Этот рассказ был представлен раньше с названием - Как ни надо делать. Затем исправлен в соответствие с замечаниями и пожеланиями автора проза.ру Ирина Мудра. За что ей огромное спасибо. Старую редакцию я не убрал. Так что можно сравнить обе редакции, рассмотреть со стороны чужой творческий процесс. Может быть, найдете что ни будь для себя полезное.
Петр и ………..
Бесшабашный, но очень приятной наружности, парень Петр имел среди сверстниц односельчанок огромный успех. И без зазрения совести этим пользовался. Сколько он женских сердец разбил, не сосчитать.
Мужики постарше частенько советовали ему, относится к жизни серьезней. Но он эти поучения пропускал мимо ушей. А сам себе говорил.
- Их бабы не любят, потому они такие и серьезные. А на меня они как мухи на мед липнут, и почему это я должен их отталкивать.
Особенно он не любил когда его своими поучениями допекал бригадир.
Не один раз уже он ему назидательно втолковывал:
- У каждого человека должно быть стремление к чему то, какой-то смысл, какая-то цель в жизни. Пусть и маленькая, скромная. Но своя. А без цели жизнь пустота. Живешь и не знаешь зачем. Так что серьезней нужно жить. А ты как лист на ветру болтаешься. Туда-сюда. Как дерьмо в проруби. Зачем живешь, не знаешь. Человек он разумом должен жить, а ты живешь потребностями. Охмурил девку, потребность удовлетворил. Разум на то человеку и даден, чтобы он себя мог осмысливать. И цель какую-то для себя ставить. А ты получается, что безмозглый.
- Слышал поди, Аксюшка в больницу ездила. Сам знаешь зачем. А теперь мать дом по дешевке продала. Только из-за тебя уехали. Чтоб тебя она больше не видела. Слезы ни лила.
Обычно Петр эти нравоучения сносил молча. А однажды не вытерпел.
- А может быть удовлетворение потребностей и есть для меня цель и смысл в жизни. А разум и хитрость мне дадены для того, чтобы эти потребности удовлетворять, а не изобретать всякую .... - изобразил он матерное слово и остался доволен своим веским. И как ему казалось, вполне достойным ответом. – А Аксюшке твоей, я говорил. Нагуляюсь досыта. Потом будем жить припеваючи. Сама виновата.
После этих слов бригадир о чем-то задумался. А Петр, подыскивая нужные слова, старался допечь его еще больше.
- То-то. Думаешь!? Я-то может быть, своей цели уже достиг, и каждый день ее достигаю. Без всяких раздумий. А ты когда своей цели достигнешь? Доживешь ли !? Познаешь ли свой смысл !?
Петр торжествовал. Как он его. А пусть не лезет, куда собака свой нос не совала.
А бригадир спокойно ответил:
- Аксюшка-то не моя, а твоя удача. Когда-то может, и ты поймешь, о чем я тебе толкую. Да боюсь, будет поздно. Потому как у каждого в жизни своя удача. И он свою удачу выбирает сам. Может и до тебя дойдет это. Когда нибудь.
- Когда нибудь! - передразнил Петр - Мне твои понятия, дядя, ни к чему. Меня бабы и без него любят. И еще как любят. Тебя бы так любили, от тебя бы так млели, ты бы тоже много в жизни не рассуждал. А пользовался моментом.
А вечером он, облокотившись на забор у клуба, заигрывал словами с приехавшей на практику молоденькой медсестрой. В этом деле он был мастер, и не просто мастер, а мастер высшей квалификации. С ней заигрывал, а про себя соображал, сколько же ему потребуется времени. Чтобы эта дура растаяла в его объятиях.
Девушке, видимо понравился этот напористый парень. И она, колко отвечая, не один раз обнадеживающе ему улыбнулась.
Петр свое дело знал в совершенстве. И уже знал, что будет говорить ей через пять минут, десять, час. Что будет делать с ней через пару дней. Не знал он только одного, что через пару минут будет с ним самим.
Рассматривая это прекрасное создание. Петр вдруг заметил, как глаза девушки расширились. И она, что есть сил, закричала.
- Дура она что ли? - только успел подумать Петр. И тут же почувствовал как что-то твердое давило ему в спину.
Сдававший задом грузовик придавил Петра к забору. И вместе с забором стал валить его на землю.
Заорал и Петр. Так заорал, как будто это были последние секунды его жизни. Что впрочем, было совсем не исключено.
Грузовик резко остановился. Шофер, с побелевшим лицом, выскочил из кабины и, подбежав к Петру. Стал вытаскивать трясущимися руками придавленную колесом ногу.
От боли, пронзившей тело насквозь, Петр матерно выругался.
Шофер тут же отпустил ногу, засуетился, и наконец, сообразив, что нужно делать, заскочил в кабину и рванул машину вперед.
Нога хрустнула и выскочила из-под колеса.
Выскочившие на крик из клуба парни отволокли Петра в сторону от забора. Кем-то снятую рубаху тут же изорвали на полосы и начали обворачивать живое месиво. Появился и ремень, которым быстро перетянули ногу в бедре.
И на этом же грузовике, в кузове, Петра увезли в больницу.
Лечили Петра долго. Открытый перелом ни шутка.
Боль жгла его недели две, и если бы не лекарства, которыми его кололи все это время. Он бы, наверное, сошел с ума.
Но физическая боль была ни что по сравнению с болью внутри закоулков души. Возникавшей от предчувствия, что он останется хромым, инвалидом. До конца дней. И это он, первый покоритель женских сердец.
Тошно у него было на душе. Тошно. Все чем жил рухнуло в секунды. А для чего дальше жить? Для чего!? И как? Хромать по деревне. И выслушивать сочувствия или усмешки бывших завистников.
Только через два месяца, с костылями под мышками, вернулся Петр домой.
Самые страшные предчувствия сбылись. Он стал хромым, инвалидом. Навсегда.
В минуты отчаяния он только огромным усилием воли заставлял свыкнуться со своей участью. И успокаивал себя как маленького ребенка:
- Вон сколько инвалидов кругом. Но живут же. Тяжело, неудобно, но живут.
Постепенно Петр научился ходить без костылей, выучился лазить на чердак и многое другое, что под силу нормальному человеку, не инвалиду. Только бегать не мог. Да и некуда ему было теперь бегать. Теперь он везде успевал пешком.
Приспособился он управлять и трактором, и в работе нисколько не уступал "здоровым".
