Шестьдесят девятая параллель

          Кем пишется книга нашей жизни? Дано ли нам изменить ход событий или мы только следуем режиссерскому замыслу? Почему для того, чтобы хоть немного изменить сюжет, надо поставить на карту очень многое, а иногда и саму жизнь?    

 По мотивам реальных событий.


 гл.1 Приезд

         «Граждане пассажиры! Наш самолет произвел посадку в аэропорту города Мурманска «Килп-Явр», температура воздуха за бортом +8 градусов, на этом наш экипаж прощается с вами, спасибо за внимание!» - голос репродуктора разбудил меня в мягком кресле самолета, волшебным образом переместившего пассажиров из жаркого московского лета прямо в осень. Была ещё середина августа, но небо застилали низкие серые тучи, а пространство между небом и землей заполнил холодный моросящий дождь. Пронизывающий порывистый ветер безжалостно терзал малорослые чахлые берёзки среди болотистой тундры, не оставляя сомнений, что лето здесь уже давно закончилось или не начиналось вовсе. Автобус  выехал из аэропорта и долго петлял между мокрых каменистых сопок, поросших скудной бурой растительностью, пока не высадил пассажиров на автобусной станции возле центрального железнодорожного вокзала города Мурманска. Все быстро разошлись кто куда. Часть поспешила на автобусы, отправлявшиеся отсюда же до неведомых населенных пунктов с красивыми необычными названиями: Мурмаши, Кола, Сафоново, Роста, Ваенга, Видяево... Мне была нужна база атомных подводных лодок Североморск N, но туда автобус уходил только под вечер, и я отправился бродить по улицам незнакомого города. Новые районы перемешались со старыми, создавая удивительный контраст облупившихся потрепанных строений и современных многоэтажек. Причудливо разбросанные по склонам сопок они окружали полукольцом Кольский залив и полноводную реку Кола. Суда под флагами стран всего мира а также портовые краны, похожие на огромных железных жирафов, заполняли причалы рыбного и грузового портов. На центральных улицах, застроенных многоэтажными кирпичными домами в стиле конструктивизма, располагались многочисленные гостиницы, магазины и рестораны. Пообедав в одном из них с красноречивым названием "Шестьдесят девятая параллель" я наконец дождался своего автобуса. Опять в окнах поплыли однообразные северные пейзажи на фоне неба, затянутого низкими облаками. Через несколько долгих часов наш автобус, миновав несколько КПП с тщательной проверкой документов, доставил пассажиров в небольшой уютный городок, застроенный панельными домами. Автобус укатил, а мои попутчики разбежались, оставив меня на остановке в полном  одиночестве. Смеркалось, с неба обложенного серыми низкими тучами продолжал моросить дождь. Я подхватил вещи и отправился бродить между домов в надежде найти гостиницу. Вдруг, за углом очередного дома мы неожиданно столкнулись нос к носу с моим однокашником и другом Пашей, куда-то деловито спешившем. «Ты откуда?» - спросил он озадаченно, но быстро все поняв по моим чемоданам, сообщил: «Мы с тобой опоздали - места на боевых кораблях заняты. В отделе кадров мне не смогли ничего предложить, кроме командования портовым краном или баржей! С жильем не просто: есть общежитие, но туда без направления не устроиться, а его могут дать только после назначения, поэтому я пока оставил вещи у одного знакомого. Он обещал дать ключ от новой квартиры. Её один офицер только что получил и уехал в отпуск, а квартира пока пустует. Переночуем там и что-нибудь придумаем» - заключил он. В квартире действительно ничего не оказалось, кроме газовой плиты на кухне да стопки старых газет в углу комнаты. Газеты пришлись очень кстати - мы расстелили их на полу и улеглись сверху, подложив под голову свои вещи. Беспокойный рой тревожных мыслей отогнал сон, не смотря на усталость. Ещё сегодня утром я был в Москве полный надежд и планов на новую необычную жизнь в этой современной базе атомных подводных лодок. Попасть сюда было нелегко, но мне это удалось благодаря отличным отметкам в моем дипломе. Удивительно, что это же оказалось и главным препятствием, поскольку как отличника учебы меня наградили дополнительной неделей отпуска, и пока я лазил по горам Тянь Шаня, мои менее успешные в учебе товарищи заняли все свободные вакансии на боевых кораблях. Теперь только чудо могло спасти нас с Павлом от службы на буксире или какой-нибудь барже. Усталось в конце концов одержала верх и поворочавшись с непривычки я наконец провалился в глубокий сон.
      
       Паша ничего не приукрасил. Офицер в отделе кадров предложил мне на выбор возглавить портовый кран или баржу. Когда я возмущенно отказался, опытный в таких делах кадровик деловито почесал затылок и произнес, не оставляя никакой надежды на снисхождение: «Иди думай, а когда закончатся деньги приходи.» Денег от первой офицерской зарплаты, полученной еще перед отпуском, у нас действительно оставалось немного. Кроме того, жизнь здесь была весьма дорогая из-за ощутимых северных наценок, и не смотря на наши старания экономить на всем, деньги стремительно таяли. Не желая сдаваться, мы стали собирать грибы в тундре, которые потом жарили на растительном масле с остатками картошки, найденной на балконе. Однако отдел кадров был неумолим. Одним пасмурным утром Паша, пересчитав оставшиеся рубли в нашей общей кассе, подвел итог: «Мы долго не протянем, надо что-то делать!» Затем аккуратно завернул пухлую пачку измятых купюр самого мелкого достоинства в оберточную бумагу и попытался засунуть ее во внутренний карман кителя. Пачка не поместилась, и ему пришлось вытащить все содержимое кармана. Там были: документы, письма в конвертах «До востребования», какие-то квитанции и даже старые трамвайные билеты. Оглядев все это богатсво, разложенное на газете, он перевел взгляд на меня и сообщил: «Придумал!» Я удивился не понимая, как старые трамвайные билеты способны натолкнуть человека на истинное прозрение. Но следующий его вопрос удивил меня еще больше: «Кому мы подчиняемся?» Я промолчал, безуспешно пытаясь понять, куда он клонит. Тогда он победно взмахнул командировочным предписанием и продолжил с хитрым выражением лица: «После окончания учебы мы направлены сюда по приказу Министра обороны, а здесь еще никуда не назначены, понимаешь? Мы сейчас никому не подчиняемся, кроме Министра обороны, а значит, можем обращаться напрямую к любому начальнику!» «Нам денег не хватит, чтобы добраться до Министра обороны, потом нас обратно на КПП не выпустят» - попытался возразить я. «Ну ладно, тогда мы обратимся к командующему этой базой» - заключил он, деловито рассовывая бумажки по разным карманам. Вспомнив суровых часовых у входа в здание штаба я на всякий случай поинтересовался: «И кто же нас к нему пропустит?» «А мы и спрашивать никого не будем» - отрезал Паша, в задумчивости направляясь на кухню доедать грибы.
    
        Облачившись  на следующее утро в парадную форму, как можно раньше мы прокрались к зданию штаба и спрятались в кустах недалеко от главного входа. Погода к счастью была сухая и не очень холодная, а иначе нам было бы несладко, поскольку ждать пришлось несколько часов. Из кустов было интересно наблюдать, как приезжали на служебных вездеходах "газиках" всевозможные мелкие начальники, потом подошел автобус, набитый офицерами и женщинами, работавшими в штабе на рядовых должностях. Наконец, ко входу подкатила сверкающая лаком черная машина командующего.  Бравый дежурный по штабу с немного помятым лицом прокричав: «Смирна!», подошел к командующему с утренним докладом. Когда прозвучала команда «Вольна!», мы произвели отчаянный бросок из ставших нам родными кустов, выкатившись прямо под ноги лощеному, благоухающему дорогим парфюмом, розовощекому адмиралу – командующему базой. От неожиданности присутствующие застыли, не зная, что предпринять – такого случая в их официальных инструкциях предусмотрено не было.  Паша с самым невинным и одновременно горестным лицом, вытянувшись по струнке отрапортовал, глядя в глаза адмирала: «Разрешите доложить, мы отличники учебы, мечтаем о боевых кораблях, а нас отдел кадров на баржу служить посылает! Помогите, пожалуйста!» Я стоял рядом и с обречённым видом раздумывал, чем же этот адмирал нам поможет – прикажет построить для нас новый корабль или примет сразу в штаб? Но мне была неведома великая сила нашей бюрократии, а адмирал, отечески похлопав Павла по плечу, кинул дежурному офицеру одно слово: «Разберитесь», и затем проплыл мимо часовых в дверной проем, унося с собой запах дорого парфюма и красивой жизни. Дежурный с потухшими глазами провел нас в дежурное помещение, где записав наши фамилии на бумажке, принялся звонить по внутренним телефонам, а потом отправил с посыльным в один из кабинетов - кабинет флагманского штурмана базы, который оказался интеллигентным человеком с приятным лицом и простыми манерами. Он внимательно выслушал нас и, еще раз записав фамилии, отправил домой, пообещав дать ответ завтра. С чувством выполненного долга мы пошли в местное кафе, где легкомысленно проели последние деньги – теперь уже пути назад не было. Чудеса все же иногда случаются и одно из них кардинально изменило нашу жизнь. Места на атомных подводных лодках нашлись: я был назначен в действующий экипаж, а Пашу направили в формируемый экипаж, который должен был принять в скором времени новую подводную лодку, находящуюся в доке судостроительного завода. Мы, наконец, распрощались с нашим пристанищем, где нам пришлось провести последний месяц. Я привел себя в состояние начищенного до блеска сияющего медяка и с подобным же выражением лица побрякивая кортиком отправился представляться капитану подводной лодки. Паша сделал тоже самое, но для этого ему пришлось уехать на судостроительный завод, находившийся в другом городе за несколько тысяч километров.   
       

           Гл.2 Пятнадцатилетний капитан

          Представление было коротким. Поднявшись на нужный этаж длинного пятиэтажного здания я в сопровождении дежурного мичмана вошел в просторный кабинет, где за большим письменным столом сидел невысокий плечистый человек в форме капитана первого ранга. У него были темные пробитые проседью вьющиеся волосы и темные с поволокой глаза на открытом мужественном лице с кавказскими чертами. На его груди помимо орденских планок и серебряной подводной лодки – знака командира, был еще значок мастера спорта. Позже я узнал, что он получил это звание выступая на боксерском ринге. Оторвавшись от бумаг он перевел усталый взгляд на меня. Я начал громко и, как мне казалось, четко тараторить установленные для таких случаев слова представления, но он поморщившись прервал меня взмахом руки, затем спросил: "Вам нужно направление в общежитие или вы будете жить здесь, в казарме?" Пытаясь сообразить я умолк, но он повернувшись к дежурному отдал распоряжение отвести меня к старшему штурману - моему непосредственному начальнику. Потом, встав из-за стола, пожал мне руку и выпроводил из кабинета со словами: "Он все решит". Так началась моя служба на боевой атомной подводной лодке.

