Отчаянный шелест крыльев отвлек от работы, Она повернулась к окну и увидела бабочку, похожую на крошечный рыже-красный кленовый листочек, бьющуюся о стекло. «Бестолочь…» - думала Она, раскрыв ладони за окном и провожая ее, спешащую в осень, грустной улыбкой.
Закат уже накрывал мерцающей медью суматошный город, упивающийся тягучим, прозрачным, теплым, сладким, пряным сиропом сентябрьского прощания. Она шла через площадь, разглядывая расплывающиеся в сизых лужах буквы, складывала их в слова и строчки с междометьями, а они, спотыкаясь друг о друга, носились в голове, вызывая легкую дурноту. Еще большую дурноту, впрочем, вызывал вид пропасти в сердце. «Ухнуть бы туда» - думала Она, поднимаясь к Янтарной Башне, что в блуждающих отблесках солнца, казалась парящей над асфальтом, стеклом, бетоном, пластиком улиц и лиц.
«Сдаваться. Когда больше некуда идти, нужно признать поражение и сдаться. Отступить. Пусть. Другие. Кто угодно. Выигрывают. Побеждают. Убеждают. Вытаскивают. Не могу. Пусть. Пусто в голове, пусто в сердце, и только где-то внутри, одиноко и самодостаточно урчит миндальное пирожное. Миндальное пирожное. Так просто…»
- Кофе не хотите? – Она вдруг остановилась у высоких массивных дверей, бросив удивленный взгляд на спросившего – стройного пожилого мужчину в двойке из тонкой светлой шерсти и замшевых лоферах. Все бы ничего, не сметай он кленовые листья с лестницы перед входом.
- Нет, спасибо – тихо пробормотала Она, дергая на себя тяжелую дверь. Метла и запонки – это перебор.
Шагнув за порог, Она на секунду зажмурилась. Сейчас дверь закроется, и прозрачные, светящиеся нити, что все еще развивались из пустоты в сердце, будут срезаны. Она выдохнула. «Больно. Жаль. Живые были…»
«Вам на сто семнадцатый» - пропел кто-то сверху мелодичным голосом. Она подняла глаза на стойку администратора и увидела юную особу, с бледно-розовым шарфом на шее, улыбающуюся ей приветливо, но вполне официально. «Спасибо» - тихо ответила Она, подумав про себя о том, что в прошлый раз отчитывалась на восемьдесят девятом.
Подойдя к лифтам, Она выбрала тот, очередь к которому была меньше, посмотрела на себя в огромное зеркало в ажурной раме и, поморщившись, подумала - «Краше в гроб кладут», тут же получив укоризненный взгляд, стоявших рядом «сотрудниц» с такими же розовыми шарфами. «Ах, да… тут читают мысли» - вспомнила Она про себя, а вслух произнесла – «Извините».
Изящная, но звенящая, как хлыст женщина, очень неопределенного возраста, в безупречном светлом костюме, обернулась к ней вдруг и, улыбнувшись идеально накрашенными губами, сказала:
– Вы привыкните не думать в их присутствии, или не стеснятся своих мыслей.
- Или думать, как требуется, ведь считается, что они всегда рядом – попробовала пошутить Она, восхищаясь собеседницей.
- Это детская страшилка – приложив ладонь к краю губ, заговорщицки подмигнула та.
Когда в лифте остались они и две особы в розовых шарфиках, то нажатыми оказались только две кнопки – сто семнадцать и двести семьдесят. Посмотрев друг на друга с подчеркнутым уважением, они вдруг обе засмеялись.
- В Ваши годы, я еще не добралась до сотого этажа. Перестраивать дороги, ловить ветер или поток, идя своим путем, делая выводы, сложнее, чем раз за разом наступать на одни и те же грабли, а потом сесть возле одной из них, удовлетворившись «все так живут».
- Да, Вы знаете, я каждый раз умудряюсь находить новую модель, не только грабель, но и другого садового инвентаря, включая вилы, лопаты и даже газонокосилки.
- Мда... – покачала головой собеседница – Если после газонокосилки Вы все еще способны шутить…
- Это рефлекс – грустно сжала губы Она – защитная реакция… Да, Вы правы, «все так живут», а я, на самом деле, уже лежу на следах одной из них… и… хватит с меня… ландшафтного дизайна.
- Не говорите так – положила та руку на ее плечо – Вам нельзя.
- Почему? – почти всхлипнула Она, выходя из лифта на сто семнадцатом этаже, обернувшись и услышав в закрывающейся двери – «Нельзя и все».
Сопровождавшая ее «розовый шарфик» вдруг остановилась.
- Пришли предварительные результаты по Вашим образцам. Показатели выше, чем предполагалось.
- Это значит, что мне не сюда?
- Нет, Вас примут здесь, идемте.
Войдя в просторный кабинет, за широким длинным столом, перед янтарным стеклом, заливавшим все помещение теплым золотом гаснущего вечера, она увидела еще одну обладательницу розового шарфика.
