НаМиЖ-книга

На «М» и «Ж»
Малонаучный псевдо-философский трактат, с элементами художественного свиста
            

ГЛАВА ПЕРВАЯ - АНАТОМИЯ
Всё началось с ребра. Точнее, с анатомии.
Разность полов – основа бытия, физика нашего мира...
Плюс-минус, электроны-протоны, мужчины и женщины. Всё это, взаимно притягиваясь, одинаково сходит со своих насиженных орбит, чтобы создавать нечто новое.
Таков закон.
А мы, сидя в утробе, даже не догадываемся, что наш мир уже целиком предопределён. Нам тепло и уютно, хотя снаружи - вовсю кипит котёл.
Синий цвет или розовый?.. Машинки или куклы?..
Всё это составит нашу будущую сущность и обусловит поведение.
Казалось бы, такая мелочь - не больше аппендикса, а смотри какие драмы!
«Мальчик» – вяло констатирует усталая акушерка, и вот ты уже Вася, а не Маша. Поскольку обогнал её на какой-то сантиметр. И даже не в росте.
Но с этого момента твой розовый мир безвозвратно утерян, и тебя ждёт: бритьё, плешь, густеющие мочки и трактор.
Да-да, не удивляйся, трактор. Пока, правда, маленький, но ведь и ты ещё не подрос.
Подожди. Всему своё время. Тебе ещё многому предстоит научиться: точно плевать, чесаться и отрыгивать – ты ведь мужчина, Вася, и должен всё это уметь.
А Маша будет баюкать куколок и заплетать косички, чтобы ты мог дёргать.
И размалёвывать фаянсовые личики, чтобы ты мог, даже когда не можешь.
И жизнь твоя, как, впрочем, и её, потечёт извилистым ручейком, чтобы в один прекрасный момент - либо слиться в единую канаву, либо вспениться могучей рекой.
В подгузниках всё одинаковы. Проблемы начинаются, когда их снимают.
- Ты можешь стоя? – искренне удивляется Маша. – Как это? Покажи!
А Васе не жалко.
Он не понимает, как можно иначе, и с удовольствием показывает. После чего девочка пулей летит требовать разъяснений у мамы.
Проводив её равнодушным взглядом, Вася задумчиво ковыряет в носу, размышляя: «Мухи или козявки?».
Что мухи? Что козявки? - он не знает. Над этим надо просто размышлять – это любимое занятие мальчиков.
До шестнадцати, не умея себя выразить, они думают. Научившись же выражаться, утрачивают эту способность напрочь.
С девочками всё обстоит иначе. Этих, говорливость преследует всю жизнь, а вот способность думать проступает порой лишь к третьему браку.
Итак, после маминых разъяснений, Маша решительно вступает в песочницу.
- Я всё знаю! – твёрдо заявляет она. – Хочешь посмотреть?
А Васе не жалко… Васе жарко!
Он перестаёт ковыряться, и его больше не интересуют: ни мухи, ни козявки. Васю поглотила невозможность. Тяпнула по темени, убила наповал.
- Как?! – бормочет он.
- А вот так! – подтягивая трусики, победно смотрит на него Маша.
- Почему?!
- Потому!
И Васе становится плохо. Он поднимает температуру, и не желает больше видеть Машу. После такого, видеть её - пытка.
Когда же Вася выздоравливает, Маша берёт его за руку и полчаса говорит не останавливаясь: о детях, о капусте, об аисте и, разумеется, о свадьбе.
Когда девочки говорят о свадьбе, глаза у них, как у плюшевого мишки - мутные и блестящие.
- Ты будешь, жених, а я - невеста! – приговором заканчивает девочка.
А Василий силиться отвлечься: «Мухи или козявки?.. Мухи или козявки?!».
Но ему не дают.
- А потом у нас будет лялечка, – объявляет эта маленькая женщина, которая всё знает наперёд.
- Правда для этого надо целоваться… Целуй! – приказывает она, подставляя обалдевшему Васе свою персиковую щёчку.
И тот, уловив прянично-молочный аромат, стремительно её лижет.
Маше приятно. Васе противно.
У неё - восторг. У него - ангина.
***
Впрочем, с возрастом всё меняется.
Кто пережил пятый класс, тот, конечно же, помнит пышногрудую Татьяну Петровну и её уроки ботаники, полные сладострастного хихиканья и помидорных щёк.
Все эти умопомрачительные пестики, тычинки, чарующие опыления…
Ах, как всё это одновременно восхитительно, возбудительно и путано.
«Ты-чи-нки!».
Губы отказывались двигаться, язык произносить это вслух.
Хотя на самом деле, так соблазнительно, так по-женски звучащие тычинки вели себя совершенно по-мужски. А вот пестик – оплот мужественности, заставлявший девочек смущённо льнуть к партам, на поверку оказался бабой.
Жутчайшая путаница!
И всё же именно ботаника совершает в детских умах первую сексуальную революцию.
Она, и пышногрудая Татьяна Петровна, орущая: «Чего вы хихикаете, дебилы?!»
Да дебилы, да хихикаем, только не останавливайтесь. Продолжайте, пожалуйста, урок, драгоценная Татьяна Петровна.
И вот уже густая патока слов заполняет детские уши, нажимая на невидимые кнопочки и дёргая незримые рычажки.
«Размнож-ж-ж-ение» – жужжащее, как пчела, кусает и жалит.
Он него ж-жарко и ж-жение в ж-ж-животе...
«Полов-о-о-ое» – звучит глухо, будто эхо. Отражаясь от стенок чего-то полого, мысленно увлекает куда-то вглубь, в утробу, туда, о чём и где страшно подумать.
- Сидоров, к доске!.. Расскажи нам, Сидоров, как происходит половое воспроизведение у высших растений.
«Ах, этот Сидоров! Ух, этот Сидоров! Он-то сейчас расскажет. Он такое расскажет, этот Сидоров!..»
- Как вы сказали, Татьяна Петровна? Половое? Я не расслышал… Вы сказали - половое?!
«Ох, он ей задаст, этот Сидоров!..»
И вот уже Татьяна Петровна свекольного отвара кипит и мечется.
- Сидоров - два!.. Сидоров - вон!.. Сидоров-Сидоров!!!
- А я бы вас опылил!! – небрежно роняет Сидоров и выходит из класса.
«Ах, этот Сидоров! Ух, этот Сидоров!»
Все девочки, даже распоследние отличницы, готовы ему… готовы его…
А мальчики, хотят быть, как он, и роем, роем опылять Татьяну Петровну за её свекольно-половой угар, и вот это нечто веское, колышущееся под газовой блузой.
Да. В пятом классе, на уроках ботаники, анатомия шквально двигает в мозг и, не останавливаясь, шагает дальше.
С девочками происходит что-то странное. Их угловатость вдруг округляется, костлявость обволакивается, проступает прыщавость и подмышечный сок.
О, этот дивный аромат созревания на фоне тотального отсутствия дезодорантов, по резкости напоминающий нашатырь, по действию нервнопаралитический зарин. Он вызывает паралич воли и слюноотделение, как у больного «свинкой».
Мальчики от него поголовно превращаются в обожателей - со щенячьими глазами и молящим лицом.
Каждая прыщавая, кажется им привлекательной. Округлая – желанной. А сочетание округлости и прыщей – становится для них мечтой.
Анатомия проявляется повсеместно - на каждом шагу, в каждом предмете. Мужественные грузовики и самосвалы, женственные «Лады» и «Волги».
Одни и те же трубы, а смотри, какая разница!
Прохожие перестают быть просто прохожими. У всех подмечаются вторичные половые признаки, не говоря уже о тщательно скрываемых первичных.
Мир вдруг делится на «инь» и «янь». В нашем случае, на Вань-Мань.
Маша уже ни о чём не спрашивает. А Вася уж точно не стал бы кривиться. То, отчего ему когда-то было так плохо, теперь преследует его повсюду, по ночам и помногу.
Как Пушкин, Вася выводит свои мысли - на полях. И, как сукин сын, царапает их на партах.
- Что ты там рисуешь? – подступает к нему близорукий учитель.
- Птичек, – локтем прикрывает он листок.
- Птичек? Так, так… А вот это что?
Проклятый очкарик тычет пальцем прямо в свежий шедевр.
- Пёрышки, – мямлит Вася.
Ему стыдно. Он так тщательно выводил…
- А это?
- Клювик.
Учитель жамкает морщинистыми губами.
– И что за птица?
- Галка, – со вздохом, признаётся Вася.
И гадкий очкарик отыскивает взглядом Галку Иванову.
- Запомни, Вася, - засовывая листок в карман, вкрадчиво говорит учитель, – галки - птицы перелётные.
Но Вася не запоминает. Ему - что перелётные, что залётные, возраст-то переходный. И оба Васиных полушария заняты всем, что хоть немного ассоциируется с женщиной. Маша, пока не ассоциируется. Скворечник – да, а она - нет.
Машины же полушария, тем временем, изучают себя. Мальчики, по большей части, ей всё ещё не интересны, и её взор устремлён вглубь, притормаживая лишь на популярных исполнителях и продолговатых предметах.
А Вася изучил себя в два счёта, и это вошло в привычку.
Словом, подростковый период - чистейшая анатомия. Чуть позже проявятся оттенки. Но до восьмого - без примесей, как ни крути.
И если, заглянуть в класс и прислушаться, то можно явственно различить мерное тиканье.
Правда, для этого надо перестать ёрзать.
«Ну чего вы ёрзаете, дебилы?!» – то и дело выкрикивает Татьяна Петровна. А они не могут.
Ну как? Как не ёрзать, когда все девочки сидят на мине, а у мальчиков от неё взрыватель?
Сам по себе он, в общем-то, безобидный. Без мины - болванка болванкой. Но в сочетании – ого-го!
Вот скажи ему: взрывайся в любой момент, и он может. Ну, какое-то время – точно. И при правильном обращении, в верных руках - практически безотказен.
А мины… мины расчётливые. Облюбуют, наметят, и только потом - бабах!
А этот и доволен.
Но осколочки-то уже летят. Разлетаются осколочки-то, кромсая доходы и оттяпывая зарплаты…
Ему бы поосторожней. Холостыми. Поскольку эффект тот же, только пригибаться не надо, взрывная волна не разит. Так нет - он лезет на рожон! Фуфырится!..
А потом: «Я должна тебе сказать... Ты будешь удивлён...».
Или уж совершенно идиотское: «Я на тебя полагалась, а ты...».
А как?! Как она могла полагаться?! На что? Это же такой взрывной элемент.
Как на него полагаться?
Его же трогать нельзя! На него дышать опасно! Он же всё время в ожидании. В напряжении. В ожидании напряжения...
И сетовать на него глупо. Говорить «ай-яй-яй», грозить пальчиком - он же целиком на нервах. Что ему выговаривать такому вспыльчивому?!
Лиц он не различает. В паспорт не заглядывает. Ему вообще всё одинаково и принципы у него скользкие...
На что тут полагаться?! И сетовать на что, раз так получилось?!
И самое обидное: что взрыв-то сейчас, но накрывает им лишь потом. В самый неподходящий...
Этот уже на середине минного поля… А тут, та, что у кромки, вдруг – ка-а-ак долбанёт!..
Он и помнить её забыл, а она звонит среди ночи и спрашивает:
- Помнишь?
А он что? Он помнит.
- Да, Валюша, - говорит. - Помню.
Тем более, что в трубку - с придыханием. Тут и святой вспомнит.
А она ему:
- Я - не Валюша.
- Ну да, - говорит, - не Валюша. Как же, конечно, помню!
А чего отпираться, когда так дышат ночью при том в самое ухо?
И тут эта не Валюша произносит те самые фразы:
«Я должна тебе сказать... И ты будешь удивлён...».
И вот он уже мямлит: «Не-не, не помню...».
И ведь правду мямлит. Тут и святой забыл бы!
Но, какой от того прок?
Можно, конечно, бежать…
И он, конечно, бежит… На ватных…. Но минное поле, чем страшно? Оно детонирует. И хоть взрыв получается демографический и статистика от этого в общем счёте выигрывает, но человека-то нет.
Конечно, остаются маленькие взрыватели и крохотные минки замедленного действия. Но его-то уже разметало.
И бьются над той проблемой сапёры. Бьются, бьются, да всё впустую.
Слишком материал, говорят, взрывоопасный.
И вот, на таком взрывчатом – класс и ёрзает. Включая саму Татьяну Петровну.
Да что там класс – весь мир ёрзает. Человечество!..
И ребро тут ни при чём. Могла ведь подвернуться и другая костяшка.
Причина здесь - в наложении. В точном совпадении двух взаимно сочленяемых компонентов, на манер горшка и крышки.
А вот, кто тут горшок? И кому крышка? - мы сейчас и попытаемся разобрать.
   


ГЛАВА ВТОРАЯ - ЗНАКОМСТВО
Знакомство – штука ответственная. Первое впечатление - самое оно!
Как, говорил капитан Джеймс Кук: «Как себя подашь, так тебя и потребят».

Благородные манеры, оттопыренные мизинчики, всё это, разумеется, прекрасно, когда ты предупреждён и готов…
Однако, знакомства, как показывает практика, зачастую внезапны - в скоплениях, в транспорте, в очередях.
Согласитесь, трудно быть всегда наготове - во фраке, пенсне  и с тросточкой.
Да и где гарантии, что не наступят на фалды, не вдавят стёклышки… В метро-то, в час пик…

Да и не одёжкой единой, как говорится. Иногда и шею мыть невредно. Концентрацию запахов обрызгиванием разбавлять.
Знакомство оно ведь обычно как – вот, шёл-шёл, и вдруг: «Гражданин пройдёмте!».
Так что документы всегда с собой: метрику, там, паспорт, регистрацию, прописку… Убыл-выбыл…
И алиби нелишне… На всякий случай. А то за фалды - хрясть, пенсне - хрусть, и трость… трость, она, вообще, штука длинная.
И ещё речь - поразборчивей. А то заголосите с дуру: «Сударь, это чудовищное недоразумение!». Так к трости и дубинка прирастёт...
Вежливо надо при знакомстве: «Я!» – «Так точно!» – «Никак нет!» – «Виноват!».
И учтиво - руки за голову, ноги врозь.
Тогда может, и впечатление приятное оставите, а не зубы.
И вообще, ведите себя естественней. Дышите в сторону, улыбайтесь в ладошку...

Теперь о правилах. Кто к кому - первый?
Он - к ней. Или она - к нему?
Вопрос этот, конечно, щепетильный. Инициативную даму могут счесть, тогда как мужчину - лишь посчитать.
Поэтому мужчине, конечно, удобней.
Но что делать, если этот мерзавец уклоняется? Напасть и сгрести, или вздыхать и киснуть?

Сгрести, понятное дело, безнравственно. Но что с ней, с той нравственностью делать в холодной постели в выходной день?
Отсюда и формула – крепость желания, помноженная на литры в час, обратно пропорционально морали.
                ***
Вот представь, Василий - ты в метро. Рядом женщина. Вся… Ну, в общем, ты понимаешь, что это – ОНА!
Она, не в смысле, не он. А в смысле - ОНА - та самая, единственная.
А тут, как назло, остановка. Женщина выходит. Какие твои действия?
Что значит «плюну»? Говорю тебе, она - та самая. Ты это всем нутром… Твои действия?
Так, хорошо. Следуешь за ней…
Ну, а она - от тебя…
Свистнул? - Побежала...
Ну хорошо, нагнал. Допустим…
Как?.. За руку?..
А она с разворота - и носком туфли тебе прямо…
Не ругайся, Вася. Ты её спугнёшь…
Что значит «плюну»? Она же - та самая! Твои действия?
Так, ковыляешь следом…
А она в тебя - из баллончика! Да прямо в глаз!..
Ну, не ругайся, Вася, спугнёшь!
Что значит «да пошла она»? Она же - та единственная! И вон уже уходит!
Чем, говоришь?.. Камнем?.. А если промахнулся?..
Палкой?.. Ну, нет у тебя палки!..
Срежешь дворами? Правильно… Так. Вышел наперерез. Подсечка!..
А она самбист, Вася. Она выламывает тебе руку, проводит бросок, и - на удушающий. Твои действия?..
Зубами вцепишься?!.. А она локтем, и у тебя во рту – крошево!
Ну, что значит «плюну»? Ах «сплюну». Ну, ладно, хорошо. Но не забывай, она тебя душит, Вася. У тебя уже тёмные круги…
Что прохрипишь?!..
Нет. «Какой прекрасный день» – это не совсем уместно.
А вот: «Вы сразили меня наповал!» - очень даже.
«Отныне я ваш раб!» – прекрасно! Продолжай, Василий.
«Богиня, ради вас я…» – чудесно, не останавливайся.
«Прикажите, и я готов!»
Всё, Вася, всё! Она твоя! Пользуйся на здоровье…
Ну, когда поправишь.
                ***
Итак, как мы видим, при знакомстве очень важна риторика.
Это как взять языка – молниеносно и обезоруживающе.
Чтоб пикнуть не могла! Нюансы - побоку. О чём, зачем – неважно. Главное – не смолкать. Говорить, говорить, говорить…
Животные берут запахом. Мужчины - языком.
Так что нанюхаться успеешь, а пока – метить, метить, помечать территорию в её извилинах, кружась коршуном и щебеча жаворонком.
Вымотай её трёпом, Вася!..
Пусть её стошнит. Главное, примелькайся, нажимая на неотразимость, совершенство и глубину души, стараясь при этом не шарить глазами в её вырезе. Это их настораживает.
Про глаза тоже что-нибудь упомянуть недурственно. Про волосы, губы, плечи... Короче, пройдись по ней бульдозером. Пропаши плугом! Наследи в её памяти! Врежься! Впечатайся!
Пусть запомнит. Пусть всю ночь потом переваривает, мотая головой и шевеля губами: «Что это было?!».
Пусть медленно возвращает себе сознание, ты-то уже – в её подсознании. А назавтра сковырни подсохшую коросту ранним звонком.
«Я не спал всю ночь, думая о тебе».
И она продиктует свой адрес…

А вот, женщинам - наоборот.
Сразу говорить им не обязательно. Мужчины любят, когда им показывают. Поэтому первый контакт лучше не лицом. Так сильнее запоминается.
К примеру, вошла в кабинет боком, и – «ах!» - рассыпала документы.
Пока собираешь, медленно продвигайся от двери вглубь. И тогда, будь у тебя хоть оспа, этого уже никто не заметит.
Запомни, твой язык - твоё тело.
Мужчины - самцы, им важно знать какой с тебя приплод. Они подсознательно видят тебя - вынашивающей и рожающей, хоть сознание и говорит им об обратном.
Ты сосуд жизни – поняла? А они путники, заблудшие в пустыне. Их мучает жажда. Им не терпится из тебя испить. Так дай же им каплю - пусть озвереют!
Пусть вытянут губы и облизнутся!
Пусть представят себя припадающими к колодцу, и захлебнуться, к чёртовой матери, их мерзкой, липкой слюной!
«Кто это?! Как её имя?!» – залопочут они, когда ты выйдешь передом.
И будут ещё долго вздрагивать ноздрями.
И ты останешься у них в памяти телефона наверняка!

Кстати, о памяти. Она ведь, также, как и правда - у каждого своя.
Вот, к примеру, что может получиться, если об одном и том же событии спрашивать женщину и мужчину:
«Маша, скажите, как вы познакомились с Василием?»
Маша: - О-о, это была романтическая история!..
«А при каких обстоятельствах вы, Василий, впервые встретили Машу?»
Василий: - Да-а… не то поминки, не то свадьба…   
Маша: - Это была свадьба нашего общего знакомого...
Василий: - Ага, точно, какие-то танцы…
Маша: - Признаться, Васю, я приметила сразу. Такой, знаете ли, импозантный молодой человек...
Василий: - Я тогда, сказать по правде, за Глашкой ухлёстывал. Ох и вымя у ней было, доложу я вам!..
Маша: - А Васенька на меня тогда сразу глаз положил…
Василий: - Машку-то я поначалу даже и не приметил…
Маша: - Я тогда красавицей была. Вся в соку...
Василий: - Ни рожи, ни кожи. Это она теперь в три обхвата, а тогда…
Маша: - И был у нас такой паренёк, Витя. Тоже по мне сох. Да по мне многие тогда… Впрочем, о чём это я?.. Ах, да. И вот, пригласил меня тот Витя на танец…
Василий: - В общем, пригласил я, значит, Глашку, пообжиматься - так у нас тогда танцы обозначались…
Маша: - Ну и позволил Витя себе лишнее. Ну-у, вы меня понимаете?..
Василий: - Я, значит, Глашку и так, и эдак... Обычно-то она без проблем, а тут вдруг закочевряжилась, мол: «Руки свои прибери!». Вроде того - цену набивает.
Маша: - А я как закричу Витьке: «Как ты смеешь, мерзавец!»
Василий: - А я Глашке так культурно: «Ну чё ты визжишь-то, корова?». И хвать её за энто дело...
Маша: - В общем, Витька хватает меня так грубо, я отбиваюсь…
Василий: - И тут мне кто-то в ухо - бабах! Я даже скумекать не успел. Очень Глашкой был занят…
Маша: - И тут вдруг Витьку словно смахнул кто…   
Василий: - Ну, я с катушек, и прямиком на Машку…
Маша: - Витька свалился прямо на Глашку - была у нас там одна, ни кожи, ни рожи…
Василий: - А эта дура, как завизжит! А мне не до того. Я высматриваю, кто мне по уху съездил… Глядь, а это Витька – Глашкин ухажёр. Ну, думаю, конец те, гнида…
Маша: - А Василий мой стоит, кулачища сжимает, лицо бордовыми пятнами идёт... «Не смей, – кричит Витьке, – девушку мою трогать!». Ну, рыцарь, да и только…
Василий: - Поднимаюсь я, значит. Плюю в кулак. Размахиваюсь. Да как врежу по-питерски!..
Маша: - И тут Витька размахивается, да как ухнет кулаком…
Василий: - А Витька возьми да пригнись… Так я со всей дури, Машке прямо в рыло!..
Маша: - Но Василий мой, молодец, увернулся. А Витька, знаете такой курьёз, угодил Глашке прямо вот сюда, вот прямо под глаз...
Василий: - Ну, и тут началось… Машка визжит. Меня мужики колотят…
Маша: - Тут, конечно, суматоха, неразбериха. Бедная Глашка с заплывшим глазом. Витьку мужики колотят…
Василий: - А очнулся я уже в канаве. Еле до дому доковылял… А наутро деревня гудит – Машка, мол, окривела…
Маша: - А я смотрю на Василия и глаз отвести не могу. А он меня за руку, так, берёт, и говорит: я тебя, Маша, никому в обиду не дам!
Василий: - Ну, делать нечего. Пошёл я, значит, к отцу её с повинной. А это мужик ухватистый был…
Маша: - А наутро Василий сватов зазвал. Ну, а Глашка эта бедная, окривевшей ещё месяц проходила. Представляете?
Василий: - В общем, обженили меня. Так под венец кривую и поволок...
***
М-да. Женщинам свойственно идеализировать. Они ухаживают за дорогим сердцу воспоминанием, словно за могилкой, украшая её свежими букетиками и беспрестанно горюя об ушедшем. Они десятилетиями могут помнить запах.
А мужчины через сутки уже стирают лицо, через неделю - имя. В мельчайших подробностях способны рассказать на какой минуте Локомотив забил Спартаку в матче тридцатилетней давности, но вот какое на ней в тот вечер было платье - пристрелите!


ГЛАВА ТРЕТЬЯ – ПОИСК
Для поиска необходимы две составляющие: во-первых – ищущий, во-вторых - искомое. Причём ищущий, как минимум, должен хотеть. А искомое, как максимум, скрываться.
Лежащее на поверхности, вопиюще-зовущее и требующее чтоб его нашли, осипнет в мольбах. Тогда как прикройся оно простынкой, напусти на себя ореол таинственности, и его не преминут отыскать.
Чем женщины обычно и пользуются.

Теперь – относительно, чего мы ищем?
Мужчины, разумеется, ищут развлечения. Женщины – внимания…
Они ищут внимания, а находят нас - ищущих развлечения.
Ибо жизнь – есть беспрерывный поиск.
Мудрецы на эту тему изгалялись во все времена. Мол: «ищите, да обрящите», «кто ищет, тот всегда…» И, наконец: «под лежачий камень - не течёт», намекая, тем самым, что поиск должен быть активным.

Вот мы и активничаем. Правда, на разные лады. Поскольку мужчина хочет, чтобы его нашли, тогда как женщина, чтобы её искали.
Стоящую столбом и сияющую семафором помады, обычно, обходят десятой дорогой.
То есть, метить, конечно, метят, однако, обнюхав, всё же бегут, задрав хвосты в надежде нарыть что-нибудь посвежее.
Таков инстинкт. Видимо, от предков.
Удивительно, но зарытая кость нам отчего-то привлекательней, чем вываленные на тротуар густо пахнущие потроха.
«Что ж это я – помоечный, что ли?» – думает в таком случае самец и, втягивая ноздрями, отправляется туда, откуда тоненько попахивает слегка прикопанным.

Нанюхав же, он принимается рыть, поскуливая: «Клад-клад! Мой-мой»! А вцепившись в находку, напрочь игнорирует следы чужих зубов и тотальное отсутствие мяса, почитая себя чуть ли не распоследним счастливцем.
С этой минуты нарытые мослы принадлежат исключительно ему.
Так он думает, исходя слюной и рыча на пробегающих мимо соискателей. После чего немедленно волочит своё сокровище на задний двор и закапывает его там - до поры…
До той самой поры, пока её не отрывает активно ищущий сосед.

***
Вот потому-то супружеская жизнь, в которой всё уже давно найдено и отыскано, так пресна и безвкусна.
Женщины это понимают, и дабы предотвратить поиск на стороне, придумывают мужьям занимательные мороки.
«Найди меня!» – умоляют они, стыдливо подменяя глаголы, и поясняя истину вещей выстрелами наплюмаженых глаз, закусыванием губок, и жутковатым, демоническим хохотком, с коим они и мечутся по квартире, роняя мебель и смахивая книжные полки.

Их фантазия воистину безгранична. Обворачивая свои телеса в полупрозрачные тюли, они влезают в шкафы, протискиваются под кровати, и, рискуя жизнью, карабкаются на карниз со словами: «Ну, спаси же меня! Спаси!».
Ну а мужья, с обречённым вздохом, идут их находить, и очень непродолжительно потом спасают.