          Через пару дней облаченный в робу синего цвета с отпечатанными на ней крупными белыми буквами РБ (радиационная безопасность) и надписью на нагрудном кармане, обозначавшей мою должность, я нерешительно шагнул в круглый металлический люк. Лестница с отполированными перилами вела вертикально вниз в недра подводной лодки. Спустившись я оказался в светлом помещении, набитом всевозможными приборами, кабелями, панелями управления и многочисленными трубами змеившимися по полукруглому потолку. С равномерным шипением из них поступал теплый воздух. Это был центральный пост, а в руках у меня были зачетные листы на допуск  к самостоятельному управлению боевым постом и на допуск к самостоятельному дежурству по подводной лодке. Весь следующий месяц я лазил по отсекам с преданными щенячьими глазами и хватая за рукав то одного, то другого моряка просил рассказать о загадочно жужжавших, щелкавших и шипевших механизмах. Офицеры, старшины, матросы в синих куртках радиационной безопасности были для меня кудесниками, небрежно щелкающими переключателями на пультах управления неведомых мне систем.               
         У нашего капитана в экипаже было прозвище «пятнадцатилетний капитан", которое он получил за то, что уже 15 лет командовал подводными лодками: сначала, дизельными, а потом атомными. Но чаще его называли просто КЭП – с любовью и уважением к старшему и заслуженному члену дружной семьи. Ему довелось начинать службу на дизельных подводных лодках еще во время войны. Звали его Радмир Константинович Леонтьев. Хорошо зная каждого в экипаже он никогда не занимался мелочной опекой, стараясь быть незаметным. Экипаж работал как хорошо отлаженные часы. Но если кто-то совершал неоправданный промах, его взрывной темперамент прорывался наружу, и он мгновенно вспыхивал гневом сверкая своими темными глазами. Впрочем, его гнев также быстро проходил часто без последствий для провинившегося. Единственное, чем были недовольны офицеры - это тем, что никого из тех, с кем он принимал когда-то этот корабль от судостроительного завода, кого выучил за годы тренировок и боевых походов и на кого мог положиться, как на самого себя - никого он не отпускал ни на повышение, ни на учебу. Многие офицеры достигли служебного потолка и надеялись только на его почетный уход. Поговаривали, что это уже не за горами… А пока я получил от него хороший нагоняй, за то, что на своей первой штурманской вахте привел подводную лодку в точку выхода на радиосвязь на 10 минут раньше назначенного срока, на всякий случай. Это была ошибка - атомная подводная лодка на глубине не может просто так зависнуть на одном месте. Требовалось запускать очень сложный специальный режим стабилизации глубины без хода с задействованием как балластных так и дифферентовочных систем. «Что мне теперь, ходить по кругу, ожидая назначенного времени?!» - гремел он, сверкая глазами и громко засадив увесистым кулаком по столу автопрокладчика. Мой начальник – старший штурман Вадим Петрович, отдыхавший после вахты не в каюте, а рядом на диванчике, подскочил как ошпаренный и спросонок врезавшись головой в выступ низко нависавшего прибора, рухнул обратно. Командир сердито топая удалился в центральный пост, а я пригорюнившись уселся на стул в штурманской рубке и предался самобичеванию, многократно усиленному комплексом перфекционизма. Когда я дошел в выстроенной внутренне логической цепочке до возвращения к командованию баржей или портовым краном, вернулся КЭП. Мгновенно оценив мое состояние, он похлопал меня по плечу. «Ну что ты так раскис, знаешь, как меня ругали когда-то в начале службы? Со всеми бывает» - мудро заключил он и вышел, оставив меня на стуле в виде смущенного идиота, которому только что, заменили смертную казнь на простой подзатыльник. Старший штурман Вадим Петрович сидел на диванчике, потирая голову и ощупывая шишку от удара на своем черепе. И тут тишину взорвали истошные трели колоколов громкого боя, а по корабельной трансляции голос старшего механика Анатолия Болгарова громко произнес страшные слова: «Пожарная тревога», слова «учебная» не было! Пожар на подводной лодке - это смерть одного из ее отсеков вместе со всеми людьми, оказавшимися в нем, ведь по инструкции отсек снаружи наглухо задраивался с обеих сторон и в него подавали специальный газ - фреон, который должен был уменьшить интенсивность горения. Люди там были обречены, но если жалость заставляла открыть переборочный люк, то пожар вырывался на свободу и тогда гибель грозила всем. В голове возникла трусливая мысль: «В каком отсеке? Лишь бы не в нашем...» «Осмотреться в отсеках, доложить в центральный пост, где очаг возгорания!" - прозвучала по трансляции следующая команда и я вздохнул с облегчением - значит пожар где-то там. Немного погодя начались успокаивающие доклады из отсеков, но тут, как гром среди ясного неба, с громким шипением к нам пошел фреон из системы пожаротушения. Дышать этим газом было невозможно и после минутного остолбенения последовала команда: «Включиться в изолирующие противогазы!» События разворачивались стремительно - выяснилось, что противогазов на всех не хватает, так как часть людей была из других отсеков и их противогазы были там. Прозвучала новая команда: «В первую очередь противогазы тем, кто на вахте и управляет кораблем!» Наши противогазы были рядом в штурманской рубке, и мы с Вадимом Петровичем быстро их надели и осмотрелись. На прокладочном столе в нашей штурманской рубке лежала рабочая карта, на которой был прочерчен курс подводной лодки, упиравшийся в жирную точку - место выхода на связь с базой. "Состоится ли?" - пришла в голову невольная мысль, но тут мое внимание привлекло нечто другое - поверх рабочей карты лежали обычные штурманские прокладочные инструменты: линейка, транспортир, циркуль-измеритель но я уставился на остро заточенный карандаш, который неожиданно ожил и подкатившись к краю стола упал на пол. Это могло означать только одно: подводная лодка, находясь под водой стала крениться на бок. Я нагнулся чтобы поднять карандаш, но он изменил траекторию  и покатился в другую сторону - теперь подводная лодка нырнув носом вниз стала стремительно проваливаться в морскую пучину. Стрелка глубиномера быстро приближалась к красному сектору. Мы воткнули карандаш в щель между легкой перегородкой, отделяющей вход в штурманскую рубку и нависшим сверху прочным корпусом. Карандаш постепенно изогнулся, а потом с треском переломился пополам - прочный корпус сжимался под возрастающим давлением воды. Выскочить из рубки в центральный пост было делом одной минуты. Корабельный боцман и он же главный рулевой мичман Анатолий Улезько, сидевший за системой управления горизонтальными и вертикальными рулями терял сознание, вцепившись в рычаги управления. К нему подскочил вахтенный офицер Валя Клименко и пробовал надеть на того свой противогаз. Это было непросто - боцман мычал, его тело билось в судорогах, а лодка неслась неуправляемой торпедой в глубину. Командир твердо стоял на ногах посреди накренившегося центрального поста, насупив брови и глядя исподлобья на стрелку глубиномера. "Боцман, мать твою,соберись и попробуй выровнять крен и дифферент - мы не сможем продуть цистерны в такой раскоряке! Держать рули!!!" - рявкнул он сверкая глазами и не обращая внимания на поступающий в отсек газ. Боцман из последних сил повернул управлявший рулями джойстик в нужное положение, мыча от напряжения. Корпус лодки медленно и неохотно вернулся в горизонтальное положение.  «Срочное всплытие, продуть цистерны главного балласта! Турбины - малый ход!» - прозвучала резкая команда и командир дивизиона живучести Толя Чигвинцев нажал заветные кнопки. Раздался грохот воздуха высокого давления, выдавливавшего воду из всех цистерн, подводная лодка приостановила стремительное падение в бездну и нехотя замерла на месте, затем набирая скорость пошла вверх. Это был рискованный маневр – над нами мог проходить другой корабль, но ничего другого не оставалось. «Выдвинуть перископ» - приказал командир, затем прильнул к его окуляру. Кто-то крикнул: «Держись!» - и мы выскочили на поверхность словно поплавок покачиваясь на волнах. Командир мгновенно осмотрел горизонт и вздохнув с облегчением приказал: «Выдвинуть антенну, начать сеанс связи. Сравнять давление с забортным, провентилировать отсеки!» На меня сыпались лоции, астрономические ежегодники, всевозможные справочники, стоявшие на полке в нашей рубке. Вадим Петрович упал на корабельный хронометр, не давая тому разбиться и одновременно прижимая к груди навигационный журнал. В это время я с трудом поймал ящик с астрономическим глобусом, нахально летевший прямо ему в голову.  Раздалось шипение – это открыли клапана вентиляции. Командир присел на диванчик в центральном посту. Рядом с ним лежал медленно приходивший в себя боцман, а на рули посадили вахтенного матроса со смешной фамилией Вишня. Оказалось, что пожарную тревогу объявили из четвертого отсека – там из-за угрозы короткого замыкания с грохотом сработал огромный предохранительный автомат  размером с большой холодильник разомкнув цепь. При этом из него вырвались языки пламени - такой силы был электрический ток. Проходивший мимо матрос от неожиданности бросился бежать с громкими криками "Пожар!!!" Пока шло выяснение, другой матрос, отвечавший за систему пожаротушения отсчитал положенное время затем включил ее самостоятельно, как было предписано инструкцией - вдруг от пожара пострадал центральный пост и руководить некому. Пожара к счастью не было, но оказалась запущена цепь событий чуть не стоивших жизни всему экипажу. 
          КЭП нервно пожевывая усы подозвал к себе старшего механика Толю Болгарова и доставая из кармана любимую трубку спросил: «Мех, можешь запустить вентиляцию в реакторном отсеке?» В реакторном отсеке были свои системы вентиляции и очистки воздуха, не связанные с остальными отсеками. КЭП любил посидеть там, чтобы успокоить нервы доброй трубочкой с крепким капитанским табаком. После его ухода, стармех распорядился включить вентиляцию, быстро разогнавшую дым, поглощенный мощными фильтрами тонкой очистки. Но вскоре туда потянулись один за другим офицеры, обслуживавшие ядерный реактор, потом их друзья, потом друзья друзей...
     Через несколько часов КЭП проходя мимо реакторного отсека, на минуту заглянул в него и остолбенел от удивления – клубы табачного дыма причудливо вились под потолком. «Что такое? Это я так надымил!?» - спросил он стармеха. «Система вентиляции что-то не справляется, Радмир Константинович, наверно, опять фильтры засорились» -  ответил тот. «Ну, ну, поменяй, как вернемся в базу…» - задумчиво ответил КЭП и подмигнул механику.  Через месяц Радмир Константинович от нас ушел. Случилось то, чего ожидали - его перевели на повышение в Санкт-Петербург. В последний раз на экипаже состоялся традиционный осенний офицерский бал. На нем офицеры экипажа, получившие новые офицерские звания, выставили на общий стол по жареному поросенку, и в присутствии остальных обмыли новые звездочки на погоны: выпивали бокал предварительно бросив в него упавшую на погоны золотую звезду. Все пришли в парадной форме и с женами. Виновников торжества было несколько и праздник получился на славу. В тот день Радмир Константинович попрощался с нами и разрешил группе опытных офицеров отправляться на учебу в Санкт Петербург. С этого дня наша жизнь пошла по-другому.
      

       Гл.3 Хождение по краю
   
       Капитана сменил на посту старший помощник. Он сразу же развил кипучую деятельность, страстно желая получить звезду капитана первого ранга. Были отменены выходные дни, иногда выпадавшие нам, когда мы не были в море. Под его руководством началось наведения порядка на корабле, который уже был в идеальном состоянии. Но этот человек откровенно боялся нас, боялся своей должности и боялся, что все это заметят. Это не помешало ему отправить часть старшин экипажа в жилой городок, чтобы те построили гараж для его личного жигуленка. Оставшиеся должны были взять на себя их обязанности, да еще нести за них дежурства. Итак, мы всем экипажем сидели каждый день на корабле до 10 часов вечера, в сотый раз занимаясь никчемными делами под его личным неусыпным контролем. Всё вылилось в бесконечное переписывание отчетной документации и оформление бумаг - повышением мастерства мы уже не занимались. Промучив экипаж целый месяц, он устроил нам новое, и на этот раз смертельное испытание. Дело в том, что в нашем реакторе необходимо было заменить ядерное горючее, отработавшее свой срок, иначе, он мог повести себя непредсказуемо. Иными словами, управляемая ядерная реакция в нем стала не совсем управляемой. Поэтому мы должны были отправиться в ремонт, хотя формально еще числились боевой единицей. Однако командованию базой потребовался один выход в море, чтобы закрыть план. Наш командир пообещал вывести лодку на неисправном реакторе чтобы угодить. Интересы совпали, в штабе его похлопали по плечу и он ринулся исполнять обещанное. Экипаж по боевой тревоге занял свои места и прозвучала команда: «Корабль к бою и походу приготовить». Мы были заложниками - рабами того, кто как в восточной сказке, потрет медную лампу и пожелает невозможного, а в противном случае - трибунал. Все мы занялись бессмысленным делом, рискуя устроить ядерную катастрофу.  Тень будущего Чернобыля замаячила над нашей базой – мы стали вводить неисправный реактор в обход всех инструкций и требований по безопасности.
    
             Когда-то давно в славном городе Полярный взорвалась дизельная подводная лодка с полным комплектом боевых торпед. Тогда увесистые части ее корпуса разлетелись в радиусе километра вокруг, вызвав массу разрушений. Но это было ничто, по сравнению с тем, что могло произойти у нас. Началось так, как и должно было начаться: реактор при выводе его на рабочую мощность пошел в разнос и только в последний момент раздался громкий хлопок – успела сработать аварийная защита, заглушив неконтролируемую ядерную реакцию. Наш флотоводец, у которого вдруг появились срочные дела на берегу, по телефону приказал продолжать запуск и бросил трубку. Главный механик обреченно махнул рукой и кудесники-управленцы изменив параметры, повторили попытку. Аварийная защита пока работала исправно – в этом мы убедились еще раз, затем еще раз и потом еще… Воздух внутри подводной лодки постепенно нагревался, люди обливались потом и продолжали бессмысленную игру со смертью. Я запустил свой навигационный комплекс, приготовил карты и сидя в штурманской рубке пытался не сойти с ума. Мне в этом помог помощник командира белорус Володя Довгулевич, отправивший меня вахтенным офицером на рубку подводной лодки. Закутавшись в меховую штормовку, я стоял на пронзительном холодном ветру вглядываясь в темень полярной ночи и стуча зубами мысленно ругался последними словами. И напрасно – ведь он тогда спас мне жизнь.
         Восемь раз реактор выходил из-под контроля и восемь раз нас спасала аварийная защита. Радиация стала проникать в отсеки. Командир боялся отменить выход и гнал нас вперед. Только под утро командование, почуяв неладное, прислало службу внешнего радиационного контроля. Сделав замеры радиации своими переносными приборами они потребовали прекратить запуск. Безумная фантасмагория была приостановлена. Выход отменили, моя вахта закончилась и я смог спуститься в радиоактивное тепло нашей несостоявшейся братской могилы. На пороге штурманской рубки меня встретил начальник химической и радиационной службы нашего экипажа Женя Маров. «Пошли, думаю, что тебе стоит посмотреть на это» - тихо сказал он и отвел меня в  центральный пост. Раскрыв судовой вахтенный журнал, Женя молча показал мне запись, сделанную береговыми специалистами. Здесь подробно описывались уровни радиации в отсеках, а также допустимое время пребывания на каждом рабочем месте. Я считал, что те кто, запускал ядерный реактор, подвергали себя наибольшему риску, но я ошибся - самая большая радиация возникла над нашей штурманской рубкой. Перед моими глазами стояло роковое число: уровень излучения в штурманской рубке был превышен в 120 раз! Время, которое человек мог без необратимых последствий выдержать это излучение было аккуратно указано рядом: 3 минуты. Только три минуты, и ты превращался в ничего не подозревающего ходячего покойника – лучевая болезнь начинала свою неумолимую разрушительную работу. «Как же так, почему?» - спросил я, мучительно вспоминая схему расположения ядерного реактора и его систем. «Понимаешь, такого еще не было – ответил Женя – ядерный реактор не проходил через ненормальные режимы 8 раз подряд. При срабатывании аварийной защиты начались выбросы во внутренние системы, и эти выбросы сконцентрировались над штурманской рубкой. Радиационной защиты здесь нет – никто не предполагал наших безумных действий» - пояснил он. «Но твои приборы, расставленные по отсекам, должны же были уловить это!» – возмутился я. «Моих датчиков нет здесь возле штурманской рубки – радиация сюда ещё не проникала» – сообщил он. «И во сколько это произошло, ну она накопилась так что…» - я осекся.  «Это точно не известно» - ответил он не глядя на меня. Я развернулся и побрел в жилой отсек, пытаясь предугадать свое будущее. «Только не заходи в штурманскую рубку!» - крикнул он мне вдогонку.
             У нас были индивидуальные дозиметры, которые мы получали при проходе на зону, где стояли атомные подводные лодки. Это был небольшой черный цилиндрический стержень, похожий на авторучку и подобно ей крепившийся металлическим зажимом в нагрудном кармане. Выходя обратно, мы сдавали дозиметры молчаливым дородным женщинам, считывавших показания на специальном приборе, чтобы потом занести их в свои толстые журналы. Но эти дозиметры были «слепые», т.е. самостоятельно расшифровать их показания было невозможно - руководство позаботилось о том, чтобы мы не волновались и умирали спокойно. Правда, полученные дозы радиации должны были записывать в наши личные дела, но по прошествии времени я ничего там не обнаружил - злополучной эпопеи с неисправным реактором никогда не было.      
          
