Предатель

Было время, когда мы вместе боролись. Я брал их разноцветный флаг, становился в их ряды и шагал рядом с ними. Я не был одним из них, но я был за них. Колонна двигалась молча, никто не выкрикивал лозунгов, никто не держал транспарантов с призывами поверить в то, что они такие же, как все. Никто не смеялся и даже почти не разговаривал, мы просто шли рядом, плечом к плечу, и старались не смотреть по сторонам, туда, где на тротуарах стояли «другие» люди. Которые тыкали в нас пальцами, кричали что-то оскорбительное, некоторые даже бросали в шествующую колонну жестяные банки и прочий мусор. Но никто на них не оглядывался, не отвечал на эти агрессивные выпады. Нет, это не гордость. Это был страх. А еще – отчаяние. То самое, предсмертное, когда ты поднимаешься с колен, чтобы отправиться в последний путь. Отчаяние, которое заставляет смотреть только вперед. Потому что позади уже больше ничего не осталось. Лишь только боль, унижения, ненависть, слепая ярость и война.

Тогда, в этой колонне, я чувствовал себя музыкантом на тонущем «Титанике», играющим свою последнюю партию, несмотря на то, что уже стоял по пояс в ледяной воде, а вокруг рассыпались и обрывались сотни жизней.
Почему я был там? Почему встал вместе с ними на линию огня?
Все просто. До ужаса просто. Несколько лет назад убили моего младшего брата. Он был геем, за что и расплатился собственной жизнью. Когда нас с матерью позвали на опознание, она потеряла сознание. Она не узнала его. Кричала, что это бесформенное тело, настолько обезображенное, будто его пропустили через мясорубку, никак не может быть ее мальчиком. Но маленькая татуировка за правым ухом указывала на то, что ошибки не было. Мама поседела за ночь, словно заглянула в глаза дьяволу. Она больше не говорила, не вставала с постели, не понимала, что происходит вокруг, пустым бессмысленным взглядом скользила по ряду лиц, окружавших ее во время похорон, никого не узнавала и даже не плакала. Зато плакал я. Каждый день приходил с работы, кормил маму, укладывал спать, а затем садился за руль и выезжал из города. Оставлял машину на обочине и уходил в лес. Рыдал в голос, до хрипоты, выдирая вокруг пожелтевшую траву, до крови колотил по белым стволам берез, оставляя на них красные следы, кричал, проклиная и тех, кто был виноват, и тех, кто не был. Я ненавидел бога, мир и себя. Не защитил, не оградил, не смог. Когда-то отец сказал нам, стоя на пороге с чемоданами, что в мире людей по-настоящему существуют только две вещи – любовь и смерть. И если мы не способны нести любовь, значит, мы должны нести смерть – умереть самим или дать погибнуть другим. Когда он ушел – он умер для нас. И потом, в своих ночных поездках до леса и обратно, я понял, что любовь покинула нашу семью и сердца. Сердце мамы превратилось в камень, бездушный и холодный, мое же – пылало ненавистью, неукротимой яростью и бесконечным желанием мстить. Я был глуп, потому что был слеп. Многого не понимал и не хотел понимать. Не мог и не желал простить. На тот момент сама мысль о прощении ввергала меня в состояние иступленного бешенства.


Все началось с того, что я, ничего не добившись в полиции, сам пустился на поиски истины. Кто, где живет, чем промышляет, круг знакомств и интересов. Не сказать, что мне сильно везло – пару раз по почкам я все же отгреб за то, что совал нос в чужие дела, но человеческий мир – не человеческий вовсе, если без стукачей. За какую-то плешивую тысячу один совсем молодой парнишка, очевидно, упоротый в хлам, поведал мне очень интересную историю о том, как несколько парней прознали про пи*ора в своем микрорайоне. Кто-то видел его с каким-то мужиком в машине, в темном переулке, где они страстно целовались и лапали друг друга. Кто-то признал в мальчишке своего знакомого. И слухи разлетелись. Все закончилось тем, что истерзанного и переломанного парня просто выкинули на обочину, где его и нашли местные блюстители порядка. К этому времени он уже не дышал. А под конец повествования этот маленький наркоман, смеясь и заикаясь, сказал, что идейный лидер всех этих событий оказался никто иной, как… Один из друзей моего брата.

Я снова был в лесу, но на этот раз не кричал и не плакал. Я думал. Честно говоря, до гибели брата никогда не задумывался ни об убийстве, ни о том, действительно ли я способен на него. Но сейчас все изменилось. Я не затруднял себя вопросами морали или наличием права судить других. Все, чего мне хотелось по-настоящему – это отомстить. Око за око, кровь за кровь. И смерть за смерть. Вы решили, что вправе отказать нам в любви и обрывать наши жизни? Тогда получите, мрази! Мне нужен был план. И он был. Самый примитивный – заманить и убить. Я даже был готов отсидеть, лишь бы только стереть с лица земли этого ублюдка навсегда.
Когда ты искренне веришь и поклоняешься смерти, она начинает благоволить тебе, помогая собирать созревшие плоды жизни для утоления своей бесконечной жажды. Так случилось и со мной.