Однако прятки прятками, а ведь случается, что и не находят.
И вот тогда, не отысканная вовремя женщина выходит из своего укрытия со зверским аппетитом и повадками отъявленного вурдалака.
«Мужа мне! Мужа!» – нетерпеливо постукивает она костяшками пальцев по стойке бара.
«Мужа!» - придирчиво разглядывает посетителей, сверяясь с составленным ею же фотороботом.
Окольцованные её не интересуют. А вот на, не несущих на себе следов Гименея, она набрасывается жадно.
При виде жертвы зрачки её растягиваются по вертикали, и она принимается обольщать его всем телом, и впиваться отточенными расспросами.
- Пьёте? – как бы между прочим интересуется она, одной рукой приподнимая опадающую плешивую башку своего избранника, а другой - подсвечивая фонариком его мутные очи.
- Ну-у, если наливают… – честно признаётся тот, заваливаясь набок.
Отчего сердце ищущей радостно ёкает: «Неужели он?! Неужели тот самый?!».
- А алименты? – продолжает она, всё ещё не веря удаче.
- Алименты не плачу!
«Не платит! Не платит!» – хочется кричать ей. И она идёт ва-банк:
- Скажите только откровенно. А я вам нравлюсь? - улыбается она всем, что имеется у неё во рту.
И, услышав: «ужасна!», легко взваливает добычу себе на спину, чтобы оттащить, отмыть, откормить, отогреть и самой оттаять.

Лирическая зарисовка:
«Неуловимый»
Всю жизнь он был скрытен. Женщины вели на него охоту, били навскидку, и когда одна шарахнула: «Будь моим!» - его смело.
Ощупывался он уже на бегу. Радовался, что в «молоко», и зарёкся – только с замужними.
Эти охоте предпочитали рыбалку.
Долго прикармливали. Выжидали, поглядывая как он заглатывает, и лишь тогда подсекали.
Одна закидывала особенно умело - у неё был талант. Её тихая гавань, стоило ему пошевелить хвостиком, превращалась буквально в штормовой океан. И ему очень нравилось скользить в её тёплых водах, рассекать и плескаться.
Однако, после того как она обронила: «Ради тебя я брошу мужа» - он немедленно снялся с якоря.
Он был скользок, как налим, и в последний момент всегда срывался с крючка.
Но однажды его всё же подловили. Причём так глупо!..
Он и нырнуть-то толком не успел, лишь прикормился. А тот возьми, да вернись...
Почувствовав себя живцом, этот промямлил что-то вроде: «Это не то, что вы подумали!». Но, что тот подумал, выяснить не успел. Очнулся уже под лампой. Мотыля из него вынимали без наркоза. Тот всё ещё вибрировал.
Впрочем, хвост всё же уцелел. Хотя на фоне общего хаоса и смотрелся довольно жалко.
Восстановившись, он наотрез отказался от рыбалки и вновь вернулся на тропу... Где его моментально и учуяли.
Вот тогда-то и началась форменная травля. Уходить становилось всё сложнее. Лицензию на отстрел получили женщины постарше. А они уж лупили наверняка.
Век одиночных для них давно миновал, и теперь они косили очередями. Причём каждая била по нескольким целям одновременно. И вскоре у него развилось стадное чувство.
В воздухе густо пахло порохом, мелькали алые флажки, и рядом всё время кто-то бежал…
Они продирались вместе, но кто-то обязательно падал. Кто-то взвизгивал и отваливался, чтобы застыть выпотрошенной куклой на капоте свадебного автомобиля.
А ему везло.
Лишь однажды его зацепило осколочными родственниками. Те зажали его в подворотне и, помяв рёбра, выбили два передних резца. После чего он стал очень дёрганным и, утратив бдительность, в конце концов, подорвался.
«У нас будет ребёнок!» - жахнула одна опытная охотница, и алиментами оторвала от него половину.
Когда же добрая, милая сослуживица, сжалившись над изувеченным, подобрала его, калеку, он, повинуясь инстинкту, уполз и от неё.
Теперь вот по помойкам побирается.

***
Всем известно, что человек существо ненасытное. Что ему всегда чего-нибудь не достаёт и не хватает.
Даже если мы сыты, то на вкусный запах всё равно ведём носом, а на аппетитные формы - глазом.
Мы ищем, чтобы найти, а найдя, вновь принимаемся искать.
В поисках комфорта - готовы переносить скитания.
В поисках знания - часто теряем разум.
А в поисках веры - безбожно грешим.
«Покоя!.. Покоя!» – жаждем мы до самой смерти, отнюдь не торопясь его обретать.   


ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ - ВЫБОР
Все мы, разумеется, вольны в своих решениях. Очень независимы в действиях. И совершенно развязны в стремлениях, если, не считать разного рода мелочей. Поскольку рождаемся – абсолютно свободными!
Ну, в принципе...
Вот, завернули тебя в банановый лист, показали племени, и ты совершенно свободен. Если, конечно, не кривоват, и племя сказало «да».
И пока вождь не проголодался – живи себе и радуйся.
Можешь забраться, вон, на ту пальму. Или на эту. Никто тебе слова не скажет.
А уж в выборе кокоса – ты, вообще, сам себе бог!
И покуда нет засухи и малярийного комара - веселись, выбирая лиану покрепче, чтоб не вырвать с корнем обе ноги.
Ты ведь ни в чём не ограничен… В пределах своего острова, конечно же. И можешь смело выбрать себе любую невесту… Из наличествующих трёх. Ибо - сам себе хозяин и выбор всегда за тобой… Не считая мух.
А что такое мухи?
На льдине их, к примеру, вообще нет.
Зато есть пятнадцать обозначений снега, целый олень и половина тюленя.
И никто тебе не укажет, чем завтракать – оленем, тюленем или снегом. Поскольку – изобилие!..
И зима, там, или лето - всё равно: минус пятьдесят снаружи, минус сорок девять внутри. И выбор у тебя практически бескрайний.
Хочешь спи в унтах, не хочешь - не спи.
И пока льдина не треснула, ты свободен в её квадрате - на все четыре стороны и чихать хотел на всяких там мух.
Нет такого слова в твоём словаре! Зато есть - обморожение.
Но пока, не началась гангрена – ты в ажуре.
Так что плюй на всё. Желательно - в рукавичку, чтоб не вылетели ослабленные от цинги зубы. И наслаждайся данной тебе свободой выбора!

***
Да-а. Выбор, бесспорно, штука прекрасная.
Вот, как думаете, что лучше: мало и качественно? Или много, но лишь бы что?
К примеру, многих женщин, но любых? Или редких, но – зато?!..
Ведь этих - что «зато» - днём с огнём… Они товар штучный!
Погонишься за количеством – обязательно уронишь качество.
Станешь добиваться качества - останешься с ху… с нулём.
Так как же быть в условиях широкого ассортимента и крайнего дефицита?! Когда качественный продукт всегда так дорог и малодоступен?!
Как нам быть?!..
Разумеется, пить шикарный коньяк – это хорошо. Но где эффект, если слизывать его с донышка?
Вот ты слизываешь, причмокивая: «Ах, как хорошо!». Хотя на самом деле – нехорошо. Ибо от слизывания лишь видимость «хорошо», и кроме изжоги, никакого эффекта.
Зато если присосаться к дешёвому – эффект моментально на лицо. Но и лицо тогда в салате…
Потому что «хорошо» без «плохо» не бывает.
Так что же лучше: «нехорошо» без «плохо», или «плохо», но с «хорошо»?
Конечно, все мы хотим много и качественно. А также - быть красивым, успешным и гениальным…
Но это же противоречит законам природы. Потому что: либо красавец, либо богат, либо умён.
А чаще: беден, туп, бездарен.
Поэтому, если всё ещё не определился - посмотрись в зеркало, загляни в кошелёк, почитай, что написал, и возрадуйся, если хоть что-то тебе понравилось.
Возрадуйся и немедленно выпей!
А вот что и сколько — возвращает нас к началу разговора.

***
Как видите, процесс выбора бесконечен и ты всегда на распутье. Любое твоё решение приводит к недовольству, поскольку шаг вправо отсекает всё, что слева, а  шаг влево – всё, что справа.
И только носки можно менять с ноги на ногу безнаказанно. Запах один, хоть выверни их наизнанку!

В сущности, ты - на топком болоте и без палки.
Позади тебя мириады троп, по которым ты не прошёл. Впереди мириады, по которым тебе не пройти. И ты шуруешь с улыбкой идиота к неясной цели в туманную даль, ступая наугад, покуда не ухнешь.
Однако, если не оглядываться. Если не задумываться и не смотреть по сторонам – ты, в общем-то, счастлив.
А потому мой тебе совет: отмети все сомнения, отсеки разум, и двигай, не замечая кочек, буераков, и разных там выдолбышей.

Впрочем, и до этого надо дорасти.
Ведь пока ты ребёнок, твоя свобода в руках твоих мудрых опекунов. Иначе ты обожрёшься шоколадом, обопьёшься лимонадом и сгинешь бесславно - слипшись, так и не достигнув выборного возраста.
Так что, родителей надо слушать - им виднее. Их выпестовали толковые наставники, доведя до ума-разума, и теперь они сами готовы доводить кого угодно до чего попало.

Кем тебе родиться, когда, где и у кого - за тебя выбрали Небеса.
Хромосомы выбрали – твой цвет кожи, глаз, форму носа, наклонности, отклонения. Родители выбрали тебе игрушки, образование, кружки - по собственным интересам.
Тебе же остаётся лишь выбрать свой собственный путь и спутника.
***
Вот, оглянись, Маша.
Осмотрись. Ты видишь то, что вижу я, или ты опять не туда смотришь?
В будущее, Маша. Зри, в будущее! И во возможности – мозгом.
Ну-ка, где у тебя мозг? Покажи. Правильно. Тогда почему ты ищешь своё будущее в баре?..
Ты хочешь, чтоб оно тебя колотило?
Желаешь с утра до вечера поножовщину?
Ах, оно красиво и мужественно... Да. Такое наведёт красоту - не замажешь.
А почему б тебе, к примеру, не сходить в библиотеку. А, Маша?
О чём с ними говорить?.. А ты помолчи. Послушай. Дай ему…
Не в смысле – дай! А в смысле - выговорится…
Ах, от стихов тебя - в сон?.. А от денатурата, Маша? Куда тебя - от денатурата?..
Нет, в клубе - только на ночь. А тебе надо на всю жизнь. Так что определись.
Вон, смотри, взлохмаченный в скверике, в очках, с книжкой…
Это ничего, что носки вразнобой - подберёшь. Ничего, что в обносках – заштопаешь. Выкормишь, не будет он доходягой.
Ты потенциал его разгляди.
Чудик?.. Да. Зато с детками возиться будет, кашки варить…
Ах, тебе некогда… Ну, беги, Машенька, беги. Они уже заждались…

Лирическая зарисовка:
«Лошадиное счастье»
Она гналась за счастьем, как лошадь на скачках. Красивая, статная, длинноногая… Стёпа её любил.
Но кто был Стёпа? - жеребчик со средним образованием и сомнительными алкоголиками с обеих сторон.
Он говорил: «Давай распишемся. Давай покончим с этими прыщами!».
С прыщами-то они разобрались, но в загс она так и не пошла.
Ошпарив Стёпу презрительным взором, она ударила копытом и ускакала прочь.
На горизонте уже маячил Федор Семенович.
Этот умел красиво накидывать узду.
«Я без ума от вашего оскала!» – говорил он, и от таких речей, она вздрагивала крупом, шевелила ноздрями и обнажала безупречные резцы.

Фёдор Семёнович увлекал глубокомыслием и дармовым овсом. И она уже почти ухватила его за паспорт, как вдруг он взбрыкнул, и сменил телефон.
Дав пару кружков в надежде хотя бы лягнуть козла на прощание, она ускакала. Зов природы гнал.

Непосредственный начальник, Дмитрий Кузьмич, вставал перед ней на дыбы, призывно ржал и ходил переменным аллюром. На радостях она даже прикупила попону с фатой.
Однако, когда дошло до дела, выяснилось, что он такой же сивый мерин, как и его заместитель Геннадий.
Скалясь от бессильной злобы, она сжевала обновку под сочувствующим взглядом жены Дмитрия Кузьмича.
А в тот же вечер, в баре, где она вёдрами запивала обиду, ей повстречался гнедой скакун арабских кровей.

Имя скакуна она не запомнила, но его чёрные глаза пронзили её насквозь. И пронзённая она вернулась домой с диковинным букетом.
Курс лечения от этого букета предлагала частная конюшня Михаила Абрамовича.

На конюшне она прижилась.
Михаил Абрамович, ласково вычёсывая ей гриву, щекотал за ушком, кормил сахарком. И она, почувствовав себя, наконец, счастливой, призналась ему в том - робким, девичьим ржанием.
Её выслушали, утёрли кобыльи слёзы, и честно поведали о том, что табун вскоре переезжает за моря...
Ту ночь они прогарцевали под луной. А наутро напутственный шлепок помчал кобылицу галопом.

Орловский рысак Коля, запряжённый в бронированную колесницу, нагнал беглянку на повороте. Сбруя на Коле была золочёной, а мужественная стать сплошь усеяна яблоками татуировок.
Рысак сходу определил скакунью в роскошное стойло, где она и пребывала, пока Колю не стреножили, отправив под конвоем на выгон в далёкие степи.

Вновь обретя свободу, она пустилась вскачь, подгоняя себя, будто хлыстом, горькими воспоминаниями.
Подворачивая щиколотки и сбивая подковы, она перескакивала от одного седока к другому, взбиралась на кручи, пока вдруг не поняла, что уже давно преодолела вершину, и теперь стремительно несётся вниз.

Облик её значительно претерпел. Круп расширился, брюхо раздулось, грива поредела. Из-под плюмажа всё явственнее проступала утомлённость взора. И когда, однажды, на горизонте промелькнул знакомый жеребчик, которого когда-то давно она так ловко избавила от прыщей, кобылица, бешено заржав «Стёпа»! - рванулась к нему со всей прытью, на которую ещё была способна.
Безжалостное время превратило прыщавого жеребчика в величавого коня.
- Увы, меня захомутали, - со смущённой улыбкой признался ей бывший обладатель прыщей и, опустив хвост, смиренно поплёлся за беременной лошадкой, пасшейся неподалёку.

С горя она пустилась в разнузданный, бесшабашный отрыв.
Паслась в дешёвых загонах, угонялась цыганами, ночевала в запустевших хлевах.
С каждым днём её некогда обворожительный оскал становился всё желтее, взор затухал, и вскоре, незаметно для себя, она превратилась в самую обыкновенную клячу.

Неизменным остаётся до сих пор лишь одно: вяло перебирая копытами и лениво отмахиваясь от досаждающих мух, кляча и теперь призывно прядёт ушами на любой случайный свист, чувственно вытягивая при этом свои слюнявые, морщинистые губы.

       ***
И всё же, мужчине с выбором сложнее.
Ну вот представьте себе ребёнка, на фабрике мороженого, с большой ложкой.
А теперь потребуйте от него довольствоваться лишь одним сортом. Причём всю жизнь.
Ну, как тут не разорваться? Как не треснуть по швам от натуги, пытаясь загрести отовсюду по чуть-чуть и незаметно?..
Это же изощрённая пытка.
Как можно решиться на сливочное, лишаясь тем самым: клубничного, кофейного, фисташкового, шоколадного, и ещё сотни тягучих, освежающих и желанно манящих?
Вот глаза и шныряют, вот язык и вываливается. И вот отчего мы так истово требуем отсрочки, пробуя то с той лохани, то с этой, увиливая от принятия вердикта и объясняя свою нерешительность - изысканностью вкуса, тонкостью натуры, и умалчивая о неспособности устоять перед богатством ассортимента.
***
Мужчина всегда выбирает сам. Только убеждать его в этом надо убедительней.
Давить на него нельзя. Он должен быть уверен, что это - он, а не - его…
Иначе депрессия и пожизненно вывернутая шея на любой звук, шорох, напоминающий зов, на любой взгляд, кажущийся призывом.

Если женщина задаёт вопросы, вроде: «Тебе со мной хорошо? Ты со мной счастлив?» значит, она уже выбрала.
И мужчина это понимает. От этого у него потливость и частые приступы желудочных расстройств.
Он напряжён, взвинчен, круглосуточно готов к решающей схватке, и если у него, спросонья, осведомиться: «который час?» - он выкрикнет, что ещё не время, что не готов, и вообще, зачем всё портить!
Так что женщинам лучше не спрашивать, а утверждать: «Мне с тобой хорошо! Я с тобой счастлива!».
И вообще, побольше беззаботности.
Плюйте на брак в целом и на детей в частности.
Пусть размякнет, как разваренный пельмень.
Умащивайте его самолюбие маслицем лести. Окропляйте самомнение соусом восторга. Сдабривайте страсть пикантными приправами, разогревая блюдо до пылу-жару.
И вот дождавшись, когда он сам, спросонья, осведомится: «Который час?» - употребите, не моргнув: «Ну, в загс, так в загс!».
И это уже будет его выбор.

***
- Женюсь, – улыбается он. – Женюсь!
- Это она тебе сказала?
- Нет! Я сам! Я же её люблю...
- Это она тебе сказала?
Он скребёт макушку. И вдруг, решительно:
- Ну, вот ответь - сколько мне можно холостяком?!
- Кому, – интересуюсь, – ответить?
Он поглаживает щетину, играет бровями.
- Ну-у, как это говорится - один в поле не воин. Так ведь?
- Кем, - извиняюсь, - говорится?
- Да и о детях пора уже...
- Кому пора?
- Ну-у… - грызёт он ноготь, - мне, видимо… Мы же с ней - душа в душу… Как две половинки…   
- Прости, с кем я сейчас, вообще, разговариваю?

***
Итак, свобода выбора, как мы видим, преследует нас повсеместно.
Ну, какое тут проведение, если свернул за угол и провалился в люк?
Или зашёл в подворотню, а выехал из неё на капоте?
Это же всё твой выбор. Мог ведь и не заходить.
И вообще, случайностей не бывает.
Ну, подумаешь, сходил в ресторан - и неделю потом не сходил. Разве это пример?
Догонял спереди – а нагнало сзади. И что?
Сказал - хочу, и не смог.
Предрассудки это. Мракобесие.
Всё зависит исключительно от наших решений.
Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.


ГЛАВА ПЯТАЯ - КРАСОТА
Красота, бесспорно, вещь спорная.
Один возле картины замирает в восторге, другой на неё плюёт.
Этому подавай тощую, тому - два аршина в обхвате.
Ибо красота - состояние души, а не тела.
Тело может и на помойке валяться, собаками рвано, молью бито, тогда как - душа...
Словом, возьми да приглядись.
Сбей запах керосином, сколупни, сдери, смой, а вдруг...
Ну, такое случается. По крайней мере, в книгах.
Может, если ему хотя бы неделю не пить, если откормить да в баню... А, коли нет - верни, где лежало.
Тебе не подошло – другому подойдёт. Поскольку спорно это всё. Индивидуально.
Вот смотришь ты Вася на закат. Трезвый.
Ну, закат. Ну, розовеет...
А вот накатил, не взбалтывая. Принял родимой на три четверти, и - что за диво! Что за волшебство!
А добавил для усиления и всё - перебрал. И потускнел горизонт. Смешались краски...
Потому как, прекрасное - материя тонкая. Тут, как и во всём, меру знать надо. Колёсико настройки потихоньку крутить.
Не дошёл – не разглядел. Перескочил – пропало.
И только в серёдке - заиграет.
В серёдке - вся её красота!
- Куда вы всё время смотрите? – спрашивает она.
- В глаза, – самозабвенно врёте вы и опять съезжаете взглядом в серёдку.
- Ну вот, вы снова! Мне что, точку себе на лбу нарисовать?
- Зачем же точку? – недоумеваете вы. И просите её не шевелиться.
- Так я и не шевелюсь.
- Но вы же дышите... Вы же всё время дышите!
«В человеке всё должно быть прекрасно» - утверждал Чехов. Поэтому сломанный ноготок – это всегда трагедия.
Вот, представь, Вася.
Сегодня выход. У Петровых долгожданные похороны.
Маша купила наряд, туфли, сумочку. Трое суток не ела. Упражнялась пилатесом. Накануне сделала причёску, маникюр, педикюр. Спала сидя у стола, установив голову на штатив. И вот когда, запах свежих венков уже почти щекотал её ноздри, она вдруг случайно обломала ноготь.
И всё.
Смерть Петрова, оказалась напрасной.
***
Конечно, мужчинам этого не понять. Красоту они ощущают по-своему.
На Венеру Милосскую, к примеру, им смотреть отраднее, чем на памятник Ленина. Однако, сравнивая её с обложкой того же Плейбоя... В общем, такой уж мужчины - товар.
Искусство им искусством, а любая живая баба…, и где там те древние греки?
Тем более, что у тех свои Венеры, а у этих - свои.
Ведь красота непостоянна и мода на неё изменчива.
Она, как эпидемия – только бегут не от неё, а за ней.
Красиво быть тощей? - Вот тебе морковка и счёты для калорий. Хватай скакалку - жги!
Опять вернулись пышные? - Бросай, к чертовой матери, морковку. Давись пирожным!
Главное, поспевать.
***
«Что, Вася? Хочешь быть красивым?.. А ноги бреешь?.. А на что рассчитываешь?..
Как-как?.. От и до!..
Что значит, прыщи пойдут? У них же они не идут. Так что – брей!.. Нынче мода такая. Или ты не метросексуал?..
Ах, ты - просто сексуал. Ну, тогда - что-нибудь обтягивающее.
Погоди, не пойму, это что - твои ноги?.. А почему так? Из-за футбола?..
Ну, тогда вставай на шпильки. Это тебя, Вася, пристройнит.
И животик, давай – в себя. Не можешь – вдавим!..
Давай, налегай на стол. Я поднажму коленкой!..
Вот!.. Теперь красавец… Тебе бы ещё пару рёбрышек удалить, так вообще…
Да успокойся – не буду я ничего вырывать. На шпильках оно и так неплохо.
Ой, мы же подмышки чуть не забыли!
Что ж это ты - красивый, и с таким мохом?
Давай, хотя бы расчешем. Только не сутулься, Вася. Прошу тебя, не сутулься...
Вот сейчас булавочку вколю, чтоб не забывал... И последним штришком – личико.
Давай, щетинку припудрим, румянца вотрём, реснички…
Ну-ка моргни. Теперь, разморгни…
Разморгни, говорю!..
Ты чем их клеил Вася?!.. Какой БФ?!..
Ну ладно, хрен с тобой - так даже интригующе. Тем более на шпильках…
Так, губки - на меня. Дуй, говорю, губки! О, всё - красавец!
Теперь, главное, чтоб в военкомате оценили».
***
Но, это мы - мужчины.
А женщины?
Женщины ради красоты не задумываясь ложатся под нож.
Маленькая грудь, большая, правую ниже, левую выше - любая прихоть.
Жир отсосать, глаз натянуть, руки вырвать, ноги вставить. Чтоб от зубов, чтоб прямо от дёсен!
А докторам всё это в удовольствие. Работу свою они любят, и руки моют.
- Здравствуйте! – улыбаются. - На что жалуемся?
- Понимаете, доктор, у меня вот здесь...
- Ясно. Ложитесь.
- Так я и говорю - у меня вот здесь...
- Тихо. Я сам!
- Но...
- Т-с-с-с, сосредоточьтесь.
- Но это же не там!
- А кто тут доктор?
- Вы, но...
- Т-с-с-с, как так?
- Ну-у...
- А тут?
- Хи-и! Щекотно...
- Тихо, что-то нащупал.
- Ой!
- А-га! Что я говорил.
- А что вы говорили?
- Не отвлекайтесь... Так чувствуете?
- Ну-у...
- А так?
- Да, но...
- Интересно, интересно...
- Доктор!!
- Любопытно, любопытно...
- До-доктор!!!
- Очень хорошо... Так, на что жалуемся?
***
Внешняя красота, увы, не вечна.
«Природа даёт, природа забирает!» – говорят мужчины, и бездумно кутят, проедая, пропивая и прокуривая.
«Зато у нас душа молодая!» – бравируют они, хмельно улыбаясь, и забывая, что красота внутренняя, в отличие от внешней - не подарок, а накопление.
А что можно накопить, постоянно растрачивая?      
Женская же погоня за красотой и вовсе непостижима. Где кончается имидж и начинается личность?
Как понять, если лицо - в хохломе, тело - в гжели, а во рту - журнальные заголовки, и всё это слилось, спаялось в единый железобетонный монумент?
Так и хочется отколупнуть краешек окаменевшей маски, заглянуть внутрь, и позвать тихо: «Э-эй… кто здесь?».



ГЛАВА ШЕСТАЯ - ЖЕЛАНИЯ
Желания – это лихорадка. Болезнетворная бактерия, без которой мир не смог бы существовать.
«Чего он орёт?! - удивляемся мы, глядя на посиневшего в крике малыша.
– Чего ему надо?!».
А он просто желает. Иных путей выразить не имеет, вот и орёт.
«На тебе, сладенький! На тебе, хорошенький!» – колдует над ним заботливая мамаша, и суёт, пихает в его розовый клювик пахнущую молоком тёплую грудь.

Младенческий ротик – центр эгоизма!
Он взывает, он же и потребляет. Им же, тут же.
Желать и немедленно иметь – вот предел мечтаний каждого. И если бы мы могли, как младенцы, добиваться всего криком, - ну хотя бы ту же грудь, – мы бы орали беспрестанно.
Но нам не дадут, а этим - да. Потому что, у кого же хватит сил сопротивляться их чудовищным децибелам?
 
Отличить же истинное желание от простого хотения, в общем-то, несложно. Всего-навсего надо попробовать перехотеть.
Получилось, значит - не желал.
Вот, бегун. Только что он был пешеходом, теперь бегун.
Его ножки захлёстывают «сикось-накось». Глазки мечутся. Ручки что-то истерически сминают в центре собственной композиции. И голос его надрывен, со слюной: «Хде тут?! Хде?!».
На лицо истинное желание.
Скажи ему перетерпеть-преодолеть, и можешь оказаться жертвой. Ибо истинное желание не обуздать.
Оно поглощает человека целиком и убивает любого встающего на его пути.
А вот вышел бегун из кабинки, и уже совсем другой человек.
Спроси его о заветном - начнёт врать про духовность, вселенское добро, про «все люди-братья». А о плотском не упомянет ни слова.
А ведь именно оно - самое истинное.            

***
К трём годам желания перестают быть общими и, как портянка, начинают расползаться в стороны бахромой.
В шесть - Маша и Вася мечтают уже вполне осознанно. Правда, пока ещё о разном.