             Нас отпустили за полночь. Можно было переночевать в казарме или идти пешком в жилой городок шесть километров. Хотя дома меня никто не ждал, я предпочёл второе. В нашем городке свободных женщин было мало. Почти все они прежде были женами моряков, чья семейная лодка не выдержала долгого ожидания под тоскливый вой вьюги и сирен маяков. На этом небольшом клочке суши, отделенном от остального мира полосатыми шлагбаумами КПП, на одну женщину приходилось десять мужчин. Под темным небом полярной ночи и рокот Баренцева моря, бросавшего на берег свинцовую тяжесть ледяных волн, супружеские измены были не редкость. В итоге разведенные женщины оставалась здесь только потому, что имели квартиру, полученную когда-то с трудом, да еще работу, на которую посчастливилось устроиться по знакомству, а высокие северные заработки, позволяли безбедно существовать с одним или двумя детьми. Не смотря на напускной цинизм в их глазах, прикрытых обильно накрашенными ресницами, угадывалась затаенная боль. Интернета еще не было. Все знакомства осуществлялись в местном ресторане под завывание музыкального автомата или местной певички. Мне удалось снять себе небольшую однокомнатную квартиру, где в редкие часы отдыха я занимался чтением книг, стараясь не принимать участия в разудалых попойках и похождениях холостых друзей. Бетонная дорога в жилой городок вилась между сопок под великолепным пологом ночного неба с яркой луной, заливавшей голубым светом низкорослую северную растительность и искрящиеся белые склоны. В вышине мерцали мириады далеких неземных миров. Мне было неведомо, сколько оставалось жить, жаль было умереть глупо и бессмысленно.
      
          На следующий день офицеров экипажа собрали в ленинской комнате. На её стенах вместе с вырванными из контекста замусоленными цитатами классиков коммунизма висели устрашающие плакаты с карикатурными лицами предполагаемых капиталистических врагов. На столах пылились подшивки правильных газет и стоял единственный телевизор. По нему мы должны были смотреть правильные новости, а на самом деле смотрели хоккейные и футбольные матчи. Командир со строгим лицом и бегающими глазами в сопровождении своего заместителя по политической части в качестве необходимой поддержки явился перед нами. Все присутствующие смотрели на него с интересом. Не то чтобы мы ожидали от него извинений, но какие-то объяснения хотелось услышать, а также, возможно, слова благодарности. Но наши надежды были напрасны - мы услышали совсем другое: он заговорил про Родину, которой позарез нужен наш подвиг. И таким подвигом будет простой выход в море именно здесь и сейчас, поэтому нам выпала честь осуществить его на неисправном реакторе, чего бы это нам ни стоило, потому что выход уже запланирован в главном штабе ВМФ в Москве – тут он поднял указательный палец правой руки показав на выбеленный потолок. Еще он добавил, что командование позаботится о наших семьях если что… Замполит вдруг решив принять участие в историческом событии уточнил: «У кого они есть». Если они ожидали аплодисментов и проявлений радости – так их не было, наступила гробовая тишина. Я вспомнил лунную дорогу, сопки, звездное небо и то, какое излучение светило на штурманскую рубку и ещё, что семьи у меня нет. Потом я посмотрел на тех, у кого семьи были – все старательно глядели в пол и молчали. Никто не хотел умирать бессмысленно, но наше желание жить не соответствовало воинским уставам и жестким правилам, царившим в этом театре абсурда. Мы не могли обратиться к розовощекому благоухающему адмиралу, чтобы он кинул свое волшебное «Разберитесь» - это называлось бы нарушением субординации, мы не могли возразить этому проходимцу и призвать к его здравому смыслу – это называлось бы не выполнением приказа командования. Выбора собственно ни у кого не было. И тогда что-то подняло меня с места. Я встал распрямился, и вдруг бесшабашная радость всплыла из глубины моей души. Я сказал в полной тишине под удивленными взглядами, устремленными на меня со всех сторон: «Я пойду в море если придется, но хочу знать, во имя чего мне предстоит погибнуть. Вы можете объяснить?»  Повисла гробовая тишина. Женя Маров, посмотрел на меня с жалостью. Другие, оторвав взгляд от пола, смотрели не на меня, а на командира, цвет лица которого постепенно становился багровым. Хотя формально я ничего не нарушил, но фактически устроил настоящий бунт, проявив небывалую дерзость - я требовал от него невозможного: здравого смысла, уважения человеческой жизни и (о ужас!) правды. Ведь он так умело научился жонглировать понятиями Родина, патриотизм, долг, подразумевая под этим свою ненасытную утробу. «Вы должны не рассуждать, а беспрекословно выполнять то, что вам прикажут» - выдавил он из себя спасительный штамп. Но он не учел, что мы сидели в ленинской комнате, и я указал ему на крупный лозунг, висевший на стене прямо над его головой: «Военная дисциплина должна быть сознательной» В.И.Ленин  Он побагровел еще больше и уже готов был лопнуть, повторяя: "Вы не понимаете! Вы не понимаете!! Вы не понимаете!!!" Но тут ему на помощь пришел замполит: «Да наш молодой офицер не понимает, что говорит, думаю пора прекратить этот бессмысленный спор» - он многозначительно посмотрел на меня, затем покровительственно заткнул рот нашему флотоводцу и они оба выплыли из ленинской комнаты, отложив партию, в которой мне в любом случае светил только проигрыш в ближайшем либо отдаленном будущем - они ничего и никогда не прощали.

     Я размышлял над этим до самого вечера но ни одна спасительная мысль не пришла в мою воспаленную голову, а вечером Толик Смоляков, мой одногодок из нашего экипажа, собравшийся в дом офицеров на танцы, попросил составить ему компанию, чтобы взять на себя подругу понравившейся ему девушки. Я полагал, что Толик выбрал себе самую красивую из двух, а мне предстоит развлекать дурнушку. Однако я согласился, чтобы как-то отвлечься от недавних событий. Для смелости мы приняли перед выходом «по ниточке». Это был целый ритуал: из канистры в граненый стакан наливалась «ниточка» чистого спирта, а сверху примерно такое же количество воды. Смесь сначала белела, потом от реакции выделялось тепло и в этот момент мы, стукнув костяшками пальцев по боку стакана, а большим пальцем щелкнув о донышко, что означало: чтобы любое погружение оканчивалось всплытием, опрокидывали содержимое в глотку, крякнув и сдерживая дыхание, чтобы не обжечь горло. Несколько таких «ниточек» с импортной ветчиной из жестяной банки и приятное тепло разлилось по телу, мир расширился, превратившись в сверкающий калейдоскоп, а язык сам собой развязался – все было замечательно, тем более что подруга оказалась красавицей. Я как мог развлекал ее весь вечер, болтая без умолку, но что-то внутри удерживало меня от решительных действий. Дело в том, что она не была похожа на разведенных женщин, живших в поселке, а мне не хотелось стать причиной сплетен и распада чьей-то семьи. Был тихий вечер, падал небольшой снежок, который весело кружился в свете фонарей. Мы возвращались из ресторана. Я старательно избегал подъездов и пустых остановок автобуса, мимо которых мы проходили. Наконец, моя спутница подошла к неосвещенному подъезду одного из домов и сообщила: «Я боюсь темноты». Затем она отворила дверь в подъезд и взяла меня за руку. Мы вошли внутрь, она повернулась ко мне одновременно подняв голову. В свете уличного фонаря я видел ее широко распахнутые глаза и губы совсем близко от своего лица. Легкий запах духов кружил голову, и я уже обнял ее за талию, но в этот момент в темноте раздался громкий звук, открываемой двери и кто-то громко топая начал спускаться вниз по лестнице. Мы выскочили на улицу словно преступники. Волшебство исчезло. «Здесь я живу» - сказала она, указав на соседний дом. «Если захочешь, можешь разыскать меня через мою подругу» - произнесла она на прощание и поднялась к себе в квартиру, а я уселся на лавочку рядом с ее подъездом, ожидая Толика, который со своей спутницей медленно приближался, задерживаясь в пропущенных нами темных подъездах. Я смотрел на появившуюся голубую луну и яркие звезды, мерцавшие в прорехах между темными заплатами облаков, на душе было легко и покойно. В этот момент из подъезда стремительно выскочили на улицу два парня с красными лицами в одних рубашках и в домашних шлепанцах. От них несло перегаром, они не твердо держались на ногах, но были настроены очень решительно. «Вот он!» – заорал один из них, указывая в мою сторону и они направились ко мне с угрожающим видом. «Это ты приставал к моей жене?» - грозно вопросил один из них и поскользнувшись на образовавшейся наледи, замахал руками, стараясь устоять на ногах. Повисла пауза - я не знал, что ответить. Потом он начал махать руками в мою сторону, изображая то ли бокс, то ли ветряную мельницу, поскольку, периодически терял равновесие на скользкой леденистой дорожке, ведущей от подъезда. Второй бросился ему помогать, напав на меня с противоположной стороны, там где дорожка была не менее леденистой.  Честно говоря, я был неплохим боксером и мог свалить их двумя хорошими ударами, но меня разобрал смех. Я вспоминал события этого дня и смех разбирал меня все сильнее - да, это было достойное завершение вечера! Я хохотал, уворачиваясь от их беспорядочных ударов. Кончилось все тем, что один из них сделал решительный выпад, но мне удалось подставить ему ногу, и он полетел врезавшись в своего друга. Оба повалились на снег барахтаясь и кувыркаясь. Эта картина добила меня окончательно, и я рухнул рядом с ними. Они с трудом распутались и лежа принялись лягаться в мою сторону, стараясь угодить ногами в лицо. Я повернулся к ним спиной, продолжая стонать от смеха, представляя всю эту картину со стороны. Они восприняли мои стоны по-своему и когда им наконец удалось принять вертикальное положение, один из них милостиво произнес: «Хватит с него на сегодня». Подарив мне жизнь, они нетвердой походкой убрались восвояси. Я поднялся и вытирая выступившие от смеха слезы уселся обратно на скамейку, пытаясь стряхнуть с шинели налипший на нее снег. Вскоре появился Толик со своей подругой. «Ну как погулял?» - задал он дурацкий вопрос с умильным выражением испачканного помадой лица. «Отлично» - коротко ответил я, выходя на свет уличного фонаря. Толик поперхнулся - я весь был в снегу от головы и до пят. 

       На следующий день мы узнали, что наш смертельный выход в море отменили. Видимо господь Бог решил, что мы неплохие ребята и смилостивился над нами - нам подарили жизнь. Мое выступление на известном собрании в ленинской комнате кардинально изменило отношение ко мне. Через день в штурманскую рубку, где я в одиночестве работал с морскими картами, заглянули несколько старших офицеров и предложили выпить «по ниточке». Это было вроде посвящения – в экипаже меня признали. Однако капитан ждал повода, чтобы разделаться. И вот в один выходной день, когда кубрик в экипаже на время переоборудовался под кинотеатр, а все начали рассаживаться в предвкушении заслуженного отдыха, так редко выпадавшего на нашу долю, вошел помощник командира Володя Довгулевич и оглядев холодным взглядом собравшихся подозвал к себе нескольких матросов, а потом развернувшись ко мне приказал очистить снег с причала вот с ними, и он сделал красноречивый жест.  Затем он подмигнул мне и добавил: «Приказ капитана, не провали! Имей в виду, что проверять будет командующий базой - он проедет на машине по всем причалам.» Те, кого я должен был возглавить, были отобраны не случайно - мне дали ребят, которые уже закончили службу и вскоре должны были ехать домой. Все понимали, что заставить их работать лопатами, как новобранцев, да еще в выходной день было нереально. Они были уже почти гражданскими, и я был для них олицетворением идиотизма военной жизни. Ко мне подошел командир ракетной группы Володя Майоров и тихо предупредил: «Мне приказано приготовиться и заменить тебя с другой командой. Придумай что-нибудь – это подстава». Я обреченно махнул рукой и стараясь выглядеть как можно решительней выдавил из себя в сторону небольшой группки моряков: «Направо! Шагом марш!». Они насмешливо посмотрели на меня и, балагуря о чем-то своем побрели нестройной толпой на пирс, даже не думая изобразить строй. Я шел рядом, думая о том, что некоторые из них помогали мне, когда я еще недавно ползал внутри прочного корпуса изучая устройство подводной лодки. Пирс был укрыт толстым слоем снега после недавнего снегопада – работа предстояла серьезная. Они расселись на большом ящике с песком и достав сигареты закурили, продолжая оживленно беседовать и давая мне понять, что ни снег, ни я, ни командир базы их не интересуют.  «Ну, что же, твой выход парень» – подумал я и взял в руки лопату. Стоял прекрасный день. На голубом небе не было ни облачка. Я сбросил шинель и так увлекся работой, что не сразу заметил, что один из ребят тоже взял лопату, начав разгребать снег на другом конце пирса. И вот постепенно вся компания слезла с ящика и принялась раскидывать снег. Мы работали дружно и весело, управившись в срок. Парня, который первым помог мне звали Алексей, фамилия его была Шныриков. С этого дня мы стали друзьями. 
 