В ту черную безлунную ночь я не поехал, как обычно, за город. Хотелось повидаться с братишкой, попросить прощения за то, что собрался сделать. На окраине кладбища, где он покоился, освещение отсутствовало напрочь. Я пробрался через дыру в заборе и, путаясь в высокой траве и неровных тропинках, зашагал к могиле. Но громкие голоса и смех заставили меня остановиться. Укрывшись за старыми деревьями, я стал наблюдать за шумным весельем группы подростков, сидящих прямо на земле и распивающих пиво. Затем один из них встал и, подсвечивая себе мобильным телефоном, подошел к надгробному камню. Продолжая хохотать, он расстегнул ширинку и помочился на него.
– Смерть пи*ора*ам! – прокричал он.
– Смерть! – с пьяной солидарностью подхватили остальные.
На короткий момент осквернитель высветил свое лицо, и мне хватило этого мгновения, чтобы узнать убийцу. Кулаки сжались сами собой, в глазах от ярости расходились белые пульсирующие круги, но с места я не сдвинулся. Нельзя их было сейчас пугать, да и такое количество ненужных свидетелей совсем ни к чему. Хотя, какая к черту разница, если единственная цель – убить, а последствия уже не столь важны? Но, как было замечено ранее, сама смерть благоволила мне.
Подростки стали собираться. Запинаясь, они побрели к главному выходу.
– Эй! – пьяным голосом крикнул убийца. – Поссать поссал, а в дерьмо не окунул? Так не пойдет!
Все покатились со смеху.
– Вы идите, а я щас посру, и догоню вас!
Он дождался, когда его друзья отойдут на приличное расстояние, снова подошел к могиле, вырвал из венка шелковые розы и снял штаны.

Вот он, мой шанс! Я подлетел к нему буквально в два шага, тихо и незаметно, ни одна веточка не хрустнула под ногами. Схватил подростка, сразу зажав рот, и стал оттаскивать за деревья, туда, где сам стоял до этого. Сначала он даже не дергался, видимо, от неожиданности потеряв способность двигаться, но потом стал упираться ногами, хвататься за ветки и траву и пытаться кусать мою ладонь. Ничего, сученок, ничего. Долго тебе не придется брыкаться. Со всей силы я приложил его спиной к дереву, выбив из легких весь кислород и, все еще зажимая рот, дал пацану немного времени, чтобы он мог разглядеть меня и понять, кто и за что его казнит. Глаза выродка расширились сначала от удивления, потом от страха. Через секунду я вырубил его одним ударом, почувствовав, как хрустнули кости челюсти под моим кулаком.

Дальше события развивались быстро. Я отнес его в машину, связал буксировочным тросом и заклеил рот, хотя вряд ли он смог бы сказать что-то со сломанной челюстью. Бросил неподвижное тело в багажник и поехал к своему месту в лесу. Вся привлекательность этого забытого богом кусочка земли заключалась в том, что даже днем там редко кто проезжал мимо: дорога разбитая, другую, новую, широкую и по прямой проложили еще несколько лет назад, поэтому сейчас этим объездным путём никто не пользовался. Никаких жилых домов или промышленных объектов вблизи не было, кроме давно заброшенной автозаправочной станции, от которой сейчас остались только груды проржавевшего металла и битого стекла.

Когда мы прибыли, пацан уже очнулся и пытался освободиться, что-то мычал, глядя на меня бешеными глазами. Не церемонясь, я выволок его из багажника и потащил в лес. Нет, я не стал его насиловать. Не стал ломать кости и разбивать суставы. Не отрезал уши, язык и другие части тела . Не сделал ничего из того, что они сотворили с моим братом. Просто поставил на ноги и заставил посмотреть на себя.
Он плакал. Я спросил, боится ли он смерти. В ответ подонок, издавая гортанные звуки, стал кивать головой и плакать еще сильнее. Я развернул его спиной к себе.
– Посмотри. Ты видишь? Видишь эту кромешную темноту? Это то, что тебя ждет.
Он задергался, но я только сжал руки крепче.
– Слышишь, даже ветра сегодня нет. Вокруг тишина, – мои глаза всматривались в тьму за горизонтом. – Никто не придет на помощь. Никто тебя не спасет.
Сжать голову, резко дёрнуть в сторону – это не заняло и двух секунд. Хруст позвонков. Мгновенно потерявшее опору тело, осело наземь.