В общении с трактором он чувствовал себя раскованно, уверенно, полноценным. Ведь трактору все равно кто им управляет. Хромой, ученый или психически ни того. Лишь бы обращался с ним ласково, умело.
Трактор стал для него теперь. И кум, и брат, и сват. И обращался он с ним соответственно. Чистил, мыл, чересчур смазывал.
Именно в тракторе нашел теперь Петр свое удовлетворение жизнью. То, что хочется всем без исключения людям. И хромым, инвалидам, и здоровым. Но не всегда это хочется сбывается.
Но вот быть среди людей Петр старался как можно меньше. Ему всегда казалось, что все смотрят на его искалеченную ногу и жалеют его, или злорадствуют. А ему от людей хотелось другого. Совсем другого. Что и всем остальным хочется. Только ни каждый об этом вслух говорит. Быть здоровым, сильным, успешным.
Со здоровьем тела можно смириться. А вот с израненной душой ни помиришься. Она кого хочешь, наизнанку вывернет.
Особенно ему не хотелось показываться на глаза девушкам. А особенно тем, которые раньше млели только от его присутствия. А теперь при встрече только коротко мямлили: - Здравствуйте, - или вообще отворачивали глаза. Этим как бы подчеркивая. Ты славный парень, но нам ты не пара.
Сначала он обижался на них. Но потом понял, что не их вина в том, что жизнь делит людей на разные категории. Располагает их в разных пространствах. Где одним дано одно, другим совсем другое. Где у каждого своя удача.
А он свою удачу упустил. И давно упустил. Еще тогда когда не поверил, что может быть только она его без ума любит. Не удержал в больницу ехать. Думал, не решится, подождет его, потерпит, пока он нагуляется.
Вот она где была его удача. Только сразу не узнал он ее. И прошла она мимо. Эх, вернуть бы те годы, да с другим умом прожить. Да только прошлого не вернуть. А как сильно свербит, скребет и жаждется. Оказаться снова там, в прошлом, и все иначе переделать. Все иначе. Да только прошлого не вернуть. Знать бы, что настоящее в прошлом куется. Да только кто ж об этом думает.
При "здоровой" жизни у него постоянно не хватало времени. Все спешил куда-то, суетился, а теперь времени было хоть отбавляй. А занять его было не чем. И он стал частенько выпивать. Водочку.
От чего на душе легко становилось, свободно. Или пряталась она, или спать ложилась, пока он пьет. Но иногда и просыпалась. И где-то там начинала шипеть и как когтями рвать: - Ей бы ты и такой, хоть какой, нужен был. Хоть какой.
- Заткнись! – что есть силы, стучал он кулаком по столу, - Заткнись! Прошлого не вернуть.
И пил еще больше. Много. Чтоб она совсем ни просыпалась, ни скребла когтями. Чтоб мысли только появившись, сразу выветривались.
Меньше думаешь, легче жить. Подбадривал он себя, прежде чем открыть бутылку.
В хмельном угаре он чувствовал себя равным со всеми, даже выше остальных. Но иногда, на трезвую голову, его все- таки посещали здравые мысли:
- Нельзя ведь так "коптить" свет, от стакана до стакана. Прав, наверное, был бригадир. Когда говорил что в жизни к чему-то стремиться надо. Что без цели в жизни пустота вокруг. Просто пустота.
И тогда Петр решил жениться.
Но не так это просто было сделать в его положении.
Женщины-то в первую очередь на внешность обращают внимание. Чтоб лицом был красив, да телом статен. А уж потом на все остальное смотрят. А у него какое тело. Какая статность. Одно слово. Инвалид.
Но природа в жизни все усмотрела, и женские прихоти тоже. Поставив некоторых из них в такие условия. Что лишь бы мужик рядом был, а уж какой у него вид, не важно. Хоть какой, лишь бы свой.
Присмотрел он себе одинокую женщину, старше себя годами и имевшую шестилетнюю дочь.
Лицом она была не красавица, фигуры вообще ни какой. Да и какая фигура может быть при не посильном крестьянском труде.
Но тут уж инвалиду не до красоты, не до фигуры. Женщина нужна была, хозяйка, спутница, а ни кукла.
Обдумав все на несколько раз, Петр решил идти свататься. И дело состоялось.
Очень скоро Петр убедился, что в этой нескладной женщине он обрел очень многое. Она была аккуратна, чистоплотна, не ленива.
Сходились они и мыслями. Ни разу он не услышал от нее и тени намека, что пошла она за него из-за женской нужды.
Весна, лето. Осень, зима. Летит вперед неумолимо время. Ни кто сдержать его не в силах.
Однажды ночью жена разбудила Петра. И положив его руку себе на живот, зашептала:
- Слышишь, как молотит! Живой уже!
- Чего это он? - испуганно спросил Петр.
-Чего!? Чего!? Отца рядом чувствует. А отец ни сном, ни духом. Вот он и возмущается.
- О, шурует! - приложил плотнее ладонь к животу Петр и растаял в довольной улыбке. - Сразу видно, мужик! Сын!
"Мужик" еще немного пошуровал и затих.
Петр ласково поцеловал жену и, притворившись спящим. Стал мечтать. Сын это будет или дочь, ему было все равно. Любовь к дитю родному от пола не зависит.
Месяца через три после той ночи он привез из роддома жену и сына.
Его Сына.
Летит вперед неумолимо время. Оглянутся, не успеешь. А годы уже позади.
Ванюшка стал ходить. Начал лепетать, и уже кое -что соображал.
- Вот он где, этот самый смысл жизни, - рассуждал Петр, наблюдая за Ванюшкой, ходившим по комнате с клюкой в руке. - Вот в этой маленькой грязной рожице.
А Ванюшка, не обращая внимания на отца, с серьезным видом тыкал клюкой в "лазник" пола и вызывал перепуганного кота.
- Мяу! Мяу!
- Ах ты, сорванец! - выглянула из кухни мать, - Совсем кота замучил. Житья ему от тебя нет. Я вот тебе сейчас. - и она показала сыну веник.
Ванюшка испуганно замер, забегал глазами по комнате. Бросил клюку и быстро забрался к отцу на колени. И усевшись поудобней, с вызовом заявил матери:
- Мой Папа! Мо-й Папа!
- Да твой, твой, - тут же смягчилась мать, - Ни кто его у тебя не отбирает. Ну и хитрец же ты!
Чем больше подрастал Ванюшка, тем сильней у Петра крепла уверенность. Что именно в нем, в Ванюшке, есть тот самый жизни смысл. Над разгадкой которого уже не одно тысячелетие безуспешно бьются мудрецы.
