Бодяс и виноград.
Кишинёва я не помню совершенно за малостью тогдашних лет. Но все остальные места нашей службы, (мама так и говорила всегда «нашей службы», хоть и служил по сути лишь только отец), а сменить их пришлось немало, в памяти моей остались навсегда.
Помню восхищение отца этим благодатным южным краем, его неповторимостью, щедрым рынком.
- Ты представляешь? – говорил он, - Приходишь на рынок, а там вина... виноградного, настоящего, без подделки – море разливаное. Всех сортов и разной выдержки.
И все молдаване- продавцы очень добрые: предлагают на пробу сначала, наливая по целому стакану.
Ох, и вино! Ароматное, букет запахов и вкусное, но…
Очень хмельное. Ну, очень! - повторяет он и смеётся, по-видимому, ощущая на языке весь смак замечательного молдавского вина.
- Да, и люди там душевные.
Были у меня и друзья, Бодяс, например. Простой человек, но…
-Да! Папочка, прерываю я его, - я помню Бодяса.
- Откуда? Ведь, когда меня в Германию отправили служить, тебе было чуть больше полутора лет.
-Нет, я помню, помню.Он к нам в Горький приезжал.
И я уже будто воочию вижу этого Бодяса – приятеля отца, высокого с красивым по-мужски лицом, рослого, стоявшего в той же прихожей, где выставлялась обычно знаменитая бутыль с брагой, а рядом с ним большущий и наверное тяжеленный чемодан.
Вот он открывает его и….!
Там полным-полно всякого разного винограда!
Ни до того, ни после, я не видела такого изобилия сортов.
- Вот, - говорит, будто извиняясь, мужчина, – слух дошёл, что мама твоя заболела. Я и решил, что наш молдавский виноград – лучшее лекарство.
Да я это точно знаю, что лучшее.
- Боже, мой. Боже! Господи милосердный….
Как же это вы в такую-то даль, ради моей дочери… говорит ему бабушка.
И вдруг плачет…
Так тронута была её душа добротой этого совершенно незнакомого человека, случайно узнавшего от кого-то о состоянии её дочери и проехавшего только ради поддержки своих давних, (прошло уже около десяти лет) друзей, такой неимоверно трудный и такой далёкий путь.
- Да, я вечером и назад! – говорит Бодяс.
Его слова заставляют Бабушку прийти в себя.
Быстро вытерев слёзы краешком ситцевого фартука, она заявляет.
- Чтой–то вы? Не пущу. Ни за что не отпущу вас! Чай дом- то большой, места все-е-ем хватит...
Она так часто выговаривала слова, будто пропевала их для убедительности и пущей важности.
- Завтра, аккурат, и дочку выписывают, увидитесь.
Друг-то ваш, мой зять по месту службы на Украине значит сейчас…, далеко.
-Не могу, с радостью, но билет - в кармане, ведь мне на смену послезавтра выходить.
Жалко-то как. Во-о-от жалко!
Пойдём-ка тогда скорей на кухню. Я тебя, сынок, своими щами накормлю.
А пока иди-ка в наш сад,там у нас водичка подведена, умоешься, освежишься маленько, говорила, заботливо-изучающе глядя на Бодяса и подавая ему свежее полотенце, бабушка.
- Счас, счас, - приговаривала она, а на столе уже стоял и вкусно пахнущий, нарезанный крупными ломтями ржаной хлеб, и тарелка с дымящимися щами из русской печи, сдобренными собственным, со своей грядки, сельдереем, и до верху наполненная московской водочкой чарочка из розового стекла.
Я всегда поражалась,как удавалось моей бабушке, на вид очень спокойной и даже медлительной, так споро да ладно справляться со всеми делами.
- Вот и поешь, да выспишься, пока все на работе ещё.
У нас тихо тут.
Поздно вечером Бодяс всё же уехал.
И никому из нашей семьи не пришлось больше с ним свидеться.
Но я всегда помнила его, этого удивительного по своей доброте, светлой и широкой душе, красивого и этой свой душой и лицом папиного друга из Молдавии – Бодяса.
(продолжение следует)