Вернулся домой лишь под утро. Открыл дверь, включил свет в прихожей и подскочил от неожиданности. Мама стояла посреди коридора невзрачным призраком, каким она стала за последние месяцы. Только сейчас на посеревшем лице живым блеском горели глаза. Она осмотрела меня, грязного и явно уставшего, как-то странно повела плечами назад и спросила.
– Что ты натворил?
– Ничего, мам, ложись в постель.
– Спасибо, належалась, – она отступила на шаг назад. – Так что ты сделал?
– Ничего, я же сказал. Пил с друзьями.
– Можешь мне не говорить, – и снова это легкое движение плечами. – Так будет лучше.
– Не понимаю, о чем ты. Мне надо в душ, скоро на работу уже.


Потом приходила полиция, мама подтвердила, что я всю ночь находился с ней, отпаивал ее «корвалолом» и держал за руку до самого утра, не отходя от постели. Потом приходили родители этого выродка. И другие люди. Они обвиняли меня в исчезновении их замечательного, доброго, чуткого сына и просто хорошего человека. Обвиняли и маму, в том, что она способна рожать только пи*ора*ов и убийц, говорили, что, возможно, она сама жертва аборта, раз покрывает душегуба. Я выставлял их одного за другим, несколько раз дело доходило до драки, несколько раз мне приходилось вызывать «скорую», когда маме становилось совсем плохо. Я угрожал им полицией, но они только мерзко усмехались, крича на весь подъезд, что уж кого-кого, но нас полиция защищать точно не станет. Я стирал их гнусные надписи на нашей двери, два раза покупал новые почтовые ящики, потому что наш постоянно оказывался оплёванным, обоссанным, в дерьме и просто с корнем выдранный.

А потом они подожгли квартиру. Меня не было, на этот раз действительно задержала работа. Мне позвонили, уведомили о произошедшем, сообщили, что мама в порядке и отделалась лишь опаленными бровями, но квартира выгорела почти полностью. В полиции сказали, что дверь облили бензином и подожгли, кто это сделал – неизвестно, свидетелей, как и обычно, не нашлось. Дело о пожаре, как и дело об убийстве моего брата, перешло в разряд «висяков», только «доброжелатели» никак не желали оставить нас в покое. Нам пришлось сменить место жительства. Мама окончательно слегла.

Как-то поздно вечером мне пришло сообщение в соцсети. В нем говорилось о том, что меня, кажется, узнали и выражают глубочайшие соболезнования по поводу трагической гибели брата, а так же негодование теми мерзостям, которые нам устраивали. Кто это был, как он нашел меня и, главное, зачем теперь говорить об этом, я не знал и, честно говоря, знать не хотел, поэтому вежливо попросил больше не беспокоить.
«Зря ты так, я помочь хотел»
«Чем, скажи на милость, ты сейчас поможешь?»
Собеседник долго молчал, вкладка с диалогом была уже закрыта, когда он неожиданно ответил. Сказал, что сам тоже гей и прекрасно понимает испытываемые мной злость и страх.
«Я не испытываю страха. И я вовсе не гей»
«Да, знаю. . . Твой брат был геем…
… А я был его парнем»

Так мы и познакомились. Сразу после того, как я поднял свою упавшую челюсть с клавиатуры. Через несколько дней мы встретились в кафе неподалеку от моего дома, познакомились уже лично, проговорили весь вечер. Он был старше моего брата на шесть лет, но выглядел моложе своего возраста, только темные круги под глазами и вертикальная складка, пролегшая между бровей, придавали ему весьма угрюмый и мрачный вид. Тогда, в тот вечер, он плакал, рассказывал, как пытался искать палачей. От своих друзей, живущих, как оказалось, поблизости от моего прежнего места жительства, он узнавал обо всех скандалах и злоключениях, происходивших у нас.

Через некоторое время я уже был знаком чуть ли не со всеми его друзьями. Мы спокойно общались, меня приглашали на дни рождения и вечеринки, некоторые даже пытались подкатить, хотя изначально было известно, что парни меня не интересуют. На одной из таких вечеринок я познакомился со своей будущей супругой, правда тогда еще не подозревал об этом. Но в один прекрасный момент понял, что не могу без своей Пышечки, без ее улыбки и мягких, ласковых прикосновений.

Мама постепенно приходила в себя, устроилась на почту, а в день моей свадьбы не переставала плакать и обнимать нас. Она так сильно полюбила Пышечку, что иногда даже мне становилось завидно. Свадьбу отгуляли отлично. Парень моего брата присутствовал в обязательном порядке. Да и как без свидетеля? Он пустил пару слезинок на церемонии в ЗАГСе, на протяжении всего праздника оставался абсолютно трезвым, следил за порядком и до самого конца находился рядом.