Все свободное время Петр посвящал сыну. Играл с ним, мастерил игрушки, учил кувыркаться. Бывало, наказывал, но даже и это неприятное действо доставляло ему наслаждение.
Сын чувствовал привязанность и любовь отца и отвечал ему тем же.
В школу, на первый урок, Петр повел Ванюшку сам. Считая, что сына направлять по жизни должен отец.
Учился Ванюшка хорошо, много читал. Учить стихи ему вообще было запросто. Прочтет два раза и запомнит. Задачки решал, как орешки щелкал.
Не перед кем не скрывал Петр своей радости и гордости за сына.
Уже после второго класса Петр стал брать сына с собой в поле, и там учил управлять трактором.
Слабые, но настырные ручонки с трудом крутили руль. И трактор ехал по полю, виляя из стороны в сторону. А в глазах сына трепетал азартный блеск. А Петр, глядя на него со стороны, любовался.
Возвращаясь вечером по улице домой, Ванюшка спрашивал:
- Пап. А завтра ты мне дашь порулить.
- Да ты сегодня так устал, что завтра, наверное не сможешь. Дома лучше останешься. Отдохнешь. - лукавил Петр.
- Да нет, пап. Смогу. Я и сегодня не устал. Я еще мог бы хоть сколько проехать.
- Но если не устал, тогда дам.
- Да конечно нет! Я еще и пробежать хоть сколько могу! Не веришь!? Смотри! - и Ванюшка убегал далеко вперед хромавшего Петра.
- Упорный, - любуясь убегавшим сыном, думал Петр, - Крепким мужиком вырастет. Может директором будет? А может и вообще в доктора наук махнет.
- Догоняй, батя! - кричал издалека запыхавшийся Ванюшка, - Или, наверное, сам устал!?
Навстречу с сыночком лет трех шла одноклассница Аксюши. Приостановилась.
- Что, глядя на сыночка, жизни радуешься. – спросила она. - А вот кому-то такой радости нет. Отнял ты ее. Вот смотри какой костюмчик прислала. – выставила она сынишку одетого в модный костюмчик вперед себя. – Залюбуешься. Своих нет. Так чужих одевает. Хоть так сердце ублажает.
- Где она сейчас? – спросил Петр.
- Отсюда не видать. Далеко. На севере.
- Как она там?
- А вот это ни твоего ума дела. Пойдем сыночка, а то магазин закроется.
Дома к хмурому Петру подошла жена.
- Видела я, останавливалась эта около тебя. Чую языком по душе скребла. От того и хмурый. Только в том твоей вины нет. Молодость она разума не имеет. Сама ни захотела бы в больницу ехать, мать бы ни заставила. Думала, обойдется, а оно не обошлось. Теперь вот зависть ко всем гложет. Живешь там далеко на севере, и живи. Людям, чтоб беду не накликать, не завидуй.
Месяца через два жена Петра обнаружила за сараем детский велосипед прикрытый старым пальто.
- Неужели Ванюшка украл, - заволновалась мать. - И спрятал, чтоб мы не видели. И тут же к сыночку.
- Сыночек, это откуда у нас велосипед взялся? Неужели украл.
- Не мам. Это мне подарили.
- Это кто ж такие дорогие подарки чужим людям дарит.
- А она мам, эта тетенька по городскому одетая, ни чужая.
- Как это ни чужая?
- А вот так. Она говорит, что она моя вторая мама. И что у меня братик был.
- Ты бы сыночек отдал этот велосипед назад тетеньке. А мы денег подкопим, и свой купим.
- Так эта тетенька по городскому одетая, здесь ни живет. Она только приехала, велик мне подарила, и уехала.
- А где же она живет?
- Она сказала. Далеко. На севере. Так что отдавать велосипед не кому.
----
Весной, когда река уносила лед, а вместе с ним остатки моста времянки. Ванюшка две-три недели, пока не наведут паромную переправу, жил в школьном интернате.
И все это время Петр места себе дома не находил.
Родной дом без сына казался пустым, неуютным, безлюдным.
Почти каждый день он ходил к реке, к тому месту, где был, натянут трос. К которому прицепляли паром, чтобы он курсировал от берега к берегу. И всегда мерил на глаз, сколько стало от воды до троса.
Паром пускали, когда это расстояние становилось где-то с метр.
- Еще не меньше недели не увижу сына, - с тоской подумал Петр, глядя на покачивающийся над водой трос.
Подошел сосед, Степан, у которого сын тоже на время половодья жил в интернате.
- Еще недельку и спадет, - со знанием дела заметил Степан.
- Да, - ответил Петр, - Скорей бы уж.
Из-за поворота показался катер рыбнадзора идущий против течения.
- Во прет, только шуба заворачивается! - воскликнул Степан, заворожено глядя на катер,
Когда катер приблизился к тросу перегородившему реку, рулевой сбавил газ и направил лодку вдоль берега. Где трос возвышался над водой метра на полтора. Подплыв к тросу, рулевой пригнулся, чтоб не задеть трос головой.
Лодка медленно проползла под тросом, затем взревев, встала на "дыбы" и нагоняя волну рванула вперед.
- О силища! - покачал головой Степан, - Слушай Петро! Я что думаю. А что если нам попросить чтоб они наших пацанов, домой на выходные перебросили. Что им с берега на берег. Один момент. А мы бы в складчину заплатили. Глядишь им бы приработок был. А наши пацаны дома бы ночевали. И им хорошо, и нам.
- Не повезут, - ответил Петр.
- Да кто ж от денег откажется, - недоумевал Степан. - За деньги даже черти пляшут.
- Дело не в деньгах. Рискованно, дети все-таки. Вдруг с лодкой что случится, а тут брат стихия. Вон, какая силища прет.
- Да что ей, этой лодке сделается. Вон, глянь! - и Степан показал рукой на быстро удалявшуюся лодку. - Против течения прет, только шуба заворачивается. Ребятишки наши хоть домашней еды пожуют, молока напьются. А то там, на казенной пище у них, наверное, уже желудки ссохлись.
- А что, - стал размышлять Петр. Может и верно говорит Степан.
И они со Степаном отправились звонить в школу.
Директор школы, Геннадий Иванович, долго не соглашался.
- Что уж вы, какую-то недельку потерпеть не можете, - возражал Геннадий Иванович. - Пустят паром и прибудут домой ваши детки. Ни чего с вами и с ними за неделю не сделается.