«Дед Мороз!.. – терроризирует Вася печального забулдыгу с ватными усами и натурально синюшным носом. - А, Дед Мороз! – тянет он его за рукав, лезет на колени, цепляется и рвёт кафтан. – Короче, записуй... Хочу килограмм шоколадных конфет... Ещё, чтобы у Машки на носу вырос прыщ... Да, и настоящую саблю – басмачей рубать. И пистонов - во такенную кучу! Чтоб Марью Семёновну с её манной кашей…».

«Дедушка Мороз... – не поднимая глаз, тихо шепчет Маша. - Слышь, Дедушка Мороз!.. - ловко взбирается она к забулдыге на коленки, и принимается накручивать бороду на свой крохотный пальчик. – Я была хорошей девочкой, – констатирует она, – и поэтому ты мне, пожалуйста… ну, пожалуйста, пожалуйста… подари Мальвину с голубыми волосиками, как у Варьки. Только лучше!.. А ещё, туфельки с застёжками. Не Мальвине, а мне. И… - тут она задумывается, – ладно, Ваське нос я сама разобью. А ты, вот - платьице мне синенькое, как в журнале. Только красивей! Ладно? А я тебе песенку спою… Если хочешь».

Как видите, разница тут не столько в желаниях, сколько в подходе. Хотя и в желаниях тоже. Ибо, если мужчины желают «ух и ах», то женщины – такой «ух и ах», чтоб - ни у кого больше.
Именно эта расхожесть и приводит мужчин в бешенство, а женщин в исступление.
«Чего ты больше всего желаешь, Вася?»
- Покоя!
«А ты Маша?»
- Понимания.   
«Так пойми её Вася, и она оставит тебя, наконец, в покое!»

Но не всё так просто.
Неизменно повторяющееся: «Чего тебе надо?!!» сводит нас с ума, набивает оскомину, и вызывает зуд.
Его чувствуешь ещё до озвучивания, оно предсказуемо в движениях, читаемо в гримасе.
«Чего тебе надо?!!» – этого вопроса мы ждём всегда и никогда к нему не готовы.
А, действительно, чего?..
Если на этот вопрос будет найден ответ, жизнь станет пресной, как маца, и серой, как дохлая моль.

«Видимо, у меня депрессия… – размышляет Вася. - Моргнуть сил нет, не то, что пальцем пошевелить… И сдался ей этот палец!».
- Хоть бы пальцем пошевелил!
- Тебе каким?
- Любым!
«Шевеления ей, видите ли, подавай».
- Ну, на вот, шевелю. Устраивает?
- Ты, вообще, мужик или не мужик?
«Как противны эти банальности!».
- А это-то тут при чём?!
- При том!
«Господи, как надоело оправдываться!».
- При чём, при том?!
- При всём!
«Вот и поговорили… И сдался ей этот палец!».
- Ну, на вот - двумя. Устраивает?
- Нет!
- А сколькими тебе? Тремя, что ли?
«Как на уроке, ей богу. Двумя-тремя, мужик-не мужик. Тьфу!».
- Я женщина, понимаешь?!
- А я мужчина, и что с того?
- А на каком это основании?
«Вот, идиотизм! Основание ей какие-то подавай»
- Мальчиком родился, вот и всё моё основание!
- А я не за мальчика замуж выходила!
«Вспомнила тоже. Замуж!»
- А это-то тут при чём?!
- Да при всём!
«Господи, умереть и сдохнуть!»
- Ну, чего тебе?! Скажи уже, наконец, чего тебе надо?!
- Шоколада!
«Ой, кошмар! Убил бы Чуковского!»
- Гвоздь что ли вбить?!
- Хотя бы.
- Так бы и сказала!

Впрочем, мужчина не всегда желает покоя.
Переживая активно-репродуктивную фазу, он мятежен, как «одинокий парус» и постоянно ищет бури.
Его штормит! Он может не спать неделями, не есть днями, и каждый час, буквально каждый час играться компасом, и прикладываться к астролябии.
Но, обрастая семейным илом и ракушками «бытовухи», он стравливает свои канаты, приспускает паруса, и всё реже подходит к штурвалу.
Состояние его - штиль. Настроение - бриз. Тело – якорь. Мечта - тихая гавань.      

Женщина же понимания жаждет всегда. Чтобы предугадывали и предвосхищали.
И это не связано с темпераментом, возрастом, или ещё с чем бы-то ни было.
А значит - жизнь Васи и Маши никогда не будет пресной.
Поскольку эти понятия: «покой» и «понимание» даже не лежат в одной плоскости.

Деньги, власть, слава - всё это существительные.
Желания же, определяются глаголами. То есть, действиями: «иметь», «владеть», «брать», «держать».
Одним словом: «ПОЛУЧАТЬ».
«Отдавать» иногда - тоже, но только как доказательство могущественного «иметь». Поскольку даже отдавая, мы желаем «получать» от этого удовольствие.

- Сеня – спрашиваю, – вот чего б ты пожелал?
- Денег!
- Сколько?
- Много!
- Ну, допустим - у тебя много. И что теперь?
- Корону!
- Хорошо. Ты - король, Сеня. Дальше что?
- Повешу Мерзлюкова и Гдынбу!
- Ладно, висят. Следующее желание?
- Яхту с вертолётом и бабами!
- Окей. Ты плывёшь, летишь, ныряешь. Что дальше?   
- А точно?
- Да, точно, точно.
- Тогда Лизку - за борт!
- Плюх! Нет Лизки. Дальше что?
- Чтоб меня все любили!
- Любят.
- А точно все?
- Гдынба висит, видишь?..
- Ну?
- Вот, он тоже любит.
- Тогда чтоб самый умный, красивый и здоровый!
- Ладно. Ты - Арнольд Делонович Эйнштейн.
- Ну… тогда… может, бессмертия?
- Идёт. Получай иглу в яйцо и живи вечно. Что теперь?
- Теперь… Теперь даже не знаю… Может пива?
- Вот с этого бы и начинал!
***
Разумеется, мы желаем «получать». Но «чего» именно?
Удовольствие, скажете вы, и промахнётесь, поскольку не заглянули в глубину своей души, а именно там созревают плоды наших самый сокровенных желаний.
Вспомните, какое дерево росло в Эдеме и вы поймёте - каков плод.
«Древо познания».
Вот что стало первопричиной всему нынешнему хаосу, называемому радостью бытия.
«Знание и информация!» – вот оно «дважды два» наших эгоистических стремлений.

Мы рождаемся с чистой дискетой, вернее, со стёртой, ибо бытует верование, что в утробе матери младенец получает полную информацию всего сущего. Что вполне возможно, если учитывать, что обучение происходит по ускоренному методу - вроде Илоны Давыдовой. И к рождению наша дискетка полна до отказа.
Однако, в момент появления на свет стирается до последней закорючки.
Спрашивается, к чему такие сложности?
А к тому, дорогие мои, чтобы создать тот самый вакуум - жадный, прожорливый, всепоглощающий вакуум, стремящийся вернуть себе утерянное – то есть, открыть, познать и изведать. Иными словами - забить это жуткое послевкусие истинным деликатесом знаний.

И вот мы впитываем весь окружающий нас мир, и ненасытны в своём желании получать, получать и получать всё больше!
Согласитесь, не дурно придумано.
Тёплая молочная сытость. Нежные прикосновения заботливых рук. Чувство защищённости и покоя. Запахи. Звуки. Красота. Любовь. Страдания. Горе. Воспоминания. Всё это – и есть мы.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ - ФИЗИОЛОГИЯ
Если анатомия - верхушка айсберга, то физиология - его скрытая основа.
Глыбина, громадина, мощь!
засекреченная организация нашего существа.
Паутина, в которой мы всего лишь ожидающие своей участи мушки.

Вот, посмотрел ты направо… А ведь, в сущности, это не ты посмотрел, а физиология за тебя посмотрела.
«Видим объект» – докладывают нам наши глаза. - «Улавливаем колебания».
«Колыхания!» – оценив амплитуду, поправляет нас мозг. - «Объект удаляется! Держать контакт! Шея, напра-во!»
И вот за что, спрашивается, тебя жена локтем саданула?
Принципы-то у нас схожи, только раздражители разные. Радары иначе настроены. Мужчина - глазом, женщина – ухом ведёт.
Хочешь проверить - зашурши банкнотой.

Так что, если анатомия – физика, то физиология – чистейшей воды химия.
Наш организм буквальном нашпигован всякими железами, желёзками и поджелёзниками, как деревенская буженина салом. И всё это выделяет, секретирует, исходит соком и бродит в нас кислым вином, отчего мы и функционируем так нервно, взрывно и непредсказуемо.
И хочется нам того-этого, думается о том об этом, или делается надрывно и невпопад – всё это по велению белково-пептидных связей.
Этого сложного процесса взаимодействия и тонкой балансировки, в которой чёрт ногу сломит, а мы - головы.

Вот, ты ещё ходишь на горшок, Вася, а внутри тебя уже такие процессы бегут, такие чудеса творятся, что подивиться в пору.
Тельце твоё растёт к общему оволосению. В указанном ключе проявляется твой характер, твои капризы. И всё это Вася - сплошная химия, за которую ты не в ответе.
- Не чипай! – лупит тебя мамка. А ты не можешь.
Как не чипать? Как воспротивиться? - если все твои желания, есть продукт бурлящей гормональной браги, сочащейся из тебя непрерывно.
Именно из–за этой браги, ты молчун и философ, Вася. А Машка такая говорливая вредина.
Ей, к примеру, гребешком приятно потому, что - эстроген. А тебе хочется её садануть лопаткой, ибо - тестостерон.
Но отбросим все эти косички, лопаточки и пубертатные расстройства. Потому как там гормонов море и крушения на каждом шагу.
Не будем брать крайности.
Рассмотрим созревших, умеренно сбалансированных. То есть - возраст средний, разрез поперечный.   

Вот, идут мужчина и женщина.
Эта – ножками: «чирк-чирк».
Этот – ножищами: «шарк-шарк».
Думаете, анатомия? Думаете, ему что-то чиркать мешает?
Поверьте, ничего такого. Никаких перекосов и перевалов разница в анатомии не создаёт. Не настолько. И всё-таки, он шаркает, а она чиркает.

Вот он на ходу почесался. Думаете, ей не чешется? Да у неё даже больше на то причин, если вглубь глянуть.
Но она «чирк-чирк», а он «шарк-шарк», и почесался. А потом ещё и плюнул.
А она даже если и плюнет, то по другой дуге.
Скажете, слюна не та?
Или попросите его сделать гранд-плие. Ну, вот попросите…
Что он скажет?.. Куда вас пошлёт?.. А она исполнит изящно!
И колени у них одинаковы. И ноги с того же места растут. А он разорвёт себе всё к чертовой матери. А эта – изящно...
Вот они гормоны!

***
Лирическая зарисовка:
- Веня!!! - кричит мне с порога, мой приятель, Сеня. – Давай выпьем, Веня! Давай умрём молодыми, потому что терпеть это сил моих больше нет!
- Что стряслось? – говорю. - Что случилось?
И вот мы уже завтракаем стылыми щами, обедаем килькой, ужинаем с ладоней, и наговориться не можем, потому что - не берёт! Ибо Сеня поднял страшную тему.
Первую половину дня мы говорим о женщинах. Вторую, как водится, о бабах.
- Вот ответь мне, – всхлипывает мой товарищ, и лицо его идёт мелкой рябью, как тронутый вилкой студень. – Вот ответь, когда?!.. Я-то – что, я-то – ладно! - мнёт он скатерть, комкает занавеску, и нервно, очень нервно отирается салфеткой. – Я-то подожду! Но ты ответь - когда?!!
Что «когда» я уже догадался. Я осознал это три часа назад, но по-прежнему обдумываю ответ.
- Что я могу тебе сказать, - говорю я, как можно проникновенней. – Боюсь, что никогда!
Уже в сотый раз я повторяю это «никогда», а он меня, будто не слышит, и вновь срывается на плач.
- Нет, я хочу понять!.. Она говорит: «Ты меня не понимаешь». А я хочу! Но когда?!!.. Она мне: «Мы с тобой десять лет, а ты меня так и не узнал!». А я хочу! Честно! Но когда?!! Пусть скажет. Пусть ответит!
И вот мы снова крепко задумываемся, но нас по-прежнему не берёт.
- Пойдём арифметическим путём, – предлагает мне мой приятель. - Ты со мной?
- С тобой, Сеня, с тобой, - киваю я, и мы идём проторенным путём мужской логики, вооружившись законами Ньютона, Бернулли, Бойля-Мариотта и даже этого, смешного Гей-Люссака.
- Десять лет! – выдыхает мне в лицо перегар мой приятель, и грозит кому-то невидимому кулаком. – Это же сто двадцать месяцев! Сто двадцать повторяющихся циклов!.. Ты со мной, Веня?
- С тобой, Сеня, с тобой!
- Теперь давай разберём хотя бы - один! Рассмотрим этот проклятый цикл прыстальней. Ты не против?
- Нет, Сеня, я - за. Прыстальней, так прыстальней.
- В цикле, – продолжает приятель, - двадцать восемь дней… Так, ну-ка, волоки калькулятор. Тут главное не сбиться.
И я волоку.
- Плюсуй! – приказывает он мне, и начинает диктовать. – Четыре дня – «критических», шесть – «пост-критических», шесть – «пред-критических». Ты плюсуешь?
- Плюсую, плюсую.
- Хорошо. Шесть дней «пред-овуляционных». Ещё шесть – «пост-таких же»!
Сколько получилось?
- Двадцать восемь! – глядя в экран, докладываю я.
- Вот, Веня! Двадцать восемь!!.. А теперь ответь мне - когда?!.. Когда?!! – выкрикивает он так, что осыпается штукатурка. - Какой у меня шанс её узнать, если нормальной она НЕ-БЫ-ВА-ЕТ?!!!

***
Теперь переведём всё это на понятный нам язык.
Что имел сказать друг мой Сеня? За что так рвал душу и печень этот осипший соловей семейных подмостков, эта жертва бытовой парадигмы.
А вот за что:
Он говорил о том, что заметил каждый, но не всякий сумел сформулировать. А именно - о женской непостоянности, которую во многих культурах так ошибочно приравнивают к загадке, и так преступно наделяют ореолом таинственности.
На самом же деле, никакой мистики нет - сплошь гормоны.

Они и у тебя есть, Вася. Но у тебя - штиль, а у этих – буря: падения и взлёты, смех и слёзы.
Если бы тебя так болтало, ты б уже давно сдался и наложил на себя руки.
Вот представляешь ли ты, к примеру, что такое критические дни?
Идём со мной, Василий, я тебе покажу.
Но прежде, забудь этих улыбчивых женщин в облегающих белых одеждах, что проливают на тебя с экрана всю ту впитывающуюся патоку.
Отмети эту навязчивую картинку, очисть свой мозг. Ибо это не жизнь, Вася. Это мечты - твои, мои и того мужика, что сочинил этот мерзкий рекламный ролик.
Нам этого хочется, но этого нет!
Мы в пустыне и это мираж. Из этого источника не напьёшься.

Вот она залилась слезами: «Ты меня…», и так далее.
А ведь это не она залилась, а прогестерон её, дошедший до пиковой точки. Тут - надавил, там - прыснуло.
Тебе обидно, Вася?.. Ты возмущён?..
Но её слова лишь декорации. Тебе будет легче, если она станет рыдать о голодных детях Зимбабве или о глобальном потеплении?
Прогестерону-то, в сущности, всё едино. Ему лишь тема нужна. А ей собеседник, которому можно закатить.
Так будь им! Пусть сольёт. Это ничего, что ты давно не спал. Ты спи, Вася, только глаза оставь.
Глаза и уши. Пусть торчат и моргают. Это тоже декорации.
Если ты уйдёшь, Василий, она подождёт и приплюсует.
Ты же вернёшься? Вернёшься ведь, да?.. Так зачем уходить?

«Ты искалечил мне жизнь!» – скажет она сухо.
И слёзы из её глаз уже не брызнут, а тарелки по полу - обязательно.
И вот когда полетят тарелки, знай, что - прогестерон упал до нуля, а эстроген, наоборот, резко двинул в гору.
Теперь ты в опасности, Василий. Затихни и ляг на дно.
Жди, когда он наберёт мощь. Когда лопнет, этот чёртов фолликул, и вырвется на волю яйцеклетка.
Это твоё время, Вася. Двадцать четыре твоих часа! Используй же их правильно.

«Я хочу!» - скажет за неё её гипофиз - и в эти минуты она действительно хочет.
Хочет: любви, красоты, мира во всём мире, и вон ту звёздочку, что так мило светит справа.
Она всего этого желает, и если тебе, Вася, не удалось ей чего-то додать, то мне тебя искренне жаль. Потому что от нервов у неё поднимется пролактин. А что это такое, Василий, тебе лучше не знать вовсе.            

***
Итак. Всё что мы есть, есть лишь наше восприятие и это надо помнить. Мы по-разному видим этот мир. Можем петь в одной тональности, но всегда в разных октавах.
«Как он мог?!», «Как она могла?!» – кричим мы. - «Неужели он не чувствует?», «Неужели она не понимает?».

Вот, как ты видишь мир?.. А как его видит собака?.. У неё ведь тоже глаза. Но её визуальный ряд сер, а твой многоцветен. Скажешь, зато у неё есть нос. Но и у тебя он присутствует.
Ты же сам видел, куда она им всё время тычет? Видел?.. Значит, что-то такое она в этом находит… А ты бы, стал?..
Вот, то-то и оно.

***
«Тише Машенька, это не он любит футбол, а его тестостерон. Да, да, тот самый, что вырабатывают эти трудяги, которыми он так дорожит, кичится, и оберегает.
Он и тебя им любит. Футбол, пиво и тебя, не считая трёх миллиардов потенциальных…
И не надо выпячивать губку и жаловаться телефону. Он такой, каков его уровень.
Пылкий и неуёмный - в молодости.
Умеренный и разборчивый - в зрелости.
Сентиментальный и чувственный - в увядании.   
Никто иной, как тестостерон вёл его когда-то на мамонтов и волок тебе голодной окорока.
Никто иной, как тестостерон лупил тебя мабутой в темя и любил в жаркой пещере у костра.
Защищал и кормил. Завоёвывал и терзал… Так что смирись.
Не может тестостерон мыть посуду, выносить мусор и менять подгузники.
Не способен он запоминать названия кремов, духов и твои размеры.
У него столько забот, столько невспаханной целины и неоплодотворённых нив, что его жалеть в пору!
И лысеет он не назло тебе. И мордой - в салат, и в кризис - к сорока, и в детство - к семидесяти.
И вот эти: «Я личность!.. Я требую независимости!.. Где мои носки?!» - всё это не он, а - за него.
И за это ты его любишь.
За это дорожишь. Потому что без гормона он тебе не интересен. Без него он ни рыба, ни мясо.
И посуда, и мусор, и тысяча романтических слов. Всё это тебе, Маша, тьфу и растереть, если без мужественности.
А потому собирай на стол, расстилай постель и влюбись, наконец, в этот проклятый футбол! Ну, чего тебе стоит?»

Лирическая зарисовка:
«Романтика!»
Когда слышите это слово, будьте начеку.
Она говорила:
- Хочу чего-нибудь романтического! Как ты меня не понимаешь?
И он старался. Честно. Ни дня без букета.
После работы, как часы - к цветочнице. Ему так хотелось спокойствия, а она всё твердила:
- Нет в тебе духа романтизма!
Между тем, в доме уже можно было открывать цветочную лавку.
Лилии, розы, астры, гвоздики. Дух – одуреть!
А она всё выкрикивала:
- Я не чувствую, что ты меня любишь!
- Но я люблю тебя! – повторял он скороговоркой: утром, днём, вечером.
Среди ночи вскидывался: «Я люблю тебя!», и проваливался обратно.
Ему так хотелось спокойствия, а она надрывалась:
- Но почему я не чувствую! Ты только говоришь, что любишь! А я этого не вижу!
И он целовал её, как икону.
Уходит – целует, приходит - целует. В ванну, в туалет... Где видит, там и целует.
Она постоянно ходила в его слюнях. Среди ночи он вскидывался, кричал: «Я люблю тебя!», целовал, и снова проваливался.
А она говорила:
- Тебе не хватает спонтанности!
И он отпрашивался с работы, бежал к цветочнице, заказывал столик в ресторане. Свечи, скрипки, перепела в трюфелях…
Он экономил на завтраках, обедах и ужинах, чтобы хватило на этих чёртовых перепелов!
Ему так хотелось спокойствия, а она всё топала ножкой:
- Удиви меня! Ну, удиви же меня, наконец!!
И он покупал ей духи, плюшевых мишек, всякую кружевную дребедень.
В его кармане всегда что-то было.
Вскидываясь посреди ночи, он кричал: «Я люблю тебя!», целовал, кидал ей на подушку очередной презент и проваливался.
Сны его были липкими. Снились перепела и долги. А утром его мутило, и он мечтал, наконец, умереть и выспаться.
На работе ему мерили пульс, щупали давление. Он был бледен, как камбала, а синева под глазами угрожающе чернела.
- Почему ты не кушаешь? – спрашивали его.
- Я не голоден! – говорил он, пряча под подкладку сэкономленную банкноту.
- Но на тебя уже жалко смотреть!
- Худоба романтична! – отшучивался, и удалялся, хрустя коленками.
Ему хотелось спокойствия, сна и маслянистых беляшей.
- Я не любима! Не желанна! Я чувствую себя «НЕ»! Абсолютным, тотальным «НЕ»! – визжала она, забрызгивая пол осколками тарелок.
И у него начались нервно-голодные обмороки.

А потом вдруг произошло чудо. И звали то чудо - Зураб.
Он возник из ниоткуда и был одет в широкую кепку.
Романтично сказав: «Я Зураб!», он отвёл её за угол, и залил радужными красками её тусклый мир.
Кепку он не снимал, цветов не дарил. Он ими торговал!..
И по совместительству оказался прекрасным учителем пения.
Она даже не подозревала, что у неё такой голос.
Под аккомпанемент продавленных пружин, под придирчивыми взорами усатых джигитов с черно-белых фотографий, пляшущих перед глазами, она пела так, что алябьевский соловей издох бы от зависти.
«До» четвёртой октавы она брала с такой же лёгкостью, как и всё остальное.
Зураб был немногословен, но кипуч. Он вскипал мгновенно, и от его жара она оплывала свечой.
Скрипок и перепелов не было, зато были бескрайние поля некошеных волос, и мир казался ей совершенным.
Он спас двоих, этот скромный герой с Кавказа.
К ней вернулся румянец. К нему - крепкий сон.
У неё прорезался голос. У него зарубцевалась язва.
Она перестала требовать, потому что стала, наконец, получать.
А он, прекратив отдавать, начал прибавлять в весе.
Посуда покоилась на полках. Беляши в желудке. И долгожданное счастье окутало их дом.
Так что, когда говорят «романтика», скорей ведите за угол.



ГЛАВА ВОСЬМАЯ - УХАЖИВАНИЯ
Ухаживания – это ритуал, цель которого - иметь.
Мы уже говорили, что человек по природе своей эгоистичен, и «иметь» - его основное стремление. Но в силу ограниченности нашего убогого мирка, где «хотеть» не означает «мочь», стремление это обусловлено действием.
То есть, без труда – ни туда и ни сюда.

Вот пока ты, грудничок, Вася – ты орёшь. Хочешь соску – орёшь, не хочешь - орёшь. Словом, делаешь, что умеешь.
Научившись же улыбаться, начинаешь манипулировать. Орёшь, чтобы не забывали, и улыбаешься, чтоб любили. Отчего имеешь и сухость, и сытность, и развлечения.

Дальше, больше. Поскольку, обрастая возможностями, мы прирастаем и потребностями. Отчего манипуляции наши становятся сложнее, хотя формула, в сущности, та же: действуешь – имеешь, не действуешь – не имеешь.
Поначалу это: самокат, велосипед, леденцы…
И лишь со вступлением в половозрелую жизнь, нам открываются истинные цели. Вот тут уже мы выкладываемся по полной.

И, если самец гориллы достигает желаемой силой, павлин – красотой, гепард – скоростью, а уж - пронырливостью. То ты, Вася – всем! Ибо ты существо высшее, и потому любые методы, начинающиеся на «об», тебе подходят: объегорить, обойти, обдурить, обольстить, обставить, и так далее.
Собрав воедино всё, чем одарила тебя радушная природа, ты превращаешься в универсального потребителя и законченного негодяя.
Причём девушек это вполне устраивает.

Им надо внимания, и ты его им даёшь. Отчего третий закон Ньютона – сила подачи равна силе отдачи – начинает, наконец, работать на тебя.   
Умной - ты демонстрируешь свой интеллект.
Красивой – обожание.
Тщеславной – лесть.
Молодой – рвение.
Старой – заботу.
Дуре – лапшу.
И деньги – всем. Потому как это всеобъемлюще.
На подаче ты, разумеется, врёшь, заискиваешь и унижаешься.
Зато на отдаче отыгрываешься.
- А вы прочли мои стихи? – хватает она тебя за руки.
- Застёжка… чёрт бы её побрал… – пыхтишь ты.
- Вы разглядели в них мою душу?
- О, да! Да! – киваешь ты, когда её душа, наконец, опадает в твои ладони.
- И как они вам? Нравятся?
- Ещё бы! Конечно!
- Ну тогда скажите, какие они?
- Спелые...
- Вы имеете в виду - зрелые?
- О, да! Да!
- И это вы ещё не видели мою прозу.
- Покажите, умоляю!