Мы давно стали лучшими друзьями, и порой я начинал доставать его расспросами, когда же он, наконец, найдет себе парня. Но он то отшучивался, то отмахивался, а то и вовсе молчал, игнорируя мои просьбы подумать об этом, и становилось ясно, что он еще не оправился от потери, что продолжает любить моего покойного брата, и сейчас ему совсем никто не нужен. В такие вечера мне стало свойственно приходить на кладбище к могиле братишки со шкаликом, слезами и рассказами о последних событиях. Супруга относилась к этому с пониманием, прекрасно знала, где я нахожусь, когда бываю в таком состоянии, приезжала, усаживала меня, пьяного, в машину и отвозила домой. С Пышечкой мне невероятно повезло. Она никогда не кричала и не закатывала ни истерик, ни скандалов.

Казалось, что жизнь, наконец-то, вошла в нужное русло и успокоилась. Казалось, что вот теперь мы сможем вздохнуть спокойно. Прошлые события потихоньку стали отходить на задний план. О многом не хотелось и вспоминать, не то, что говорить или обсуждать. И я стал забывать. Или стараться забыть. Хотелось верить в то, жизнь продолжается. Нормальная жизнь. И подтверждений этому было предостаточно.

У нас родилась чудесная девочка, настоящая красавица, которой так не терпелось жить и расти, что ходить она начала еще до девяти месяцев. Мама, которая с удовольствием приняла статус бабушки, сияла счастьем не менее ярко, чем моя Пышечка.

Тем же летом мы, оставив дочку с бабушкой, решили присоединиться к радужной колонне в поддержку наших друзей. Это был мой первый гей-парад, в котором я участвовал. Иногда я спрашивал себя: как меня так угораздило? Что мы, традиционная семья воплоти, здесь делаем? Но все эти, по сути, ненужные вопросы отпадали сами собой, стоило мне хотя бы краешком памяти коснуться тех трагических событий, произошедших несколько лет назад. Нет, время не лечит и не стирает наши воспоминания, оно лишь немного притупляет боль.

Тогда я шел с каменным лицом, с головой погрузившись в прошлое, и снова проклинал чуть ли не весь мир. Я смотрел на лица молодых парней, и мне было невыносимо осознавать, что в любой момент их жизни могут оборваться только потому, что они любят немного по-другому. Разве это плохо? Разве сердце разбирает пол, цвет глаз и социальный статус? В чём же тогда их вина?
Пышечка прижималась ко мне и гладила по руке, успокаивая. Позже, после шествия мы собрались в кафе, чтобы отметить вполне удачное мероприятие. Нас не пытались избить, что было совершенным чудом, учитывая все факты нашего положения, не пытались разбить строй. Мы поздравляли друг друга, пожимали руки, обнимались и обменивались впечатлениями. А потом устроили минуту молчания о тех, кого с нами сегодня уже не было.
Я слышал, как стучит мое сердце, как снова закипает кровь, потому что скорбь была далеко не единственным чувством, терзавшим меня в эту минуту. Столько важных вопросов остается без ответа! Я сжал кулаки, но поддаваясь мягким касаниям моей супруги, напряжение понемногу отступило. Вечером ей снова пришлось забирать меня с кладбища, где я молча сидел возле могилы брата. Он смотрел на меня со своего надгробия, все такой же юный и улыбающийся и нисколько не изменившийся. Лишь только солнце, ветер, дождь и снег слегка вносили свои коррективы в его вечную загробную молодость.
Тогда, в кафе, в ту минуту молчания, я отчетливо расслышал щелчок, как будто запустился некий невидимый механизм, будто именно мы запустили его своим слаженным молчанием. Словно нечаянно выпустили Любовь из рук и снова впустили в свои жизни Смерть.

После парада не прошло и недели, как нас всех потрясла ужасная новость: ночью в своей квартире был задушен и распят на нарисованном на полу кресте 37-летний мужчина гей. На стене красовалась надпись «Смерть пи*ора*ам!».
Снова оставив малышку бабушке, мы поехали на общую встречу. Обсуждали произошедшее, делились имеющейся информацией. Просматривали видеоролики нашего шествия, и один из парней объяснил нам, что убитый шел в первом ряду, его везде, с любого ракурса было отлично видно. Я с нескрываемым ужасом смотрел отснятый материал и единственное, что мне сейчас хотелось сделать – это забрать семью и улететь жить на Марс, подальше от всех этих садистов и нелюдей.
Спустя несколько часов я лежал в своей постели совершенно без сна. Той ночью малышка спала с нами, прямо под моим боком, прижавшись своими маленькими теплыми ладошками к моей груди.