Но Петр не сдавался и жалобно говорил про родительскую любовь и тоску. Про иссохшие желудки, и что не он один, все родители, народ просит.
- Ну ладно. - сдался Геннадий Иванович. - Поговорю с ребятами из рыбнадзора.
В субботу после обеда на обоих берегах, метров на пятьсот выше паромной переправы собрался народ. Родители, учителя, просто любопытные. И среди них, конечно же, представители власти, давшие добро на переправу.
На берегу Петра царило оживление. Родители были довольны в том, что им пошли навстречу и радостно улыбались. Предвкушая встречу со своими чадами.
Только один дед, работавший раньше бригадиром, пытался отговорить всех от этого рискованного дела.
- Все-таки дети, мало ли что может случиться, - говорил он Степану, высматривавшему своего сына на другом берегу. - Палка и то раз в год стреляет.
- Дед! - похлопал его Степан по плечу. - Двадцатый век на дворе. В космос летаем. А тут с такой техникой, какой-то паршивой речки боимся. Наши отцы Днепр на плотах форсировали, а мы на моторе в тридцать лошадей трусим. Шел бы ты дед, к бабке, на печку.
Степан рассмеялся своей остроумности, а вслед за ним заулыбались и все стоявшие на берегу.
А дед, ему спокойно ответил.
- Ты так на природу не говори, она обидеться может. И наказать. И для того у ней, достаточно, и сил и средств.
Катер "Прогресс" подчалил к берегу и погрузка детей, под руководством самого директора школы, началась.
Нарушая очередь, первым в лодку юркнул Ванюшка.
Геннадий Иванович, еле сдержав себя чтоб не покрыть его матом, прикрикнул на него:
- Маленький ты что ли! Поскользнешься, и в воду. Где тебя потом вылавливать. Да в одежде и не выплывешь.
Ванюшка, усевшись на скамейку, понурил голову. И, скосив взгляд на другой берег, где стоял отец, подумал:
- Влетит.
Погрузка продолжалась дальше.
Петр видел как Ванюшка первым шмыганул в лодку и про себя выругался: - Вот сорванец! - и тут же "отошел", про себя решив. - Хваткий парень растет. Здесь и то первый.
Директор пересчитал восьмерых детей. Поинтересовался у рулевого, не нарушена ли грузоподъемность и, услышав в ответ, что нет. Сел на скамейку рядом с рулевым и дал команду отчаливать.
Физрук Володя оттолкнул лодку от берега и сам прыгнул в нее.
Мотор взревел, и лодка нагоняя тугую волну пошла вперед. Вперед навстречу неизвестности.
- Иди, готовь что ни будь на стол, - дернул за рукав жену Петр. - А мы сейчас подойдем с Ванюшкой.
- Да куда ты торопишься. Минуту потерпеть не можешь. Сейчас все вместе и пойдем.
Она даже немного обиделась на Петра. Ей ведь тоже хотелось обнять своего сыночка, прижать его к себе. Приласкать, приголубить. Ведь это была ее кровиночка. Ее родненький. А муж хотел ее отправить. Ни куда она не пойдет одна. Дождется свою кровиночку здесь.
Лодка наискось приближалась к берегу. Физрук уже вылез на нос катера и приготовился спрыгнуть на берег. Чтобы потом подтянуть катер и держать его пока дети не сойдут на берег. Еще, какой-то метр-два и он бы уже спрыгнул на берег. Но в этот момент под кормой что-то стукнуло и заскрежетало. Лодка дернулась и остановилась словно прикованная. Мотор взревел и заглох.
- На булыжник налетели. Шпонку наверное с винта сорвало, - спокойно, со знанием дела объяснил рулевой.
А лодка под напором воды стала медленно разворачиваться, затем со скрежетом сползла с булыжника и подхваченная течением стала удаляться от берега.
Люди на обоих берегах, еще не осознавая, что произошло, тупо смотрели на удалявшуюся лодку. А она, неуправляемая, загруженная беззащитными школьниками. Все больше набирая скорость, понеслась вниз по течению.
Первым очнулся директор.
- Давай весла! – заревел он рулевому.
Рулевой согнулся к борту, где крепились весла. Но их на месте не было. Он поднял голову и онемевшими губами прошептал:
- Нету весел.
- Почему!? – заорал, словно бешеный, директор – Почему!?.
Рулевой втянул голову в плечи.
- Не знаю. В суматохе забыл проверить.
А лодка со школьниками достигла уже почти середины реки и неслась, неслась вперед. Вперед навстречу неизвестности.
По команде директора, физрук, рулевой и сам директор. Перевалившись за борта вместо весел гребли руками к берегу. К берегу. К берегу.
Гребя окостеневшими от холодной воды руками. Окидывая взглядом съежившихся ребятишек, Геннадий Иванович думал:
- Руками быстро не выгребешь. Где еще придется причалить. Может унести не на один километр. Как потом с детьми по лесу выбираться.
Он представил, как будет потом стоять, понурив голову перед судом районного начальства. И отчитываться за необдуманный поступок.
Ведь не соглашался же. Как сердцем чувствовал. Да и местная власть добро дала. А впрочем, сам виноват. Что перед собой-то оправдываться. Вот что значит поддаться на уговоры. Понадеяться на чужую голову, на авось. И сделать, так как делать нельзя. Сначала сделал, а потом подумал. Кого теперь винить. Сам виноват. И отвечать придется сполна. С работы точно вытурят.
- Геннадий Иванович, - еле слышно позвал Володя.
- Что!? Руки замерзли! - кипел Геннадий Иванович- Греби! Володя греби.
- Трос, - Володя показал рукой на трос перегородивший реку.
Геннадий Иванович метнул взгляд, куда указывала рука.
От мысли, что лодку сможет затянуть под трос и вместе с детьми перевернуть. По телу побежали мурашки. Ноги сделались ватными. Во рту стало сухо. До тошноты сухо.
О приближавшейся беде догадались и дети. Заерзали, закружили головами.
Сашка, который был постарше остальных, приготовился прыгнуть за борт. В холодную, леденящую воду. Но Геннадий Иванович схватил его за рукав и потянул назад.
- Куда!? Мышцы от холода моментально сведет! Да в одежде и не выплывешь. Раздеваться надо.
Самый маленький захлипал носом, и жалобно трясущимися губами позвал: - Мама! Мамочка!
Старшие больно толкнули его под бок, и он замолчал, закрыв лицо трясущимися ладонями.