         Гл.4 Непрошеная любовь

         Наступило 23 февраля. Экипажи в парадной форме выстроились на пирсах рядом с ошвартованными черными корпусами своих субмарин. Полярная ночь наконец закончилась и солнце ярко сияло на безоблачном небе. Золотые погоны, золотые пуговицы на черных шинелях, начищенные до блеска бляхи ремней с якорями – все сверкало в его лучах. Предстоял торжественный подъем флагов на кораблях. Адмирал на черной машине проехал вдоль всех пирсов и поздоровавшись с экипажами взошел на небольшую трибуну. Голос его был усилен микрофоном. Он поздравил всех с праздником и после недолгой дежурной речи наконец скомандовал: «Флаги поднять!»  Наш старший механик махнул рукой дежурному по подводной лодке Володе Майорову, стоявшему на рубке подводной лодки. Тот в свою очередь махнул рукой вниз в открытый рубочный люк. Смотревший на него снизу дежурный матрос махнул рукой матросу Вишня, сидевшему рядом за пультом управления перископом. Тот повернул рычажок и перископ начал медленно выползать, поднимаясь все выше и выше над черной рубкой подводной лодки. К макушке перископа были привязаны два троса, закрепленные на носу и на корме подводной лодки.  На них красиво трепетали флаги расцвечивания, заботливо прикрепленные прошлой ночью нашим боцманом Толей Улезько. Точно также, начали подниматься перископы остальных подводных лодок. Из репродукторов громкого оповещения, прикрепленных к осветительным столбам на всех пирсах, зазвучал государственный гимн. Все моряки подтянулись в строю, а офицеры отдавали честь правой рукой, затянутой в белую перчатку. Какая-то сумасшедшая радость наполнила меня. Мне казалось, что я часть чего-то великого и очень важного, что я - избранный среди избранных. Перископ поднимался вверх, тросы натягивались, флаги трепетали на ветру – все было замечательно. Но вот, тросы начали потрескивать от напряжения, а перископ все не останавливался. Тут старший механик, не отнимая руку от козырька, принялся строить страшные гримасы и махать другой рукой, пытаясь привлечь внимание Вовы Майорова, также застывшего по стойке смирно на рубке нашей подводной лодки. Тросы натянулись как струна, мне страшно захотелось зажмурить глаза, и тут Вова наконец заметил сигналы старшего механика. Он мгновенно заорал вниз в рубочный люк: «Стоп, мать вашу!!!» Перископ замер за секунду до обрыва всего праздничного убранства. Гимн из репродукторов также смолк. Все облегченно выдохнули.   
   
           Вечером по дороге домой мне пришлось зайти в продовольственный магазин. Подойдя к кассе, я обомлел от удивления – в ней сидела та самая девушка, за честь которой совсем недавно произошло легендарное сражение между мной и двумя парнями возле ее подъезда. «Здравствуйте, Лариса!» - как можно вежливее поздоровался я, вспоминая, как ее зовут, и даже выдавил из себя улыбку. Она пробила чек и, отсчитав сдачу, произнесла: «Подойдите к выходу из магазина через час – это важно!» Глаза ее смотрели на меня в упор внимательно и серьезно. «Мне не очень хочется валяться в снегу сегодня вечером» - попытался отшутиться я. «Этого теперь не будет, мой рыцарь, я буду вас ждать через час – это действительно очень важно!» - ответила она серьезно, в ее глазах мне почудилась тревога. Я молча кивнул, забирая деньги и ругая себя в душе последними словами.  Мне никогда не удавалось устоять против искусства женщин выглядеть беззащитными, поэтому я отнес домой покупки и через час стоял немного в отдалении от входа в магазин голодный и злой. Она вскоре вышла и с волнением оглядела окрестности. Увидев меня, быстро подошла, взяла под руку и спросила напряженно: «Как ты?» «Есть хочу, а так ничего…» - ответил я миролюбиво. «Прости за произошедшее! Я так себя ругала, за то, что допустила это, просто немного потеряла голову, а тебе досталось!» «Да ничего, я не в обиде, не переживай» - постарался я ее успокоить. «Понимаешь, Люда, моя соседка, побоялась идти на танцы одна, а она мне как сестра. К тому же она помогла мне устроиться работать в магазин – я не могла ей отказать... А то, что с тобой случилось, было неожиданностью и для меня самой – этот идиот напился и совсем сбрендил от ревности, я так себя ругала!» «Будем считать инцидент исчерпанным» - подытожил я – «возвращайся к нему и будь счастлива». «Нет!» - воскликнула она – «во-первых, его не будет целых полгода – их корабль ушел на ремонт в Росту, а во-вторых, я не хочу его видеть!» «Ну, полгода большой срок, еще помиритесь» - буркнул я. Она подошла вплотную ко мне и, заглядывая тревожно в глаза, сказала: «Позволь мне хотя бы покормить тебя ужином, и потом, я действительно боюсь темноты» «Ладно» - обреченно согласился я и взял из ее руки увесистую сумку с продуктами. По дороге нам никто не попался, т.к. было уже достаточно поздно, и к тому же поднялся сильный ветер, порывы которого почти сбивали с ног, как это часто бывает в этих краях.  Знакомый подъезд освещался всего одной тусклой лампочкой.  Мы поднялись на третий этаж, она отворила дверь, и я вошел в чужую неизведанную жизнь, неловко озираясь вокруг. Из крохотной прихожей дверь вела в небольшую комнату с двуспальной кроватью, застеленной персиковым покрывалом, круглым обеденным столом под белой скатертью и небольшим платяным шкафом в углу.  Лариса деловито повязала фартук и ушла на кухню распаковывать продукты. Вскоре из кухни раздались обнадеживающие звуки шипящей сковороды и распространились пленительные запахи жаркого. Меня разморило в тепле после напряженного дня и если бы не эти запахи, я бы возможно уснул сидя на стуле. Но вскоре появилась Лариса, которая внесла поднос с ужином. Она ловко расставила на белой скатерти тарелки с отбивными и жареной картошкой. Потом достала из холодильника квашеную капусту, хрустящие малосольные огурчики и банку маленьких, ровных как на подбор маринованных подосиновиков, собранных в тундре прошлой осенью – любимое местное лакомство.  Потом на столе появились ломтики копченого палтуса и запотевшая бутылка столичной водки, а также хрустальный графин с клюквенным морсом. Мою сонливость как рукой сняло от всего этого великолепия. Обычно моя фантазия не простиралась дальше сомнительных котлет из местной кулинарии или бычков в томате с вареной картошкой, которые я обычно наспех готовил себе на ужин. Она поставила две небольшие хрустальные рюмки рядом с бутылкой, села на второй стул напротив, выпрямилась и вопросительно посмотрела на меня широко раскрытыми большими светло карими глазами. У нее были каштановые волнистые волосы, ниспадавшие на плечи, тонкие правильные черты лица, аккуратный прямой нос и немного пухлые губы, слегка подведенные помадой. Она сидела прогнув спину и не стесняясь своей груди, туго натянувшей темно зеленую материю платья. На белоснежной коже ее шеи виднелась золотая цепочка с изящным кулоном в виде сердца. В этот момент раздался сильный удар в окно, так что стекла зазвенели – буря там разыгралась не на шутку. Лариса встала, подошла к окну и вся вытянувшись задернула плотные шторы. Я сидел как истукан невольно любуясь ее ладной фигуркой, обтянутой тонкой материей. Она вернулась, и вновь сев на стул, нетерпеливо спросила: «Ну?» Я опомнился и наполнил обе рюмки водкой. В конце концов, после ужина ты можешь спокойно убраться восвояси - шепнул мне кто-то на ухо, в воздухе слегка запахло серой. Эта мысль вдохновила меня так, что я совершенно расслабился. Мы ели, пили, весело болтали и смеялись, не обращая внимания на удары ветра, неистовствовавшего за окном. Наконец, все было съедено и в основном мной. Мы выпили почти половину бутылки водки, но и без водки я был пьян от прекрасного ужина, тепла и запаха ее духов. Эй, тебе пора домой, ты не забыл? - всплыла в голове мысль, сформированная остатками сознания. Я поднялся из-за стола, и галантно наклонив голову, произнес немного заплетающимся языком: «Спасибо, мне пора…» Она встала, подошла ко мне вплотную и спросила тихо: «Ты действительно хочешь уйти?»  Пока я собирался с мыслями налетел очередной порыв ветра и взвыл за окном так, что мы оба вздрогнули, а она испуганно прижалась ко мне всем телом, спрятав голову у меня на груди. Я утонул в облаке ее волос и пьянящем аромате женского тела. Кто то хрипло ответил ей моим голосом: «Нет, не хочу.» Тогда она, отстранившись от меня, повернула выключатель на стене, выключив люстру под потолком и в слабом свете небольшого ночника, стоявшего на тумбочке рядом с кроватью, сбросила свое платье…   
            Рано утром я шагал по знакомой дороге между сопок в сторону базы подводных лодок, почти не ощущая своих ног и самого тела. У меня не было сил даже на угрызения совести, но заботливое сознание подбодрило меня спасительной мыслью, что это тот самый случай, когда наказание предшествует преступлению. С тех пор я перестал заходить в продовольственный магазин в нашем городке. Дом офицеров я тоже обходил стороной. Одним словом, я избегал встреч с Ларисой, но забыть ее не мог. В памяти всплывало ее лицо, губы, грудь, обтянутая тонкой зеленой материей платья, тонкая нежная шея с золотой цепочкой на ней и маленькой родинкой над левой ключицей, распахнутые светло карие глаза, обрамленные длинными ресницами под тонкими изломанными ниточками бровей, ее ладная фигурка, вытянувшаяся чтобы задернуть штору, каштановые локоны волос и их пьянящий запах, тихий мелодичный голос… Но она была чужой женой и поэтому у нас не могло быть общего будущего. Превратить наши отношения в простое развлечение было невозможно – я слишком увлекся ею. Однако для нее, по-видимому все выглядело иначе, и вскоре она передала мне записку через Толика, продолжавшего встречаться с ее подругой. Я достал записку и прочитал еще раз строчки, написанные аккуратным женским почерком. В записке она спрашивала, не случилось ли что со мной, а в конце стояла приписка: «Волнуюсь и жду тебя с нетерпением, всегда твоя, Лара». Между нами возникла какая-то незримая связь, и разорвать ее было не просто. Сжав зубы, я в сотый раз пытался вытравить из памяти все воспоминания о ней. Но в тот момент, когда я уже думал, что одержал победу они возвращались с новой силой. Чем больше душевных усилий я на это затрачивал, тем притягательней становился ее образ.
    