Я не мог спать. Не мог даже дышать нормально. Ведь я отчётливо помнил, как хрустнули шейные позвонки автора этих слов. Неужели ошибка? Неужели я убил не того? Или это друзья и последователи решили продолжить его черные дела?
Так и не успокоив бунтующие мысли, встал, вышел на кухню, закурил. Стоял у окна до самого утра, вспоминая свое давнее убийство, после которого страшно мучился, задавал себе бесконечное множество вопросов, на которые так и не нашел ответов. Имел ли я право покарать убийцу брата? Покарают ли меня за смерть убийцы? Где же здесь была настоящая правда? Но в какой-то момент вместо этих вопросов пришло четкое понимание одной простой вещи – я не сдамся. Буду бороться и никогда не отступлю.

До сих пор не знаю, что произошло на самом деле, но после того, как бьющаяся в истерике Пышечка позвонила мне на работу и сказала, что с мамой приключилась беда, все мои метания и сомнения исчезли. Теперь я был абсолютно уверен, что это дело рук всех тех ублюдков, которые пытались сжить нас со свету еще несколько лет назад. Маму сбила машина прямо возле подъезда, когда она выходила с утра на работу. Водитель скрылся в неизвестном направлении. А через несколько часов от полученных травм мама скончалась в больнице… После похорон я собрал вещи и вывез малышку с супругой к ее матери в другой город. Снял все сбережения, оставил половину жене и вернулся обратно. Друзья в один голос пытались убедить, что гибель моей матери – не убийство. По крайней мере, не то убийство, о котором я подумал. Но у меня была только одна версия.

И очень скоро выяснилось, что я не ошибался. В моем почтовом ящике обнаружилась обычная записка. Без конверта, штемпеля и адреса отправителя. Простой лист бумаги, на котором бездушным принтером было напечатано: «Смерть пи*ора*ам! И всем, кто за них!». Показал записку друзьям, они единогласно советовали обратиться в полицию. Но очередное доказательство бездеятельности наших органов, тем более в таких «несерьёзных» вопросах мне не нужно было. И я решил действовать по-другому.
Первым делом приобрел оружие, которое стал всегда носить с собой. На втором этапе плотно обосновался в одной известной соцсети, завел фейковую страницу и вступил во все гомофобные группы, которые только нашел. Третьим шагом стала бурная сетевая активность: на всех выбранных страницах оставлял множество гневных и матерных комментариев, завалил свою стену сотнями перепостов, контент которых сводился к ненависти и призывал к истреблению геев, приправил свою фальшивую биографию несколькими красочными рассказами об избиении и запугивании представителей голубой братии. Рецепт оказался прост, и «блюдо» вышло на славу. Очень скоро я получил заслуженное восхищение и всяческое одобрение, как со стороны малолетнего быдла, так и со стороны узколобых, озлобленных аксакалов.
На последнем этапе я взялся за свой город. Меня без труда приняли в закрытую группу с говорящим названием: «Голубая смерть», сплошь состоящую из подобных мне «единомышленников». Ничем особенным они там, на первый взгляд, не занимались: оскорбляли, унижали, публиковали картинки, фото и видео со съёмками издевательств, изредка появлялись статьи о противоестественности гомосексуализма, написанных какими-то «учеными» и мелкими журналистами-исследователями. Я вел себя как обычно, поддерживал особенно циничные и жестокие посты, высказывался непримиримо категорично, чем и привлёк внимание администраторов группы. Особого желания разговаривать с админом в личке проявлять не стал, строил из себя независимого героя-одиночку, но со временем мы стали общаться в довольно доверительном ключе.

Был ли у меня злой умысел? Определенно – да. Думал ли я об убийстве? Нет. Я хотел вычислить и найти виновника всех бед моей семьи и… А вот что делать с ним дальше, детально пока не обдумывал. Да, разумеется, мне хотелось сломать ему шею, как и тому выродку в лесу, но все эти желания были лишь следствием страха, ненависти и необходимости защититься. В общем, одни эмоции и ни грамма логики. Но мне нужна была уверенность, что больше ни одна мразь не причинит вреда моей семье.

Я безумно скучал по своим девочкам. Каждый вечер мы разговаривали по «скайпу» , каждый вечер Пышечка плакала, просилась назад или уговаривала приехать меня самого, оставив все здесь. Чуть ли не на коленях умоляла остановиться, что бы я не задумал, остановиться, пока ещё не поздно.
Но она не знала одной главной вещи – было уже поздно.
Я переступил черту в ту ночь, когда отомстил за брата. Достиг точки невозврата в тот момент, когда тьма за горизонтом в одно мгновение переместилась в мою душу. Я продался ей за возможность остаться безнаказанным, за право наказывать других.
Старался, как мог, успокоить супругу, обещал, что скоро заберу их, и мы заживем, как прежде, и даже лучше. Каждая ее слезинка, пророненная по моей вине, каждый день моей малышки, проведенный без отца, придавали мне столько сил, что я совершенно перестал чувствовать усталость. Я жил ненавистью, дышал местью, все мои желания сводились к одной цели – покарать. Мой сон составлял два-три часа в сутки, я шел на работу, возвращался, звонил Пышечке, а потом надевал маску и шутовской костюм, становясь ярым гомофобом, и во всю призывал своих единомышленников встать уже, наконец, на тропу войны.