Ухаживание – это прерогатива мужчин.
Вот, когда вы в последний раз видели домогающуюся женщину?..
Зато скулящего мужчину, со слюной на пиджаке и брюках, я наблюдал буквально утром.
Вот вам пример. Несётся свадебная процессия.
Невеста одна, женихов - свора. На их мордах затаённая радость, в улыбках запёкшаяся пена…
И она такая гибкая и растерянная среди этого моря, как бригантина в волнах.
В глазах – колыхания. В груди – колебания. И со всех сторон - восторги:
- Богиня!.. Афродита!.. Бриллиант!..
Она, отмахиваясь хвостиком, мечется, а вокруг – водоворот.
- Простите, а я не говорил, что вы дивно пахните?!
- Говорили, раз сто!
- Простите, а я не говорил, что вы дивно пахните?
- Сто один!
- Простите, а я не…
- Р-р-р-р-укушу!
- Сделайте милость, о, несравненная!..
Они стелются, ползают в пыли и умоляют. Языки - наружу, помыслы - внутрь, глаза - в пучок.
- Ради вас порву любого! Выбирайте!.. Этого?!.. Того?!.. Всех?!..
Рык, визг, скулёж…
- Боже, какие вы дикари! – озирается бедняжка.
- Да-да-да! – кивают нетерпеливые.
- Омерзительные, гадкие твари!
- Да, мы такие! Облагодетельствуйте же нас!.. Облаб-обёб-лаб-баб!
Лай, тявканье, оскалы…
- Ой, меня от вас сейчас стошнит!
- Тогда на меня, Богиня!
- Нет, на меня! На меня!..
Услужливые спины. Угодливые носы. А она - волчком, волчком:
- Где я?! Что я?!.. Люди, львы, орлы и куропатки… – слышится в её истеричном тявканье.
А рядом звучат мужские повизгивания:
- Оцените нашу грацию, о, прелестница! – с гусарским рвением вскакивают друг на дружку дрожащие от страсти кобели.
- Фу, какая мерзость! – отворачивается она.
- Тяжело в учении – легко в строю! – пылают жаром их восторженные морды.
А холодные, липкие и слюнявые, стонут:
- Ну позвольте же хоть лизнуть вашу лапку, о, милейшая!
- И нам!.. И нам!!..
- Да что ж мне с вами делать?! – водит она затравленным взором.
И ей рычат:
- Осчастливьте!!.. Осча-осча-осча!!!
Потому что осчастливливать – это прерогатива женщины.
***
За право обладания мужчины бьются, как пасхальные яйца о грешный лоб. И в этом битье заключена великая надежда.
Вот, прочувствуйте само слово.
Наберите его в рот и покатайте на кончике языка. «Ух-х-хаживание… ухаж-ж-живание…».
Чувствуете шершавое «х-х-х-х» и вибрирующее «ж-ж-ж-ж»?
Это и есть тайное предписание. Так что следуйте ему.
Хрипите и сопите, как жаждущий овса конь.
Фыркайте и всхрапывайте, поводя мордой и прядая ушами.
Это умиляет. Объекту подсознательно хочется гладить кого-то по холке и угощать морковкой.
Так дайте же ей такую возможность.
Только не ржите, прошу вас.
Не бейте копытом, проявляя нетерпение.
И ради всего святого, не закусывайте узду. Это портит ауру. Губами поигрывать можно, но аккуратно. Потянете на чулках стрелку – конец всему. Поэтому морду совать только по частям и нежно.
И на дыбы тоже не стоит сразу.
Они не переносят давления. «Что вы на меня давите?!» – скажут они, и уйдут к ласковому пони.
Так что склоните шею, затяните поволокой глаза и щипайте, щипайте травку у её ног, восхищаясь сочностью и кружевами.   

Хороша также тактика шмеля.
Жужжите и кружите вокруг цветка, мелко вздрагивая крылышками и нашёптывая. Но упаси вас бог опуститься раньше времени.
Нектар достанется другому, а вас просто прихлопнут.
Садиться - только при полном раскрытии бутона и густо выступившей пыльце.
А пока жужжите, кружите, демонстрируя неутомимость и рвение.
И ни в коем случаи, не докучайте ей сентенциями, вроде: «Я хочу вас опылить». Бутон захлопнется – облизнётесь!
Жужжите ей о гармонии. Сокрушайтесь над тяжёлой цветочной долей. Возмущайтесь коварностью вредителей.
И, ради бога, не выпячивайте ворсинок - они сами всё подметят.
И, конечно же, больше внимания лепесткам. Лепестки — это их всё. Иначе нектара вам не собрать, даром потратите здоровье.
***
Не зря ведь говорят: сердце женщины - под семью замками.
Цветы, подарки, нежные слова, знаки внимания – всё это отмычки, что бряцают на вашей связке. Так чередуйте.   
Дал букетик - провернул. Шепнул ласковое – прокрутил. Раскошелился – и до щелчка, до упора…
Открываются все. Это лишь вопрос времени и сложности механизма.
Нет неподдающихся запоров, есть плохие слесаря.
Конечно, золотой ключик – отворяет любые створки. Но его же надо ещё иметь.
А для неимущих - маслёнка, пассатижи и море терпения.
Вот так: кап-кап, вжик-вжик, щёлк-щёлк…

- Вы бывали на Канарах?
- Нет.
- А я бы взял вас… Или, пожалуй, лучше на Мальдивы. Бывали на Мальдивах?
- Нет.
- О-о! Там чудесно!.. А в кругосветное путешествие на лайнере не желаете?
- Разумеется, желаю.
- Так вот я бы взял вас… Но лучше в Париж. Бывали в Париже?
- Нет.
- В Париж или Рим… Определённо я бы взял вас… Послушайте, а давайте в театр?
- Давайте!
- Или лучше в ресторан. Хотите?
- Да!
- А в кино на последний сеанс?
- Хочу!
- Так чего же вы молчите? Идёмте скорей!
***
На словах все женщины – прихотливые растения.
«Ухаживай! - говорят они, - и я буду цвести. Перестанешь – завяну».
На самом же деле, их живучести позавидует любой саксаул, поскольку к ухаживанию их готовят с детства.
«Мальчики должны тебе носить портфель, катать на санках, и давать списывать» - учат их мамы.
Косички они тоже заплетают с умыслом.
«Их будут рвать, но ты не плачь. Так эти придурки говорят, что ты им нравишься».
Так что, все эти бантики, рюшки, мушки, финтифлюшки, вся эта текстильная дребедень, лишь предлог - красочная обёртка для наших глаз и рук.

Они одеваются в пятнадцать раз дольше, чем всё это теряют.
Но, чтобы это произошло, ты должен быть терпелив.
Ты обязан этой шелухой восторгаться. Ведь не зря же они мазали, подкручивали, завивали и втискивали широкое в узкое.

Она, как лошадь, спала стоя, чтоб ты оценил причёску, а ты её сразу на сеновал?!..
Трое вжимали её в «смоль», когда она с трудом вмещается даже в «лардж», а ты к ней своими руками?!..
У неё головокружение от высоты собственных каблуков, струной натянутые икры, изувеченные в лодочке пальцы, а ты всё это сразу же срывать?!..
Да как ты можешь, бесчувственная ты скотина? Она же это для тебя!
У неё же ногти, которыми не поковырять!
Ресницы, которыми не моргнуть!
Бельё, которое не выколупать!
Пояс - не вдохнуть!
Она ежедневно распинает себя на дыбе. Подвергает таким экзекуциям, что тебе только в страшном сне. А ты молчишь?!..
Ухаживай её! Говори ей!
Ради этого она принимает муки. Ты думаешь, ей не чешется?
Думаешь, не врезается, не тянет, не натирает, не саднит?
Она же живая, Вася!
Пропусти же её вперёд. Чего тебе стоит?!!
Прими под руку. Подставь стул. Дай ей этих мелочей, и она будет на восьмом небе!
***
К ухаживанию женщина готова всегда, как самурай к смерти.
Мужчина же способен на это лишь в брачный период. То бишь - до того как.
Всё его красноречие истощается на входе в спальню, переходя в сопение, в мычание, в стон, в хрип, и квинтэссенцией - в храп.
С этого момента ухаживание принимает принудительный характер.
Признания в любви из нас обычно выбивают, как пыль из половика.

Сами же женщины могут ухаживать только за детьми, огородом, и хозяйством. Мужчин они обычно выхаживают.
Правда, для этого необходима трагедия – вроде множественных травм несовместимых с жизнью. И вот тут они – на высоте. Взвалят, вынесут, выходят, выкормят…
Ночи не спать, с ложечки по капле – это их.
***
Вот она несётся за мужем с оглоблей.
Косынка в разлёт, бигуди набекрень, в глазах азарт, в лице страсть.
Что-то он ей не додал.
Видимо что-то спрятал, и куда-то потребил.
И вот она лупит его от всей души, не разбирая, но промахивается, потому что он вёрток и прыток.
Однако стоит ему замешкаться – и всё. Шибанёт от винта, срежет слёту, подрубит на корню и… начинается!
И дорогой, и милый. И любимый, и хороший. И что ж это я натворила? И на кого же ты меня?..
И в дом его на руках – и мазь на ссадины, и холод на шишки.
И компрессы, и примочки, и отвары. И всё это с криком и проклятьями себе. А ему водочки, огурчика – всё, о чём он мечтал, но так боялся.
Вот так - выходит, выносит, на ножки поставит, и снова за оглоблю.
Потому что выхаживание — это их. А ухаживание – увы, наше.


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ – БРАК
Человек существо разумное и потому легко позволяет себе глупости.
И только брак мудр.
Представьте, какой царил бы хаос, не будь этого института.
Что было бы, если бы принцип: «пришёл, увидел, победил» – проявлялся повсеместно, а постулат: «от каждой по возможности, каждому по потребности» – соблюдался бы даром.
Да человек натурально бы стёрся как вид. Банально - от трения.

Кроме того, не все красивы и желанны.
Вот ты, Вася, согласился бы на красавицу и двух уродин в довесок?
То-то же. Без мордобоя бы не обошлось, и им бы не ограничилось.
А так, есть брак.
Кого выбрал, того и счастливь.
Это же ты выбирал, вот и имей счастье, пока смерть не разлучит вас.

К алтарю девочку ведут с рождения.
И к трём годам, мамы уже начинают свою селекцию.
«С кем ты сегодня играла в песочнице? – спрашивает мама дочку. - Он же сопливый и у него рваные ботинки. Ты хочешь, чтоб твои дети тоже были сопливыми в рваных ботинках?.. Тогда не играй с ним, не подпускай ни на шаг, пока не научится сморкаться и не купит себе нормальную обувь!»

В пять - начинают прививаться практические навыки.
- Посмотри, какой, Витенька, хороший мальчик.
- Он противный.
- Зато его папа может купить тебе леденцы, мороженое и квартиру. Ты же любишь леденцы?
- Люблю.
- Тогда понравься Витеньке. Подойди, и скажи, что хочешь с ним дружить.
- Но я не хочу. Он ест козявки.
- Это потому, что ему надоели леденцы. Но ты ведь любишь леденцы?
- Люблю.
- Тогда подойди и скажи, что хочешь с ним дружить!

В двенадцать – преподаются первые уроки обольщения.
- Делай глазки, если хочешь замуж.
- Это глупо.
- Хорошо, не делай. Пусть Синицына выходит замуж, а ты всю жизнь сиди на моей шее.
- А Синицына делает?
- И Синицына, и Горошкина...
- Горошкина?
- Горошкина, Горошкина…
- А-ну, покажи как!

А потом наступает свадьба. И начинается…
Правда, некоторые полагают, что ею же всё и заканчивается. Однако свадьба не похороны.
Во-первых, слезы облегчения с обеих сторон, а не с одной.
Во-вторых, в отличие от покойника, ты всё видишь и слышишь.
В-третьих, он - уже, а ты - лишь только.
Ну, и самое главное, в-четвёртых, ты всему этому отчего-то рад и почему-то надеешься на лучшее.
Хотя все вокруг отчаянно пытаются доказать твою неправоту.
- Женись и не боись! – хитро подмигивает тебе шурин, пощипывая пышнотелую соседку справа.
- Совет да любовь! – выкрикивает тесть, отбиваясь от шипящей, как утюг, тёщи, виснущей на его руке с рюмкой.
- Семья - всему голова! – посмеивается кузина, похлопывая по плеши отдыхающего в салате муженька.
- Семья крепка ладом! – испуганно косясь на мужа, тоненько подхватывает дама с  подбитым глазом.
Но ты пьян, весел и беззаботен.
Счастливая невеста выплясывает с другом детства, другом юности, и другом друга. Подружка невесты, облизывая губки и обмахиваясь салфеткой, отчаянно строит тебе глазки. Певец надрывается. Тесть надирается. В углу, рыча и переругиваясь, вскрывают конверты твои родители. И всё вокруг свидетельствует о счастливом будущем, которое начнётся завтрашней головной болью.

***
По сути, брак – это сотрудничество.
Первых пару лет: он пашет - она сеет, она распахивает - он рассеивает.
И тут главное не надорваться.
Время пролетает незаметней, если без грыжи.
На втором этапе отношения переходят на договорную основу: «не вспашешь, не распахнёт» и «что посеешь, то и пожрёшь».
Впрочем, и это недолго. Каких-нибудь лет тридцать, если не скостят в морге.
А потом, всё снова, как по маслу.
«Он не пашет – она не сеет. Она не распахивает, а ему и не надо». И душа в душу в правильном векторе, в едином порыве.



ГЛАВА ДЕСЯТАЯ - МЕЧТАНИЯ
Если наши желания ограничены, то мечтания границ не имеют. Вот уж где по-настоящему можем дать себе волю. Причём совершенно безнаказанно. Неугомонная душа требует, желает и, натыкаясь на непробиваемую глыбу ограничений, предаётся мечтам.
Если желания – всё что мы есть, то мечтания, всё то, чем и кем мы никогда не станем.
На этом поприще особенно отличаются писатели.
Бумага, вообще, непреодолимый соблазн. Только видим перед собой чистый лист, как нам нестерпимо хочется врать.
Есть в нём что-то чарующее, околдовывающее своей пустотой, безграничностью и вседозволенностью.
Писатель, по сути, тот же оборотень. Он преображается на бумаге. Перекидывается.
Вон, глядите, шагают... Красивые, златокудрые, стройные и невероятно гордые героини своих собственных романов - в рейтузах, очках и шалях, с обкусанными ногтями, пахнущие нафталином и жаренной рыбой...
Это - Лилианы, Генриетты, Жозефины и Маргариты выстроились батальонами дамских романисток. Они живут на своих страницах. Дышат строками. Купаются в буквах, и обнажёнными наядами проглядывают из-за каждой запятой.
Крикни им о плотском – рухнут замертво!
- А кто это у нас тут расхныкался?.. Юморист?.. Ну, иди ко мне, иди маленький. Вот тебе плечико, сморкайся… Попей водочки. На, бумажку – пошути, развейся...
Толстяки с одышкой пропагандируют здоровый образ.
Невротики зовут в Тибет открывать чакры.
Брюзги пишут о приключениях.
Склеротики – мемуары.
Трусы воспевают героизм.
- Ну что пугливый такой? Я ж только кашлянул... Ну, куда, куда? Вылезай, не бойся… Вот таблеточка под язычок… Ну-ка дай, чего ты тут накалякал?..
«Меч, брызнув искрами, рассыпался в его руке, но бравое сердце не дрогнуло. Издав боевой клич, он бросился в самую гущу…»
Ай, как складно! Ай, молодца. Ну, пиши, пиши… Запрись, защёлкнись. Молочка вот попей горяченького… И пиши, пиши…
***
«Бумага всё стерпит!» – любил говаривать Цицерон, и его правая рука вместе с отрубленной головой долго красовались на ораторской трибуне римского форума.
Мы помним цитаты. А что маячит за кавычками, нам, в общем-то, без разницы.
Творчество – это ведь те же мечты, только - наружу.
А вот у нормальных людей всё остаётся внутри.
Отчаянно клокочущее желание неисполнимого призывает на помощь воображение. Воображение порождает мечту. Мечта, в свою очередь, дарит надежду. Надежда поддерживает веру. А уж вера придаёт нам сил.
«Веня, у меня проблема! – кричит мне мой приятель Сеня. – Веня, я её больше не могу!
- Что ты не можешь? Кого?
- Лизку не могу, а ей надо!
- А кого ты - да, можешь?
- Ну, не знаю… Анджелину Джоли, наверно мог бы... Но я ж её не могу!
- А ты её мечтай, Сеня. Мечтай её, а моги Лизку.
- И что это даст?
- Тебе – Анджелину, а Лизке - Брэд Питта.
- Хорошенькое дело. Ей Брэд Питта, а мне отдувайся!»   
Для женщины мечта – маяк.
Для мужчины – салют. Яркий, короткий, множественный.
Бух-бах – красиво… И вот он с блаженной улыбкой, носится, пытаясь схватить мгновенно тающих светлячков...
Если к мечтателю подкрасться незаметно, его можно брать голыми руками, настолько он беззащитен.
Женщины, в этом смысле, сложнее.
Руками они не ловят, они любуются со стороны и вздыхают. Задумчивость и вздымающаяся грудь выделяют мечтательницу из общего фона.
Тогда как мужчину - идиотский оскал и хищный бегающий за светлячками взгляд. Он им - мысленно слюнявит купюры, раздевает красавиц, и что-то там ест и пьёт. Одновременно с этим он острит, поражая всех обаянием и интеллектом, ловит восторженные взгляды, отвечает снисходительными, и вообще, со всех сторон находится на высоте.
А вот женщина, легко сочетающая болтовню по телефону, варку-стирку, проверку арифметики у младшего, и переругивание с мужем, мечтает исключительно однобоко – либо деньги, либо мужчина, либо королева и, чтоб все удавились от зависти.
В мечтаниях мы не только себя, но и героев своих грёз склонны наделять несуществующими качествами.
Это, как книжка-раскраска. Находим пустой, бесцветный объект, очерченный скромной линией и, закусив губу и сладострастно подхихикивая, принимаемся размалёвывать.
Вот, как бывает:
Умница, красавица, учились вместе, жили по соседству. Друг друга - наизусть, до запятой. А он поехал в стройотряд и вернулся с какой-то мымрой.
Почему?..
Да потому что - раскрасил. Умница была для него картинкой, что долгие годы висела в прихожей. А эта - оказалась чистым контуром.
Вот он её и расписал, как Фаберже яйцо, и во всю эту глазурь с позолотой влюбился. Истинный окрас Галатея проявит позже.
«Где были мои глаза?!» – спохватится он, но один уже будет агукать на руках, другой тянуть за штанину…
И зрение тут не причём. Мы всегда пеняем на глаза, а ведь это совсем не тот орган, и даже не тех чувств.




ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ – ЧЕСТНОСТЬ
В общем-то, все мы честные. В частности же - врём напропалую. Но лишь, в частности.
А, в общем, мы молодцы!
Принципы у нас здоровые. Ориентир верный. Чётко знаем, что хорошо, а что плохо. Но в частностях… иногда немного соскакиваем.

Хотя общую концепцию, несомненно, блюдём.
С этим у нас строго. Честности мы говорим - да, а вранью – категорично нет!
И слабины, в этом смысле, не даём. А в морду лгуну - запросто. Потому что лгать нехорошо. А честным быть надо!..

Жаль, правда, не всегда получается. Нет-нет, да и соврётся - в частности.
Зато, в глобальном понимании мы, конечно, на высоте. Тут мы крепки, непоколебимы, и стоим на страже моральных ценностей. А честность среди них наипервейшая!
Если, конечно, не учитывать вот эти мелочные частности. Тут ведь, как ни крути, а осечки случаются… Да, бывает…

Но, в целом – никогда! ни за что! только в некоторых случаях, и всегда для пользы. Это – определённо. Ради общего блага и святых идеалов. Ради такого позволительно.
И мы это себе с удовольствием позволяем. Иногда. Как правило. И как любил говаривать булгаковский Бегемот: «Поздравляем вас, гражданин, соврамши»
      
      ***
«Слышь, Вась?.. Тут по телеку говорят - восемьдесят процентов из сказанного человеком – враньё!..
Ну кто-кто, социологи, говорят... Вот, ты им веришь?.. Уважаю! Я тоже. Потому что мы кто? Мы, Вася, честные!
Вот покажите мне этих лживых брехунов, и я плюну им в лицо.
Ну откуда восемьдесят? Откуда?!..
Вот скажи мне, как на духу – ты честный?..
Уважаю! Я тоже… Видишь, Василий, мы с тобой не обманываем, душой не кривим, а лишь иногда, очень редко, лукавим.
Чувствуешь какое слово, как нежно звучит?.. То-то же!
Вот спросит тебя, к примеру, вечером, жена – где ты был? Что ты ей ответишь?.. Уважаю! Так ей и надо. Не суйся к честным!..
Поэтому - пусть спрашивают. Пусть! Мы всегда найдём, чем им ответить. Потому что мы простые.
А вот этот, Вась, непростой!..
Он тоже честный, но – политик. Посмотри, как он слюной захлёбывается. Как, срывая голос, из кожи лезет. Порой думаешь: «Что ж ты так убиваешься-то, за нас радея?!.. Что ж так себя не жалеешь?!».
А он, Вася, не жалеет - ни себя, ни микрофон, никого. Умереть готов за правду! Такой вот человек…
И лишь иногда вынужден недоговаривать. Из жалости. Чтоб нам с тобой, Вася, спокойно пилось. В смысле - жилось...
А ты попробуй, спроси его – честен ли он? И тут же получишь прямым ответом - в лоб! Потому что к честным не приставай.
Недоверие порождает сомнения. Сомнения – смуту. А смута – это хаос.
Вот тебе, Вася, нужен хаос?.. Правильно - не нужен. Значит – верь!
А не получается - всмотрись в лицо. Такое врать не станет…
Оно сидит с шахтёрами на шпалах, оно голодает с ними в саже, и такое же - синее. Только что из запоя. В смысле - забоя... Эти уже вышли, а он чуток задержался. Но, видно, чесночком заел и уже не пахнет…
Потому что у него заботы, Вася…
Знаешь, что он на себя взвалил?.. Знаешь, сколько ему перепадает?.. У-у-у, брат, это личность! Он в один день голодает с этими, и делит пищу с теми...
Делит, понимаешь, Вася?.. Не жрёт, а делит! Потому что - настоящий. И правое от левого отличит – на нюх. В смысле - дела… Ну и, конечно же, честный, как и мы с тобой.
А социологи всё врут! И ещё эти… писатели – ух, ненавижу! Что ни слово, то – выдумка. А им верят. Честному политику не верят, а профессиональным врунам – да!..
Ну и где, скажи мне, справедливость?
Вот ты, Вася, писатель?.. Отлично! Иди сюда, будем плевать на них вместе. Потому что мы честные. А не политики – потому, что харизмы нет.
Вот у тебя, Василий, есть харизма?.. И у меня нету. А у этого есть!..
Видел, как он - тому в морду, а эту - за волосы? У-у-у, брат — это такая харизма!..
Вот нам бы к нашей честности – ещё её б. И, мы б тоже тогда - с такими же лицами…
Но мы скромные и не рвёмся… Вот ты рвёшься?.. Уважаю! Я тоже. Поэтому каждый и сидит, где надо… Те - на шпалах. Эти – на деньгах. А мы с тобой, Вася, на своём!»
               
***
Честность, она чем хороша? - откровенностью хари в открытости забрала.
Когда на тебя смотрит нечто сквозь щелку – это всегда настораживает. Что там внутри, своё, не своё – не разобрать.
Смотрит такое и что себе думает неясно. Может - друг, может - враг, а может, того хуже - сосед.
А так забралом «бряц», перегаром «хух» – и на сердце милей. Потому как всё на той харе написано, читай - не хочу.
И даже если в морду даст, то без подлости, без жульничества - открыто. Как человек человеку.
***

Рождаемся мы кристально совестливыми. Без хитростей. Ничего не скрываем. Ножки врозь, ручки врозь, рот нараспашку. Без камня за пазухой. Откровенные до невозможности.
Вот покорми нас, обними, и мы твои навеки. Спать не дадим признаниями в любви и благодарственным писком.

Но уже с первой пелёнки нами приобретается скрытность, и мы начинаем тихонечко подгаживать. Тайно, коварно, а порой и умышленно.

Вот, скажи мне, Вася, ты бил струйкой, когда тебя разворачивали?..
Не отвечай. Знаю, что бил. А ведь это подло, Вася.
Кстати, девочки в этом отношении скромнее. Заметь, не честнее, а именно скромнее. Не бьют так демонстративно и презрительно, а делают это тихо, и галантно.

И так всю жизнь.
Ты будешь задерживаться и, шатаясь на пороге, врать. А Маша успеет всё то же самое, не пробудив в тебе подозрений.
Они скромнее, Вася. Им нечего выставлять напоказ.
И хоть говорливость у них в пять раз скорострельней, с подругами о подленьком они делиться не станут.

А вот тебе, Вася, без дружеского уха – ну, никак. Без уха все твои победы - пшик и растереть.
Маша же довольствуется знанием. Она знает, ты - нет, и ей приятно. Поэтому, даже солгав, она смотрит прямо.
А ты врёшь некрасиво - с пеной у рта, багровея и топая, призывая в свидетели все высшие силы.
- Это - Петр Григорьевич! – орёшь ты, объясняя алый отпечаток губ на твоих трусах. – И не были мы ни в какой бане… Мы просто обедали… И он мне соусом на брюки капнул… А у меня, как раз, молния разошлась…
Жалкое зрелище.

Женщины врут честнее.
Искренне верят в свою ложь, и потому звучат правдиво и убедительно.
- Какое колечко? – удивленно рассматривает свой безымянный палец Маша. – Это, что ли?
- Это-это! – орёшь ты. – Откуда оно у тебя?!
- А ты разве не помнишь?
- Что я должен помнить?!
- Господи, не пугай меня, Васенька…
- Я спрашиваю: откуда у тебя это кольцо?!
- Васенька, родной, ты что, заболел?
Она трогает твой лоб.      
- Я здоров! - отмахиваешься ты. - И желаю знать!
- Что, милый?
- Откуда у тебя это кольцо?!
- Ты, правда, не помнишь?
- Что я должен помнить?!
- Боже мой!.. Боже мой, это началось.
- Что началось?!
- Тоже, что и с твоим папой… Боже мой!
И тут ты, Вася, пугаешься, потому что у папы, как утверждала твоя мама – с головой всегда было неважно.
- Ты, правда, ничего не помнишь? – искренне пугается Маша. - Ну, скажи, что ты помнишь! Пожалуйста, скажи, что ты помнишь!
- Не помню… – бормочешь ты.
- Всё! Я так и знала. Это началось!
- Да что началось-то?!
Ты, Вася, бледный, растерянный и губы твои дрожат.
А Маша уже гладит руками твоё лицо и, стоя на коленях, умоляет:
- Вспомни, милый. Ну, вспомни же.
- Что вспомнить-то?! Что?! – шепчешь ты и полуобморочный валишься на диван.
- Ну восьмое марта… начало весны… - приговаривает Маша. - Ты помнишь, Васенька?.. Капель. Сосульки. Помнишь?
- Д-д-да...
- Слава богу! Ты ещё тогда тюльпаны принёс. Помнишь, что такое тюльпаны?
- Помню...
- И колечко...
- Так это я тебе его подарил?
- Ну, конечно же, глупышка... Господи, он вспомнил! Слава тебе, Господи!.. Лежи, не двигайся, я приготовлю тебе чай.
- Красивое… – улыбаешься ты, когда Маша исчезает на кухне.
И в душе твоей снова весна.
***

Мы требуем честности, но готовы убить за неё, если она нам не по душе.
А как может быть по душе честность?
Скальпелем она может по душе, ржавым гвоздём…
А поэтому, Маша: «где он был?». Ну, смелее. Вытяни губки, расслабь подбородочек и: «на-ра-бо-те». Вот, умница...
А теперь ты, Вася - пополнела ли Маша?.. Давай губки, и: «ни-сколь-ко». Вот так…
И всё. Будьте счастливы.


ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ - ВЕРНОСТЬ
Что такое человек?
Человек — это глаза, уши, нос, рот, руки... Одним словом, органы чувств.
Было бы у нас ещё чего-нибудь, и мир казался бы нам другим.
А так, мы эдакие пентагоны - ограниченные пятью гранями. Что не видим, слышим. Что не слышим, трогаем. Что не может потрогать, нюхаем или нахально тянем в рот.
Чтобы познать, нам необходимо считать информацию, увериться в наличии.

Верность присяге, идеалам, слову, супружеская верность – всё это понятия исключительно веры. И ты, Вася, верный, пока Маша верит.
И наоборот. Можешь хоть из кожи вон, стараясь быть идеально честным, но, если веры в ней нет - ты похотливый кобель, слюнявый бабник, и её угробленные годы.
Недоверие – слово надуманное. Нечто промежуточное. Вроде и «верие» и «не до». А такого не бывает.
Сомнение – есть отсутствие веры. И этого в процентах не измеришь.

Верность - сродни денежному долгу, и мы ею дорожим, когда должны нам. Когда же мы - кому-то, то можем и просрочить.

Вот, спросите у женщины каков идеал её мужчины, и первое, что услышите – верный.
Мужчина ответит – красивая.
Верность ему – это нечто само собой разумеющееся. Ведь это же – ОН!
А женщины самонадеянны, но не настолько. Им нужен пёс на цепи, чтоб не сорвался. Мужчине же - картинка в рамке, чтоб ею любовались, но не засиживали.
Резоны у каждого разные – векторы одни: «моё – мне – меня».

Верность нам обязаны хранить все. И жёны, и мужья, и дети, и даже любовники-любовницы. Все!
Что же касается нас самих, то тут, как говориться, варианты возможны.
«Ну, я же ему борщ готовлю, – резонно возразит Маша, - носки штопаю. Он у меня и обут, и одет…».
«Ну я же зарплату в дом приношу… – станет убеждать Василий. – И вообще, она у меня, как сыр в масле…».
«Я же, ну же» – всё дело, как видимо, в «Же».
Именно «Же» добавляет нам смелости и решимости.
Именно она является и оправданием.
Женская «Же» или мужская - значения не имеет. Мы уже выяснили, что в вопросах веры, как и доверия, мы одинаковы.
В чём подозреваешь себя, подозревай и другого.
«Всё мужчины обманщики!» – любят повторять женщины.
«Все бабы продажны!» - кричат им в ответ мужчины.
А поставь их рядом, получится - хор правых, с устойчивым креном влево.

***
Вера – понятие духовное. Тогда как верность – исключительно материальна.
Тут одних слов недостаточно, необходимы действия.
И, если веру мы доказываем поступками, нарушая помыслами. То верность - доказываем помыслами, нарушая проступками.

Мечтая о собачьей верности Васи, Маша забывает, что в собаке веры нет, хоть и есть преданность.
Кормящую руку она оближет, и тут же отметится на чужой территории, причём с чувством глубокого удовлетворения.
А вот посягнувшего на Машу – собака порвёт, не спросив при этом, что сама Маша думает об этом посягательстве.      
«Ты собственник Вася!» – укоризненно скажет Маша.
«А ты, Маша…! – ответит ей Вася, и выложит свои мысли в доступной ему форме и без выкрутасов.

Да, он собственник. Он желает: Машу, Глашу, Дашу, Наташу и Парашу. Но Маша при этом обязана желать исключительно его.
Ей, Маше, желать Сашу и Пашу категорически нельзя. Иначе - крах, хаос, мир летит в тартарары, и Вася начинает глубоко и сосредоточено пить.

В молодости всё кажется возможным.
- Ты будешь любить меня вечно? – спрашивает она.
- Да! – отвечает он совершенно искренне. – А ты?
- Я тоже!
А вот, будет ли он верен данному слову, и будет ли верна она - покажет жизнь.

Помните, как нам кричали: «Делу Ленина будьте верны!», и мы клялись: «Всегда верны!».
Ах, как нам было легко.
Всюду висело его лицо, стояло туловище. Мы упирались в него взглядом, и могли даже ощупать профиль, стереть с него пыль и согнать муху.
В общем, нам было во что верить.
Ну и где теперь - то дело, и та верность?

Моисея не было всего сорок дней, а народ уже слепил тельца.
«На кого мы будем молиться?» - вопил при этом народ, подразумевая: «смотреть». Ибо без иконы молиться трудно.
Для верности человеку всегда нужен объект, иначе он не знает, куда впереть свой взор.
Так, может всё дело в глазах? И это они требуют опоры, а, не находя, ищут альтернатив?
В общем, вопросы, вопросы, вопросы...



ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ - БЫТ
«А кушать хочется всегда!»
Влюблённые полагают, что любовь греет, страсть питает, что с милым рай и на плацкартной полке поезда «Владивосток - Сызрань».
И сам тульский пряник им не самовар, так они уверенны в непогрешимости придуманных ими же истин.
Однако проходит некоторое время, буквально несколько часов, максимум сутки, и женщина начинает натирать рабочую поверхность мужчины, а полка рабочую поверхность женщины.
И вот уже оба вспоминают о еде.

Жевать преподнесенные ей цветочки, пусть даже волшебные орхидеи и сказочные хризантемы женщина наотрез отказывается. Она посылает мужчину в вагон–ресторан - при наличии денег, или просто посылает – при их отсутствии.
И мужчина вынужденно идёт. Либо искать вагон-ресторан, либо другую женщину.

Так что духовная пища – это, конечно, прекрасно. Но пройтись в рубище и веригах, вкушая энергию неба, можно лишь до первой закусочной, где от аромата аппетитно зажаренной материи вся духовность улетучится, а слюна и желудочный сок прибудут.
***
Вот, представьте. Свадьба стихла, пьянь расползлась, а вы, счастливые, остались.
Вам надо где-то спать, во что-то укутываться, на чём-то друг друга любить, и с утра чего-то жевать.
То есть, оставлять за собой продукты не потребления, а наоборот, жизнедеятельности.
И если их не выносить, не чистить, не оттирать, любовь пострадает первой.
«Иди ко мне, любимая!» - позовёте вы, похлопывая по краю матраса, и получите укоризненную мину с требованием наведения порядка.
А в случаи отказа, ультиматум с условиями «если - не, то и - не».
Так образуется совместный быт.

Несвежие носки любовь не стимулируют. От них щиплет в носу и режет в глазах.
Вы просите её постирать. А у неё, оказывается, ногти.
И ваши носки вынуждены мумифицироваться на подоконнике среди мух, а вы - ходить босиком.
Тогда вы обгрызаете ей ногти во сне, чтобы проснуться под жуткий скандал.
«Хочешь, чтоб они загрубели?!» – предъявляет она вам свои белые рученьки.
И вы, оглядывая свои окаменевшие пятки, что-то мямлите об ином видении семейного очага.
«Так купи стиральную машину!» – заявляют вам.
А на ваше резонное: «Но у нас же нет на неё денег», добавляют: «Так заработай! Мужчина ты или нет?».
И от этой болезненной формулировки вы на босу ногу напиваетесь в компании близких друзей и недалёких дам.
А утро встречает вас очередным скандалом, вечер - очередной пьянкой, и эта цикличность закручивает.      
А всё почему?
Да потому что женщина уверена, что мужчина должен! Тогда как мужчина убеждён, что женщина обязана!

- Ужин готов? – спрашивает мужчина.
- А ты мусор вынес? – отвечает ему женщина.
- Я выносил вчера.
- Вот, вчера и ужинал.
- Но это же твоя обязанность!
- А мусор – твоя!
- Хорошо. Дай, я вынесу.
- Я уже вынесла... Выбросила твой ужин и вынесла.
- Тогда приготовь снова. Я выброшу объедки!
- Сперва - мусор, потом - ужин.
- Но без ужина нет мусора!
- А без мусора нет ужина!
- Хорошо! - орёте вы. - Завтра я вынесу – за сейчас и за потом. Дай мне, наконец, пожрать!
И вам отвечают:
- В кредит не подаю!
- А если я помою посуду?
- Нет ужина - нет посуды…

Семейный быт состоит из соглашений и нарушений этих соглашений.
Одеяло одно, а ног четыре. Если одному тепло, другому обязательно зябко.
Потянешь на себя, оголишь рядом сопящего.

Поэтому оба предельно напряжены, боясь пропустить момент решающего броска.
Любое ваше шевеление распознаётся, как поползновение первым ухватиться за край и вызывает немедленную реакцию.
И вот уже рык, пыхтение, скулёж…
Одеяло в зубах… Локти в упоре... Коленка в паху...
И кто-то оголён, а кто-то ликует.
Но недолго.
Ибо фортуна, словно флюгер, вращается, демонстрируя то одному, то другому свой неприглядный тыл.

В общем, пара – это такой шестерёночный механизм, зубчики которого должны входить тютелька в тютельку, иначе - скрип, скрежет и искры.
С места не тронешься, а вот мозгами – запросто.   
      
      

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ – ПЕРЕМЕНЫ
Если выразить нашу жизнь одним словом – то это слово «перемены».
Несмотря на очевидную, казалось бы, повторяемость закатов, рассветов, зим и лет, именно непостоянство отличительная черта всего сущего.
Незаметно рушатся горы, иссыхают моря, тихой сапой расходятся континенты и вылезает геморрой.
Меняемся и мы, меняя наше восприятие.

Вот ты, Вася, младенец.
Над тобой гудит грозное «ути-пути» и хищные растопыренные «козой» пальцы тянуться к твоему крохотному тельцу.
Размытые пятна родственных лиц приводят тебя в ужас, и ты заходишься в истерике. Тебя хотели развлечь, а ты зашёлся.
«Такой глупышка!» – говорят тебе взрослые, и оттого сами кажутся глупыми.

Но вот, в контурах проступает резкость. Расширяются горизонты. Пятна фокусируются, обретая полезность, так как с ними приходит тепло и сытость.
А «коза» уже вызывает приятное возбуждение, щекочет, и вовсе не так страшна.
Словом, ты растёшь, Вася. Меняешься.
Тебя волнует куда уходят и откуда приходят лица.
Люлька тебе становится мала. Ты догадываешься, что за ней что-то кроется, и тянешь шейку, пытаясь заглянуть, подсмотреть, разведать.
В общем, ты учишься.
Молочный запах и нежное касание – это мама.
Перегар и колючая щетина – папа.
Скрипучий кашель и шлепок - баба Дуся.
Всё меняется. За ветреным детством приходит сквозная юность, зябкая зрелость и простуженная старость.

С Машей всё обстоит куда хуже.
Ты, Вася, давишь прыщи, а Маша уже отдавила.
Она начинает своё преображение раньше, и потому принимает перемены душой, наитием.

Вот, знаешь ли ты Вася, что такое набухание молочных желёз?
- Становись на ворота! – орёшь ты Машке.
И она, та, которая так отчаянно бросалась на любой мяч, вдруг, пожимая плечиками, отходит в сторонку.
- Становись! - орёшь ты. – Я пробью тебе пендаль!
И ты пробьёшь, Вася, обязательно. Но позже.
А сейчас попытайся понять – Маша меняется.
Ей жарко, причём не от бега, как тебе, а просто жарко – даже, когда холодно.
А ещё щиплет грудь и стыдно. Ужасно стыдно, что она такая несуразная, с жирными волосами, разбухшими губами, носом и этими гадкими прыщиками на лбу.
А на ворота ей хочется, и пендаль взять тоже.
«Пендаль, - повторит она про себя, - пендаль».
И почудится ей в этом слове что-то потаённое, запретное… И она уйдёт. Покинет площадку раз и навсегда. И больше не станет играть с тобой в футбол, Вася.
Она тебя даже замечать перестанет, пока вы не сравняетесь.
Это гонка без призов и победителей.

И не надо завидовать её взрослости. Ты же, в свои двенадцать, ещё хочешь играть «в войнушку», а у Маши уже началось то, что ты сумеешь внятно произнести только к двадцати. Пойми это, и прими.


***
Перемены в школе. Что может быть чудесней?
Солнечный свет в окошке, и Лёлька в коротеньком платьице, сидя на подоконнике, перебирает ножками, как это только она умеет.
А пока идёт нудный, бесконечный урок.
Жуткий очкарик сморкается в клетчатый платок и, комкая, пихает его, то в правый карман, то в левый.
Угрюмые бородачи пялятся на тебя с портретов.
И гнусная муха, мерзкая, зелёная жужжит под скрипучий голос и сморкание.

Сорок пять минут хронического ринита с подслеповатым прищуром и гадкой плешью. Что может быть хуже?
Пятнадцать, десять, пять… И вот, наконец, наступает она – перемена!
Она наступает всегда. Она неотвратима, как и последующий за ней урок.

В общем, чтобы ты не предпринимал, а перемены приходят. Долгожданные и неожиданные, как окрик из подворотни. Вздымающиеся и низвергающиеся лавиной. Шепчущие и вопящие, волнующие и успокаивающие. Чтоб ты не предпринимал, они приходят всегда!

***      
Мы часть социума, поэтому никогда не бываем сами по себе.
Фамилия, имя, отчество...
Мы всегда приходимся кому-то кем-то как-то.
Ты, Вася, - сын. А ты, Маша, - дочь.
Вы чьи-то соседи, племянники и внуки.
Кому-то шантрапа, кому-то родные.
И ты, Вася, русский.
А ведь мог и не приведи Господь. Ты ведь мог, Вася? Ну, теоретически.
Вот представь. Тебе восемь дней, и ты обрезан, укорочен на некую долю. И вот ты уже не Вася, а совсем другой человек. И ничего тут не попишешь.
Глупо кричать – пришейте, когда тебе восемь дней.

Короче, ты: сын, внук, жених, муж, отец, лоботряс, оболтус и свинья. И это лишь среди родных.
Ты всё что угодно, Вася, только не Вася. И за каждым твоим наименованием стоит череда условностей, атрибутов и обязательств.
Ты переходишь из статуса в статус – вплоть до покойника, постоянно подвергаясь переменам.
И лишь окоченев, останавливаешься.
Но ты же не торопишься? Никто ведь не торопится? Все вынужденно принимают свои изменения, каким бы обухом они нас не радовали и хомутом не одаривали.

Вот, ты холост.
Но кто-то прыткий хлопнул шампанским, крикнул «горько» - и всё.
Тебе бы его убить, а ты целуешь!
«Подумаешь, кольцо? Безделушка!» – говоришь ты себе. Но танцевать идёшь не с той, и не вон с той, а именно - с этой.
И хоть ты сядь, хоть ляг, хоть подпрыгни, а всё равно - не с той, а только с этой. Потому что она твоя единственная.
Конечно, тебе больше нравится определение «твоя». «Единственная» тебе нравится меньше.
Но так не бывает. Это комплексный обед. Вот и кушай.   

А ты Маша, зачем такая красивая? К чему все эти перья, блёстки, накладки и вот в это прозрачное, что не ловит глаз?
Зачем желаешь быть привлекательной - от слова «привлекать»?
Ты ведь больше не должна.
После «горько» тебе предписаны бигуди, косынка, и странгуляционная борозда от рейтуз на рыхлом целлюлите.
Ибо вон он твой суженый!
Не-ет, не тот брюнет с кошельком… И не этот блондин с бицепсом… А тот, что в салате. Вынь его. Очисти. Он твой единственный!

***
Перемены женщины переживают мужественней.
Мужчины - истеричнее.
Вот, кто не мечтал о миллионе?..
Вы мечтали? Вот вам, берите!
Что сделает женщина?
Правильно. Она купит дом, машину, искусственную грудь, украшения, собаку, пятнадцать чемоданов с тряпьём, всё – детям, и посадит кустик.
Мужчина же первым делом - напьётся.
Протрезвев, напьётся ещё раз, но уже с друзьями.
Потом один за другим использует все глаголы на «раз» - раздухарится, разгуляется, разведётся, разбазарит, разорится.

А женщины - сдержанней.
К изменениям они подготовлены лучше. Ибо поднаторели.
Сегодня она блондинка, завтра шатенка, послезавтра, вообще, в парике.
Причёски, ногти, наряды - вся эта мимикрия, позволяет им довольно успешно держаться в нашем переменчивом мире.
Ангел и демон, ласка и змея - сочетая в себе самые противоположные качества, они гораздо легче мужчин приспосабливаются к любым условиям.
Они, как вода.
Легко меняют форму, настроение, то растекаясь, то вздымая шквальные волны.
Если нужно, могут журчать ручейком, что точит любой камень.
А при необходимости ускользнут между пальцев.

Мужчины же, своей непреклонностью и упрямством скорее напоминают огонь. Либо горят, либо гаснут - в зависимости от прихоти всё той же воды.
Та ведь способна, как прибавить жару, так и затушить, не оставив и пепелища.
Так что, как ни верти, а женщины к переменам устойчивей.



ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ - БРЕМЯ
Стремление человека уподобиться Богу обычно заканчивается беременностью. Всевышний наделил людей инструментарием, и венцы его творения творят, орудуя с маниакальным азартом и выстругивая, по своему подобию, новых, ещё более требовательный венцов.

Зачастую это происходит даже помимо воли.
Иначе говоря - целимся мимо, бьём в молоко, а получаем - в яблочко.
И жаловаться тут не на что. Поскольку оборудование настроено не для промахов, а именно для попаданий. Там же всё на мази, безотказно и слаженно.
Так, где ж тут несправедливость?
Хотел удовольствия - довольствуйся.
Удивляешься, что ружьё стрельнуло в первом акте? А нечего было им баловаться! Почему не повесил на стену, как велел классик, а всё дергал и дёргал? Вот и бабахнуло.

Женское удивление в таких случаях выглядит особенно странно.
Всё их нутро подсказывает им, что туда пускать чревато, ибо чрево только того и ждёт, чтоб порадоваться утренней тошноте и вечернему обжорству. А они всё равно пускают.
А потом пускают слезу, говоря обидные слова и сетуя на мужскую несдержанность, нерадивость.
А радивость-то, как раз, вот она, на лицо, пухнет не по дням.
Да и сдержанность заслуживает похвалы. Ведь всё его нутро подсказывает ему - рвать когти, а он не рвёт, стоит болван болваном, хлопая на лице, всем что хлопается и, провисая, всем что виснет.
   
Брак, как известно, заключается на небесах. Но переживать-то его приходится на земле. Ведь беременную женщину нельзя ни уговорить, ни отговорить, ни заговорить - это же приговор!
Её можно лишь пережить, как стихию, как ураган, укрывшись в глубоком подвале беспрекословного подчинения и безропотного послушания, мимикрировав в её посыльный орган, ибо посылать будут часто.

А как иначе, если в ней бурлят токсинные водовороты, и вздымаются гормональные цунами?
Если хлещут переменчивые ветра настроений и бушуют шквалы эмоции!
Если общесистемный шторм обрушивается на неё ежечасно, а вместе с ней и на вас дорогие мои кандидаты в утопленники.

***
Бремя – тяжёлое слово. Даже по своему звучанию. Бремя!!!
Вот, знаешь ли ты, Вася, каково это, когда внутри тебя жизнь?..
Нет, я не о глистах. Я - о ребёнке.
Только представь. В тебе, Василий, что-то зародилось и делится. Представил?..
Превращается из яйца в рыбу, из рыбы в головастика, и дальше в нечто отдалённо напоминающее того алкаша, что осчастливил тебя на День железнодорожника.
Не правда ли, чарующе? А, Вася?!
При этом, весь ты из себя: молодая, красивая, с длинными ногами и ресницами, полная яйцеклеток и амбиций женщина.
А тут какой-то головастик в матке! Воображаешь?!..
Да-да, Вася, у тебя матка! И в ней что-то делиться, питаясь тобой же, и гадя, не выходя наружу.
Что?.. Тебя уже тошнит?!.. Правильно! Вот и их тоже…
И пиво тут не помогает. Больше того, теперь оно тебе противно.
Твой миленький, чуткий носик с этого мига на дух не переносит любой алкоголь, и вообще запахи.
А пахнет, Вася, отовсюду. И еда, и люди, и дом твой, и сам ты себе, Вася, пахнешь.
А куда от себя-то?!
И грудь твоя наливается, привлекая мужчин. И они с ней заговаривают. Понимаешь, Вася? Не с тобой, а с ней заговаривают.
А ты стоишь под их липкими взорами - дура дурой, и еле сдерживаешься, чтобы не поделиться с их туфлями своим завтраком.
Ибо тошнота у тебя чередуется рвотой. Рвота – обжорством. А обжорство - новой тошнотой.
А ведь тебе ещё надо работать, бегать за покупками, варить, стирать, убирать, а вечером…
Вечером, Вася, тебе снова придётся переживать на себе остро пахнущее тело этого будущего папаши. А к качке ты сейчас особенно чувствителен.
Тебе хочется плакать и смеяться одновременно… Тебе жарко и холодно…
Ты переборчив во вкусах, переменчив в ощущениях и неадекватен в реакциях.
А по твоему некогда плоскому животу, ползёт какая-то жуткая, тёмная линия, делящая тебя - на «до» и «после».
Одежды тебя терзают… Каблуки выкручивают… Ноги отекают... Лицо раздувается… Зловещими щупальцами всюду проступают набухшие вены…
При этом в животе не перестают копошиться. Пинают тебя там днём и ночью, тягая за такие жилы, о существовании которых ты даже не подозревал.
В тебе столько всего помещается, Вася, что думы об этом приводят тебя в ужас!
Пища в тебе не движется, вызывая изжоги сверху и неудобства снизу...
Дыхание твоё превращается в труд. Труд - в каторгу!..
А вдобавок ко всему, у тебя ещё и выпадают волосы, крошатся зубы, ломаются ногти. Поскольку новой жизни нужны твои силы. И она, эта жизнь, крепнет, Вася. А ты хиреешь день ото дня!
Ты спишь сидя!.. Ты отдыхаешь стоя!.. Нижняя половина твоего раздутого тела живёт ощупью. Верхняя - ожиданием…
И, осознавая всю чудовищность своего положения, ты, с одной стороны - страшишься, а с другой - с нетерпением ждёшь развязки.
Ждёшь, когда всё это, наконец, закончиться!
При этом, Вася, ты отчётливо понимаешь, что с окончанием, всё только начнётся. Отчего тебя каждую минуту буквально лихорадит от счастья, как в тот незабываемо восхитительный День железнодорожника!
А теперь скажи мне, Василий, готова ли ты стать матерью?!
            
***
Но, если женщина к материнству готова в принципе, то мужчина к отцовству - нет.
Желание иметь наследника, продолжателя и последователя в нем, конечно, сильно, но очень теоретически. Практически же, оно же вызывает лишь тесноту в груди и щемящее предчувствие внизу живота.

Единственное, что более или менее спасает положение – так это «отсроченность». Расстояние в девять месяцев кажется мужчине достаточно далёким.
Вот, если ему сказать: «Делаешь тут, и получаешь в том окошке», то ничего у него не выйдет.
В таких людоедских условиях функционировать мужчина неспособен.

Женщина же, наоборот. Именно «отсроченность» больше всего их и пугает.
Объяви им - подойти к окошку для получения, как тут же набежит толпа свежеоплодотворённых и может случиться драка с воплями: «Не больше двух в одни руки!».

***
- Веня! – кричит мне с порога мой товарищ Сеня. – Представляешь, Лизка хочет ещё!
- Так дай, к чему эта пыль? – говорю я, привычным жестом извлекая из холодильника запотевший сосуд. – Дай и прекрати уже эти нервы. Она ж всё равно возьмёт.
- Я-то могу! – кричит он. - От меня не убудет. Но я ж знаю её…
- Вот и дай.
- Дай своей! – неожиданно вспыхивает мой товарищ. - Тоже мне советчик!
- Попросит, и дам, – парирую я.
И мы выпиваем.
- Тут же дело не в дать или не дать! – пускается приятель в рассуждения. - Всё же гораздо глубже. Это же такая головная боль!
- Какая боль? Что ты строишь трагедии? Дал, и забыл.
- Но это же дело настроя! – закусывая, объясняет он. – Если б я был настроен. Но я же - нет!
- Чему тут настраиваться? Дал и уснул.
- А потом?
- Проснулся и забыл.
- Посмотрел бы я на тебя.
- Ну, на вот, посмотри... – говорю я.
И Сеня смотрит на меня глазами больной собаки - заискивающе и умоляюще.
А потом вдруг прихватывается и долго тянет с горлышка, гулко булькая и обливаясь.
- Ладно. Я пошёл, – утирается он рукавом. - И будь что будет!
- Да, не расстраивайся, – говорю я ему вдогонку. – Дай Бог не последний!
- Не последний?! – вздрагивает приятель. - Не последний?!! Да я тебе что, Отец Тереза?!! Их же кормить надо, растить, воспитывать…
- Так, ты о ребёнке?! – бормочу я.
- Ну, да! – грохочет приятель.
- Нет! – отшатываюсь. – Ни за что! Не смей! Ни под каким!..
- А вот поздно!! – выхватывает он из кармана тестер с двумя розовыми полосками.

***
Материнство – предназначение. Тогда как отцовство – предрасположенность.
Вот скольких детей может Маша? Двух, трёх, четырёх... Если в парандже, то десяток. И всё.
Вася же может много.
Он может каждый день, и даже не раз, если свежая партия.

Хочет ли он, вопрос неуместный. Вася хочет, как может. Дай ему волю, не взимай алименты, и тихо подменяй женщин, так он разрешит демографический вопрос в любой точке земного шара.
Но кто ж ему даст?
То есть, вопрос даже не в том - кто, а в том – чего? Чего это вдруг Васе такие привилегии? Кому потом вскармливать его семя?
Сеять-то все горазды, но кто-то же потом должен окучивать, взрыхлять, полоть, возводить парники и орошать ежедневно и еженощно.