                гл.5 Расплата

           Тем временем в экипаж вернулись мичмана и старшины, которые достроили наконец гараж нашему флотоводцу. Видимо они надеялись на что-то большее, чем простое человеческое спасибо, но он посчитал, что спокойная жизнь в городке на положении гастрабайтеров и освобождение от несения вахт – это достаточное вознаграждение за проделанную работу. Они так не считали и попытались найти понимание и сочувствие в экипаже, но никто их благородное негодование не разделил. Самым непримиримым оказался старшина Жора Трифачев, который не скрывал неприязни ни к ним, ни к действиям нашего флотоводца - он требовал, чтобы они отстояли дополнительные часы дежурства, по понятным причинам возложенные в их отсутствие на других. Многие считали это справедливым, но дальше разговоров в курилке дело не двигалось.
 И вот однажды в субботу, в служебное время во время большой приборки, группа бывших строителей командирского гаража заперлась в одной из кают и устроила вызывающе веселую пьянку под пьяные крики, звон стаканов и громкое завывание магнитофона. Так случилось, что дежурным по экипажу в этот день был Жора Трифачев. Соблюдая негласное правило не "закладывать никого начальникам", он старался быть подальше от злополучной каюты, так что веселье беспрепятственно продолжалось. В конце концов флотоводец вылез из своей каюты и ворвался к бузотерам. Веря в свою непогрешимость он отчитал их за пьянку, реквизировал остатки водки и с чувством выполненного долга вернулся к себе. Оставшись без горячительного пьяная компания пришла в благородное негодование. Вооружившись кортиками они двинулись к капитанской каюте, громко требуя возврата личной собственности в виде ящика водки и вообще, поговорить как настоящим мужикам... Как подобает "настоящему мужику", капитан заперся в своей каюте и сидел там не зная, что предпринять. Но захвата власти частью команды и поднятие черного пиратского "веселого роджера" не произошло - Жора Трифачев с группой офицеров и матросов вызволили капитана из заточения, разоружив алкашей и загнав их обратно в свою каюту. Те угомонились, заснув в живописных позах среди окурков, стаканов и пустых бутылок. Флотоводец отважно вылез из своей каюты и первым делом решительно отправил под арест Жору Трифачева. Жора окончательно потеряв веру в людей побрел сдавать дежурство, а наш великий и ужасный перебрался в каюту замполита, чтобы обсудить с ним план дальнейших действий. Остальные разошлись по своим местам с опаской гадая, чего ждать в дальнейшем - такого на экипаже никогда не было!
         А дальше было вот что: опасаясь огласки капитан договорился на следующий день с бузотерами и они пообещали держать все в секрете. Жору Трифачева, как лидера оппозиции он решил публично высечь, устроив открытое комсомольское собрание, на котором потребовал исключить его из комсомола, представив чуть ли не главным организатором бунта в экипаже. Мы все сидели на этом собрании и пытались понять, что происходит. Главными свидетелями выступали недавние бузотеры, а остальные должны были в нужный момент поднять руки при голосовании за резолюцию с безусловным "одобрямс". Капитан был нашим единовластным правителем, ибо он по всем уставам "направлял" деятельность комсомольской и партийной организаций, оценивал всех и каждого и мог сделать с нами все, что угодно в рамках уголовного кодекса. Мало кто был с ним согласен, и "одобрямс" после обвинительной речи нашего замполита, выступившего в роли обер-прокурора, поддержали менее трети присутствующих. Тогда нас всех отпустили на перерыв и начали "персональную" работу с участниками собрания. Кто-то давно ждал выделения квартиры, кто-то хотел поехать на учебу в Питер, кто-то надеялся на отпуск, кто-то хотел демобилизации - да мало ли что мы планируем для себя, надеемся и ждем. Но не тут-то было - всё, всё зависело от его воли! Итак, занавес открылся и началось повторное голосование, потом было третье голосование, но в конце концов они победили - больше половины запуганных и уставших участников собрания, глядя в пол подняли руки "За". Жору исключили из комсомола, а бузотеры получили по выговору для острастки. Мы расходились с чувством бессилия, а Жора ушел с опущенной головой ни на кого не глядя.
          Но оказалось, что некая высшая справедливость все же существует. Заставив собрание проголосовать "За" наш флотоводец подставил самого себя. Когда протокол собрания был представлен на утверждение в политический отдел флотилии, к нам немедленно приехала комиссия разбираться, что же происходит в экипаже. В итоге капитана сняли с должности и перевели на другое место службы. Мы вздохнули с облегчением. 
         Незаметно прошли два месяца и наступила обманчивая северная весна. Начались общефлотские учения а мы, как боевая единица, приняли в них участие. Отрабатывалось рассредоточение подводных лодок на случай угрозы ядерного удара. Это означало, что мы, запустив резервный дизель-генератор вместо ядерного реактора, вышли в море на запасных электромоторах и укрылись в живописной бухте, в которой нам предстояло отсиживаться до тех пор, пока не завершатся учения. От нас требовалось стоять на месте в надводном положении и соблюдать режим маскировки - в общем, выдался тихий спокойный день. Погода стояла великолепная. После пронесшегося накануне урагана, было тепло и тихо, что большая редкость для этих мест. С голубого неба сияло жаркое незаходящее солнце, на море был штиль, а легкий теплый ветерок приносил с берега ароматы цветущей тундры – к нам пришла весна. Я немного постоял на рубке подводной лодки рядом с вахтенным офицером Славой Стельманом, а потом спустился вниз и занялся морскими картами, которые постоянно требовали нанесения на них изменений в навигационных знаках – это выглядело как путешествие по побережиям экзотических островов и морей в далеких частях света - вспоминались книги Жюля Верна, Даниэля Дефо, Александра Грина... Но через несколько часов эта кропотливая работа начала надоедать, спина – болеть, а в глазах замелькали маленькие светящиеся букашки. Я решил сделать перерыв и тут ко мне ввалился только что сменившийся с вахты Слава Стельман в необычайно возбужденном состоянии. «Пошли на палубу – там косяк трески пошел!» - воскликнул он и вытащил меня за руку из моей берлоги. Мы запросили разрешение выйти наружу и получив его быстро вскарабкались по отвесной металлической лестнице, ведущей к открытому рубочному люку. Выскочив на черный корпус субмарины, мы увидели нескольких человек, вооруженных самодельными орудиями лова. Они беспрерывно забрасывали их в воду и почти сразу вытягивали обратно с трепещущими на них большими серебристыми рыбинами, отчаянно пытавшимися вернуть себе свободу. Некоторым это удавалось, и они тяжело плюхались обратно в море быстро смешиваясь с непрерывным серебристым потоком плотного косяка, обтекавшего субмарину с обоих бортов. Тут же суетился наш кок, наполняя рыбой всю имеющуюся в его распоряжении посуду. В общем на ужин мы ели отменную уху и жаркое из только что пойманной трески. Поздно вечером нам разрешили вернуться в базу – учения завершились. Когда подводная лодка ошвартовалась у знакомого пирса, все свободные радостно сбежали на берег - кто в казарму, а кто домой. Я же заступил дежурным по подводной лодке - настала моя очередь.
         В эти тихие ночные часы, когда в отсеках ошвартованной у причала субмарины оставалась только дежурная вахта, обычно можно было спокойно посидеть на кожаном командирском диванчике в центральном посту, неспешно предаваясь своим мыслям. Все шло как обычно.
        В это время снаружи на корпусе подводной лодки рядом с трапом, переброшенным на берег, прохаживался верхний вахтенный матрос Ференц, который следил за тем, чтобы к нам не проникли посторонние. Но в этот поздний час никого не было и ему было скучно. Он прохаживался по корпусу туда и обратно, стараясь не смотреть на часы, ведь когда на них не смотришь время бежит почему-то значительно быстрее. Он подошел к выносному блоку громкой связи с центральным отсеком, который был прикручен проволокой к металлическому поручню, идущему снаружи по периметру рубки. Прочный прорезиненный кабель от этого блока был прикручен к разъему внутри рубки. Ференс представил себе как внутри размеренно работает вентиляция, нагнетая теплый подогретый воздух внутрь отсеков, как светятся огоньки дежурных приборов, и как мирно спят на своих местах отдыхающие перед вахтой друзья. Он непроизвольно нажал на рычажок вызова и мечтательно проговорил: "Центральный! Вызывает верхняя вахта". В ответ раздалось небольшое потрескивание, потом недовольный голос произнес:"Есть центральный! Что у тебя?" "Ничего - ответил Ференц - проверка связи". "Тебе что, делать нечего?" - пробурчал тот же недовольный голос, и отключился. Потом Ференц принялся считать звезды, но его тут же потянуло в сон. Тогда он решил разогнать сон быстрым кавказским танцем, поскольку приехал из Кабардино-Балкарии. Это ему понравилось - и весело, и спать не хочется, и согревает так, что жарко становится! Он даже повесил автомат на поручень трапа, чтобы тот не мешал ему размахивать руками. Но он не учел, что корпус подводной лодки покатый - в какой-то момент задняя нога оказалась ниже передней и его тело отклонилось назад... Размахивая руками он попытался ухватиться за поручень ограждения и ему это почти удалось - он успел вцепиться в выносной блок громкой связи, но проклятая проволока, которой тот был прикручен не выдержала и блок оторвался от поручня. Ферец вцепившись в блок попробовал удержаться, однако кабель связи оказался слишком длинным, и он скатился в воду вместе с блоком, вытянув гибкий герметичный кабель во всю длинну. К счастью, пока одежда не успела намокнуть, она держала его на поверхности моря как поплавок. Черный полукруглый корпус субмарины возвышался над ним неприступной вершиной. Мокрый корпус был крутым и скользким - по нему не вскарабкаться. В общем, положение было безвыходным. Только теперь он испугался по-настоящему и нажав на рычажок блока связи произнес, как положено: "Центральный! Вызывает верхняя вахта". Блок зашипел и снизу ответили: "Центральный слушает, что у тебя опять?" "Человек за бортом!" - сообщил Ференц, не вдаваясь в подробности. Настороженный голос из центрального поста спросил: "Кто?" "Я" - коротко ответил Ференц. "Идиот! Брось свои шутки!!!" - обиделся повеселевший, но рассерженный голос и отключился. Ференц снова нажал рычажок вызова, чувствуя, как тяжелеет его намокшая одежда, все еще удерживавшая его на плаву. "Центральный, я в море свалился" - уточнил он хрипло. "Если не прекратишь хулиганить, будешь строго наказан!!! - рявкнул в ответ рассерженный голос и снова отключился. "Центральный! Я правду говорю!" - не унимался Ференц. "Ты опять?" - прозвучал ответ с интонацией не предвещавшей ничего хорошего, но Ференц прервал его: "Вот послушайте!" И с этими словами он свободной рукой принялся отчаянно молотить по воде так, что раздался громкий плеск. "Ну я сейчас разберусь, что ты там вытворяешь!" - заключил голос снизу и отключился. Прошло несколько долгих минут и из рубки вылез дежурный матрос Виталий Мотиевич, недовольный, что его заставили вылезти на холод из теплого отсека. Он недоуменно огляделся и увидел автомат, висевший на поручне трапа. "Виталик!" - прозвучал голос откуда-то снизу из темноты... Когда наша операция по спасению Ференца из моря закончилась, а блок связи был вновь прикручен на место, мы спустились в центральный отсек и посмотрев друг на друга вдруг начали хохотать. Мы хохотали как ненормальные, теперь, когда все были живы и здоровы.               
       «Товарищ лейтенант!» - прервал мой смех встревоженный голос вахтенного матроса Толи Голованова – «Товарищ лейтенант, взгляните на газоанализатор!» Я взглянул на самописец газоанализатора, следившего за химическим составом воздуха в отсеке и обомлел: количество водорода в воздухе приблизилось к критическому уровню – в воздухе образовалась гремучая смесь, способная взорваться от любой самой маленькой искры. Объемный взрыв, пожар, взрыв боезапаса, ядерный реактор – никто не уцелеет, пронеслось в моей голове быстрее молнии. Я потянулся было к переключателю громкой связи с отсеками, но опомнившись, быстро отдернул руку. «Спокойно, Толя, собери всю вахту в центральном посту, только не хлопайте дверями» - сказал я, проглотив комок в горле. Он шагнул к трапу ведущему на нижнюю палубу и его ботинки лязгнули по верхней ступеньке. Я похолодел - ботинки были с металлическими подковками. "Стой!" - выдохнул я, чувствуя струйки пота на своей спине. "Сними ботинки, если проскочит искра между ними и палубой - нам конец!" Он обмотал ботинки ветошью и отправился собирать по отсекам остальных вахтенных моряков. Смерть была где-то совсем рядом и надо было что-то делать. Я поднялся по металлической лестнице к рубочному люку и откинул тяжелую железную крышку. Спустившись вниз увидел встревоженные лица собравшихся. «Боевая тревога! – начал я почему-то хриплым шепотом – в отсеках образовалась гремучая смесь, это значит, что нельзя включать или выключать электрические механизмы, пользоваться громкой связью, хлопать металлическими дверями - от всего этого может проскочить искра, и тогда - взрыв! Надо немедленно открыть переборочные люки между отсеками и все шахты вентиляции. Водород легче воздуха и должен уйти в атмосферу." В этот момент мне почему-то вспомнилось лицо Ларисы. Мой дежурный заместитель мичман Дробышев с Толей Головановым отправились в четвёртый отсек, где в корпусе находились большие отверстия - выходные и входные шахты корабельной вентиляции, чтобы убедиться, что они открыты. Я же уставился на самописец газоанализатора, пытаясь найти причину такой большой концентрации водорода. «Аккумуляторная батарея» - услышал я голос Юры Косенко – командира группы электриков, который остался на подводной лодке, для проведения регламентных работ. Я не заметил, как он поднялся в центральный пост. Правильно, он же остался, чтобы завершить регламент аккумуляторной батареи, огромные банки которой были расположены под палубой сразу нескольких отсеков.  «Я отключил ток зарядки аккумуляторной батареи, теперь все должно прийти в норму» - обнадежил он. Водород уходил медленно. Только через несколько долгих часов опасность миновала.
        После дежурства я отправился домой, но ноги сами принесли меня к знакомому выходу из магазина. Тоска стала нестерпимой, мне необходимо было увидеть Ларису, прикоснуться к ней, услышать ее голос - ведь должно же было быть что-то настоящее в этом мире лживых лозунгов и фальшивых отношений. Глаза слипались от усталости, но я упрямо стоял в тени противоположного дома и ждал, когда она выйдет после работы. Заходить в магазин и привлекать к себе внимание я не хотел. О том, что она может выйти не одна, я старался не думать. Наконец, показалась знакомая фигурка с полной сумкой в руках. Она направилась к дому, тем самым приближаясь к моему убежищу.  Наконец она поравнялась со мной и мельком взглянув в мою сторону, остановилась словно натолкнулась на невидимую стену. На лице ее было изумление. «Привет! Служба помощи женщинам по хозяйству» – представился я.  «Давай, помогу донести сумку до дома» - продолжил я и протянул руку. Она отстранилась и в ее глазах читалась тревога. «Ничего, я сама» - произнесла она тихо. «Как хочешь» - удивленно ответил я, не ожидая такого холодного приема, сердце защемило. Мы медленно побрели к ее дому. Она долго молча смотрела себе под ноги, наконец, повернула голову в мою сторону и произнесла каким-то чужим голосом: «Муж дома. Его отпустили на несколько дней. Он приехал вчера, а уедет в воскресенье. Так что, извини, что не могу угостить тебя ужином» - закончила она и  медленно пошла в сторону своего подъезда. Вот она поравнялась со знакомой скамейкой, заскрипела дверь ее подъезда. Лариса шагнула в его темноту, дверь хлопнула и настала тишина. Я остался один на один со своей судьбой и придуманной любовью.
   