Я ненавидел себя! Смотрел в зеркало и презирал в себе абсолютно все. Это не было пьяным угаром, это была та ужасная трансформация, которая перекраивала не только меня, но и всю окружающую реальность. Друзья, бывшие в теме, как-то сами собой перестали писать и звонить. Пару раз мимоходом узнал о вечеринках, на которые меня не пригласили. Не показатель, конечно, но все же кольнуло. Разумеется, никто даже и не подозревал, какими делами я занимаюсь у них за спиной, но со временем я сам стал избегать контактов со своими «радужными» приятелями. Будто у меня на лбу было написано, что моя лодка пришвартовалась у другого берега.

В какой-то момент пришло понимание, что играть дальше по моим же правилам сил больше нет. Что мое, пусть и фантомное, виртуальное, но всё же предательство разрушает меня. Нет, я не поменял мнение, не стал противником однополой любви и не решил окончательно переметнуться в другой лагерь, конечно же, нет. Но меня действительно угнетало постоянное, вынужденное состояние агрессии, ненависти, и притворства. Вынужденная необходимость потакать тупому стаду, сеять злость и распространять ложные факты и о гомосексуализме и о своих «подвигах» усложняла ситуацию еще больше. Выражение «быть в дерьме» прекрасно описывало мое мироощущение на тот период. Я в буквальном смысле ощущал себя грязным. Липким, потным, вонючим, больным. И что бы я ни делал, как бы не старался, никак не мог отмыться и вылечиться. Только тонул еще глубже. И с этим надо было заканчивать.

Дружба с админом группы могла помочь мне быстрее достичь своей цели.
В очередной раз наглотавшись слез после разговора с супругой, я открыл диалог с главой «Голубой смерти» и безо всяких приветствий написал следующее:
«Строго между нами. Сегодня ночью имеется возможность проучить пи*ора. Хата, встреча уже обеспечены»
«Ты серьезно?»
«А ты видел, чтобы я когда-нибудь шутил?»
«Ну… это надо обдумать»
«Так, послушай сюда. На раздумья у тебя времени ровно столько, сколько мне потребуется, чтобы задать следующий вопрос»
«Задавай»
«Мне нужен лучший из твоих парней. Не лох-мудозвон, который только в Сети может членом размахивать, а тот, кто реально уже делал это»
Админ молчал, по всей видимости, взвешивая все за и против. Я решил подстегнуть его.
«Я уже начинаю жалеть, что обратился к тебе. Еще немного, и я начну думать, что вы тут все не лучше, чем пи*оры – только языком молоть можете»
«Да погоди ты! Я спрашиваю у пацанов»
«Х*ли там спрашивать! Тех, в ком ты уверен на все сто, спрашивать не надо. Сечешь, о чем я?»
«Тогда я знаю только одного абсолютно надежного человека, который делал это уже не раз и вряд ли откажется упускать такую возможность сейчас»
«И кто это? Не томи, времени в обрез!»
«Я» – появился ответ после продолжительной паузы.
«Не боишься ручки замарать?»
«Мужик, ты о*уел? Ты хоть знаешь, сколько пи*оров на моем счету?!»
«Верю, расслабься»
«Зато я тебе не верю. Рассказывай, где, кто, что, какие гарантии, что нас не загребут?»
«Не по интернету. Времени мало. Удали весь наш диалог сейчас же, понял? Чтобы ни одной запятой нашего разговора здесь не было. Все остальное расскажу по дороге, не ссы»
«Понял. Где встретимся?»
«Через час жду в проходе между 16-ым и 18-ым домами по Ленина. Ничего с собой не бери, кроме носового платка. Все остальное будет у меня. И не будь тупицей – не говори никому, куда и зачем ты идешь. Сам знаешь, менты пытать умеют, поэтому сдадут тебя за первую же плюшку! Придумай что-нибудь естественное»
«Не нагнетай, я не дилетант в таких делах! Ты тоже диалог удаляй. Я удалюсь и из «друзей» , от греха подальше»
«Разумеется. Я тоже»
Когда текущий статус моего собеседника сменился на «offline», я удалил абсолютно все диалоги со страницы, вышел из всех групп, почистил свою «стену», после чего удалил саму страницу и отформатировал жесткий диск. Прихватил с балкона полиэтиленовую пленку, веревку, скотч. Сложил их в обычный пакет, чтобы не привлекать внимания, и спустился к машине. Еще накануне я тщательно прибрал салон, выгреб все лишнее, оставив лишь голые сиденья и почти пустой багажник, в котором покоилась канистра с бензином. Снаружи машина была покрыта толстым слоем грязи и пыли, надёжно скрывающих любые приметы, только оставалось запачкать номера, что я быстренько и проделал.

