье заметно оживилось, опять зазвучали тосты, и краем уха я уловил какую-то новую загадочную фразу: "поставить эксперимент". Я не знаю, что такое "эксперимент" и почему он не стоит. Для меня это не значило ровным счётом ничего. От нечего делать я погонял немного кисточки на шторах, повалялся то тут, то там, стащил со стола салфетку и с радостью разделался с ней, изорвав в мелкие клочья (а чего она такая мягонькая?) Решив, что теперь с чистой совестью могу поискать себе развлечений в другом месте, я, важно задрав хвост, отправился на кухню. Но не успел выйти из комнаты, как услышал знакомый окрик:
— Шуруп,иди сюда.
Вернулся, потёрся об ножку стула: мрря...
Ваня встал, подошёл к балконной двери, открыл её и выкинул туда свои наручные часы. Ясно. Ванюша опять "налакался" и теперь чудит.
— Шуруп, принеси.
Да ну?! А шнурки тебе не погладить? Сижу и возмущённо прилизываю встопорщенный от удивления мех.
— Я что сказал? — он стоял и ждал. Ждали все, как-то разом притихнув.
— Вот тебе и ответ, Иван. Твоя теория о кошачьей верности потерпела крах, уж извини. Я говорил, что шкурничество и дармоедство — вот их главные "достоинства". Но ты не расстраивайся, я тебе такого щенка подарю, породистого, послушного, обучать его — одно удовольствие. Он тебе не то, что часы, но и кофе в постель, и мартини в ванную принесёт, — Вячеслав Андреевич басисто рассмеялся, со снисхождением поглядывая на меня сверху вниз.
— Ва-а-ань, а где штопор? — донеслось со стороны кухни.
Бросив на меня разочарованный взгляд, мой хозяин скрылся в том же направлении.
Породистый, говоришь? Кофе в постель, да? Мартини? Странные у вас понятия о верности, ребята. Но если это сделает тебя счастливее, я принесу тебе эти часы. Подобравшись ближе к порожку, я распушился — не май месяц. Плохо, что мех почти не греет — всё-таки я здорово облез. Лоджия была незастеклённая, поэтому пол мягким ковром припорошило снегом, лапы сразу потонули по брюшко. Здесь Ваня хранил всякий "хлам". Только я так и не понял, что он называет "хламом": то ли облезлые лыжи в углу, то ли связанные друг с другом две кухонные табуретки, отжившие свой срок, то ли рулон старого линолеума, до которого у Вани всё никак "не доходили руки", чтобы выбросить. Честно говоря, я уже довольно долго жду этого момента, очень уж хочется посмотреть на "ходячие" Ванькины руки. Я принюхался. Только так и можно отыскать здесь эти часы — куда он их закинул, я не видел. Значит, они где-то в снегу, а разрывать его я не собираюсь — мне что снег, что вода — ни то, ни другое терпеть не могу. Осторожно пробираясь по хрустящему снегу, я стал замечать, что постепенно теряю нюх. Возможно, причина в сильном холоде — очень скоро мой нос стянуло от мороза, мерзкое ощущение, я вам скажу. Я взглянул на небо. В вечерних сумерках есть своя прелесть: тёмные облака напоминали клубочки дыма от Ваниной сигареты, они вяло растекались по всему небу, постепенно догоняя и сливаясь с другими облачками, что поменьше. В них заблудилась какая-то птица, она наматывала круги, не переставая, и от этой круговерти моя голова тоже закружилась, как Ванькина жизнь после командировки. Я зачем-то стал прикидывать, сколько времени уйдёт на то, чтобы свернуть птичке шею. Вдруг за моей спиной что-то тихо щёлкнуло, заставив меня вздрогнуть и обернуться. Я не сразу понял, что закрылась дверь, а когда понял, было уже поздно: дверное полотно было плотно прижато к косяку — её просто заперли. От двери почему-то пахло псиной. Я встал на задние лапы, передними упёрся в пластик и подзывающе мяукнул. Кто-то задёрнул шторы, не оставив даже маленькой щёлочки. Я прибавил громкость, но тут грохнула музыка, и мои настойчивые позывные ушли в никуда. Я понял. Обо мне просто забыли. Эй, люди, вы прогноз слушали? Я — да. Сегодня к ночи ожидается минус тридцать шесть, это вам не кот начихал! Между прочим, я тут на снегу сижу — больше негде. Я не жалуюсь, но, кажется, я слышу хрустальный перезвон моих замёрзших бубенчиков. А они мне ещё пригодятся (может быть).