В одиночку Маша делать это не в состоянии. Отсюда и вытекает синим туманом расплывчатая печать в паспорте, фата, кольца и эти пьяные выкрики: «Горько!». Потому что, действительно, горько осознавать, что Вася так хочет, и так может, но прав на то не имеет.

К беременности он не готов. Видеть, как её, а в сущности его законно приобретённое тело трещит по швам, как теряет очертания родимый берег, мужчина не в силах.
А его заставляют проявлять по этому поводу восторг и вынужденно лгать во благо.

- Я поправилась?
- Ничуть.
- Говори правду!
- Ну, чуть-чуть.
- Выходит, я толстая?!
- Ничуть.
- Но ты же сказал…
- Чуть-чуть.
- Врёшь!
- Ничуть.

Вот так лавируя, между «ничуть» и «чуть-чуть», мужчина тихонько и сходит с ума, погружаясь в акушерские дебри и гинекологические чащи.
Так глубоко он ещё никогда не заплывал. Всё больше плескался у берега. Теперь же, он вязнет в иле фаллопиевых труб, захлёбывается околоплодными водами, и гибнет, придушенный коварной пуповиной.

Его гоняют на процедуры и готовят к материнству, к которому он всё равно никогда не будет готов. А, в конце концов, за руку отводят на роды, принуждая в них участвовать и полагая, что пробуждают в нём отца.

«Дави!» - говорят ему.
И он давит.
«Тужься!»
И он тужится.
«Дыши, дави, тужься!»
И он делает всё - только родить не может.
От собственной несостоятельности и бессилия он, разумеется, падает в обморок. А когда, отнимая нашатырь, в его скрюченные ладони втискивают пищащее тельце, улыбается, до одури пугая присутствующих своей кошмарной гримасой.      

Через месяц же, когда супруга обиженно спрашивает его «Ты что, меня не хочешь?», ему нечего ей ответить.
Он бы и рад, но вид обнажённого женского тела оживляет в нём тот самый обморок. И всё что когда-то было так интригующе и таинственно, выворачивается пред его мысленным взором наизнанку, пробуждая каннибальское чувство вины, и металлический привкус на губах.
Наперекор всем законам его-таки заставили родить.


ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ - ИЗМЕНЫ
Измена и перемена не просто однокоренные слова.
Это две субстанции, сопряжённые общей основой – перехода из одного состояния в другое. Из пункта «А» в пункт «Б».

Кстати, по мнению любой «А», все остальные – «Б».
Это аксиома.
- И что тебе сказал эта «Б»? – обращается «А» к своему мужу, который только что любезно выспрашивал у прохожей дорогу.
- Она сказала мне – налево.
- Я так и знала!

«Б» – по половому признаку не разделяются.
- Где ты был, «Б»?! – спрашивает та же «А» загулявшего муженька,
поскольку знает, что каждый мужчина может стать пунктом «Б» для любой женщины.
Иными словами: все мы - потенциальные «Б», в зависимости от обстоятельств, желаний и, главное, возможностей.

То, что составам предстоит метаться между пунктами до скончания веков, ясно без разъяснений. А вот, сколько вагонов будет конкретно в вашем эшелоне, и будет ли бронепоезд стоять на запасном пути или же мельтешить «Стрелой», решать, конечно же, вам, дорогие мои машинисты и стрелочники.

***
Ты Вася эгоист. Это мы уже уяснили.
Ты им был, есть и будешь. Но, когда тебе три годика – ты эгоист абсолютный.
Ты в панамке, сандаликах, и в песочнице. Твой мирок мал, но неразделен. Он весь твой - отсюда и до забора. И всё, что в нём твоё - и совочек, и ведёрко, и грабельки, и песочек.
Ты имеешь их глазом, пальчиками, и даже украдкой языком.
Ты даже не играешь, ты живёшь этим - сосредоточенно и целеустремлённо.
Ты, как маленький Будда, самодостаточен и тебе никто не нужен.

Но вот появляется эта вздорная Машка с бантиком и пасочками. И вторгается!
Правда, делает это не грубо, а с присущим ей женским изяществом.
«Хочесь поиглать? – улыбается она, и её щёчки, словно сдобные пончики, проминаются двумя смешными ямочками. – У меня есть пасочки, давай стлоить домик».
И не дожидаясь твоего согласия, она принимается деловито набивать пасочки песочком, трамбовать лопаткой, и возводить у твоих ног замысловатые башенки.

Ты же, насупившись, наблюдаешь, решая, чем её огреть.
Но она так азартна, так мастеровита и спора, что ты невольно вовлекаешься. И вот уже дверцы твоего мирка великодушно распахнуты.
Ты впустил её.
Теперь она часть твоего мира - наряду с совочком, ведёрком и прочим, включая бантик и ямочки на щёчках.
Потому что ты собственник, Вася!
Но пока, не приходит Андрюшка, ничего такого о себе не подозреваешь.
А этот барбос тарахтит новеньким самосвалом, от которого Машенька столбенеет.
Она очаровывается звуками слетающих с его слюнявых губ, и не может оторвать взора.

«Какая класивая у тебя масинка!» – жадно сглатывает Машка, торопливо сгребая пасочки.
И ты, Вася, подавлен.
Потому что она покинула твой мир. Жестоко и бессердечно разорвала незримый кокон, что сплело твоё воображение.
И ты возмущён.
«Надо было грабельками!» - злорадно думаешь ты.
Но главное, что тебя заботит, это отсутствие такого же самосвала.
И это уже настоящая беда.
Больше того – это измена!
Из счастливого и самодостаточного, ты, Вася, в одну минуту превратился в ущербного. И выход у тебя один: ведёрком - с размаху, и плакать, страдать, а потом - на утешение к маме.

Взрослые не многим отличаются от детей.
Машенька и повзрослев, очаровывается всем новым, блестящим и красивым.
А Вася, очаровывается любым - чуточку отличным от имеющегося.
И оба также теряют контроль и требуют отмщения, и также плачутся, только на груди не у мамы, а у друга, подруги, первой встречной. И обязательно с водкой. Непременно.

***
Мы живём в изменчивом мире.
Казалось бы, чему удивляться? И всё же мы удивляемся.
Заключённые в рамки, удивляемся всему из них выходящему.
Рождённая в Газопроводске Маша, меняя место жительства, изменяет «родине». И оставшиеся – её за это презирают.

Вася же, по причине резкого ослабления печёночной деятельности, отказывается вдруг пить, чем изменяет коллективу. И отщепенца снимают с доски почёта.
Причин для измен бесконечное множество.
Порой это страсть или влюблённость.
Порой акт самопожертвования.
И иногда и сеанс взаимовыручки.

«Привет! Удивлена?.. А я тут пробегал мимо, дай думаю…
Да-да, слышал - у тебя проблемы. Ты говорила…
А на улице-то, кстати, совсем уже весна. Кошки такое вытворяют…
Да помню я. Ты рассказывала… Я присяду?..
А ты прекрасно выглядишь!.. Да, понимаю - не до того. Ещё бы, столько забот… Может по кофейку?.. Ну а чего так сидеть-то? Давай сходим?..
О, эта ше-ейка!.. Можно я разок. Ну, буквально разок…
Да-да, слышал. Деньги, банки. Вечные проблемы…
Ух, какая ямочка... Можно я... Можно мне...
Что говоришь?.. Опять ребёнок болеет? Ну, ничего, он же поправится. Наверняка обычное ОРЗ. Я туфли сниму?..
О, это плечико так аппетитно выглядит. Вот прям взял бы и съел!..
Что говоришь?.. Правда? Вот же негодяй! Как он мог?..
Слушай, тебе необходимо расслабиться. Может я, помогу?..
О, это ушко… Ну это же чудо, а не ушко!.. А родинка… Кстати, она моя любимая…
Что говоришь?.. Опять поменял работу?.. Да, понимаю, нелегко…
Я пиджачок сниму?..
О, а вот и наш животик. М-м-м, какой гладенький… М-р-р…
Что, вот так и сказал? Вот же скотина! А ты к начальнику обращалась?.. Да ты что?! Ну мерзавец!..
Ну иди же ко мне, иди...
Нет, я аккуратно… Нет, не помну… Нет, не сотрётся… Обещаю, не потечёт...
Давай с застёжкой помогу… Нет, я настаиваю.
А-а, привыкла всё сама?.. Муж не помогает и приходится самой. Понимаю, понимаю…
Да, вот так, да… Давай, милая, давай сама… Давай, дава-ай!
Ну не изводи себя. Всё образуется...
Да никто у него не завёлся! Ну подумаешь, пахнет. От кого сейчас не пахнет?..
Ой, а от тебя-то какой запах… м-м-м… вдыхал бы и вдыхал…
Да, вот так, хорошо… М-м-м-м… И чуть-чуть ниже… О, я тебя обожаю!..
Да не думай ты об этом... А даже если и так, это ж не ещё конец света!..
Да, милая… Да, вот так…
Ну и что с того? Ну задерживается. А может он по работе? Говорю тебе - не изводи себя... Нет, тушь не течёт… Нет, помада на месте…
О-о, как хорошо… Да, моя прелесть, да!..
Что?.. Ссуду в банке?.. Не-не, не помню. Ты же знаешь - учётная ставка всё время растёт…
Да, вот так – ручкой. О! Великолепно!..
Нет, не знаю... Ну это сложный вопрос… Может, поговоришь с ним напрямую?.. Слушай, да не думай ты об этом!..
О-о!.. О-о!.. Что говоришь?.. Нет. Мне сложно тебе что-то вот так, на ходу-у-у…
О-о!.. Да-да, вот, так. О-о-о!..
Что?.. Тебе плохо?.. А-а, не в этом смысле! Понимаю – проблемы, сложности…
Да, да, давай, только не останавливайся!..
Да понимаю я всё! И про дом и про ребёнка!.. А кому сейчас хорошо?!..
Ой, хорошо… Ой, как хорошо-о-о!..
Я тебя плохо слышу. Что говоришь?.. Погоди секундочку, не отвлекайся! Я кажется… О-о-о-о!.. Да-да-да-а-а-а!.. О-о-о, как хорошо!.. Ой, ты чудо чудное-е-е!..
О-о-ой, всё наладится. Всё будет хорошо, о-ой. Сейчас только дух переведу... Загоняла совсем!.. Да-а-а-а…
И с мужем всё будет хорошо. Дело-то житейское. Не бери в голову…
Нет, а вот кофеёк - уже нет… Столько дел…
А у тебя всё разрешится, точно тебе говорю. Помяни моё слово…
Нет, не потекла… Нет, не размазалась… Впрочем, подкрась.
Ну, всё, целую. Ты, чудо! Помни об этом!
Всё, завтра позвоню… Да, в обеденный перерыв… Ну пока, пока!»
               
***
Мы обожаем слова. Особенно эпитеты. Они придают цвет.
Любовь порочную отделяем от праведной. Пагубную страсть от созидательной. Словом, почти у всего есть, как минимум, два цвета.

И лишь измена всегда черна.
В этом все едины. Как и в вопросе, кто изменчивей?
Разумеется, мужики!
А почему? Да по кочану!..
Вся соль в нём. И ещё в той несущественной разнице, что мужчина, что ты с ним не делай, не беременеет.

Вот, ответь мне, Вася, как мужчина собрату. Честно, без обиняков. Хотел бы ты родить?.. Вынашивать девять месяцев. Раздуть пузо - не пивом, а дитём. И, раздвинув кости таза, родить?
Кстати, ты умеешь раздвигать кости таза?
Только сознание мне сейчас не теряй!

К чему это я?
Да всё, к ней же - к изменчивости. Если бы над мужчинами висела гильотина бремени, боюсь, не так уж и безудержно, не уж и массово, рвались бы они направо-налево, как склонны к этому ныне, не имея всей этой нервотрёпки.

***
Все мы по природе изменчивы.
«Ты уже совсем не тот, что раньше!» – часто слышим мы, и соглашаемся.
А как иначе? Наши клетки меняются.
Одни отмирают, другие занимают их места.
И это нормально, Вася. То, чем ты являешься, вовсе не то, чем ты был когда-то.
Твои ногти отросли, волосы отстриглись. Да и весь ты, Вася, нежно выражаясь, уже ни единожды смылся в унитаз.
Ты умирал и возрождался, и от всех этих хлопот краше не стал.

Говорят, лишь мозг не меняется, хоть и это спорно. Однако и он отмирает, что доказано.
И как, ответь мне, этим упрямо отмирающим мозгом удерживать всепоглощающий жар страсти и пылкости к той некогда загорелой, воздушной и пахнувшей сеном, которая также, как и ты, безвозвратно смылась?
«Ромашки спрятались - поникли лютики».
И не воздушная она теперь, а душная. Не загорелая, а прелая. И пахнет сковородой.
Да и ты Вася, признаться, не воскрешаешь в ней былых дум и не теребишь фантазии.
Как-то мы все неудачно возрождаемся на молекулярном уровне.
Лютик вянет... На ромашке уже не погадать.
Тебе, Вася, хочется вдохнуть знойную свежесть Розы, Лилии, или скажем, Жасмин.
А Маша мечтает о зелёном бамбуке.
Словом, клетки нас подводят. Клетки.



ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ - ЛЮБОВЬ
Сдаётся мне - любовь всё же изобрели мужчины.
Как отговорку. А женщины тут же обратили её против изобретателей.
Если верить Дарвину – во всём виноваты приматы.

Вот, представь Вася - ты обезьяна. Шерсть на тебе клочками. Блохи - стадом. Зад в репьях. И жизнь твоя - от мамонта до мамонта. Забил – поел, не забил – развлекайся кореньями...
А твоя Маша - макака. И не потому, что без косметики, а натурально.
И тебе с ней размножаться. Поскольку ты, Вася, ключевое звено эволюции. И на тебе ответственность. До неандертальца ещё пилить и пилить, а под рукой, кроме этой - никого.

И вот, наевшись очередного мамонта, она начинает свои женские игры.
- Васенька, - рычит она тебе ласково, – самец ты или не самец?
- Самец! – вздыхаешь ты, и вяло бьёшь себя в грудь.
Тогда Маша пододвигает тебе сучковатую мабуту, что уже давно пылиться у стены, намекая на хорошо известный тебе церемониал - вымеренный удар во фронтальную область черепа и пошло-поехало.

Вдарить ты, в общем-то, не возражаешь. Относительно же остального…
Впрочем, и отступить ты не можешь. Это всё равно, что плюнуть Дарвину в лицо.
Такая вот дилемма.

Разумеется, приставучую макаку ты, в конце концов, оглушаешь. После чего в растерянности почёсываешься над распластанным телом.
Что тебе надлежит, ты знаешь, однако не хочешь, и потому ищешь выхода. Ведь по Дарвину ты особь разумная, и ты придумываешь - рисуешь на стене пронзённый копьём олений круп!

И когда, очнувшаяся Маша спрашивает тебя: «Му-му?», ты, утвердительно кивая, говоришь ей: «Му-му, му-му! Вот, как сильно я тебя - му-му!».
И самка, потирая шишку, недоверчиво коситься - то на тебя, то на рисунок.

Тогда ты мычишь убедительней, дескать, не сомневайся «му-му!». И она, наконец, приходит в восторг и принимается скакать по соседским пещерам, делясь радостью со своими первобытными подругами.

- Это было самое незабываемое «му-му» в моей жизни! – отчаянно хвастается она. - Знаете, что он сделал?!
И подружки, закатывая глаза, сочувственно вздыхают.
- Да нет же! - отмахивается от них твоя макака. – Он нарисовал на стене своё пронзённое сердце! Правда, оно больше похоже на олений зад, но это мелочи. Главное, что он меня: «му-му». И я, девочки, счастлива!

«Хоть бы олений зад мне нарисовал, гиббон колченогий! – тем же вечером выговаривают своим самцам завистливые макаки. - Вон Васька Машку как му-му, а ты только и знаешь, что - му-му да му-му».
Со временем «му-му» превратилось в «ля-му», и оттуда эволюционировала в любовь. (во французском варианте «ля мур», в итальянском – «аморэ»).   

Потом кто-то ещё, не ты Вася, а уже другой творческий самец, припёр охапку пахучей травы.
Он хотел для мягкости, но самка посчитала это знаком внимания.
Кто-то третий, всадил в ноздрю сожительницы обглоданную до блеска берцовую кость, сказав, что это красиво.

И так далее, зарождая новую эру, отделяющую низкое «му-му» от высокого «ля-му».
А дальше - больше.
Неандертальцы, кроманьонцы, а за ними и прочая недоразвитая сволочь затаскали это «ля-му» до крайней степени, изловчившись ставить его перед любым глаголом или даже существительным.
И теперь, мы - гомо сапиенсы, вынуждены любить много и часто, а вернее - всё и всегда.
Любить: пить, есть, спать, отдыхать. Только, разумеется не «работать», если ты, конечно же, не идиот.

***
Теперь - о том, чем мы любим?
Нет, Вася, не этим.
А я сказал, нет. Твои предки гиббоны всё за нас уже решили, и теперь ты любишь душой.
У тебя же есть душа? Вот ею и люби!
Да, возможно, где-то ты и полигамен. Может даже в чём-то это твоя потребностью... Только не говори – во-во. Слушай. Я о душе, а она без любви не может.
Нет, Вася, не может!
Ну, так надо. Ну, представь, что это игра, и такие правила. Ты можешь всех, но хочешь только эту.
Ну, может, ещё ту... Ладно, вот тех двух и всё!..
Не греби, не хватай. Отпусти. Это же душой надо!
Фу, Вася! Я же сказал – без любви, ты не можешь!
Так. Ладно. Давай иначе. Выбери одну. Любую, но одну.
Да не кисни же – это такая игра.
Ну, представь... Кого?.. Хорошо на тебе - ту.
За что ты её полюбил?.. Ты уверен? Тебе же с этим всю жизнь. А когда оно опадёт, отвиснет, отлущится...
Ну, хорошо, как знаешь.
Что?.. Вон у той лучше?.. Так та или эта?.. Да не мельтеши ты!
Нет, проверять нельзя – таковы правила. Испытательный тест-драйв запрещён. Душой, душой почувствуй. Что она тебе подсказывает?..
Нет, это не душа!
А я говорю, не душа- это!
Ну не плачь, не ной. Точно эта?! Хорошо. Я не буду спрашивать - за что. Определился?
Ну всё. Раз, два, три - продано. Поздравляю!

***
Принято считать, что женщина любит ушами. Не знаю, точно ли это определение, но, несомненно, их ушки всегда готовы к ласке.
А мужчина - ласку, в принципе может.
Он готов, закатав рукава, если потребуются, если Родина прикажет...

В общем, он может, и язык его готов. Но ей-то надо словами.
- Мне нравится, - шепчет она ему певуче, – нравится, когда меня называют ласковыми именами.
- Например? – деловито осведомляется мужчина, ощетинившись карандашом и шурша блокнотом.
- Ну, предположим, «солнышко».
- Так, – конспектирует он, - светило... Звезда солнечной системы. Дальше.
- «Кошечка».
- Угу, животное... Хищное млекопитающее семейства кошачьих... Ещё.
- «Ромашка».
- Род цветковых, семейство Астровых. Однолетнее. Пахучее...

Женщины придумали эту игру, и мужчины их поддержали.
Теперь же, скрепя и искажаясь лицами, они изливают всех этих пушисто-пернато-парнокопытных, дивясь - откуда рога и откуда царапины.

Впрочем, и у мужчин с ушами всё в порядке.
- Веня, – кричит мне мой приятель, порхая от окна к двери в тесном номере отеля, – мне кажется, я влюблён!
- Попрошу без истерик и поподробней.
- Ты не понимаешь! Это, как - бум! Как бабах среди ясного неба! Как бац и на небеса!
- К сути, без метафор, – прошу его я. – Кто тебя уже чем припечатал?
- Это ангел. Сущий. Воплоти. Я вас познакомлю…
- Где ты успел? Мы же только въехали. Это что, грибы? Признайся, это грибы?
- Нет, она подошла сзади и зашептала на ухо. И представь, я всё понял!
- Что ты понял?
- Что жизнь прожита напрасно. Что Лизка гадина и надо было давно её бросить. Что Гдынба мерзавец и тупица. Что...
- Стоп! Она говорила с тобой на тайском?
- Разумеется.
- И сколько просила?
- Триста бат - за всё!
- Так-так-так... И где, говоришь, этот ангел?

Так что мужчины, в общем-то, могут и ушами. Особенно вздохи и скрипы.
А вот глазами мы частенько не совпадаем.
- Любовь с первого взгляда? – томно покусывает губку Маша. – Ну, конечно же, да! Конечно, она возможна!
- Чушь собачья... – недовольно бурчит Вася.
- Так и представляю, - прикрыв веки, начинает фантазировать женщина, – костюм от Армани...
- Армяне... – передразнивает её Василий.
- Аромат Гучи... Брюнет...
- Жгучий...
- Глаза голубые...
- Голубой. Так и знал! Гы-гы.
- Атлет…
- В штанах омлет!
- А вот в штанах у него, Вася, не крошки, как у некоторых, а настоящие, реальные деньги.

Так, за что же мы всё-таки любим?
Чёткого ответа на это нет. Иногда это очевидно, а порой – непостижимо.
Вот вам пример:

Он был бережлив и вещи не снимал. Трусы на нём тлели, рубахи блекли, джемпера висли. Носки, сросшись со стельками, разлагались прямо в ботинках.
Ему говорили: поменяй! А он не мог. Новое купить ему жалко. Старое выбросить жалко.
Стирать он боялся... Пять лет оплакивал свитер, севший от стирки в тысяче девятьсот каком-то там году, пока, наконец, не похоронил его во дворе под лютиками.
- Хочу жениться! - заявил он мне однажды.
- Зачем? – испугался я.
- Как зачем? Надоела холостяцкая жизнь, пора обзавестись женщиной.
- Обзавестись?!
- А что? Я практичен, самостоятелен...
И я отвёл его в баню.
А когда рассказал жене, мы смеялись сутки. Потом забыли.
С тех пор я его не видел.

И вдруг получаю приглашение на свадьбу.
С открытым ртом я глядел в тот листок с кольцами и ронял слюну.
- Что случилось?! – заинтересовалась жена.
Я протянул ей приглашение.
- Полюбуйся, он женится!
- Можно я не пойду, боюсь меня вырвет...
Но мы всё же пошли.

Она забрызгалась духами, я - одеколоном. Всю дорогу ехали молча. Подъезжая, я сказал:
- Не представляю, кого он мог себе найти?
- Прошу, замолчи или меня вырвет прямо сейчас!
В общем, входили мы бледными. Выходили ещё бледней.
- Где он нашёл такую красавицу?!! – шептал я поражённый.
- Как она могла?! – стонала супруга.

А на днях я его встретил.
Одет с иголочки – всё новое, чистое. Открывая шампанское, пролил на себя. Я зажмурился. Он расхохотался.
Что она с ним сделала?

***
И действительно, ясности тут никакой, закономерность отсутствует.
К примеру, видишь вон ту, звенящую авоськами?..
Пустая тара, пустой взгляд. По понедельникам густо закрашивает синяки.
Вот уже год, каждое утро, к ней подкатывает Мерседес... В костюме... Сыпет цветами, предлагает всё и сверху. А она отвергает.
Гордая идёт домой, где её ждёт любимое мурло, слипшиеся пельмени, и глухая влажная подушка.

А вон тот любит стерву.
В дом входит боком, царапая мебель рогами. Бросает покупки, надевает тапочки и бежит массировать стервозное тело, у которого всегда болит голова и нервное расстройство.
А, какие он, подлец, выпекает эклеры... Прелесть, а не эклеры!

***
Теперь к вопросу - сколько мы любим?
Да, не в деньгах, Вася. Во времени. Какова продолжительность?..
Да ну какие полчаса? Во-первых, ты себе льстишь. А во-вторых, речь не об этом.
Я - о живучести чувств.
Каков интервал от «иди же ко мне, милый», до «не приближайся, гад»?
От «жить без тебя не могу!», до «видеть тебя не желаю!».
Поскольку у всего же есть срок.
У молока - сутки, если без холодильника. С условиями – неделя. А потом, как ни крути – понос.
Тушёнка может десятки лет, если - в солидоле. Но и она, в конечном счёте, стухнет.

Так сколько же, Вася отмерено любви?
Ведь она величина не физическая.
В формулу её не подставишь, линейку не приложишь, годность на нюх не определишь.
Прокислость выявят не рези, а скандалы.
Ну и как тут, скажи мне, проскочить до трамвая, а не отползти исковерканным после?
Ответ определяется на глаз.
Вот некоторые этапы эволюции, а точнее, деградации чувств.

Этап первый:
Слова «люблю» и «хочу» - синонимы. И имеют веское подтверждение.
«Не хочу!» – звучит, редко и только, как приглашение к игре.
Постель разобрана круглосуточно, являясь одновременно и кухней, и гостиной, и кабинетом.
Цветы в вазе не вянут.
Телефон не смолкает.
Поцелуи не гаснут, а лишь затухают для сбора слюны и редкого сна.
Партнёры взаимно любопытны – любой прыщик вызывает восторг.

Этап второй:
Слово «люблю» приобретает широкий смысл - от «хочу», до «устала».
«Не хочу» – звучит твёрдо.
Постель расстилается по требованию. Требования зависят от обстоятельств.
Цветы в вазе пахнут.
Телефон звонит по необходимости.
Слюна присутствует, но поцелуи лишь на ночь и при расставании.
Прыщик вызывает заботу.

Этап третий:
Слово «люблю», лишь, как ответ на вопрос.
«Не хочу» – вырывается с криком и дополнительным вопросом: «Ты, что не понимаешь?!».
Постель застилается утром.
Цветы по юбилеям и праздникам.
Телефон для сообщений.
Слюны море. Поцелуев нет.
Твой прыщ - твоя забота.

Этап четвёртый:
Слово «люблю», как вопрос на вопрос.
«Не хочу» – зримо и в подтверждении не нуждается.
Постель расстилается с одного края.
Ваза пуста.
Телефон молчит.
Слюна - выплевана.
Прыщ – что-то венерическое.

Этап пятый:
«Люблю? - Ха-ха!».
«Не хочешь? - Да кому ты надо?!».
Постель в гараже.
Ваза - в голову.
Телефон - в ответ.
«Раздавлю, как прыщ!»

И всё же мы любим. Любим не за что-то, а просто.
Часто необъяснимо и мучительно. Как правило, нежданно-негаданно...
И всё же...
«Пусть неразделённая, пусть несчастная, какая угодно… – признаёмся мы себе тихо. – Пусть хоть разок, хоть ненадолго, робким лучиком, но проскользнёт, случится...».
Так мы думаем, и так крепко об этом молчим.



ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ - ДРУЖБА
Человек существо разумное, и потому беспрестанно потребляет и переваривает.
Наш мозг, словно желудок в черепе - бурлит поступающей в него информацией, и порождает мысли, коими мы и испражняемся по средствам речевого аппарата.
Сдержать этот позыв невозможно.
Нейроны вибрируют, синапсы кишат свежими выводами, и те просятся наружу – устно, письменно, как угодно, лишь бы на двор, на бумагу или в чьё-то ухо.
Опорожнение мыслей в пустоту мы называем одиночеством.

Первые наши идеи по усовершенствованию мира – выходят с «агу» и пузырями. Все же последующие - хоть и имеют форму, но уже менее содержательны.

Плюшевые мишки, зайчики и пупсы – вот наши самые первые и самые верные друзья.
Они молчаливы, внимательны, а, главное - со всем согласные, даже если их кусать и колотить.
К ним мы прикипаем душой, их же мы и рвём, потрошим, расчленяем от теплоты чувств и безграничной любви.
Таких же друзей подспудно ищем потом и всю оставшуюся...
«Ты мне друг? – спрашиваем мы. – Тогда дай укушу!».
И кусаем, щипаем, проверяя дружбу на зуб и прочность.

От друга мы ожидаем: понимания, сочувствия, поддержки, и главное, безоговорочного согласия.
Воспринимающее наше повествование ухо не должно мешать процессу.
Это мы называем единомыслием.

Настоящая подружка должна кивать, удивляться, выпучивая глаза и вздыхая: «Да ты чё!», а так же - радоваться, хрюкая и восклицая: «Ну, ваще!».
И плакать в унисон, когда предписано.

К другу требования предельно минимизированы – наливай щедро, давай взаймы и не жди возврата.
Соответствуешь? - Вот моя рука!
В этом вопросе мы категоричны.

Если наливаешь, но не даёшь – ты, товарищ.
Наливаешь, но даёшь с возвратом – приятель.
Наливаешь, даёшь, и при этом ждёшь и на что-то надеешься – ты, любовница.
И только наливая, отдавая и нечего не ожидая – ты, друг!
Ну, а коль не наливаешь – враг, и разговор с тобой короткий.

Мужская дружба подразумевает союзничество.
А союзничество – это всегда добровольная отдача. Поэтому мужчины, так часто предлагают дружбу женщинам.

- Давай дружить! - говорят они, похлопывая ладошкой по краю дивана.
В основе женской дружбы лежит доверие. Поэтому дамы так часто соглашаются.
- Хорошо, - говорят они, подсаживаясь, – мы же друзья.
- Ну разумеется! - заверяют их мужчины, и долго мучаются с застёжкой.
- Постой, а разве с друзьями так можно?
- Ещё бы! Если бы мы враждовали, разве б я посмел?!
- Ну, не знаю… - мнутся женщины, – боюсь, как бы наша дружба от этого не пострадала.
- А мы аккуратненько.
Мужские уверения звучат всё убедительней, а женские вопросы слабеют, но не истощаются.
- А ты не станешь меня после этого презирать? – хлопают их накладные ресницы.
- Да ты что?! – искренне возмущаются мужчины. – Никогда! Клянусь вот этим оплотом нашей дружбы.
- И мы останемся друзьями?
- Как два пальца… В смысле, само собой!
- И ты будешь, как прежде, меня выслушивать?
- Что ж у меня уши отсохнут? Мели себе, мне-то что. В смысле, всегда интересно...
- И будешь так же меня поддерживать?
- Упс, что ж ты падаешь-то, глупенькая?
- И советовать?
- Да, вот так!
- И направлять?
- А-га, и чуть левее…
- И заботиться?
- Давай-ка подложу…
- А если я в тебя влюблюсь?
И вот тут мужчины обычно замирают, и с недоумением бормочут:
- Как это? Мы же друзья.

***
Так существует ли межполовая дружба, или такого зверя в природе нет?
Возможна она или как?
«Или как, или как!» – посмеиваясь, уверяют мужчины.
А женщины твёрдо убеждены, что - да, возможна.

- Да, ты с ума сошёл! – говорят они своим мужьям. - Это же, Петенька – друг детства! Мы же с ним в песочнице ковырялись, по деревьям лазали, лягушек вместе лизали…
- Лазали, ковырялись, лизали… – хмуро констатируют мужья.
- Да мы с ним…
- Не продолжай, убью!

Мужья недоверчивы. Они сами - Петеньки, и кому как не им?
Женщины же на подобные подозрения негодуют, а когда вдруг Петенька предлагает им вспомнить детство на краю дивана, удивляются.
- Постой, а разве с друзьями так можно?
И так далее.

Друзей по половому признаку мужчины не разделяют.
Им, как слышится, так и дружится.
«Мой друг», означает - «мой друг».
«Подруга жены» – «подруга жены».
И даже если: «подруга жены - мой друг», правило от этого только твёрже.

- Куда ты так расфуфырился? – спрашивают жёны.
- Да, мы тут с друзьями… Сашка, Женька, Валька… Короче, одноклассники.
- Друзья?   
- Ну да, учились вместе.
- И куда идёте?
- В баню! Куда ж с друзьями-то, не в театр же?
- А цветы кому?
- А что ж я - к друзьям с пустыми руками?
- А презервативы?!
- Так, столько же воды утекло!               

***
Ещё вопрос: могут ли быть друзьями супруги?
Ответ: конечно, могут. Но для этого им придётся развестись. Ибо дружба предполагает откровенность, а откровенность – это всегда развод.

Совместить брак с чистотой признания не под силу даже Папе Римскому.
- Мы же с тобой друзья, – улыбаются жёны. – Ну так, рассказывай, рассказывай!
А мужья всё мычат, блеют, мекают.
- Но между друзьями секретов ведь нет, – напоминают им жёны. - Я всё пойму, мы же друзья!
И мужья начинают врать. Если, конечно же, не идиоты.

***
А ещё в дружбе нет места соперничеству и зависти. Радость друга должна радовать. Горесть огорчать. А жена друга – вызывать лишь дружеское сочувствие.

- Как тебе моя Лизка? – спрашивает меня товарищ.
- Ну, как тебе сказать…
- Но она тебе, вообще, нравится? Ну, как женщина?
- А тебе?
- Что за глупый вопрос. Она же моя жена. Тебе она нравится?
- Ну, как тебе сказать...
- Ну ты находишь её хотя бы привлекательной?
- А ты?
- Что за глупый вопрос? Она же моя жена!.. Скажи, вот ты такой бы заинтересовался?
- Ну, как тебе сказать…
- Тебе не кажется, что у неё грудь маловата?
- А тебе?
- Что ты заладил-то, как попугай! Она же моя жена!.. Вот, тебе её грудь как?
- Ну, как тебе сказать...
- А, вообще, формы? Ну, возбуждают они тебя или…?!      
- А тебя?
- Тьфу! Да что ж с тобой такое?! Жена она мне, понимаешь?!.. Я тебя спрашиваю - тебя Лизка возбуждает?
- Ну, как тебе сказать...
- А если б она не была моей женой?
- Но она же твоя жена…
- Да что ты мне об этом всё напоминаешь?! Я спрашиваю, если б Лизка не была мне женой, ты бы с ней… ну, стал?
- Как тебе сказать...
- А вот я бы с твоей - стал.
- Но она же моя жена!
- А Лизка - моя!

Женщинам всегда есть, что сказать, только не всегда есть кому. Поэтому подруги для них круглосуточная необходимость.
Миллионы, миллиарды проводов беспрерывно разносят по свету: «А знаешь, что он мне?.. А знаешь, что я ему?.. А знаешь?».
Навстречу этому потоку несётся другой, не менее мощный: «И что он тебе?.. И что ты ему?.. И что?».
И летит крылатой песней этот пустой трёп, доведённый до абсолюта, и будет лететь, пока черепной желудок распирают вскипающие мысли.

У женщин бывших подруг не бывает.
Бывшая подруга – это враг, и место ей в аду.
Она проговорилась, несмотря на клятвенную немоту и обещанную могилу.

Вот, предположим, у тебя, Маша, есть что-то сокровенное.
Оно тебе жжёт и зудит. Носить это в себе ты не в силах и потому, по большому секрету, делишься с Олей.
Теперь уже жжёт и зудит ей.
Оля, дабы облегчить свои страдания, по огромному секрету делиться с Верой.
Вера берёт клятву с Тани.
Таня заручается молчанием Наташи, Светы и Оксаны...
Зуд нестерпим!
Он распространяется по городу и заражает область.
Разносится по регионам, и вот уже вся огромная страна тайно чешется, ёрзает и выкусывается твоим сокровенным.
Когда же ты, Маша, получаешь звонок из-за границы от «в кровь расчёсанной» дальней подруги, твоё отзудевшее, сокровенное вдруг оживает, и начинает чесаться с удесятерённым рвением.
Оценив масштабы эпидемии и, выкатив глаза, ты клянёшь Олю на чём свет стоит, разрывая на ней галантерею.
А сопливая от слёз Оля, рвёт, в свою очередь, Веру.
Та - Таню. И вот уже континенты плюются друг в друга при встрече и не только.
Да, друзья, они - такие.
И как говорили папуасы Миклухе-Маклаю: «Истинный друг познаётся в еде!».



ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ - РЕВНОСТЬ
О ревности говорят все, и каждый на свой лад.
«Ревнует, значит, любит» – утверждают одни.
«Ревность – любовь со знаком минус!» - настаивают другие.
«Ревновать – значит, любить себя» – уверяют третьи.
«Ревнивцы вообще не способны любить» – говорят четвёртые.
И так далее.   

Вот, представь, Вася - ты по-прежнему обезьян, и зад твой, если отодрать репья очаровательной окраски.
Он твоя гордость, Вася!
И вообще, твой капитал сводится к трём «З» - зад, запах и зуд.
Два первых – для привлечения, третий – для продолжения знакомства.
При этом ты галантен, Василий.
- Можно пригласить вас на выкусывание! – произносишь ты многозначительно, и она идёт, потому, что ты уже сразил её, изящно нагнувшись за опавшим жёлудем.
Красота твоё оружие.

У неё – те же три «З», правда, чуть с иными характеристиками. И ты чуешь их с любой дистанции.
Носом, Вася, носом!
К примеру, можешь вслепую отличить зрелую от молодой, плодовитую от бесплодной, красавцу от уродины.
Всё дело во флюидах. А они, если не мыться – будят, как известно, самые высокие порывы, сводящиеся к самым низменным страстям.

И так, по запаху, ты и находишь свою Машу.
Первое время дуреешь от аромата, и наскакиваешь, наскакиваешь, наскакиваешь...
Затем, нанюхавшись, - увиливаешь, увиливаешь, увиливаешь...
А вскоре её дух начинает тебя раздражать, а то и вовсе становится тебе ненавистен.
Однако ты с ней продолжаешь жить, подумывая, время от времени: «Мамонт её затопчи!».

Мамонт-то, конечно, пожалуй, но вот соседу Гавриле топтать Машу ты не позволишь. От мысли, что твою макаку топчет сосед тебе тошненько, и сразу хочется выть, и убиться кокосом.
А, между тем, тот самый Гаврила имеет совершенно идеальный, сочно-радужный зад.
И вроде бить его, как бы ещё не за что – территорию он блюдёт, мочится в строго отведённых местах. Но, между тем, жутко хочется.
Потому как ходит он, собака, чуть ли не на локтях, переливаясь в лучах утреннего солнышка! И пускает зайчики, разлетающиеся как бы хаотично, однако прицельно попадающие в поле твоего и Машкиного зрения.

И вот ты подмечаешь, что Маша твоя зачастила на двор.
Что её слезливые буркалы то и дело бегают в поиске того радужного спектра.
Да ты и сам, в последнее время, всё чаще заглядываешься на Гаврилин зад, что тебе тоже совсем не нравится.
В общем, ты, Вася, начинаешь тихо дичать, и почёсывания, в которых прежде находил смысл жизни, тебя уже не радуют.
«Куда уставилась?! – цепляешься ты к своей половине. – На что, мартышка, вылупилась?!».
И прочее.

Так что же тебе помешало, Вася? Что сильнее всего зацепило?
Машу, - мамонт её затопчи - ты уже давно не любишь. Может, всё дело в нежелании признать своё несовершенство?
А, может, запретная страсть тебя обуяла?
Или чувство вины, осознание собственной порочности?
А может всё дело в твоём патологическом эгоизме, а?
Или дурная наследственность тебя подводит - результат многовековой борьбы и естественного отбора?
Молчишь?
А ответ тут: «совокупность»!
Немного страха, чуточку вины, капелька порочности, добрая пинта эгоизма и хорошая порция наследственности – вот он рецепт коктейля «ревность».

***
- Мне кажется, у неё кто-то есть! – мечется мой товарищ. – Нос мне в ухо, у неё кто-то есть!
- Ты о Лизке?
- Да при чём тут это? Лизку я б давно уже убил!
- Тогда - о ком?
- О Ленке. Нос мне в ухо!
- Так, - говорю. - Давай уточним. Ленка это та, с которой ты порвал год назад?
- Да нет же. Та Ленка была до того. А я говорю про эту.
- До Лизки?
- При чём тут Лизка? До неё у меня, вообще, никого не было! Я говорю о Ленке, о Ленке. У неё кто-то есть!
- Погоди. О какой Ленке речь? У тебя же сейчас вроде Валька.
- Правильно! Но перед ней-то была Ленка!
- А разве не Галька?
- Э-э-э, - задумывается он. - Или Галька… Да какая разница - до она была, или перед?! Я говорю, у неё кто-то есть. Нос мне в ухо!
- А Лизка?
- Что Лизка? При чём тут Лизка?.. Ты что меня не слышишь?! Я говорю, у Ленки кто-то есть!
- Но ты же с ней расстался?
- С кем?!
- С Галькой.
- А Галька-то тут при чём?!.. Постой, а у неё что - тоже кто-то есть?
- Не знаю.
Он хватается за голову.
- Точно! У Гальки кто-то есть?! Нос мне в ухо, у неё кто-то есть!
- Ну, – говорю, - по крайней мере, на счёт Лизки ты можешь быть спокоен.
- Да при чём тут Лизка? Её я бы уже давно убил! Я говорю, у Гальки кто-то есть! Нос мне в ухо!
- А у Ленки?
- Да у какой, к чертям, Ленки? Говорю тебе: У Вальки кто-то есть!
- Так не у Гальки?
Он задумывается.
- А, может и у Гальки. Эти женщины такие б-б..., нос мне в ухо!

***
Если у мужчин главенствует эгоизм и дурная наследственность, то у женщин - страх: ужас утраты, кошмар потери.
Сидящая в ней первобытная макака, нашёптывает, раздувая в горне воображения бушующий огонь.
«Ты останешься одна, – шепчет эта гадкая образина. – Твои дети будут беззащитны и уязвимы. Вы все помрёте с голоду! Вас разорвут хищники!».
Или что-то в этом роде.
Поправку на то, что самец плюгав, плаксив и хлещет водку, природа не делает.
Дарвин беспощаден.

- На что ты вылупился, кобель?!
- Ни на что я не вылупился.
- Вылупился, я же вижу!
- Как? У меня ведь закрыты глаза.
- Закрыты, а всё равно зыркаешь!
- Это из-под пластыря-то?
- А ты отодрал уголок и зыркаешь. Вон у тебя топорщится.
- Это веко.
- Так ты ещё и веко загнул?!
- Да чем я мог его загнуть? У меня же руки связаны.
- Языком! Ты загнул его языком, и теперь пялишься, кобелина!
- Языком через шляпу?!
- Ну да, сдвинул шляпу, просунул язык, отогнул веко и зыркаешь!   
- Ты же уложила меня лицом в песок, как я могу зыркать?!
- Ты такой неисправимый кобель, что будешь зыркать даже в гробу!.. Всё, хватит с меня этого пляжа! Идём уже!

Ревность - это кошмар. Это тихий ужас в громком исполнении. Невинные слёзы, бесполезные оправдания, битая посуда и расколотая жизнь.
И всё же попробуй её у нас отними.

Вот, представь, Маша – ты на вечеринке. Выплясываешь с Петром Сергеевичем, как сумасшедшая - жарко и потно.
Он кружит тебя по танцплощадке, вьюжит из угла в угол и утюжит своими лапищами.
А Вася в сторонке за всем этим наблюдает, и не реагирует.
То есть - не творит привычных жестов удушения, не пучит глаза, не потеет подмышками.
На лице его выражение скуки и полного равнодушия.

- Ты что, не видел, как он меня лапал?! – говоришь ты ему раскрасневшаяся, отдуваясь и обмахиваясь.
- Не преувеличивай, – давит зевок твой Василий.
- Да он просто маньяк! Он меня чуть не изнасиловал!
- Не драматизируй.
- Я драматизирую?!.. Да ты знаешь, что он мне говорил? А что предлагал?!
- Это его право, – спокойно парирует Вася. – Ты - интересная женщина, так что его можно понять.
- Но я замужняя женщина! – почти кричишь ты.
- И потому ты не согласилась.
- А ты хотел, чтобы я согласилась?! Выходит, тебе всё равно?! Меня нагло домогаются, а тебе всё равно?!
И Вася морщится, как от зубной боли.
- Не заметил, чтоб тебе было неприятно, – неохотно цедит он. - По-моему, ты неплохо проводила время.
- Неплохо проводила?! – уже орёшь ты. - Да, ты не мужик! Не мужик, а тряпка!.. Меня на твоих глазах насиловали, а ты молчал! Ты и теперь молчишь!..
И тут Вася, сокрушённо мотнув головой, любезно берёт тебя за волосы и принимается сносить тобою посуду, крушить мебель, приговаривая при этом хоть и несколько обидные зато совершенно неравнодушные слова.
Ведь ты же этого так хотела...

***
Так всё же зло ревность или добро? Первобытный пережиток или необходимость?
- Фи, какой примитивизм! – скажете вы, если вдруг окажитесь французом в берете, с нашейным платком и в запонках.
Если вы случайно откликаетесь на имя Базиль, вкушая устриц в своём родовом поместье, тогда, конечно - ваша се-ля-ви: вынужденно понимать потребности флиртующей Мари.
И говорить: «Фи, какой примитивизм!» - наблюдая за тем, как Вася совершает Машей уборку помещения, в то время, как ваша раскрасневшаяся Мари, выйдя из будуара, оправляет юбки и стирает с лица смазанную помаду.

Но, если, к примеру, тебя зовут Васо, и твой нос, гранитной скалой громоздится из-под кепки, фраза: «Фи, какой примитивизм!» никого не убедит.
И даже уборка за волосы не убедит.
Раз ты Васо, и твой грозный пра-пра-прадед в бурке, смотрит на тебя с запылённого портрета, будь добр выхватить кинжал и смыть позор кровью, предварительно выпущенной из супруги и её случайного обожателя.

А ты Маша, если твоего супруга зовут Васо, видимо не станешь подвергать себя таким испытаниям, а будешь смиренно ждать мужа, встречая его всегда с улыбкой и тазиком, чтобы омыть ноги благодетелю, вернувшемуся хоть и поздно, но всё же вернувшемуся. И такое чувство, как ревность, подавленное глубоким уважением, почитанием и покорностью, будет тебе почти что чуждо.

Это я к тому, что универсальной формулы не существует.
Всё дело в установленных кем-то когда-то нормах. А они, хоть и меняются, время от времени, принцип, однако же, не утрачивают.

***
В старину, к примеру, драмы разыгрывались на каждом шагу.
- Стреляться! – кричал обманутый муж.
- Помилуйте, - отвечал ему обидчик, - один невинный менуэт и сразу стреляться? Да я отряхну её от соломы и будет, как новенькая.
- А я требую сатисфакции!
- Ну к чему эти крайности? Понимаю, если бы кадриль, но гробиться ради какого-то менуэта?
- Стреляться! Стреляться!..
- Вы намерены проделать это дважды?
- Насмерть!
- Ну, хорошо, выбирайте оружие.
- Сабли.
- Прекрасно. Значит, стреляемся на саблях!
«Бабах!»
- О, мадам! Вдовой вы выглядите ещё очаровательней…

Так давай те же посмотрим в глаза истории. Пусть ей станет стыдно.
Какое море первоклассного люда полегло бесславно. Всех ведь и не перечесть.
И никакая не любовь, а именно ревность и зависть, что, кстати сказать, на многих языках звучит одинаково, во все времена толкала люд на кровавые подвиги и геройские злодеяния.



ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ - ЗАВИСТЬ
Зависть – дурное. Мы это знаем, и потому завидуем тихо, про себя, в тёмное время суток, под одеялом.
Это что-то сродни онанизму – все отрицают, но занимаются.

Заподозрить в зависти, всё равно, что поймать за руку.
«Кто завидует?! Подумаешь - дом, машина, жена красавица. Да я ж его перепью!»

Отводя подозрение, мы торопимся предъявить некое собственное достоинство, способное стать предметом зависти для остальных, и, конечно же, очернить соперника.
- Ой, все эти «бентли-шментли» - барахло! – восклицаем мы. – Вот, мой экспортный вариант запорожца...»
Или: «Моя-то Валька - болгарским крестиком, а вот его жена, та, по-всякому вышивает!»

Природа зависти кроется в различиях.
У одного - высокий IQ, но низкий рост. У другого - длинный нос, но короткий поводок. У третьего – короткий и низкий, зато наследство от бывшей, хоть и венерическое...

Первая зависть проступает с первой же способностью сравнивать.
Помнишь ли ты, Вася, Андрюшку из песочницы? Ну, того, с большим самосвалом, к которому умчалась твоя Машка? Ты ещё плакал и бил её ведёрком…
Так вот. Ведёрко – это за измену. А слёзы, Вася, они - от зависти.
Желание иметь было настолько неодолимым, что ты его так и не одолел.

Иметь и безраздельно властвовать – вот наша цель, стремление и желание. Единственное, чему научили нас годы, книги, религия и высшее образование – это не броситься и покусать, не кинуться и придушить, а, не показывая вида, дождаться тёмного времени суток и одеяла.
А уж утром, как водится, всё это отрицать.

***
Предположим, ты талантлив. Тебе говорят: «Ты, Вася, талантлив!».
Но он-то, собака, тоже.
Ему, ведь, тоже такое говорят. И что ж это получается?..
Ты талантлив. Он талантлив. Они талантливы... Ну и кто ты после этого?
Ты «один из», Вася.
Своими талантами, эти прохиндеи обесценили, разменяли и отняли у тебя твой - родимый, выстраданный.
А значит, до хрипоты, до треснутого рта, до точки - кричи, бейся, доказывая всем их бездарность!
Затирай, заминай и отвергай чужой талант, оставаясь на вершине единственным и неповторимым ВАСЕЙ с пятью большими буквами.

***
Вот частенько говорят: «Я завидую белой завистью».
Чушь! Зависть не имеет цвета. Она безвкусна, бездушна, невидима и беспола. Мужчины и женщины завидуют, как параллельно, так и перпендикулярно друг другу. Главное, чтобы нашлось чему.
А это лишь вопрос глубины рассмотрения.

Завидуем мы, в сущности, пустякам и, как правило, несущественным. То есть, когда у тебя грош, а у этого миллиарды – какая, к чёрту, зависть?
Мы его будем просто ненавидеть и плеваться в газету, где он - на яхте.
Однако, если у него два гроша – тут, вопрос «почему не у меня?» уместен.

В здоровом сравнении, мы быстро выясним, что он гораздо тупее, бездарнее, безнравственнее нас, и сойдёмся на том, что справедливости в мире нет.
Что это всего лишь гнусное стечение обстоятельств, заговор, и без жидомасонов тут не обошлось.
Допив же бутылку и затушив сигарету в диван, мы веско произнесём: «Да, если б я только захотел!». После чего забудемся чугунным сном. А проснувшись, закончим нашу мысль: «Но, я не хочу!».
И довольные, опохмелимся.

К обеду, рассматривая всё под призмой гранёной реальности, мы справедливо вопросим: «А что, собственно у него есть?».
И тут же ответим, продемонстрировав себе в зеркало веский кукиш: «А во чё!».

Ко второму же вечеру запойного размышления мы, посмеиваясь над незадачливостью нашего оппонента, придём к здравому выводу, что у нас как раз, «ого-го, чего есть!».
Но, дабы не разводить болот зависти и паутин интриг, решим до времени не раскрывать своей козырей. И с третьей попытки, приложив палец к губам, прошипим в зеркало длинное «тс-с-с-сс…». После чего пойдём спать между килькой и горошком.
А утро встретим освобождёнными.
Потому, что не будем помнить, кто и за что нам завидует.

***
- Веня! – кричит мне мой товарищ Сеня. – Я разорю это гнездо порока!
- Если хочешь выпить - так и скажи, – говорю я, наливая. - К чему этот пафос?
Сеня выпивает залпом и выкатывает глаза.
- Этот страшный человек в сговоре с дьяволом!
- Опять твой сосед Фиш?
- Бог послал мне его в наказание!
- Что он вытворил на сей раз?
- Мы пойдём его громить! Мы выжжем и растопчем этот улей!
- Я готов. Но скажи, за что мы идём топтать несчастного Фиша?
И тут Сеня делает скверное лицо. А потом говорит:
- Он опять купил новую машину!
- И что? – наливаю.
- Но он же не снимает целлофаны!
Сеня накалывает огурец и брызжет слюной.
- Целлофаны! Понимаешь?.. Я говорю ему, Фиш, чего вы не снимите целлофаны?! Или вам нравится отравлять людям жизнь?! Так он улыбается… Если бы ты видел эту улыбку, ты бы тоже её поцарапал.
- Улыбку?
- Машину! Сколько, по-твоему, я могу это терпеть? Они же пахнут!
- Погоди, - говорю, – ты же вроде царапал прошлую.
- Так поэтому-то он её и продал!
- Ну так поцарапай и эту, делов-то.
- Но он же купит новую! А я что, по-твоему, железный?!
Сеня пытается прикурить, но спички в его руках ломаются.
- Да, – вздыхаю, - дилемма... И откуда у него столько денег?
- Вот! – вскидывается мой приятель. – Вот! Ты тоже это заметил?! Говорю тебе он в сговоре с дьяволом. А ещё эта мерзкая улыбка...
- Может, зарабатывает?
- Да, я тебя умоляю, - кривится Семён. - Что Фиш может заработать кроме триппера?
- А ты пробовал поговорить с ним на чистоту?
- Ну, конечно!.. Фиш, говорю ему, откуда у вас деньги? Или Алла уже снова стоит на панели?.. Но ты же знаешь Фиша - он такой грубиян. Какой с ним - поговорить? Его надо царапать и сжигать дотла!
- Может, ты просто ему завидуешь?
- Кто? Я?.. С ума сошёл! Завидовать Фишу?!
Сеня склоняется к моему уху, и шепчет:
- Я вот тут думаю, может Лизку - на панель, а? Хотя, сколько за неё дадут… Вот ты бы сколько дал?
- А сколько, - спрашиваю, - стоят целлофаны?