Между 16-ым и 18-ым домами был узкий проход, который постоянно перекрывали железными решетками, но вскоре их снова ломали, чтобы пользоваться укромным местечком для самых разных нужд. Там-то мы и встретились. Админ оказался высоким, хорошо сложенным молодым парнем, что могло оказаться проблематичным.
– Здоров! – мы пожали друг другу руки. Я кивнул на машину.
– Через пятнадцать минут мы должны быть на месте.
Когда парень устроился на пассажирском сиденье, я попросил его пристегнуться – лишний раз привлекать к себе внимание стражей дорожного порядка было опрометчиво. Он усмехнулся, но просьбу выполнил.
– Давай, введи меня в курс дела.
Мы двинулись к окраине города.
– Пацан, 19 лет, – начал выдумывать я прямо на ходу, – на него меня навел один мужик с работы. Сказал, что не раз видел его в подъезде в компании то с одним, то с другим парнем. Не понятно, то ли шлюшка, то ли просто развлекается. Короче, я выпросил у мужика фамилию, наплёл, что хочу племянника предупредить, мало ли, чтоб не дай бог не пристал к нему где-нибудь. Ну, он поверил, согласился. Я нашел этого гомика в сети, законтачил с ним, договорились о встрече. Он и вправду шлюха, – я сплюнул, всем видом демонстрируя омерзение. – Блять, как подумаю о таких, аж блевать хочется!
– Что мы будем с ним делать? Просто припугнем?
– Припугнем, – кивнул я. – Посмотрим еще.
– Если просто пугать, то мог бы и другого взять, – похоже, он даже расстроился, что его позвали на кукую-то безобидную мелочёвку.
– Да не кисни ты, – приободрил я. – Я же не знаю, что ты можешь. Может, ты фиялка нежная и крови боишься.
– Знаешь, – очень серьёзным тоном начал админ, – я бы на твоем месте немного попридержал бы язык. Ты ведь даже не понимаешь, с кем имеешь дело.
– Да расслабься ты.
– Расслабимся, когда пи*ора закопаем, – отчеканил он.
– Ты, правда, настолько крут? – я очень постарался выглядеть искренне восхищённым этим заявлением.
– Не спрашивай, – админ отвернулся и стал смотреть в окно. Мне осталось лишь немного подождать. Обычно таким, как он, очень не терпится похвастаться своими свершениями. И я не ошибся. Минуты не прошло, как этот урод открыл свой рот.
– В 2008-ом запинали одного за гаражами. Отсосал у всех, потом по кругу его, – админ довольно хмыкнул и продолжил. – Через полгода лесбуху старую с местными девчонками отпи**дили, пацаны ее тоже по кругу пускали. В 2009-ом пи*орскую малолетку на больничную койку я сам лично отправил с поломанной челюстью и сотрясением черепушки, говорят, два месяца через трубочку ел. Потом был перерыв. Менты стали активничать.
– Вот уроды! Вечно, суки, лезут! – подыграл я.
– В 2010-ом, летом, еще одного распознали. Но там вообще смешно вышло – дружбан его сдал. Мы этому стукачу потом пару сломанных ребер тоже обеспечили. За предательство, пусть, сука, честь знает. А пи*ора покалечили основательно, что мы с ним только не делали…
Админ рассказывал о жестоких расправах, которые они учиняли толпой, но я его почти не слышал. Внутри меня все похолодело. Пальцы закололо. Но я изо всех сил старался реагировать. Кивал, присвистывал, иногда вставлял маты, выражал как мог полный восторг, периодически поддакивая, несмотря на нестерпимое желание забить эту тварь прямо здесь, в машине, превратить его голову в бесформенное месиво, заставить, наконец, заткнуться. Но все должно пройти по плану, и я смог удержать себя в руках.