Я немного поцарапал скользкую дверь и попытался толкнуть её — всё напрасно. Надо чуть-чуть подождать, и они вспомнят обо мне. Ваня уж точно хватится, не может же он... Тут я вспомнил, как однажды мой хозяин пришёл с корпоратива очень "плохой" (оттуда все такие приходят) и случайно запер меня в туалете. Я просидел там полночи, пока ему не приспичило. Припомнив этот случай, я немного запаниковал. Не то, чтобы я сомневался в нём,но... Вдруг Ваня опять будет "плохой" и забудет обо мне на полночи? А если на всю ночь? Я стал орать громче и от двери больше не отходил. Но было тягостное ощущение, что меня просто вышвырнули за ненадобностью и оставили здесь, как старый ненужный "хлам".
Эй, я здесь! Услышьте меня, там! Да кто ещё музыку громче делает? Я ведь так и голос сорвать могу.
Почему холод собачьим называют? Вполне себе кошачий. В лапах начало больно колоть, а уши вот-вот отвалятся. Поджал что есть мочи хвост, но он так заледенел, что от его прикосновения стало только хуже (впервые я был согласен, что нам лучше порознь).
Может, пошуметь погромче? А что? Неплохая идея. Воодушевлённый своей смекалкой, бодро подрысил к связанным лыжам и навалился на них, толкая передними лапами. Безрезультатно. Ещё раз. Нет. Может, головой? Да, теперь получилось. Только не совсем то, что надо — лыжи сдвинулись в другую сторону и тихо возлегли, уперевшись острыми носами в край бордюра. Что теперь? Больше шуметь вроде нечем. Повертел головой в поисках каких-нибудь возможных источников шума. Взгляд остановился на окне.Вот! Как я раньше не сообразил? Запрыгнуть туда было самым плёвым делом, а вот удержаться на карнизе — та ещё задачка: он был слишком узкий, покатый, к тому же, заледенелый. Но попробовать стоит. Подобрался, примерился... Ну! Какой прыжок — высший пилотаж! Жаль, оценить некому. Заскрежетал когтями в попытке удержаться, но со свистом соскользнул и, перевернувшись в воздухе, приземлился на три лапы, заднюю увело в сторону с резкой болью в нижнем мосле. Бляяу...
Следующие несколько попыток оказались таким же неудачными, задняя царапала ныла уже невыносимо. Последний прыжок отнял много сил и последнюю надежду зацепиться за карниз. Сейчас отдохну немного и ещё что-нибудь придумаю. Вдруг в снегу что-то тускло блеснуло, как раз в том месте, где я больше всего разворошил снег, когда стекал со скользкого окна. Это были часы. Ха! Нашлись, смотри-ка! Вот ты обрадуешься! Надеюсь, я не подвёл тебя, и моя верность теперь вне сомнений? Нет, кофе я тебе не обещаю, даже не надейся. Но клянусь больше не прятать твой галстук по утрам, не жевать твои документы, я даже разрешу прикладывать себя к твоей травмированной коленке (вы, люди, почему-то решили, что кошки — хорошие лекари). Только ты, пожалуйста, побыстрее приходи. А то мне кажется, что я инеем покрываюсь, и спать хочется. Очень хочется.