А трос приближался. Все ближе, ближе, ближе.
Геннадий Иванович сдернул пальто. Выкинул его далеко за борт. И снова греб, греб, греб окостеневшими руками.
Еще надеясь. Что если выгрести хоть чуть правее середины троса, низко нависшей над водой. То может быть удастся проскочить под тросом. И тогда спасение.
Если лодка упрется в трос, тогда? - Геннадий Иванович не хотел даже представлять, что будет тогда.
И греб, греб, греб руками ледяную воду.
- Володя! Миленький! Греби - жалобно умолял Геннадий Иванович. - Греби!
Холода, усталости, не было. Был только страх, безумный страх. Не за себя. За детей.
Упершись взглядом в трос, притягивающий к себе лодку как удав зайца, Геннадий Иванович понял:
- Все. Не выгрести. Теперь только удача может спасти.
В голове мелькнула надежда, что хоть кто ни будь, да выплывет. И Геннадий Иванович твердо скомандовал: - Всем раздеваться. Быстро.
Это было все, что он для них мог сейчас сделать.
Словно подчиняясь магическому заклинанию следом за лодкой, потерявшей управление и подхваченной течением. По обоим берегам двинулись люди, наблюдавшие за переправой.
Вместе со всеми двинулся и Петр.
Чем быстрее лодка набирала скорость. Тем быстрее ускоряли шаг идущие следом за ней по берегам. Еще немного и они уже бежали. Хромал и Петр, не успевая за бежавшими впереди. И видел, что происходило в лодке.
Видел как взрослые отчаянно гребли руками. Как дети озирались по сторонам. Видел Ванюшкино спокойное лицо.
- Нет, он не испугается. Мужик ведь. - подрагивая успокаивал себя Петр.
От впереди бегущих послышались крики. И тут Петр догадался, почему закричали люди.
-Трос!!! - застучало у него в голове, - Трос! Трос!
Забыв про искалеченную ногу, Петр рванулся вперед.
Из лодки полетели куртки, шапки, сапоги.
- Ложись все на дно! - донесся до Петра голос директора.
Некоторые из детей не поняли, что от них хотят. И съежившись, сидели на скамейках.
- Ложись!!! - ревел Геннадий Иванович. - Ложись!!! – эхом летел над рекой и лесом его еще твердый голос.
Геннадий Иванович все еще надеялся, наивно верил, что удастся проплыть под тросом.
Но лодка верхним краем борта уперлась в трос и натянула его.
Сашка, которой был постарше всех. Сообразил и как обезьяна прыгнул на трос подальше от лодки. Схватил его руками и не оторвался.
Люди на обоих берегах как по команде остановились и замерли. Бежать дальше было не куда. Бежать дальше было незачем.
Течение затянуло другой борт лодки в воду. И она, накрыв, словно куполом, находившихся в ней. Вверх дном зашла под трос. А через мгновение, как пробка, с брызгами вынырнула с его обратной стороны.
Рядом, тут и там, из-под воды показались головы.
. В происшедшее ни кому не хотелось верить. Не хотелось. Не хотелось.
Наступила глухая тишина. Над рекой, над водой, над лесом. И только комары, беспечные комары, не понимавшие, что произошло. Своим писком заполняли эту глухую тишину.
И тут же с берегов раздался душераздирающий крик, визг, рев, вой. Жуткий вой. И эхом полетел над рекой, над водой, над лесом.
- Слава-а!!! - только и смогла прокричать одна из матерей и без чувств рухнула на землю.
А в ответ этому жуткому реву и вою с берегов, с реки понеслись пронзительные, обреченные детские голоса:
- Мама!!! Мамочка!!! Спасите!!! - и просто визг, страшный визг.
Головы то уходили под воду, то снова появлялись.
Сначала их было десять, потом девять, ….. восемь, …… шесть, ….. пять.
Из общего гула звеневшего в ушах, неслись голоса родителей.
- Сашенька!!! ... Петя!!! .... Слава-а-а!!! ... Ванюшка-а-а-а!!! ... А - а-а!!!
Кто-то из них падал и судорожно хватал кистями мокрую землю. Кто-то становился на колени и протягивал руки к небу. А кто-то, просто подвывая выл. Выл как воют обезумевшие волки.
Петр хотел, но не мог крикнуть, спазмы перехватили горло и он только беззвучно шептал трясущимися губами:
-Ванюшка! ..... Ванюшка! Ванющка-а-а.
Голова Ванюшки показалась раз, другой, третий. И он, что есть сил кричал.
- Папа!! ... Папа!! ...
Но крик с каждым разом становился все слабее и слабее.
А Петр ничем, ничем ни мог помочь сыну. Он только мог видеть все это, видеть, как погибает его сын. Его смысл, его кровь. Его жизнь.
Сейчас он был готов отдать все, отдать свою жизнь, десять своих жизней. Сто, тысячу. Лишь бы его сын, кровиночка, выплыл, остался жить.
Все реже показывались головы, потом, как не всматривался Петр, они не появлялись совсем.
Перед глазами простиралась только ровная гладь воды. И безумный родительский вой и стон в ушах.
Жизнь рухнула. На землю опустился мрак. Немая, бездонная пустота.
И только Сашка, слабеющими ручонками, держался за трос. Подтянется, перехватится. Подтянется, перехватится. К берегу, к берегу.
Мужики стали ломать талину, чтоб подать ее Сашке. И вытащить его на берег. Но талина, хрустнув, стволом сцепилась жгутами со своими корнями, и не подавалась. Ее крутили, вертели, дергали. Но она не сдавалась. Какой-то мужик упал на колени, вцепился зубами в жгуты. И грыз, грыз, грыз эти жгуты. И они сдались.
Талину протянули Сашке. Он схватился за ее ветви, его подтянули и вытащили на берег. Быстро стащили мокрую одежду и дрожавшего как в лихорадке, стали обтирать до суха. Но его надо было отогреть. Но, как и чем?
По городскому одетая женщина быстро скинула с себя пальто, кофту, сорвала лифчик. И так, голая до пояса распростерлась на земле.
- Ложи его на меня. Ложи! – приказывала она опешившим от ее наготы мужикам.
Дрожавшего Сашку уложили на нее. Укутали куртками, рубахами, кофтами.
--
Река по прежнему несла свои мутные воды. Как всегда усердно долбил дерево дятел, добывая короеда нежившегося под корой. Осторожно, зыркая по сторонам. Добирался к своему жилищу, с полными щеками, бурундук. Высоко в ветвях дерева что-то не поделили между собой скворцы.