               
                гл.6 Ремонт

             Наконец пришел приказ отправить нашу лодку на судоремонтный завод, чтобы отремонтировать реактор, а заодно и все остальное, что успело износиться. Для этого нас прежде всего загнали на самый дальний причал, где стоял портовый кран, объявили боевую тревогу и выгрузили ракеты и торпеды. Затем запустив дизель подводная лодка своим ходом вышла в Кольский залив и перебралась в другую базу на ремонт. Поскольку прежнего флотоводца сняли, а нового еще не назначили, то нами командовал недавно назначенный старший помощник командира капитан 3 ранга Фомин. Это была любопытная личность, попавшая к нам по чьей-то протекции с экипажа уникальной экспериментальной подводной лодки, которую много лет делали и переделывали наши доблестные судостроители в городе на Неве. Приписанный к ней экипаж оказался заложником ситуации - офицеры давно выслужили все звания и сроки продвижения по службе, но вынуждены были оставаться на своих должностях, поскольку по особому распоряжению командования никого из них не отпускали до окончания работ и передачи уникальной подводной лодки флоту. Видимо вера в это уже окончательно была подорвана и у судостроителей и у военных, благодаря чему нашему старпому удалось каким-то образом сбежать к нам, да еще с повышением. Ему пришлось бы нелегко в новой должности, если бы... он не пил круглые сутки. Выделяемые на экипаж запасы спирта для ухода за механизмами были сосредоточены в его каюте и все проблемы тонули в этом большом бидоне. Впрочем, во время перехода он стоял на рубке подводной лодки почти трезвый, кроме того ему в помощь прикомандировали офицера с соседнего экипажа, так что все прошло удачно. Ремонт предстоял долгий, и нас разместили в предназначенных для этого казармах. Фомин приказал перенести бидон со спиртом в свой новый кабинет и продолжил любимое занятие, изредка делая вылазки на подводную лодку, чтобы в экипаже не забывали, что начальство не дремлет. Всю работу он доверил специалистам, прекрасно знавшим свое дело. Одним словом, он не мешал нам, а мы не мешали ему.
              Наконец через пару месяцев мы увидели нового капитана. Это был невысокий щеголеватый офицер, носивший огромную красивую капитанскую фуражку, делавшую его похожим на гриб. Свой невысокий рост он старался восполнить этой фуражкой, а также высокомерным видом и отрывистой лающей манерой говорить с подчиненными. Когда он проходил по отсекам подводной лодки или по коридору казармы, то всегда глядел поверх голов встречных, для чего ему приходилось постоянно задирать голову так, что он ходил глядя в потолок и демонстративно никого не замечая. Первым делом новый капитан объявил на нашей пришвартованной к пирсу судоремонтного завода подводной лодке боевую тревогу. Затем приказал экипажу построиться и прохаживаясь вдоль строя офицеров и матросов сообщил, что нашел в экипаже редкостный беспорядок, переходящий в полный бардак. В доказательство он показал погнутую алюминиевую вилку, найденную им в дальнем углу какого-то отсека. Размахивая ею капитан отрывисто пролаял, что не потерпит наплевательского отношения к службе и к материальной части, ибо необходимо бережно относиться к государственной собственности. Решив, что нагнал на нас достаточно страха, он наконец занялся другими первоочередными делами. По его приказу были списаны с подводной лодки финский холодильник, как не подлежащий ремонту, а также немецкий магнитофон, на котором наши гидроакустики во время боевых походов записывали шумы чужих кораблей. Все это он отправил к себе домой в Питер после чего уехал туда и сам - в отпуск. Мы наконец перевели дух, но все чувствовали, что главное еще впереди.
                Тем временем у моего начальника - командира штурманской боевой части Вадима Пряхина случился день рождения. Это был неординарный человек. Имея богатый опыт работы штурманом он разбирался в литературе, музыке, живописи, философии и бог знает, еще в чем. Чем бы он ни занимался, ему хотелось докопаться до самых незначительных мелочей и поэтому он зачастую упускал нечто важное. Так однажды перед выходом в море на боевые стрельбы вычитав в какой-то инструкции, что приближается срок замены поддерживающей жидкости в гирокомпасах, он решил не откладывать дело в долгий ящик. Путем расспросов, ему удалось выяснить, что никто из штурманов на других экипажах самостоятельно не проделывал ничего подобного. Все опасались нежелательных последствий и полагались на гражданских специалистов периодически приезжавших с завода-изготовителя для проверки техники на борту. Работает же, и не трогай - мудро предупредили его. Но не таков был Вадим! Раздобыв необходимые химические компоненты, дистилированную воду, а также позаимствовав у нашего доктора аптекарские весы, Вадим почти сутки совершал с ними магические действия, периодически сверяясь с инструкцией. Поскольку аптекарские весы были малы, то некоторые компоненты пришлось взвешивать несколькими порциями. С водой тоже было непросто - пришлось изобретать оборудование для точной дозировки. В итоге после замены жидкости гирокомпасы вместо того, чтобы указывать верное направление, разбрелись в произвольном порядке, не желая исполнять свои функции. Отчаявшись, Вадим отправился докладывать про это КЭПу Радмиру Константиновичу. Когда тот узнал, что перед выходом у него нет главного - курса корабля, то чуть не засветил Вадиму в челюсть, грохнув увесистым кулаком в металлическую переборку, как молотом. "Делай что хочешь, но чтобы гирокомпасы к выходу были в строю!" - рявкнул он, сверкая глазами. Вадим в отчаянии бросился на берег, где сумел разыскать гражданских специалистов и только с их помощью удалось вернуть гирокомпасы в строй. Тогда выход пришлось перенести на сутки, что вызвало недовольство кучки больших и мелких начальников в уютных кабинетах. В итоге ему задержали присвоение следующего офицерского звания.
           Вадим трепетно любил свою жену Клаву, от которой у него подрастали двое замечательных сыновей. Та отвечала ему взаимностью, но почему-то ревновала, причем безо всяких поводов с его стороны. После нашего перехода на судоремонтный завод он чуть не каждый день писал и отправлял Клаве письма по почте. В экипаже над ним подтрунивали по этому поводу, но он всегда отвечал на это такой беспомощной доброй улыбкой, что злые языки умолкали. Мы со Славой Стельманом и Юрой Косенко решили вытащить этого затворника в местный дом офицеров, чтобы отметить его день рождения в ресторане. Это было непросто - он писал очередное длиннющее письмо любимой Клаве. Мы предложили ему выпить "по ниточке" за его день рождения, после чего он и сам не заметил, как вся компания быстро переместилась в дом офицеров. В ресторане Вадим окончательно расслабился. Тем временем из актового зала слышалась громкая музыка. В этот день он превратился в танцевальную площадку - было воскресенье. Покинув ресторан мы заглянули туда и быстро познакомились с какими-то девушками. Когда они узнали, что Вадим именинник, то согласились пойти с нами в кафе, расположенное на соседней улице. Все приглядывались друг к другу, пытаясь выбрать себе пару, до поры скрывая свои симпатии. Поэтому две девушки подхватили нашего именинника под руки и мы все весело балагуря двинулись к заветному кафе. Путь пролегал мимо гостиницы под названием "Полярная". На её ступеньках стояла выпрямившись Клава, рядом с которой лежали чемоданы. Она держала за руки тепло укутанных сыновей и в упор смотрела на нашу развеселую компанию. Мы остановились, наступила тишина. "А я хотела сделать тебе сюрприз в твой день рождения" - произнесла Клава.
        Когда мрачный Вадим вскоре вернулся в экипаж, мы поняли, что Клава с детьми уехала. Мы все втроем чувствовали свою вину но не знали, чем помочь. Утром в понедельник по плану были политзанятия с офицерами в знакомом актовом зале дома офицеров. Мы поплелись туда в сером рассветном сумраке, ощущая головную боль от похмелья и угрызений совести. В матросском кубрике также шли политзанятия. Матросы и старшины расселись с тетрадями на стульях и на кроватях, а наш старпом взгромоздившись на деревянную трибуну читал лекцию с красноречивым названием: "Пьянство - враг боеготовности!" По приказу политотдела эту лекцию должен был читать командир корабля, а поскольку наш был в отпуске, ее читал заплетающимся языком Фомин с самым свирепым выражением лица, которое ему удалось состроить. Накануне мы похоронили в подвале соседнего дома две бутылки шампанского - было уже не до веселья. Теперь, проходя мимо знакомого подвала, я с любопытством заглянул туда. Стояли по-настоящему зимние северные морозы и в неотапливаемом подвале бутылки должны были или промерзнуть или расколоться от удара об пол. Но, бутылки оказались целыми, а от мороза их уберегло исходившее от дома тепло. В итоге политзанятия с холодным шампанским, тайком распитым под столом, возродили угасший оптимизм. Воспрянувший духом Вадим написал такое нежное и покаянное письмо, что Клава вскоре согласилась вернуться.
           Дней через десять он получил телеграмму и радостный отправился в Мурманск встречать Клаву с детьми. Связь с большой землей из городка, где мы были, тогда была одна - по морю, другой дороги не было. Небольшое здание местного морвокзала было набито гражданскими и военными всех мастей с семьями и капризничающими детьми, тщетно пытавшимися уехать на большую землю. Движение рейсовых катеров было остановлено из-за надвигающегося шторма. На карту была поставлена его семейная жизнь и он отчаянно ринулся на причал в поисках любого попутного катера. Достаточно было перебраться на противоположный берег залива - там ходили автобусы. Ему повезло и он увидел небольшой катер, под военно-морским флагом, готовившийся отчалить. "На Мурманск?" - с надеждой в голосе крикнул Вадим и услышав утвердительный ответ, смело прыгнул на палубу. Катер развернулся и вышел из бухты быстро рассекая набегающие волны. Вадим спустился вниз и укрылся от резкого ветра в небольшой кают-компании, на душе его было радостно.      
        Прошли сутки, а от Вадима не было никаких вестей. Более того, почтальон принес еще одну телеграмму-молнию, в которой Клава сообщала, что по-прежнему сидит с детьми в помещении вокзала в Мурманске и просит ее встретить. Фомин вызвал меня к себе, кинул мне её телеграмму и отправил в Мурманск для прояснения обстановки. Шторм утихал, поэтому сообщение с большой землей возобновили. Толпа в зале ожидания рассосалась, так что я без труда купил билет до Мурманска и отплыл на ближайшем катере, гадая про себя, что же случилось с Вадимом. Если бы он попал в аварию, нам бы уже сообщили, а остальные предположения были из раздела фантастики. Прежде всего необходимо было помочь Клаве с детьми, но я не представлял, как объяснить ей отсутствие мужа, тем более после недавних событий. Вот и знакомый причал Мурманского порта. От него до железнодороного вокзала вел навесной деревянный тротуар с многочисленными лестницами. Подойдя к массивной двери зала ожидания я остановился в нерешительности. А вдруг Вадим уже там - мелькнула в голове спасительная мысль. Войдя внутрь я стал с надеждой оглядывать пассажиров. Клава с детьми сидела в дальнем углу, Вадима не было. Вздохнув я предстал перед ее удивленными глазами. "Понимаешь... - промямлил я в нерешительности, но тут входная дверь громко хлопнула и внутрь ворвался Вадим.
           Оказалось, что катер, на который он так лихо заскочил, действительно шел до Мурманска - до крейсера "Мурманск" стоявшего на якоре вдали от берега. Дежурный офицер растолковал Вадиму, что ради него никто катеров больше посылать не будет, тем более в шторм, и чтобы он ждал следующей оказии. Затем ему дали ключ от свободной каюты. Вадим отделался легким испугом - если бы крейсер снялся с якоря и ушел в море на учения, то вернулся бы не скоро.
      Семья была спасена. Мы с Вадимом подхватили чемоданы, Клава взяла за руки детей и наша компания дружно отправилась в сторону морского вокзала. Там без приключений все сели на рейсовый катер и даже удачно устроились в носовом салоне с широкими окнами, открывавшими прекрасную панораму залива. Послышался ровный гул работающих дизелей и катер покачиваясь на волнах направился к выходу из порта. Я облегчённо откинулся на спинку мягкого дивана устраиваясь удобнее, но тут в салон вошел еще один пассажир. Сердце забилось - это была Лариса. Не замечая меня она двинулась по проходу на свободное место. Неожиданно катер сильно качнуло и она пытаясь удержать равновесие крепко вцепилась в мое плечо. Наши глаза встретились. Испуг, удивление, растерянность, смущение - целая гамма чувств мгновенно промелькнула в её взгляде. Помедлив, она произнесла: "Прости" Я кивнул головой на свободное место слева от меня. Так волею случая мы снова оказались рядом. Вадим что-то оживленно обсуждал с Клавой сидя впереди, а их мальчишки радостно дрались друг с другом - на нас никто не обращал внимания. "Какими судьбами?" - произнес я первое, что пришло мне в голову, но взглянув на неё осёкся - она беззвучно плакала. Её губы дрожали, из глаз текли слезы, руки беспомощно теребили носовой платок. Потом она наклонилась ко мне и уткнулась лбом в моё плечо, содрогаясь от беззвучных рыданий. "Что случилось?" - спросил я тихо. Она продолжала рыдать не в силах ответить. Под равномерный гул работающих дизелей мимо проплывали живописные берега Кольского залива, с небольшими поселениями, маяками, причалами и кораблями как военными, так и гражданскими следовавшими в разных направлениях. Я сидел неподвижно. Мне хотелось обнять и прижать эту женщину к своей груди, чтобы защитить от жестокого мира в котором мы существовали порознь. Но я понимал, что и сам наверно представляю для неё угрозу. Нас связывала одна волшебная ночь, но это не делало нас близкими людьми.  "Мне стало невыносимо слушать, как тикают часы в пустой квартире и ни на что не надеяться..." - прошептала она сквозь слезы и тяжело вздохнула. Я готов был провалиться на месте. "Во мне что-то сломалось и я сказала ему, что не люблю и не хочу жить с ним. Он решил, что все случилось из-за тебя, но ты здесь ни при чем. Он не поверил, перевелся на другой экипаж и ушел в море. Пол-года никаких вестей. Прежняя жизнь невозможна, но куда идти дальше, не знаю..." - продолжила Лариса грустно и вытерев слёзы достала из сумочки зеркало и пудреницу. "Еду к школьной подруге - ближе у меня здесь никого нет. Поживу у неё, может на работу устроюсь"- завершила она свою исповедь. "Я часто думаю о тебе"... - тихо сказал я в ответ. Припудрив лицо, она бросила на меня грустный взгляд, потом записала что-то на клочке бумаги и протянула его. "Позвони когда сможешь, может увидимся" - сказала она поднимаясь со своего места - катер подошел к причалу, пассажиры потянулись на выход...   


                Гл.7 Они и мы

    "Над землей летели лебеди"... - проникновенно выводила на небольшой сцене размалеванная белокурая певичка в коротком обтягивающем розовом платье с блестками. Я сидел в дальнем углу ресторана "Белые ночи", который в народе прозвали коротко РБН. Ресторан в вечернее время был полон. Электрический свет с трудом пробивался сквозь клубы табачного дыма. Передо мной стояла рюмка наполненная коньяком с теплым янтарным оттенком и какая-то закуска. За моим столиком сидели две особы женского пола - одна совсем юная брюнетка и вторая крашеная блондинка лет на десять старше первой. Одну звали Соня, вторую Люба, но я никак не мог запомнить кого именно. Они угощались моим коньяком, пили кофе и непринужденно болтали, периодически многозначительно посматривая в мою сторону. Запах духов, декольте, чулочки и юбки выше колен - это была тихая охота на таких как я залетных командировочных с деньгами. Я находился в Мурманске и поскольку мой обратный автобус отправлялся только на следующий день, снял номер люкс в гостинице "Интурист" и позволил себе шикарный ужин в этом популярном ресторане. В экипаже меня считали везунчиком, поскольку только штурмана раз в месяц, а иногда и чаще, посещали гидрографическую службу флота и путь туда лежал через Мурманск - центр цивилизации, по улицам которого бегали троллейбусы, сновали такси, сверкали витрины магазинов и универмагов, а с железнодорожного вокзала уходили поезда на юг. На все про все с учетом дороги уходило два дня. Другие члены экипажа сидели за полосатым шлагбаумом и видели Мурманск раз в год, только когда уезжали в долгожданный отпуск. Была середина недели, но свободных мест в зале ресторана не было. За столами сидели многочисленные патлатые и бородатые шумные мужские компании - гуляли моряки с торговых и рыболовных посудин, вернувшиеся домой и жаждавшие бесконечного продолжения праздника. Когда заканчивались скопленные во время плавания деньги, они опять болтались между небом и водой по всем морям, чтобы заработать бабло еще на пол-года шикарной жизни. Их жизнь катилась колесом бездумно и бессмысленно, впрочем, также как и моя. У меня деньги были и я мог позволить себе все, что угодно, но вся эта хрень с ресторанами, жратвой и выпивкой заканчивалась на утро болью в затылке и чувством опустошения в душе. Я вспоминал дорогу петлявшую среди сопок по ночной белоснежной тундре под звездным пологом. Строгая величественная красота природы и отстраненное мерцание далеких звезд, отражавшихся в свинцовых валах Баренцева моря были словно презрительный укор нашей суетной жизни. Меня ждали начальники, чтобы повелевать в своих интересах, ждало государство, чтобы грозить Америке, но нужен был не я, а такой как я, человек-винтик. Главное, чтобы все было шито-крыто, планы отмечены, бумаги заполнены. Мы не были щитом - мы были вывеской, за которой не были видны реальные проблемы. В этом мире, спрятанном за полосатыми шлагбаумами и семью печатями в личном деле, человеческая жизнь была ничто, а цели ничтожны. Не об этом мечтал я, навсегда связывая свою жизнь с флотом. "Ты прости меня любимая"... - трагично выводила певица воздевая руки к потолку. Я опрокинул последнюю рюмку и доедая закуску вспомнил лицо Ларисы, ее голос, глаза, ласковые руки и манящий аромат тела. Сердце опять предательски защемило. Я поднялся из-за стола и промямлив: "Спасибо за компанию", двинулся к выходу под недоуменные взгляды Сони и Любы, по дороге расплатившись с официантом.