Ночью холод стал вовсе нестерпимым. Прыгать я больше не пытался — лапа распухла и зверски болела, даже несмотря на то, что я ей совсем не шевелил. Стала бить крупная дрожь, сотрясая всё тело, даже зубы. А снег не так уж плох, оказывается, когда зароешься в нём, поджав все конечности, а сверху уложишь хвост. Я даже смог немного отогреть свой нос-сосульку и унять бешеную лихорадку. Правда, только на время. Вскоре снова стало трепать так, будто у меня бубонная чума. Не знал, что холод — это такая боль. Она была повсюду: в лопатках, в хвосте, в горле, в животе, прокралась под когти и даже в кожу.
Свет в комнате давно погас, голоса и музыка тоже смолкли. Больше я не слышал ничего, кроме подвывания ледяного ветра, шныряющего по безлюдным дворам, и хлопанья окна соседней снизу лоджии. Напрасно я поводил ещё не до конца замёрзшим ухом: ему не удавалось уловить ни единого звука из квартиры, а нюху я уже не доверял. Но у меня оставалось ещё одно, последнее средство, и глупо было не воспользоваться им. Собрав остатки сил, я напряг диафрагму и выдавил из себя глухой крик-хрип, потом ещё раз. Да, мыши и то громче пищат. Надо только постараться и пошире разомкнуть замёрзший рот, это никогда не было для меня проблемой (уж что-что, а поратить я всегда умел), почему сейчас так сложно? Но мой жалкий сип мог услышать разве что зарождающийся месяц, грустно выглядывающий из-за седых облаков, но мне помочь он никак не мог.
Рот я всё-таки кое-как разомкнул, но теперь исчез голос. Точнее, то, что от него оставалось. Теперь точно бесполезно надрываться, толку-то?
Хозяин, пожалуйста, забери меня отсюда. Наверное, я разочаровал тебя, а может, просто выбесил не на шутку (ты же знаешь, у меня талант). Но теперь я буду слушаться тебя во всём. Всегда. Только приди. Я больше не могу. Умоляю...
Я уткнулся в лапы. Теперь осталось только ждать. Он придёт за мной. Я знаю. Он всегда приходит, так уже было. Надо только потерпеть. Совсем чуть-чуть.
Мне снятся сны. Большой пёстрой бабочки больше нет. Но мне снится моя мать. Странно, ведь я её совсем не помню. Но во сне она согревает меня, ласково урчит, вылизывает мою шёрстку, от неё пахнет молочком и уютным теплом. Хм, тепло имеет запах? Наверное, раз я его чувствую. Я снова маленький, роюсь в пушистом меху в поисках соска, неуклюже скатываюсь и с настойчивым рвением снова берусь за работу.
Но сквозь мой счастливый сон прорываются посторонние звуки; они мешают, раздражают, грубо втискиваются в моё прекрасное видение, расщепляя его на мелкие размытые фрагменты. Ну, что такое?
— Малыш, малыш, не спи. Хороший мой. Шуруп. Чёрт! Ты слышишь? Маленький, не спи...
Странное ощущение полёта. Я ничего не вижу, но меня вдруг осеняет: это же ОН! Он пришёл. Пришёл за мной! Чувствую тепло Ваниных рук, прижимающих меня к себе, он почему-то быстро носится со мной по квартире, целует куда попало, куда-то звонит.
— Прости меня, родной мой. Пожалуйста, не спи.
Глупый ты. Разве не видишь, как я счастлив? Я же люблю тебя. Знаешь, вот какого только дерьма от тебя не набрался, а так и не смог понять это странное слово, которое ты мне шепчешь. Но у нас ведь всё впереди, да? Успею ещё. Ты только не буди меня, ладно? Представляешь, мне снилась мать. Чудно, правда? Не буди. Мне так хорошо сейчас...