***
Наш мир, будто нарочно создан для зависти. Глянцевые журналы показывают какими нам не стать.
Туристические брошюры описывают, где нам не быть.
Реклама ежеминутно доказывает нашу несостоятельность.
«Ух, эти омары и устрицы!» – думаешь ты, черпая макароны алюминиевой ложкой.
«Ах, эта Мисс Мира!» – вздыхаешь, вскарабкиваясь на свою миссис.
«Ах! Ох! Ых!» – отплевываешься междометиями на каждом шагу.
Отплёвываться-то можно. А вот завидовать – нельзя.

«Довольствуйся тем, что имеешь, Маша!.. Как, ничего не имеешь? А Вася? Ты же имеешь Васю.
Ах, Вася ничего не имеет...
Постой. Но у него же есть ты. Так, как же, не имеет?!.. Вася, почему?!..
А-а, целлюлит и морщины...
Ну, видишь, Маша, при глубоком рассмотрении выясняется, что кое-что ты всё же имеешь. Так что, довольствуйся!
Вот, Вася ещё подсказывает про головную боль, склочный характер и маму. Как ты там её, Вася, назвал?..
О, Маша, теперь и ты припоминаешь!
Смотри-ка, оказывается, сколько всего имеет Вася. И собутыльников, и цирроз, и...
Постой, это то, что он будет у тебя иметь, а мы говорим о настоящем...
Я понимаю, что сдержишь. И про маму мы уже слышали. Как ты её там, Вася, назвал?..
Ах, это она ещё не слышала.
Видишь, Вася, теперь и тёща будет тебя иметь.
Да вы просто счастливые люди! У вас столько всего..».
   


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ - ПОТОМСТВО
«Пру-у-рву!» – провозгласил Господь, что на иврите означает «плодитесь и множитесь», и топот ног заглушил его слова.
Люди бросились.
С тех пор и прут, и рвут - аж дым коромыслом. Остальные заповеди - мимо, а эту исполняют самозабвенно, пылко, рьяно, настойчиво. И как результат – густое перенаселение шара при грязных ушах и шершавых пятках.

«Богоугодное дело!» – радуемся мы, и творим в поте лица своего.
Пыхтим, сопим, отдуваясь и смахивая солёные капли. Всегда готовые повторить.
«Какая ещё головная боль?! Вспомни, что завещал нам Господь!».
Святое имя, в такие минуты, с уст практически не сходит. Люди призывают Всевышнего в свидетели, и, не покладая конечностей, доказывают ему свою верность.
И всё бы ничего, если бы не дети.   

Принято считать их богатством. Возможно, так оно и есть.
Потомство, наверняка, богатство, но лишь «потом», что следует из самого определения.
А пока - бесконечные вложения, при нулевой, в общем-то, отдаче.
Выйдет из этого прибыль или всё так и канет в бездну, наперёд знать не приходиться. Это рулетка. Вытягивая наличные в настоящем, она завораживает нас блистательными перспективами в будущем.
А инфаркт-то вот он, совсем рядышком.

Конечно, чем больше детей, тем больше шансов. Но и вложений, соответственно.
Здорово, когда мимоходом бросил жетон и сорвал банк.
То есть, узнал о потомстве «потом», когда оно уже подросло, сделалось успешным, и пригласило тебя получить дивиденды.
Чаще же - что нажевал, то и проглотил. А вкус - штука спорная. Тут выражение не нравится - не ешь, не актуально.
Кушать порой приходиться и совершенно неудобоваримое, поскольку — это своё.

***
А начинается всё с крика ваших родителей. Уж эти-то знают почём фунт лиха.
«Вы к этому не готовы!» – в четыре горла надрываются они.
«Кто не готов? Мы не готовы?» – смеётесь вы, переглядываясь. И с полной уверенностью, что всё у вас уже выросло, входите в фазу девятимесячной готовности.

Срок пролетает незаметно, аист - шумно.
И вот вы молодцы, с отупевшими от счастья лицами, разглядываете приготовленное вами блюдо, и вдруг понимаете, что ваши родители-таки не идиоты. И вы, действительно, не готовы!
Не готовы к воплям, недосыпам, стиркам, варкам, бутылочкам, погремушкам...
Потом, с горем пополам, вы сживаетесь со всем этим кошмаром, чтобы тут же оказаться не готовыми: к беготне за паршивцем, к лазанью по горкам, к падениям, к ушибам, к болезням...
Кое-как приспособившись и к этому, вы натыкаетесь на абсолютную вашу неготовность к нелепым вопросам, детским утренникам, к чёртовым раскраскам и гербариям.
Когда же жизнь вновь приобретает некие очертания, и появляется слабая уверенность в собственной готовности, на вас с грохотом и скандалом выливается ушат мерзкого подросткового характера: с поздними прогулками, истериками, танцами и заброшенной учёбой.
Выясняется, что вы всё ещё не готовы!
Чтобы закрепить сей факт, и в полной мере осознать вашу неготовность, вы, следуете вторым кругом: воплей, недосыпов, бутылочек и погремушек…
И вот, когда пошатнуть вас уже вроде бы нечем, когда к общему изумлению вы, не откинув копыт, перешагнули через все эти ужасы – ваши подросшие дети бьют вас вестями, к которым вы уж точно не готовы.
И вы, срывая, голос, кричите им: «Вы к этому не готовы!!».
А они смеются, переглядываясь, мол, что вы, вообще, понимаете? И тут же демонстрируют вам свою готовность.

***
Вася впервые задумывается о детях - в аптеке, мысленно примеряя на себя красочную контрацепцию.
А вот Маша озадачивается этим вопросом гораздо раньше.

«У нас мальчик и девочка! – говорит она, бережно утрамбовывая куколок в песочек. – Видишь? Ты - папа, я – мама».
Так далеко Вася не видит. Он близорук. Пробиться сквозь время ему нечем.

Маша же, как дельфийская пифия, закатывая глаза, продолжает вещать:
«Девочка – хорошая. Мальчик – плохой. Шлёпай! - и подсовывает Васе пупса для воспитания. - Шлёпай по попе – он напроказничал!».
И Вася охотно колотит пупсом о бровку.
Маша же, крохотным пальчиком отсчитывая удары, приговаривает: «Плохой, мальчик. Папа тебя накажет!».
А потом вдруг кидается на Васю с криком: «Прекрати, зверь, это же ребёнок!», и отняв пупса, прижимает его к груди и гладит по пластмассовой голове, нашёптывая: «Папа больше не будет. Мама ему не даст!» – и смотрит на Васю волчицей.

Во взрослой жизни ситуация повторяется.   
Потому что мать - всегда мать. А отец - не всегда.

Когда мужчина спокоен, взволнованная женщина не находит себе места.
- Ты отец или не отец?! – кричит она.
- Тебе лучше знать, – отвечает тот добродушно.
- Тогда сделай что-нибудь! Я говорю о твоей дочери!
- Так всё-таки она моя?
- Скажи, чтобы уважала свою мать!
- Уважай, твою мать! – криком говорит отец дочке.
- А за что её уважать-то? – дерзит дочь.
- За всё, мать твою, уважай!
- Не кричи на ребёнка!
- Но она же, мать её, не уважает! - оправдывается отец.
- Мою, – подсказывает ему дочь.
- Нашу, – корректирует с дивана сын.
- Да, вашу мать! - ухает отец кулаком по столу.
- Как ты можешь?! – ястребом пикирует на него жена. - Это же твои дети? Как ты можешь?!
И всё это продолжается, пока входная дверь не грохает за его спиной, обозначая уход.
Поскольку основа материнства – это уход и защита, а отцовства – охота и уход. Когда ему охота, он уходит.

***
С рождения мы обременяем детей обязанностями.
Тыкая пальцем в их сопливые носы, оглашаем свои требования, начиная предложения со слов: «вы должны!».
Спать, кушать, слушаться, не мешать, заниматься скрипкой, поступить в аспирантуру, исправно ходить на горшок...
Они должны. Но им-то на это наплевать.
Они же личности, и потому вправе проявлять себя бездельем.
Родителям остаётся лишь методично грызть локти, метать посуду и рвать душу бесполезными стенаниями, ища схожести хотя бы во внешности.
Отцам, отчего-то, это особенно важно.

В родильном отделении частенько можно наблюдать бегающие глазки, прильнувшего к смотровому стеклу папаши.
«Ну, может, хоть родинка?!» – отчаянно голосит его мученический взор.
Дети должны быть похожи на нас!
Но какими видят нас наши дети?
Разумеется, нам хочется, чтоб они видели в нас героев, кумиров, пример для подражания, то есть, такими, какими мы себе кажемся.
Хочется... Но они не видят.
У них врождённое косоглазие, и это выводит нас из себя.
Мы лечим их внушениями, с пеной доказывая, какими они должны нас видеть. Пытаемся напялить на них очки с собственным изображением на тыльной стороне, но лишь усугубляем положение.
От каждого тычка и окрика их взор всё сильнее туманится, и мы - теряем резкость, пока окончательно не расплываемся в неясное, мутное пятно.

К тому же и взгляды на воспитательный процесс у мужчин и женщин, как правило, расходятся.
Женщина точно знает, кем она ЖЕЛАЕТ видеть своего ребёнка. Мужчина – кем НЕ ЖЕЛАЕТ.
Если ей видится: художник, балерина, композитор. То ему – балбес, разгильдяй и прохвост.
Она - учит. Он - отучивает.
Она тягает по кружкам. Он выколачивает дурь.
Ибо женщина живёт надеждой, а мужчина - страхом.
А разубеждать уверенную женщину также бесполезно, как и убеждать разуверившегося мужчину.

- Твой сын вырастет алкашом! – кричит взволнованный папаша. - Он не знает пятью пять!
- Ну, так не будет экономистом, станет дипломатом, – успокаивает его жена.
- Матом! Матом он будет разговаривать! Вместо таблицы умножения считает ворон!
- Орнитолог - тоже неплохая профессия.
- Его ждёт тюрьма!
- Успех.
- А нас позор!
- Гордость.
- Но он же не знает пятью пять!
- А мы на что? Мы же подскажем.
- Ну, давай, подсказывай!
- Двадцать четыре, сынок.

Дети наши зеркала. Не в смысле схожести, а в смысле отражения.
Только они могут показать нам, кто мы есть.
Вытягивая по пути жилы, нерв за нервом, ворсинка за ворсинкой, только они способны нащупать и оголить нашу душу. И, бросив камень в колодец нашего терпения, измерить его глубину.

Вот, ты думаешь, что ты, Вася? А ведь это не факт.
Ты можешь оказаться кем угодно - от супер-Васи, до Феди. Дети поведают тебе об этом.
«Если я не сплю восемь часов – я не я!» – доказывал ты. А оказалось, и четырёх тебе за глаза.
«Пелёнки?! – кричал ты, выпирая челюсть. – Какие, к чёртям, пелёнки?!».
И менял, и кормил, и с любопытством разглядывал крохотные пальчики в своей огрубевшей ладони.
«Чтоб я когда-нибудь заплакал?!» – колотил ты себя в грудь.
И плакал, целуя слипшиеся завитки на пышущем жаром затылке.
А в том месте, куда стучал твой кулак, оказалось сердце, и оно ныло.
Чтобы кроха ел, ты, как чокнутый, часами корчил рожи, скакал и улюлюкал.
Дико хохотал, когда он делал первые шажки, и обмирал, когда - спотыкался.
И даже когда ты рвал на себе волосы, порываясь уйти, и падал в бессилии или топтал в ярости тошно завывающую куклу - ты любил, и может быть впервые, готов был отдать за кого-то свою собственную жизнь. Всю, без остатка!         



ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ - КРИЗИС
Кризис – нечто ортопедическое. Это не вывих мозга, не растяжение связки и не какой-то там нервный разрыв, а настоящий открытый перелом!
И чтобы его заработать, не обязательно растянуться на скользкой любовнице. Можно и на ровном месте съехать с катушек, и под радостный визг окружающих, у всех на глазах открыто переломиться.

Что с тобой происходит в этот момент, ты не понимаешь.
Мотаешь головой, а в ней, пришибленной, лишь одно: «Тупик! Тупик!».
И, казалось бы, вот - дорога, вот – ноги, иди себе. Но засевшая мысль так настойчива, так явна, что практически зрима.

Перед тобой развороченный тракт, вывернутый асфальт, рухнувший мост, а то и вовсе стена, блокирующая всё функциональное, что в тебе ещё осталось.
Рациональности тут не ищи. Это импульс. Он в тебе родился, он в тебе и умрёт. А вот возьмёт ли он тебя с собой – это вопрос сопротивляемости.

Кризиса отношений не бывает. Бывает кризис индивидуумов.
Началось, и всё. Жёны, дети, родственники, любовники, всех - в топку! В костёр!
И вот уже пламя до небес, и ты закопчённый, обожжённый, улыбаешься, снимая с себя кожу пластами.
Ух, как ты им всем показал! Ух!

Когда это вскипает, пенку снимать поздно. Если вовремя не откинуть крышку, разорвёт.
А значит, требуется свобода.
Ни говорить, не объяснять ничего никому не хочется. Только встать и уйти.
Вдохнуть свежего, проветрить прелое...

Ощущение, будто раздвоился. Разделился – на взад и вперёд - на отчаянное прошлое и нечаянное будущее.
И весь ты - пучок нервов, оголённая пульпа, вскрытый мозг, в котором ковыряются грязные руки какого-то дилетанта.
А потому только вперёд, и только к обрыву.

***
Кризис переживают немногие.
То есть, переживают все – выживают единицы. А так, чтобы без жертв и разрушений - это к фантастам. В жизни такого не бывает.

Он не щадит никого - ни рыжего, ни лысого, ни мелкого, ни дылду.
По половому признаку не разделяет. Метит каждого-любого: и Машу, и Васю, и их родителей, и родителей их родителей до первого человека включительно.

Это эпидемия. Случается у одного, перекидывается на другого.
Вчера вроде вместе хихикали над Федей, а сегодня уже плачут над собой.
А начинается с малого.
Вдруг оказывается, что Вася храпит, а Маша цыкает.
Потом - у него бритва на раковине, а у неё - волосы всюду.
Он шаркает, она грюкает.
При этом оба возмутительно дышат.

И вот, когда дыхание одного приводит в бешенство другого, тогда, действительно, кризис.
Делёжка воздуха и перекрывание друг другу кислорода - основное тому подтверждение.
Тут уж можно смело выйти с букетом и поздравить новообречённых. А до этого, так - лишь вздорные пустяки.
Ибо кризис – это всегда бунт.
Революционная ситуация!
И в таком состоянии у женщин - верхи не могут, а низы не хотят.
А мужчин же, наоборот - верхи не хотят, а низы от этого, увы, не могут.

Возраст своего рода сигнальная ракета.
В тридцать пять-сорок пять – у мужчин, в тридцать-сорок - у женщины, она выстреливает и распадается яркими вопросами.
«Где я? Кто я? Куда я?» – спрашивает себя Маша.
В кроватке сопят две пиявки.
На диване почёсывается раздутый клещ.
Пронырливыми блохами шныряют подружки.
Грызёт печень свекровь.
В общем, кровососущих тьма, а переливания сделать некому.
В зеркале увядание, за зеркалом паутина.
И вот она бескровными губами зовёт: «Донор-а-а-а!». И тот, разумеется, появляется.
Сорокалетний насосавшийся клещ. Паразит, потерявший аппетит к тому, что у него дома.
Насосанная красная морда предрекает ему близость апоплексического удара, и оттого он напуган.
Его девиз: «Спаси себя, помогая ближнему!».
И он спасает.

Маша от спасения чуть розовеет, клещ чуть сдувается.
Теперь она может снова отдавать. А он – продолжать набираться.
«Хорошо выглядишь!» – говорит он жене вечером.
«А ты вроде как, наоборот, немного осунулся» – замечает та озабоченно.
Во сне же оба счастливо улыбаются.

***
Однако, не хлебом единым.
Не всё сводится к низменному. Существует самовыражение и иного характера, например, творческое.

Заработав геморрой долгим сидением, Вася вдруг понимает, что трактор – это не его.
Что в нём умер великий саксофонист. Скончался не рождённым. Сгинул в зародыше пионерского горна. Отчего тоскующие губы виртуозно прикладываются к чекушке, а рвущаяся наружу гармония, поступает исключительно внутря.

С каждым прожитым днём, нереализованность давит на него всё сильнее. Скандалы уже не радуют. Мордобой не веселит. Водка начинает терять смысл. Без саксофона Вася изнемогает.
«Купи уже, наконец, ирод! – советует ему сердобольная Маша. – Купи и задудись!».
И Вася послушно едет в город.

На барахолке он приобретает своё подержанное счастье, и, закатывая глаза, вгрызается в мундштук.
Саксофон сипит. Вася счастлив.
Любовно поглаживая золочённые бока, он нежно давит кнопки. И какое-то время с ним живёт.
Спит, разговаривает, обтирая ветошью себя и своего нового друга. А когда кризис минует, прилаживает мундштук в чекушке и возвращается в семью.

***
Мужчины, всегда – мальчики. Женщины – девочки.
И те и другие любят игрушки.

- Хочу новую машинку! – канючит Барби.
И мужчина ей покупает.
Он лишь недавно приобрёл эту куклу и ещё не наигрался.
- А ещё хочу свой домик! – надувает кукла яркие губки. – Все Барби живут в домиках!
И мужчина покупает. Он ведь так любит играться.
- А наряды и украшения? Что ж я должна ходить голышом, как какой-то пупс?
И у неё появляются наряды.
- Выводи меня на люди! – заявляет наряженная.
- Но у меня же есть кукла Маша, - объясняет ей любитель куколок. – Давай лучше я куплю тебе подружку. Втроём веселей!
Но Барби подружку не желает, и приводит Кена.
- Кто это?! – удивляется кукольник.
- А это наш друг. Ты же сказал - втроём веселей.
Оказывается, и Барби тоже любят игрушки.

При переломе, как известно, главное фиксация. Создание условий максимального покоя.
Если травмированного обложить ватой и подвергнуть тщательному уходу, то избежать осложнений возможно.
Но если начать его тормошить, обвинять и жаловаться на собственные надломы, кризис неизбежно загниёт. А гангрену лечат ампутацией.

Причём резать придётся по живому. То есть - по детям, чувствам, общему имуществу, отсекая поражённые участки жизни и выбрасывая их на помойку.
Отсюда и такое количество убогих, искалеченных по обе стороны половой принадлежности.

Внешне они могут выглядеть счастливыми.
И без ног, без рук порой даже кажутся мобильней. Всегда готовы сорваться и взлететь.
Продолжая поиск до победного конца, они бодро ковыляют на своих костылях, с ветерком несутся на каталках - вперёд к наисветлейшему будущему.
И только по ночам... По ночам их терзают фантомные боли утраченного.
Но этого, к счастью, никто не видит.      

   

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ - СЧАСТЬЕ
Счастье штука изворотливая. Хвать, а оно - меж пальцев.
Только подцепил – сорвалось.
Такая материя.
Все за ним гонятся, и ни у кого его нет. Ну, так, чтоб потрогать.
На словах – пожалуйста. Кого не спроси:
«Счастлив?»
«Конечно!»
«Уверен?»
«Абсолютно!»
А где счастлив-то?..
Ну, посмотри внимательно, сравни. И сразу же: «Ну, не так чтобы... Но, в принципе...»
А какой тут принцип? Тут вопрос – да или нет?

Хоть бы знать, как оно выглядит, что за зверь. А то, носятся, кто с сачком, кто с удочкой, кто с голыми руками.
Хоть бы чучело выставили, чтобы видеть, чего рыщем и на кого идём.

Описаний счастья - море. Картинки же - ни одной. Размыто всё.
«И жили они долго и счастливо». Это как?
Ну, с первым ясно. А со вторым - туман.
Не болели, не ссорились, не оступались?..
Хрустальный башмачок не натирал?..

Вот, предположим, сказали тебе, Маша, нечто приятное.
Взяли тебя, к примеру, за руку, и отвели, скажем, на очень живописную клумбу.
И вот, ты сияешь.
Лицо твоё в ромашках, остальное, скажем, в гладиолусах.
И на душе – ну, прям хризантемы!
Солнце ласкает, трава щекочет... Трава, между прочим, щекочет.
Она щекочет, а почесаться тебе ни-ни, поскольку, ну, какое ж это счастье, если зуд.
И вот ты терпишь, пока этот тебе на ухо приятное нашёптывает...
Он-то нашёптывает, но над ним тоже не так уж всё безоблачно.
Комар - над ним. Кружит, пищит, садится...
Только он тебя нежно за руку, а его комар... Да в самые гладиолусы!
Представляешь?
Трава снизу, кровосос сверху, а вы по-прежнему в ромашках.

Ну и какое здесь счастье, когда твоё огнём пылает, а его - волдырями горит?
Когда он, как конь, ушами прядёт, а ты только и думаешь, как бы щекотливое уже, наконец, почесать-расцарапать?! И сияние от этого тускнеет.

Конечно, можно и траву выжечь, и комара опрыскать, но где гарантия, что не появится муравей или пчела?
Что камушек не закатится под стельку?
Что не заноет зуб?
Что не засосёт под ложечкой? Не подведёт желудок?
Ведь счастье так хрупко. И - в мелочах.

Вот, одно червивое – и вагон яблок сгнил.
Хоть пинцетом их перебирай, обтирай тряпочкой, а всегда найдётся то, что отравит всё своими ядовитыми соками.

И вечно так.
То жир капнет, то прыщ вскочит, то начальник облает, то машина заглохнет, то нога вступит. Как бы ты не светился, всегда найдётся рука, которая хоть на миг, но щёлкнет выключателем.

***
Желать – любимое занятие человека.
Поздравительные открытки, письма, тостующая пьянь на празднествах.
Все и всюду: «счастья! счастья! счастья!».
А словарь, между тем, откровенно издевается, называя счастьем - состояние, при котором человек испытывает внутреннюю удовлетворённость условиями существования, полнотой и осмысленностью жизни, осуществлением своего назначения...

Ей Богу, ниже следует поместить рекламное объявление:
«Не знаешь своего предназначения? Не чувствуешь полноты и осмысленности? Не удовлетворён существованием? Обращайся к нам - артель «Пенька и мыло»! Оттолкнись от табурета, остальное мы сделаем за вас!».

Не счастье, а какая-то красная корова, неприемлещая изъяна.
Ни тебе чёрного волоска, ни белого пятнышка, ни хромоты, ни кособокости.
Короче, ни единого шанса.

Со стороны она может и казаться идеальной.
Больше того, впечатление, что тварь такая пасётся в каждом дворе, кроме, разумеется, твоего.
Но подойди поближе, рассмотри, как следует. И ты увидишь, что: зубы съедены, бока распухли, молоко горчит, а то, что тебе казалось красным – налипшая грязь!      

О каком удовлетворении, можно говорить, когда речь идёт о человеке?
Отчасти - конечно. Он таким бывает. В определённый промежуток, при хорошей дозе, с правильной женщиной.
Он может сыто-пьяно улыбнуться. И даже хрюкнуть, что счастлив.
Но уже во сне, куда-то обязательно рванёт, за чем-то ринется, и кого-то будет настигать.
Потому что всё это – красивая сказка.

Упираясь же в действительность, мы с лёгкостью подменяем понятия.
И вот уже не принц, а Вася. И не на коне, а на мопеде.
Да и какая, в общем-то, разница, если весна в большей части души и томление в большей части тела.

А ещё счастье часто путают с удачей.
Вот ты поскользнулся на трамвайных путях – и это, конечно же, несчастье.
Однако, трамвая не было – и это счастье.
Но, к несчастью, ногу ты всё же сломал.
Правда, перелом оказался плёвым... А вот врач, к несчастью, подвыпившим...
Хотя ему и удалось наложить гипс...
Однако, к несчастью, гипс передавил кровоток, и началось заражение...
Но ты ведь мог умереть и так, однако не умер – значит, всё-таки, счастье!
Тем более, что второй доктор попался трезвый и ногу отрезал вполне ровно и под наркозом, а не как какой-нибудь там трамвай.

***
Счастлив бывает лишь ребёнок, поскольку ему об этом ничего не ведомо.
Любят карапуза беспричинно, кормят даром. Одним словом, рай, от которого он отдаляется с каждым прожитым днём и тщетно потом ищет обратную дорогу всю последующую жизнь.

И всё же пожеланий хотелось бы поменьше. Ибо, «будь здоров!» - напоминает нам о нездоровье, а «будь счастлив!» - о неблагополучии.
Вернее было бы желать – «не будь несчастлив», поскольку, что такое несчастье, как и нездоровье, знают все.

- Веня! - кричит мой приятель Сеня. - Я счастлив!
- Что-нибудь с Лизкой? – пугаюсь я.
- Нет! Гораздо лучше! Фиш умер!
- Фух, как ты меня напугал. Я же думал, что-то стряслось.

И вот что характерно.
Каждый Вася считает, что одной Маши ему мало и от того он несчастен, и придаётся ловле. Таращится то на одну рыбину, то на другую.
У той - видит красивый хвост, у этой - подмечает роскошные жабры...
И он уверен, что из этих обрезков сварит себе наваристую уху, не осознавая, что в этой ловле, он всего лишь червяк и, в конце концов, отобедают им. Поскольку счастлив может быть лишь кто-то один и очень непродолжительно.

Вот она - в подвенечном платье, хохочет до истерики.
Ещё бы, ведь он прёт её на руках. А это всегда так приятно, чувствовать, что тебя несут, а ты всё ещё живой!
Но каково ему?!
Спина колом, пот ручьём...
«До туда доволоку, – думает он, - и брошу».
И вот уже он счастливо улыбается, а эта – несчастлива.

А вон тот – всю жизнь бежал, подсекал, обходил, и пришёл, наконец, первым. Грудью порвал финишную ленту и его счастливого понесли на пьедестал - в слезах, цветах, и под фанфары.
Ведь безнаказанным счастье не бывает - таков закон равновесия.
Так что, если, не дай бог, ты вдруг почувствовал себя счастливцем - не пугайся, всё ещё может наладиться.