    Великое противостояние державы под названием СССР и западного свободного мира было в разгаре. Насильно стянутая железным кольцом пограничных застав великая империя отчаянно сопротивлялась постепенно проигрывая битву. Народ жил в условиях тотального дефицита - уравнительная система порождала юрких приспособленцев и безликую бюрократию, пожиравших страну как раковая опухоль. Несменяемость государственной элиты дробила страну на феодальные княжества, превращая в фарс все утверждения о народной власти и народной собственности. Коммунистические идеалы рушились, железный занавес шатался. Наступала новая эра, но правители не хотели уступать. Чтобы держать народ в повиновении оставалось одно средство - угроза войны. Страна работала на будущую войну, растрачивая бесценные ресурсы на новые и новые средства уничтожения людей.
      Мы были на острие противостояния - корабли и подводные лодки днём и ночью круглый год бороздили моря отслеживая передвижения крупных американских соединений, пытаясь держать их под прицелом с верой в то, что защищаем Родину.
     Американские моряки после нескольких недель интенсивных учений уходили на отдых в близлежащие порты. В какой бы части света это не происходило, к ним доставляли самолетами их семьи. А мы месяцами безвылазно болтались в море. Наши атомоходы со всей их сложной начинкой уступали западным. За шум, создаваемый многочисленными механизмами, американцы прозвали их "ревущими коровами". Расслышать противника среди собственных шумов и незаметно подобраться к нему было сродни искусству. Мы думали, что это нам удавалось, а возможно мы сами были у них на прицеле. Поэтому дизельные подводные лодки, бесшумно перемещавшиеся под водой при помощи электромоторов, остались востребованными. Проблема была одна - те, кто служил на них, попадали в ад. Все дни отсиживаясь под водой в замкнутом пространстве тесных отсеков, имея ограниченные запасы энергии, воды и воздуха, они могли всплыть на поверхность только ночью, чтобы подзарядить аккумуляторную батарею и глотнуть свежего воздуха. Но зарядка происходила от дизелей, едкие выхлопы которых просачивались внутрь отсеков, а люди не видели солнечного света долгими месяцами. Они пили воду, которую выпаривали для них примитивные опреснительные установки -  она была безвкусна, нарушая водно-солевой обмен в организме. Мест для отдыха не хватало - спали на торпедах. Всё это разрушало легкие, сердце, печень и почки, а люди превращаясь в ходячие тени - их кожа приобретала характерный землисто-серый оттенок. Однако адмиралы цинично увеличивали и увеличивали сроки дежурства дизельных подводных лодок в море получая за это награды и делая карьеру.
 
      Молодой офицер - это приговор. Ты дежуришь больше, в море тебя посылают чаще, а в отпуск едешь тогда, когда отдохнули остальные члены экипажа - ранней весной или поздней осенью. Отдыхом называлось праздное посещение родственников и друзей в разных городах страны, а Таиланд или Турция были ещё недоступны. Из-за особых условий службы наш отпуск продолжался больше двух месяцев. Денег на отпуск выдавали много, но к моменту возвращения мы оказывались с пустыми карманами, да ещё и залезали в долги. Мало кому удавалось копить - жили одним днём, не зная, что принесет завтра. Всё было мимолётно: недолгие встречи, случайные знакомства, обильные застолья, пустые надежды. Отпуск кончился, с ним закончилась иллюзия свободы, а купленные удовольствия оставили ощущение пустоты. Аэропорт - морвокзал - катер - квартира. Прилег на кровать и провалился в сон - усталость взяла свое. Полярный день, солнце ходит по кругу. Стрелки на часах показывают 2 часа - это дня или ночи? Скорее, скорее, что-то пустынно вокруг... Прибежал, вошёл, удивлённый дневальный отдал честь. Все спят - глубокая ночь. Зато не опоздал!
 
      Со Славой Стельманом устроили парную баню на огромном доке. На нем была железная камера без окон, в ней труба с техническим паром. Открыли вентиль, пустили пар - стало жарко. Разделись в соседнем отсеке, залезли, наглухо закрыли дверь - турецкая баня. Температура растёт, хорошо! Пар все поступает. Дышать становится труднее, голова раскалывается, ничего не видно. Где этот вентиль - так и свариться можно! Лазаем по углам, пытаемся найти, но безуспешно - пар все плотнее. Сердце где-то в горле, по вискам кто-то долбит молотком. Прощайте... Воля к жизни толкает вперед - ищи! С трудом нашли и закрыли вентиль, температура уменьшилась. Обнаружили дверь, вывалились на палубу голые - живы.
        Наш экипаж расквартирован на последнем этаже казармы и из окон открывается потрясающий вид на прибрежные сопки, тундру, морское побережье, огромное синее небо с белоснежными облаками. Человек здесь мал и сир со всеми достижениями цивилизации. Когда  бушует непогода всё живое прячется в укрытия и затаивается с одним желанием - уцелеть! Море, небо, облака, ветер - всегда чисты и равнодушны. Ураган рвет провода, срывает железо с кровли, ломится в окна, также как тогда, когда я был с Ларисой. Как она? Уехала? Бумажка с телефоном в нагрудном кармане. Телефонов мало, в домах почти нет. В любом случае подойдут хозяева, чем я рискую? Мне необходимо знать, до боли в висках, до бешеного стука сердца - знать, что она жива и у неё все хорошо. Набираю номер со служебного телефона и слушаю долгие, долгие гудки. Кладу трубку, облегчённо вздыхаю - значит не судьба. Через час мучительной борьбы набираю снова. На этот раз отвечает женский голос: "Техотдел слушает". Я ожидаю чего угодно, но не этого! "Простите, я наверное ошибся, этот телефон мне дала знакомая девушка, ещё раз простите..." "Ах, это вы..." - произнес женский голос - "Лариса мне говорила о вас, вы долго не звонили" - "Был в отпуске, только вернулся, как она?" - "Вот сами и узнайте! Приходите в техотдел завода, спросите Лену, а я дам вам адрес" - она повесила трубку.
         Судоремонтный завод состоял из нескольких одноэтажных бараков, называвшихся цехами. Ещё было несколько доков разных размеров, самый большой - немецкой постройки начала 20-го века, доставшийся в качестве трофея, на котором мы и пытались устроить турецкую баню. На заводе работали люди в потертых засаленных ватниках и спецовках, похожие на заключённых. Те, кто выглядел опрятней, были  инженерами или руководителями. Ремонт боевых кораблей происходил просто: что можно было отвинтить и снять, отвинчивали и снимали. Потом от этого старались отделаться, отправляя на заводы-поставщики - пусть там ремонтируют если смогут. Оставшееся разбирали на части и как правило выкидывали в металлолом. То, что ещё могло работать смазывали, красили и переставляли на корабли выходившие из ремонта. Сроки службы и ресурс оборудования продлевали росчерком пера в документации не особо заботясь о будущем по принципу: авось ничего не случится. Так поддерживалась обороноспособность державы. Самым востребованным материалом на заводе был спирт. За него можно было заполучить все: от стальных ножей с наборными ручками и блестящих карманных фляг из нержавейки до блоков и узлов подводной лодки. Поэтому от ватников и спецовок постоянно разило перегаром.
       Я направился к единственному трёхэтажному каменному зданию на территории завода - это было заводоуправление. В нём располагался техотдел, снабжавший технической документацией работников завода. Лена оказалась голубоглазой брюнеткой с пухлыми губами и курносым носиком. Одетая в синий халат с закатанными рукавами она размножала какие-то чертежи на репринте в дальнем углу большой комнаты, разделенной на двое деревянным барьером. Ей помогала совсем юная девушка с рыжими волосами. Они увлеклись процессом и я с трудом до них докричался. Наконец Лена подошла ко мне поближе и оценивающе оглядела с ног до головы. "Вот вам адрес, найдёте?" - сказала она и протянула мне заранее заготовленную бумажку.
     Вечером следующего дня я шел по старой улочке, застроенной потемневшими  домиками, построенными ещё при царе горохе. Удивительно, как уцелели эти дома с печным отоплением и деревянными стенами. Печки не работали, а по стенам домов вились газовые трубы, подключённые к баллонам в специальных зарешеченных будках. Окна, закрытые шторами, светились теплым желтым светом. Я подошел к нужному дому и поднявшись на крыльцо по низкой деревянной лестнице позвонил в обитую черным дерматином дверь. Дверь открыла Лена. Она была в халате, а возле ее ног крутилась маленькая чёрная лохматая собачка со вздёрнутым носиком, как у хозяйки. Она пропустила меня в просторную прихожую, в которую выходило несколько дверей. Одна из дверей со скрипом отворилась и из неё вышла Лариса. Одета она была по домашнему, но её глаза были накрашены а губы аккуратно подведены помадой. Я стоял как столб не в силах отвести взгляда от неё. "Ну что вы застыли, проходите в комнату, сейчас чай пить будем" - сказала Лена и сняв с меня шинель забрала из рук бутылку вина и пакет с пирожными из кулинарии, затем подтолкнула в комнату. Я робко вошел и огляделся. Комната была небольшая с одним окном. В ней разместились шкаф, обеденный стол, двуспальная кровать, застеленная цветастым покрывалом, коричневый диван возле стены и тумба с телевизором прикрывавшая собой чугунную дверцу большой печи, выбеленной известкой. Стены были оклеены обоями в цветочек, а с потолка свисала лампочка на витых проводах, прикрытая старым матерчатым абажуром в виде конуса с бахромой. Батарей отопления не было, а вместо них в углу работала мощная электрическая корабельная печка от которой в комнате было даже жарко. Я знал эти мощные нагреватели и то, что они потребляют очень большой ток. Проводка в доме была старая поэтому мне стало не по себе - оставалось надеяться, что проводка не подведёт. В этом доме жили еще несколько семей и через тонкие деревянные стены были слышны чужие приглушенные голоса. Лена тем временем сходила на общую кухню и принесла кипящий чайник. "Присаживайтесь" - пригласила она всех за стол, доставая из небольшого буфета чашки, печенье, конфеты и рюмки. Мы выпили за тех, кто в море и разговорились. Оказалось, что муж Лены тоже моряк-подводник. Он вместе с мужем Ларисы был сейчас далеко в море. Шел двенадцатый месяц их автономного плаванья на дизельных подводных лодках. После боевого дежурства около десяти подводных лодок возвращались домой на Север в обход Европы. По международным каналам было заявлено, что они возвращаются из ремонта с Чёрного моря. Поэтому по строгим правилам они шли строем в надводном положении за сопровождающим их кораблем. Дизельные лодки в надводном положении передвигаются медленно и всегда существует угроза затопления, если высокие океанские волны набросают воды в цистерны главного балласта. К тому же на одной из лодок произошел пожар, в результате которого выгорел весь предпоследний отсек вместе с людьми. Последний отсек оказался замурован, так как переборочные люки деформировались и приварились наглухо от высокой температуры. Теперь моряки в этом отсеке оказались без пищи на весь срок перехода, воздух и воду им передавали снаружи через специальные разъёмы. Информация расползалась по городку от рядовых работников штаба, обрастая слухами и домыслами. Командование же упорно хранило молчание, поэтому жёны моряков с замиранием сердца гадали, кто из мужей не вернётся...
     Угроза и неопределённость нависала над этим и другими  военными городками - она исходила от заправлявших в этом театре абсурда черных адмиралов, которые всегда готовились к войне. Они готовились к такой войне, в которой они сами непременно уцелеют и победят - пусть погибнут другие, но только не они! А если всё-таки придется умереть, то со всем остальным миром... Эти люди всегда будут преследовать, держать на прицеле и сожалеть о том, что нельзя нажать кнопку "Пуск". Свою ненависть они называют любовью к Родине - их Родине, где все должно быть так, как хотят они. Во имя этого они будут посылать других людей на смерть и мучения всегда и во веки веков, аминь!
        После чая я начал собираться, а Лариса вызвалась проводить меня и заодно погулять с собакой. Мы вышли на пустынную вечернюю улицу и неторопливо пошли вдоль нее. "Я училась в школе в одном классе вместе с Леной в Петрозаводске" - произнесла Лариса и отстегнула поводок, отпустив собачку на волю. Собачка принялась весело бегать вокруг нас нюхая землю и помечая территорию известным способом. "После окончания школы мы вместе уехали в Питер и поступили там в институт связи, а жили в общаге" - продолжила она - "Лена мечтала выйти замуж за морского офицера и по выходным ходила на танцы в военно-морские училища. Я должна была сопровождать её - она считала, что неприлично девушке ходить туда одной. Мне всё это не нравилось, но я волновалась за нее. Однажды в одном из училищ ко мне подошёл смущённый паренёк и пригласил на танец. Так я познакомилась с Сашей..." - Лариса умолкла и некоторое время шла молча, затем продолжила - "Лена завела знакомства сразу с несколькими курсантами из разных училищ но никак не могла решить, кого же выбрать. А мы с Сашей не расставались - он стал для меня самым близким". Лариса вздохнула, подозвала собачку к себе и повернула обратно к дому. Я шел следом за ней молча. Она остановилась и прицепив собачку на поводок повернулась ко мне - "Мы встречались с ним больше года и не было ни минуты, чтобы я не думала о нем. Саша был сыном адмирала, а я была для них девочкой из провинции - его семья была против наших отношений. Саша говорил мне, что любит и после выпуска объявит о нашей свадьбе. Я и верила и не верила. Выпуск был не за горами - оставалось всего три месяца. Их отправили на последнюю стажировку. Он хотел стать подводником и проходил стажировку в самой известной базе на Северном флоте. Там ему понравилась, он написал мне, что хочет после выпуска служить только здесь. Это было его последнее письмо, дальше - тишина... Я не находила себе места и не знала, что думать, но однажды к нам в общежитие пришел Сергей, его друг - как-то он принес мне записку от Саши, когда того неожиданно поставили на дежурство и он не смог придти на свидание. Сергей сказал, что Саши больше нет, что он погиб во время стажировки - несчастный случай. Похоронили Сашу на Павшинском кладбище в Москве, там где похоронен его дед". Лариса развернулась и медленно пошла в сторону дома. Возле знакомой клеенчатой двери она остановилась. В ее глазах не было слёз, они потемнели - в них была бездна. "Сергей не оставлял меня одну. Он приходил и повторял, что любит с того самого дня, как впервые увидел, а мне уже было все равно..." Подойдя вплотную ко мне Лариса сказала глядя в глаза: "Единственное условие, которое я поставила Сергею, что буду с ним, если он поедет служить в тот самый городок, который так понравился Саше, и он выполнил это условие. Вот так Сергей стал моим мужем, но полюбить его я не смогла. Там в городке, где мы жили, когда я ходила по улицам то думала о Саше. Сергей все чувствовал и начал выпивать. Так было, пока мы не встретились с тобой. Ты не похож на Сашу, но с тобой я  вдруг поняла, что давно уже не живу, похоронив себя в воспоминаниях. Теперь меня здесь не удержит ничего - дождусь Сергея, попрощаюсь и уеду. Я ведь бросила свой институт на третьем курсе и теперь попробую закончить. Настало время, возвратиться к жизни. Спасибо тебе за все!" - она поцеловала меня и скрылась за черной клеенчатой дверью навсегда. 