Все вокруг вроде бы жило. Стрекотало, суетилось. Но жизнь для Петра, настоящая жизнь кончилась. Рухнула.
Петр до хромал до троса. Сел у воды, и раскачивая тело, взад-вперед, запричитал бабьим голосом:
- Ванюшка-а-а! ... Как же это так!? Зачем ты садился в лодку? - голос его сорвался и он перешел на шепот, - Это я тебя убил! ...Я!!! Нет мне прощенья! Ванюшка-а-а. Ой-ё-ёй-ёй!
Не далеко от Петра, уткнувшись лицом в грязь, распростерлась жена. И, судорожно сжимая окостеневшими пальцами мокрую землю, стонала:
- Кровиночка мой сыночек! Да как же я без тебя! Я знаю ты живой! Ты же выплыл! Ты же здесь!? Ну, скажи хоть словечко. Ванечка-а-а! .... А-а-а-а!
Затем она встала, и со сверкающими глазами взвыла: - Это ты забрала моего сыночка. Ты! ….. Будь ты проклята! – полетело эхом высоко над лесом. – Будь ты проклята! –…..полетело эхом далеко на север.
С километр ниже троса трое молодых парней тянули из воды на берег упиравшегося директора школы. Он вырывался, но обессиливший не мог с парнями справиться.
- Отпустите меня! Миленькие! - стуча зубами, жалобно упрашивал Геннадий Иванович. - Утопите меня! Утопите вместе с ними! Пожалуйста, судите меня здесь! Убейте меня как собаку! Дайте мне умереть!? - и он плакал, плакал навзрыд.
Подбежало еще двое парней. Все вместе они выволокли его на берег. Насильно сняли мокрую, холодную одежду, натянули снятую с себя сухую куртку, и упиравшегося понесли в село.
Занесли в дом на окраине, снова раздели догола. Положили на кровать и стали растирать тело одеколоном.
Геннадий Иванович еще весь трясся, но уже перестал вырываться. Затем тело его обмякло, он закрыл глаза, и казалось, что он уснул. Его с головой закрыли теплым одеялом. Отогреть.
Вдруг он резко скинул одеяло, вскочил, забегал глазами по комнате. И так, голый выскочил на кухню. Открыв ящик стола, выхватил нож. Один из парней поймал его за руку и заломил ее ему за спину.
- Прочь!!! – хрипел директор. - Прочь! Я имею на это право!
Его снова уволокли в комнату и прижали к кровати.
Какая-то женщина поставила ему укол. Бешенный блеск в его глазах стал угасать. Но он по прежнему, пытаясь вырваться, умолял:
- Дайте мне умереть. Я имею на это право. Люди добрые, помогите. Помогите. Дайте мне умереть.
Он судил себя сам. Своим собственным судом. Судил не по закону, судил по совести.
Никто, ни прокурор, ни суд. Никто, только суд, суд собственной совести мог оценить тяжесть его проступка. И вынести жестокий, беспощадный, но самый справедливый приговор. Быть там. Вместе с детьми, оставшимися в реке навсегда.
Но люди, наивные люди, заставляли его жить, заставляли его остаться здесь. Не подозревая, что смерть сейчас для него была слаще, чем жизнь.
К дому подъехал фургон скорой помощи.
Геннадия Ивановича уложили в носилки и прочными ремнями притянули к ним руки и ноги. Накрыли сверху теплым одеялом и на носилках затащили в фургон.
Через стекло окна Геннадий Иванович увидел. Как вдоль реки, низко над водой, харкая черным дымом. Летели друг за другом два грязно-зеленых вертолета.
Он видел, как один из вертолетов завис над берегом. Из него вылетел какой-то тюк. Следом за ним по веревочной лестнице стали спускаться какие-то люди.
Тюк превратился в ярко оранжевую лодку. На нее установили мотор, столкнули в воду. И она, взревев и встав на дыбы, пошла вниз по реке.
Вертолет качнулся и пошел следом за ней. Из его открытой двери какой-то человек шарил биноклем по реке и берегу.
- Меня ищут, - сообразил Геннадий Иванович - Живого ищут. Живого! А я уже не живой. И ни за что вам меня не найти.
Геннадий Иванович не боялся этих ужасных летающих машин стервятников. И этого с биноклем. Не боялся потому, что они искали его здесь, а он уже был там.
- Ищете? - расплылся в улыбке Геннадий Иванович - Ну ищете! Только не найти вам меня, руки коротки! Ишь ты, разлетались, поживу чувствуете, победу празднуете. Ну, ну. Радуйтесь, веселитесь. Только зря радуетесь, зря веселитесь. Не достать вам меня, нету меня. Нету! Зря стараетесь! - от радости, что он так ловко спрятался, Геннадий Иванович хотел хлопнуть в ладоши. Но ремни крепко держали руки.
За весной пришло лето. Жаркое, знойное.
Раньше Петр радовался приходу лета. Все в природе оживало, заново расцветала и его душа. А теперь ему было все равно. Лето это, или зима. Какая собственно разница.
Хоть летом пустота вокруг, хоть зимой.
Село постепенно стало забывать этот случай. Но как его мог забыть Петр. Ни как.
Все тогда рухнуло для него. Все! Рухнуло всего за несколько секунд. А прошлое не вернешь. Перестал жить душой Петр, перестал. Но другие люди в селе продолжали жить.
Одногодок Ванюшки, Вовка, колол возле дома дрова. А вокруг на чурках расселись его друзья одногодки.
Комлевая чурка не поддавалась. Колун отскакивал от нее как от резины.
- Слабак, - по дружески, без злорадства заметил его дружок Лешка. - А ну, дай я покажу как надо.
Поправив чурку Лешка сделал стойку и, крякнув ударил.
Чурка тоже не поддалась.
Со стороны за маленькими мужиками наблюдал Петр. За последнее время лицо его осунулось, глаза запали, сам сгорбился.
Весь вид его как бы говорил:
- Вот вы живете, радуетесь. А моего Ванюшки нет. У вас все есть, а у меня ничего нет.
Петр подошел к маленьким мужикам и, остановив вновь замахнувшегося на чурку Лешку, сказал:
- Кто так колун-то держит. Разве так надо. Да и встал то ты совсем не так.
- Нормально стою, - огрызнулся Лешка.
- Вот пацаны. На девок уже поглядываете, а колун в руках держать не научились. А ну, дай сюда! - и Петр взял колун у Лешки.