Когда мы подъехали к нужному дому, на часах была почти полночь.
– Квартира съемная, до шести утра оплачена. Пойдем, к двенадцати он приедет.
Зашли в квартиру, я включил свет на кухне.
– Ну что, – админ внимательно следил за каждым моим движением, – нервничаешь?
– Немного, – кивнув, сказал я правду и протянул ему пакет. – Свет в комнате не включай, расстели пленку на полу, спрячься и жди. Когда мы войдём, поможешь скрутить его.
Он ушел, а я достал телефон и отправил короткое сообщение «Пора». Из комнаты послышалось шуршание, потом все стихло. Я подошел к своему «соучастнику».
– Все нормально? Ты готов?
– Да хорош трястись, – презрительно выдавил он. И тут в дверь позвонили. – Веди лучше своего «дружка»
Включив в прихожей свет, я пошел открывать. Парень зашел, оглянулся по сторонам, ухмыльнулся каким-то своим мыслям и посмотрел на меня.
– Привет, – тихо сказал он.
– Привет, как добрался?
– Нормально, а ты?
– Я тоже, – я помог снять ему куртку. – Давай, проходи в комнату. До утра квартира наша.
– Отлично, – улыбнулся он. – Значит, мы многое успеем.
– Успеем-успеем, – все также тихо говорил я, осторожно подталкивая его к темной комнате. Он сделал пару шагов по расстеленной пленке и посмотрел себе под ноги.
– Что это?
Света из прихожей хватало, чтобы разглядеть, как он напрягся, и быстро нырнул правой рукой в карман джинсов.
– Ты прости, мы тут с другом, – извиняющимся тоном сказал я, а из темного угла вышел мой «соучастник».
– Ах ты, предатель! – шепотом выдохнул парень, глядя на меня, и стал пятиться вглубь комнаты.
– Ничего, котеночек, – усмехнулся админ, медленно надвигаясь на него, – не бойся. Мы не покалечим тебя сильно. Только выбьем из тебя всю голубую дурь…

Было время, когда мы боролись вместе. Я брал их радужный флаг, становился в их ряды и шагал рядом с ними. Никто из них не желал войны. Они хотели, чтобы их оставили в покое, дали жить так, как им велит природа, не судили и не лезли в их постели. Но сегодня не тот день. Иногда приходится принимать жесткие решения. Порой, чтобы быть услышанным, молчать недостаточно. Порой следует заявить не только о гордости, но и о силе.

Парень поднял правую руку, тускло блеснули стальные кольца кастета. И не дожидаясь, пока админ осознает происходящее, молча нанёс первый удар. Затем еще один. И еще. Он не давал ему прийти в себя, лишь сосредоточенно наносил короткие точные удары. Челюсть, солнечное сплетение, рёбра, переносица и снова по кругу, до тех пор, пока админ не рухнул на колени. Немного отдышавшись и выплюнув вместе с кровью большую часть зубов, он поднял голову.
– Предатель! – невнятно выговорил он, а в глазах пылали ненависть и обещание поквитаться со мной.
Только сегодня не тот день.
– За моего парня…
И следующий удар окончательно уложил админа на пол.
– За моего брата...
Я резким движением дернул его голову в сторону. Снова хруст позвонков. И снова безжизненное тело лежит под ногами. Буду ли я мучиться потом от содеянного? Возможно. Но не сегодня.

Мокрой тряпкой мы вытерли ему кровь с лица, сложили пленку обратно в пакет. Прибрали комнату, затерли все следы своего пребывания, подхватили своего «пьяного в ноль друга» под руки и, шатаясь для пущей убедительности, втроем вышли из подъезда. Кое-как уселись в машину. Через сорок минут подъехали к моему старому месту в лесу. Давно же я здесь не был. И, надеюсь, больше не появлюсь никогда.


Через пару недель позвонил парень брата, ставший моим невольным сообщником, предупредить о своем отъезде и, заодно, попрощаться. Тяжело оставаться там, где всё напоминает о человеке, встретиться с которым уже не суждено. Да и всё остальное надо поскорей забыть. Я пожелал ему удачи. Понимал, что больше никогда не увижу и не услышу своего друга. По воле случая мы стали заложниками одного горя, соучастниками одной войны. Но теперь наше время закончилось. Так правильно. Так и должно быть. Больше нас уже ничего не связывало.

После убийства админа я выжидал еще месяц. Мониторил все местные новости, готовый сорваться и бежать в любой момент. Почти не спал, по-прежнему работал, торчал в интернете. Группа «Голубая смерть» вскоре после исчезновения её лидера была кем-то удалена. Я лишь наблюдал со стороны, никуда не лез и ни с кем не разговаривал. А потом решение пришло само собой. Написал на работе заявление об уходе, нанял риэлтора и выставил квартиру на продажу.


Когда я, наконец, появился у супруги, она ахнула. И только сейчас пришло полное осознание смертельной усталости и понимание того, как сильно я, оказывается, скучал по своей семье. Я плакал в объятьях жены, прижимал к себе спящую малышку и понимал, что весь груз своих тайн и совершенного зла до конца своих дней мне придется нести одному. У меня не было права рассказывать ей об этом, нельзя было делать ее молчаливой соучастницей. Она не должна страдать из-за меня. Все, что я мог сделать ради своего брата и матери, я уже сделал. Отомстил и волей случая остался безнаказанным по закону. Но рук своих мне уже не отмыть, душе никогда не стать чистой, а жизни – свободной. Я обречен жить в постоянном страхе. Но это только моя борьба. Шествие из одного человека, без флагов и знамён. И если меня ждет возмездие, то я готов. Но имейте в виду, что бороться я буду до самого последнего вздоха.