***
Незачем одному в темноте сидеть. Я так и знал: под ногами пустая бутылка. Зачем? Вас, людей, порой трудно понять — когда вам тяжело, то почему-то усугубляете эту тяжесть, как будто её мало. Всё будет хорошо, поверь. Я чего пришёл-то? Помнишь фотографию на прикроватной тумбочке? Ну, ту, что с рыжеволосой красоткой в огромной шляпе и в облегающем синем платье? Ты каждую ночь брал её в руки, лёжа в постели, осторожно обводил контур её лица, останавливаясь на губах, и надолго погружался в воспоминания, не выпуская фотографию из рук. Потом нехотя возвращал рамку на место, и я ещё долго слышал твои тяжёлые вздохи и нервную возню. Короче, это я её сгрыз. Сначала "уронил", мне показалось этого мало, я вытащил фотографию и... От неё осталась только жалкая цветная кучка глянцевых ошмётков. Обнаружив вечером эти останки, ты ничего не сказал. Но, перебирая их руками, как-то грустно вздохнул и произнёс что-то вроде: "Ну, что ж... наверное, так оно лучше." Не знаю почему, всё это долго не давало мне покоя. Но сейчас эта нимфа сладко похрапывает в твоей кровати. Живая. Настоящая. Так какого беса ты сидишь тут с пустой бутылкой и с таким же взглядом, рассматривая свои босые волосатые ноги?! Я очень хочу, чтобы ты был счастлив. Говорят, такое желание возникает, когда очень сильно кого-то любишь. Но мне плевать, что говорят, я и так знаю: я люблю тебя. И всегда буду любить.
Чёрт, время поджимает. А мне так много надо тебе сказать. Что-то очень важное. Слово уж больно потешное, но очень нужное. Всегда его забываю... Ах, да! Прости.
***
В квартире было тихо. Так тихо, что хотелось застрелиться. Ванька сидел в кресле и ёжился от холода — по всему дому гуляли проныры-сквозняки. Но он продолжал сидеть в одних майке и трусах, наплевав на холод, и даже не думая закрывать балконную дверь. Он был настолько далеко отсюда, что собственная квартира казалась чем-то сюрреалистичным и бесконечно чужим. В кромешной тьме и в полном одиночестве он уговорил бутылку виски, выигранную в том ****ском споре. Сорок дней прошло. За тебя, Шуруп! Ванька прикрыл глаза рукой: горячие пьяные слёзы наконец, вырвались наружу. Может, так оно легче будет? Но легче не становилось. За стенкой мирно спала его Катюха и видела десятый сон. Он так и не понял, как она осталась у него. Всё, что Иван хорошо запомнил — как в тот роковой день судорожно набирал её номер вдруг онемевшими отчего-то пальцами и, дозвонившись с пятой попытки, повторял, как заведенный, одну и ту же фразу: "Я убил... я убил его!" Катя приехала очень скоро, ничего не поняв из Ванькиной истерики, и, казалось, была крайне удивлена, что взрослый, всегда такой сдержанный на эмоции мужчина, оставшийся в её памяти, как холодный, эгоистичный и немного занудный тип, убивается из-за какого-то бездомного кота. С трудом расцепив его пальцы, она взяла у него безжизненное холодное тельце и тихо сказала:
— Всё кончилось, Вань. Отпусти. Он мёртв.
В серые глаза она тогда заглянула будто впервые и поняла, что совсем не знала, оказывается, человека, которого бросила два года назад.
Ванька услышал, как совсем рядом что-то звякнуло. Он медленно поднял голову, осмотрелся. Но из-за слёз и в кромешной тьме разглядеть что-либо было сложно. Рядом на журнальном столике что-то слабо блеснуло. Мужчина протянул руку и взял предмет со стола. Весь хмель как ветром сдуло — это были часы. Те самые. А он и думать о них забыл, откуда они тут? Вдруг, что-то сообразив, он вскочил, включил свет, позвал:
— Шуруп, Шуруп!
Хлопнула балконная дверь, в комнату ворвался резкий хлёсткий ветер, раздувая занавески и расшвыривая лежащие на столике бумаги с отчётами. Затем всё стихло. Ванька замер: слабый отголосок убегающего ветра уносил с собой последнее "прости".