    
         Гл.8 Вдали от берегов

         Тёплый воздух с равномерным шипением вылетает из блестящего грибка вентиляции. Вращаются, слегка попискивая шкалы приборов. С тихим жужжанием перемещается каретка автопрокладчика светящимся перекрестием обозначая место подводной лодки на морской навигационной карте. Позади ремонт, позади заводские испытания – мы далеко в море на дежурстве. Здесь, вдали от берега жизнь течёт размеренно: четыре часа вахты сменяются четырехчасовым отдыхом, мелькают дни, недели, проходят месяцы. Вахта наполнена событиями -переходы к заданным точкам, выходы на связь, слежение за «целями».   «Цель» — это любой корабль, попавшийся на нашем пути. Что с ним делать решают другие, там в штабах… Уточнение нашего места в море и курса – это наша постоянная головная боль, ведь под водой тяжело не сбиться с пути. Я штурман и в моих руках благополучие несущейся под водой атомной подводной лодки.  Приборы могут ошибаться, мы – нет! У всех восьмичасовой отдых между вахтами, у штурманов - четыре часа, чтобы не расслабляться, не терять связь с внешней полной неожиданностей обстановкой. 
           По окончании вахты спускаюсь в жилой отсек. Наша каюта похожа на двухместное купе в скором поезде, только без окон. Задвигаю дверь, сажусь на койку, слушаю тишину. Глаза слипаются. Надо сделать пятьдесят приседаний - без этого к концу похода превратишься в одышливого старика. После этого иду в первый отсек в офицерскую кают-компанию. Её стены разрисованы так, что создается впечатление, что ты находишься на зеленом лугу посреди березовой рощи. Здесь всегда царит лето и цветут цветы.  Я за столом один – все уже поели. Вестовой приносит обед. На первое - суп-харчо, на второе - шашлык по-карски и компот. Готовит нам бывший кок главнокомандующего. Перед демобилизацией дедушка отпросился на подводную лодку чтобы закончить службу с большим морским окладом – от этого зависел размер пенсии. Он творит кулинарные чудеса. Я видел, как он ловко обмакивал замаринованные кусочки мяса в жидкое масло и бросал их на раскаленную электроплиту. Масло обгорало и шашлык получался словно на мангале, с дымком - только так можно было накормить людей, которые не хотели есть – сказывалось долгое сидение внутри прочного корпуса. Возвращаюсь в каюту, теперь можно поспать… Тишину разрывает сигнал боевой тревоги. Выскакиваю в коридор и сталкиваюсь со Славой Стельманом – офицером-ракетчиком. Мы бежим в соседний отсек на свои места. Оказалось, что подошло время всплытия для выхода на связь со штабом и поспать опять не удалось. После отбоя тревоги остается всего сорок минут до заступления на вахту. Я в задумчивости иду по проходу на средней палубе. Открывается дверь в ракетный боевой пост и из нее показывается голова Славы Стельмана. Мы смотрим друг-на друга. «Пошли выпьем кофе, у меня есть индийский растворимый, из Москвы привез» - соблазняю я его. Мы идем в кают-компанию к нарисованным березкам и лугам, в заманчивое земное и такое далекое лето. Где-то там Лариса и миллионы других людей, которые не знают или не хотят знать, что все вокруг и жизнь всего человечества зависит от воли какого-нибудь заигравшегося политика, которому вдруг взбредёт в голову применить смертоносное оружие. Нажав на красную кнопку, мы ставим точку не только на чужих жизнях, но и на своей. Ядерная война не может быть оправданной и справедливой ни для кого. Разумно ли человечество, способно ли оно противостоять самоуничтожению? Я посмотрел на Славу прихлебывающего кофе из фарфоровой чашки и подумал, понимает ли он это? Мы сидели за столом и каждый думал о своем, глядя на нарисованные березки. Настало время заступать на вахту. Мы шли по узкому коридору на средней палубе. Вот и знакомая дверь в ракетный пост. Открыв, ее Слава шагнул внутрь, чтобы в свое дежурство обеспечить запуск ракет по чужому приказу. Дверь за ним захлопнулась, а я пошел дальше вспоминая, когда предстоит следующий выход для связи с начальниками, распоряжавшимися нашими жизнями. До возвращения о котором все мечтали, оставалось ещё полтора месяца.

         

         Гл.9 Последнее погружение

      Воспоминания всплывают в памяти перед лицом смерти, а смерть смотрела на меня в упор не мигая и я явственно ощущал её дыхание - оно было хриплым и пахло резиной. Впрочем, это было мое взволнованное дыхание. Я вдыхал вохдух из резинового мешка аппарата ИДА-59, а потом выдыхал его обратно, гадая на сколько его хватит. Всё началось знакомо: стране нужен ваш выход в море здесь и сейчас, потом про план, утвержденный в Москве, а потом, как водится, про Родину... К черту все правила, к дьяволу безопасность, плевать, что половина экипажа уехала в отпуск - замените кем найдёте с соседних экипажей, не важно, что лодка не проверена, что экипаж сборный, что взаимодействие не отработано, вперед! Мы вам приказываем, потому что так хотим! Они привыкли рисковать чужими жизнями ради своих эгоистичных целей и не хотели только одного - отвечать за последствия. Когда не сработала автоматика и в четвертом отсеке во время погружения внутрь пошла вода из шахт вентиляци, никто из моряков не бросился спасать себя. У них было всего 3 минуты, 3 короткие минуты на все: заглушить ядерный реактор, обесточить системы и спасти остальных, потом отсек заполнился водой и все в нем погибли - это был их подвиг, всех 14 моряков, замуровавших себя там, чтобы вода не пошла дальше, чтобы у остальных остался шанс... Есть ли он? Когда лежишь в кромешной тьме внутри стального корпуса субмарины, а внутрь просачивается заботная вода, начинаешь чувствовать себя похороненным заживо и без конца задаешь себе этот вопрос: есть ли шанс? Спасательные приспособления на лодке оказались не работоспособны: спасательные буи и всплывающая спасательная камера были просто приварены к корпусу. Так есть ли он этот шанс, когда изначально человеческая жизнь здесь - ничто? Тянулось время, отдававшееся в висках гулким стуком сердца - пять бесконечных часов тоскливого ожидания и сумасшедшей надежды, пока не пришло понимание, что нас не ищут... Без посторонней помощи спастись мы не могли -  для выхода наверх оставался один свободный торпедный аппарат в носовом отсеке и несколько исправных водолазных дыхательных аппаратов ИДА-59 среди груды неисправных. Почти все они оказались не заправлены дыхательной смесью. Двое добровольцев, Миша и Коля, отважились подняться на поверхность со слабой надеждой доплыть до берега, чтобы вызвать подмогу. Они одели два исправных аппарата ИДА-59 и проползли в круглый люк торпедного аппарата, потом его задняя крышка наглухо закрылась. Когда в кромешном мраке ползешь внутри тесной стальной трубы долгие 9 метров, то кажется, что это никогда не кончится и накатывает ужас, сковывая движения, а в горле стоит сдавленный крик так, что трудно дышать. Они были первые, а это значит, что впереди - неизвестность... Миша при всплытии распорол гидрокомбинезон, а потом долго плыл в холодной воде постепенно теряя силы, а Коля плыл рядом с ужасом думая, что не сможет дотащить товарища до берега, если тот потеряет сознание. Чудом их заметили с выходящего в море военного корабля. Но никто не верил рассказам о затонувшей подводной лодке - их арестовали, как диверсантов. И тогда Коля достал письма моряков. Их написали родным и близким те, кто остался там внизу, написали на обрывках инструкций, на случайных клочках бумаги при тусклом свете меркнущих фонарей аварийного освещения. В них были боль расставания и проблески надежды, слова любви и мечты о встрече, напутствие тем кто останется в живых и тоска людей теряющих последнюю надежду. Эти письма предназначались любимым и родным, детям и друзьям как последний привет из морской пучины. Только тогда им поверили и в штаб флота полетела радиограмма.
     А в темных отсеках лежавшей на дне субмарины тянулись мучительно долгие часы ожидания, словно хрупкий мост от отчаянья к надежде. Никто не знал, уцелели ли посланцы и смогли ли добраться до берега. И вдруг раздался взрыв - это взорвалась аккумуляторная батарея. Теперь электролит смешался с просочившейся морской водой - в воздух пошел ядовитый хлор, а аварийное освещение окончательно погасло, наступила удушливая тьма. Холод начал сковывать живых. Все ощущали, как постепенно поднимается вода, а температура падает все ниже. Последние пластины химической регенерациии ещё давали кислород, но дышать становилось все труднее, надежда угасала. Внезапно послышались щелчки гидролокатора по корпусу - подводную лодку нашли спасатели, нашли через 12 часов кошмара...

     Я вновь шагал по знакомой дороге, змеившейся между сопок под звездным небом. Все было позади, и шел я здесь в последний раз. Нашего экипажа больше не было. Тех, кто уцелел распределили кого - куда.
         Спаслись не все! Во время выхода погибли еще двое. Шестнадцать молодых, полных сил ребят остались там, выполнив свой долг, совершив подвиг! Шестнадцать матерей не дождались своих сыновей, шестнадцать девушек не встретят никогда своих любимых. Но не это волновало наших флотоводцев и никто из них не поседел от горя по загубленным жизням, не пришел в отчаянье от своих просчетов, нет их волновало только своё благополучие и карьера - началась гаденькая возня с похищением и  исчезновением документов, переписыванием бумажек, с замалчиванием правды. Вину свалили на погибших.
     Я шагал по знакомой звездной дороге и перед моими глазами вставали лица друзей - тех, кто погиб, но не сдался, кто подарил нам жизнь. Слезы катились по моим щекам, но я их не стыдился. Светлая вам память, дорогие!

                Эпилог

      "Наш поезд прибывает в город Санкт-Петербург"- объявил репродуктор в купе. Я отодвинул шторку и посмотрел в окно, чтобы убедиться, что традиционный питерский дождь приветливо встречает всех прибывающих. С момента нашего веселого выпуска из военно-морского училища прошло несколько лет и целая жизнь. Выйдя из здания вокзала я пошел пешком не обращая внимания на лужи и мелкую морось из быстро летящих по небу облаков. Питер почти не изменился - все та же праздная толпа на Невском проспекте, привычные иностранные туристы перед зданием Эрмитажа, свинцовые волны Невской воды... Никто не заметил ни гибели наших моряков, ни бесконечных часов под водой тех, других, кто долгие месяцы не видел солнца и зелёной травы, своих детей и любимых. Газеты весело писали о начале новой военной авантюры по велению наших политиканов, на сей раз в Афганистане. Там спецназ ГРУ и КГБ мочили друг-друга не зная об этом - одни из них охраняли президента Амина, а другие штурмовали дворец. Наша страна втягивалась в бесконечные бессмысленные местные межплеменные разборки, чтобы через десятилетие уйти из Афганистана и с карты мира, оставив поля, засеянные грузом 200, разруху и инвалидов, собиравших деньги по электричкам и поездам и ещё породив Алькаиду в ответ на наше вторжение в исламский мир. Наши ржавые, выработавшие свой ресурс атомные подводные лодки будут болтаться у причалов уже никому не нужные, но средств на утилизацию этих плавучих ядерных бомб наша страна не найдет, пока не получит помощь из Америки. Никто не гробил нас так, как мы сами! Но пока я шёл к Ларисе по адресу, который дала мне Лена - я хотел, чтобы она прочла мое письмо, написанное там, на дне морской пучины, при тусклом свете ламп аварийного освещения, когда смерть смотрела нам в лица и когда ложь была бессмысленна и невозможна. Должно же быть что-то настоящее в этом двусмысленном мире - только это теперь имело значение. Выбросив газету в урну я пошёл дальше...