- Ванюшка одних лет с вами, а дрова то у него как у доброго мужика разлетаются. Во, как он делает. Залюбуешься.
Петр прицелился и с "хаком" рубанул. Чурка с треском развалилась пополам.
- Вот как Ванюшка колет, играючи. Вам с ним не ровняться.
И с довольной улыбкой посмотрел на пацанов.
- Вы бы попросили его, он бы вас подучил. Сам-то он скромный, не будет навяливаться.
Односельчане старались не обращать внимания на странности Петра. Но жене не раз советовали отправить его в больницу. Медицина, сейчас вон какая, хоть кого вылечат.
- Не поможет она ему, медицина, - спокойно возражала жена. - Ванюшку то она вернуть не сможет. Да и зачем его лечить. Вреда он ни кому, ни какого не сделал, не пьет, не скандалит. За что его туда. Может ему так лучше. Сколько таких больных душой по свету мается , всех в больницу что ли? Больниц не хватит. Его не лечить, его понять нужно. Пусть Ванюшка всегда с ним останется. А вылечат, и последнюю радость отнимут.
Не знали односельчане, что она иногда ездила в район и покупала костюмы на подростка.
А в каждый праздник вытаскивала их из шкафа вместе с оставшимися от сына вещами. Чистила, гладила и вешала обратно, рядом с одеждой взрослеющей дочери. Ванюшка жил и в ее голове.
А Петр сидел, смотрел, как она чистит и гладит одежду сына и сладко улыбался.
Только это был для него праздник. Настоящий праздник. Праздник не по расписанию.
Летит как ветер время. День, ночь. Сутки, двое. Только глазом моргнул, месяц пролетел. Только осмотрелся, обвыкся, а уже и годы позади.
Наступило время, когда вечерами под окнами Петра засвистели ухажеры его приемной дочери.
Уже не однажды дочь возвращалась домой далеко за полночь. Но Петр не ругал ее за это, и не препятствовал. Подошел срок и ни чего с этим не поделаешь.
А весной он справил для своей приемной дочери свадьбу.
Денег он на свадьбу не жалел. Выложил все что было. К чему, и что они теперь, деньги, для него были. Так, пустое место, когда нет чего-то более главного в жизни.
Давно он это задумал, давно. Но дал себе зарок, что сделает это после того как выдаст дочь замуж и поможет ей с зятем обзавестись хозяйством.
Теперь спустя год он решил, что свой зарок он выполнил. И пора сделать задуманное. Пора.
Всегда, как только река срывала с себя лед и разливалась, он каждый день приходил на берег повидаться с сыном. Приходил, садился у берега, здоровался с ним как со взрослым за руку и долго с ним разговаривал.
Пришел он на берег и сегодня. Но не повидаться с сыном, а остаться вместе с ним навсегда.
Усевшись прямо на землю, он вытянул искалеченную ногу и поздоровался с сыном.
- Ну, вот я и пришел сынок к тебе. Теперь снова вместе с тобой будем жить. Но только ты не торопи меня. Мне со всеми попрощаться надо. Надо чтоб все по людски было. По человечески.
Сказал и долго смотрел на мутную воду.
А вокруг все стрекотало, пело, кружилось. Жило.
- А я-то зачем живу? Зачем? В чем смысл моей теперешней жизни? В чем? Стоит ли жить? Пришла пора задуманное исполнить.
Он действительно не видел смысла в жизни, не мог понять, зачем же он сейчас живет. Работать, так работа и без него не встанет. Заработать много денег? Зачем они ему сейчас. Впроголодь не живет, одежды не переносить. Дом еще крепкий, на век жены, да и дочери с зятем еще хватит. Любить женщин? Стар уже.
Цели какой-то добиться. Но какую цель себе поставить? Забор новый загородить, сарай еще один срубить, корову вторую завести. Слишком маленькие они эти цели, мелкие, ничтожные даже. Разве это цели, что мимоходом решаются.
Любить детей? - сердце его сжалось. - Так нет его, Ванюшки. А к тому чего нет, и любовь такая же.
А хочется живой, чтоб тело радостью жгло. Сына родить? - сердце его заволновалось, - Поздно уже, на ноги не успеешь поставить, а зачем его преднамеренно сиротой, безотцовщиной делать. Такое врагу не пожелаешь. А тут своему ребенку. Да и жена, под старость лет, вытянет ли? О ней тоже думать надо.
Может так получится, произведешь на свет ребенка себе в радость, а остальным в горе. Нельзя, наверное, так.
Как она устроена, жизнь-то. Одному хорошо, другому от того же плохо. Что одному любо, другому может быть противно. Как в ней все взаимосвязано, хрупко. Вот не стало Ванюшки, не стало в жизни праздников, одни черные будни.
А ведь тогда не одна жизнь оборвалась, сколько цепочек потянулось, сколько судеб изломало. Подсчитать ли?
Девчонки, которые тем ребятам природой предназначены были, мыкаться теперь будут, друга спутника по жизни искать. Жизнь то идет, своего требует, матерью им предназначено быть. А парня то, мужа, отца нет, и когда еще его не стало.
Так вот и выходит, еще не родится человек, а ему уже на роду написано быть с исковерканной судьбой. Справедливо ли? И кто за ней, справедливостью, следит?
В раздумьях он и не слышал, как сзади подошел и сел рядом дед, бывший до пенсии бригадиром.
- Ты чего тут сидишь? - спросил дед.
- Да так, - вырываясь из раздумий, откликнулся Петр.
- Тошно? - спросил дед.
- Тошно, - кивнул головой Петр.
Немного посидели молча, а затем дед спросил:
- Утопиться хочешь?
- Хочу, - честно признался Петр.
- Зря, - обронил дед и потом добавил. - Твой путь еще не окончен. Ты еще не все сделал в этой жизни. Есть у тебя на этом свете еще одно дело.
Петр не ответил. А про себя подумал.
- Какие у меня здесь еще могут быть дела. Нет здесь для меня больше их. Все кончились.
- С природой брат шутить нельзя. - снова заговорил дед. - Мы по сравнению с ней козявки. Это нам кажется, что мы все можем и делаем что хотим. Считаем себя хозяевами жизни. А к природе не прислушиваемся и не понимаем ее. А зря. К ней внимательней присматриваться надо, и она многому научит. Человеку на то ум и даден, чтоб он с природой в согласии жил.
А если ей наперекор идти, она рано или поздно нас вразумит. И все равно своего добьется, чтобы мы о себе не возомнили. Очень часто, наша бестолковость, отрыгивается ни на нас. А на наших близких, на потомках. Бывает, что нас уже и на свете в помине нет, а она все продолжает все по своим местам расставлять.
Петр слушал и не слушал его.
Собственно ему было все равно, о чем мягко ворковал дед.
А дед продолжал.
- Топится-то не торопись. Всегда успеешь. Съезди сначала к Каменным Воротам, побудь там пару дней. С природой пообщайся. Может она тебе, что и подскажет, вразумит. А вернешься, тогда и делай, как душа пожелает.
- Куда съездить? - не понял Петр.
- Каменные Ворота это такая котловина, а по ней чистая речка бежит. Выбегает она из котловины между двух скал, как из ворот, только каменных. Потому вся эта местность и называется Каменные Ворота. Для многих из людей место это как прародина на земле. Может и для тебя там прародина.
- Ты прощения-то у Аксюшки просил?
- Просил, – тихо ответил Петр. - В ногах ползал. Руки целовал.
- Простила?
- Не знаю. Я же с тех пор ни когда ее не видел.
- Ну, может когда еще и свидишься.
А помолчав, дед продолжил.
- Когда человеку на душе совсем тошно становится, ему в родной дом, на Родину хочется. И если там твоя прародина, то там и толчок получишь. И выправляться организм твой начнет. И дело, которое тебе осталось на этом свете сделать, сделаешь.
Так что тебе сначала нужно меж этих двух скал побыть нужно. У всех, кого ненароком обидел, прощения испросить. А уж если ты топиться надумал, то тем более. Ведь то место для многих людей как родительский дом. Так что тебе сначала нужно там побывать, на первой Родине, а уж потом и топится.
Где-то там, внутри у Петра блеснула маленькая искорка, вспыхнула и тут же потухла.
Но все равно он попросил деда объяснить подробней.
И дед рассказал, где находятся Каменные Ворота.
Петр пришел домой и рассказал жене все, что слышал от деда.
Вместе они решили, что ему нужно съездить.
- А утопится-то, я всегда успею, - рассудил Петр. - Съезжу, погляжу, может и не врет дед.
Перед отъездом он полюбовался костюмами сына в шкафу и со спокойной совестью пошел на автобус.
Вернулся он только через две недели.
- Здравствуй Родина! - произнес он про себя, когда вышел из автобуса. - Здравствуй, и прощай.
И не заходя домой, он отправился к реке.
Теперь ему уже не было другого пути. А жена и дочь все поймут и простят. И она простит. Только так простит.
Только он присел на берегу, посидеть перед дальней дорогой. Сзади к нему подошла с хворостиной в руке заправщица.
- Ты чего здесь расселся? От работы на бережку спрятался что ли? Хоть бы удочку взял. Трутень. Лучше бы жене по хозяйству, что ни будь помог, чем здесь рассиживаться.
Хоть и обидела она его, Петр сдержал себя. И ничего ей, не ответив, тяжело поднялся и пошел домой. Помешали.
Не мог он делать этого на людях, да и с женой все-таки проститься нужно было.
Проходя мимо магазина Петр остановился, засмотревшись на рослых парней, Ванюшкиных одногодков. По взрослому куривших у входа.
- Эй, Петр! - окликнула его соседка. - Ты чего здесь шляешься?
- А тебе то что? Что вы все в душу лезете, – огрызнулся Петр. Выместив злобу на ней и за заправщицу.
- Да мне-то ничего. Это ты вот чего. У тебя гостей полный двор, а ты по деревне шастаешь.
- Ну и что?
- Вот заладил, черт. Что?! Что?! Светку то, твою дочь, из роддома сегодня зять привез. Внук у тебя родился, олух ты царя небесного, вот что.
- Какой внук? - уставился Петр на соседку.
- Какой- какой!? Обыкновенный внук. Четыре сто говорят.
Петр смотрел на нее пустыми глазами и ничего не понимал.
- Внук, говорю. Вот пень безмозглый. Внук у тебя родился!
- Внук, - непроизвольно повторил Петр и почувствовал как заволновалось сердце. Глаза его осмысленно блеснули, и он стал повторять ставшее вдруг таким сладким слово:
- Внук. Внук.
Он схватил соседку за плечи и начал ее трясти.
- Внук, Матрена. Внук. Слышишь! Внук!
- Чего это ты? - испуганно отпрянула Матрена, и едва вырвавшись из его крепких рук, отошла в сторону. - Ну, внук. Так что теперь, на людей кидаться что ли.
Петр, не слыша ее последних слов, рванулся домой и стал на ходу приговаривать:
- Внук. Внук. Мой внук! Вот это слово, о котором говорил дед!
В дом он не вошел, влетел. На его кровати, туго завернутый в одеяло, лежал крохотный человечек.
Петр бережно взял в руки сверток и осторожно прижал его к груди.
В комнату вошла дочерина подруга Ирина. Подошла к Петру и заглядывая ему через плечо стала рассматривать личико Нового Человека.
- Ой! - всплеснула она руками. – Ну, прям вылитый дед. Ну, вылитый. Как назвали то, дядь Петь?
- Как назвали, - сладко, протяжно отдаваясь эхом, запело по всему телу Петра - Как назвали.
- Дядь Петь, не слышишь что ли!? Как назвали, спрашиваю!?
- Ванюшка, - еле слышно прошептал Петр и испуганно оглянулся на родных, стоявших за спиной..
Жена, дочь, зять, стены, окна, потолки со слезами в глазах утвердительно кивали.
Дочь подошла к нему, прижалась щекой к плечу. И, заглядывая ему в глаза, тихо сказала:
- Да, папа. Ванюшка! Он снова вместе с нами.
- Ванюшка. Ванюшка, - зашептал про себя Петр. – Ты вернулся.
А затем, что есть мочи молча, куда–то вдаль, закричал. – Аксюшенька! Аксюшенька! У нас внук родилс-а-а!!! - а..а..а.., полетело эхом далеко на север.
А Ванюшка, причмокивая губами, крепко спал на сильных дедовых руках.
Не смотря на беды и тяготы, голод и разруху, войны и нашествия. Через наслаждения и страдания любви. Через жуткие боли родов, тянется к свету новое поколение.
Тянется, чтоб пережить заново то, что пережито его предками.
Любить, ненавидеть. Наслаждаться, страдать. Жить.
Сергей Горохов.