- Штампуют их где-то, что ли? – подумала она неосторожно, но спохватившись, снова извинилась вслух.
- Присаживайтесь – ответила инспектор спокойным, мелодичным голосом – Эта история закончена. Результат удовлетворительный, а вот образцы - много лучше. Сдайте исходники.
- Исходники? В конце? Это как… - Она вспылила – как сдать лучи вчерашнего рассвета!
- Вчерашнего рассвета… Что же, пусть будет вчерашний рассвет. Подойдите к стеклу и смотрите на солнце.
Она подошла к выпуклой, словно линзе стене из янтарного стекла. Далеко внизу, в осеннем вечере застывал размытый план города. «Удивительно, почему здесь голова не кружится, а от пропасти в сердце – тошнит?» - подумала Она, подняв глаза к жаркому свету. Там, на стекле, прямо перед ней, пронзая ее насквозь, отразились первые секунды их истории. Их первый вдох, первый взгляд, первое слово, первое касание, первая вспышка. Она таяла в их тягучем мареве, плача от боли, радости, понимания, очарования, отчаяния, принятия и благодарности. Когда отблески ее сердца на стекле угасли, она обернулась и застыла – прямо за ее спиной в воздухе висело огромное теплое, светящееся облако, а инспектор спокойно сматывала его в плотный яркий шарик. Закончив, она закрыла его в банке из черного стекла, убрала в стол, и заторопилась.
- Ну что же, мы выражаем Вам свою поддержку, Вам нужно будет вернуться и… В общем, с Вами свяжутся.
- И все?
- Да-да. Мне нужно работать. Не забудьте спуститься на четырнадцатый этаж и сдать обиду в токсичные отходы, ее утилизируют.
- Что?
- Спуститесь на четырнадцатый перед выходом.
Стоя у лифта, она чувствовала свою прозрачность и бестолковость. «На четырнадцатом этаже у меня заберут обиду, и от меня останется одна оболочка. Оболочка с миндальным пирожным. Глазурь…»
- Перестаньте, душа моя – услышала она в раскрывающихся дверях.
- Ох, Вы тоже закончили? – обрадовалась она собеседнице.
- Да, сюда приносят не только надежду и любовь. Они работают со всем, что рождается в людях, со всеми «красками» - она зацепила пальцами воздух – с разочарованием, печалью, гневом, обидой. Этажами ниже.
- Получается, что мы у них что-то вроде тли у божьих коровок… мелкие вредители, от которых, впрочем, есть некоторый прок. Занимательная фармация в исполнении ангелов в розовых шарфиках…
- Ну, я бы не была такой категоричной – засмеялась та – хотя, мне самой не раз приходилось чувствовать себя… календулой. Но это не так. Да и они – не то, чтобы ангелы. Главное – не мрачные санитары.
- А Вы их видели?
- Кого? Мрачных санитаров? – собеседница усмехнулась и не ответила.
Они вместе вышли на четырнадцатом, прошли через пустой этаж насквозь, и, спустились в холл на другом лифте.
- И все? – удивилась Она.
- Да, обида – такой распространенный процесс, что несколько лет назад они разработали такую вот «камеру обеззараживания». Сейчас, насколько я знаю, работают над механизмами, устойчивость к обиде у нас. Только пока ерунда получается. Снаружи нам что-то сложно привить, иначе они давно бы уже работали на моделях.
- Ну да… люди такие… все из себя… неповторимые, непредсказуемые… уникальные – грустно улыбнулась Она – никакие грабли ничего нового не вобьют, только остатки выбьют.
- Грабли не снаружи, друг мой – открывая входную дверь, доверительно произнесла собеседница – они внутри.
- Вы находите?
- Ой, придержите дверь, прошу вас! – увидели они грустные мужские глаза, над тяжелыми коробками – Спасибо! Он прошел мимо них, согнувшись под тяжестью, оставляя после себя тонкий шлейф растерянности, боли и надежды.
- Когда я пришла сюда первый раз, у меня тоже был в руках тяжелый пакет – тепло улыбнулась собеседница, и тут же продолжила – Да, нахожу, и Вы найдете, как только Вам надоест играть в медсестру. Как только перестанете испытывать необходимость спасать того, кого любите, или любить того, кого спасаете, вытаскивать его с поля битвы, промывать и перевязывать раны, а потом удивляться, почему скорую помощь не поздравляют с восьмым марта. Как только перестанете смешивать в одном флаконе одиночество и любовь. Расслаиваются они, сбалтывать устанете. Да и зачем? Вкус ведь - редкостная дрянь, а уж послевкусие… Найдите место для радости.
- Главное, перестав быть медсестрой не стать главврачом в этом заведении, расставив все по полочкам и присвоив инвентарные номера.
- Вы сейчас пошутили или обиделись?
- Просто задумалась о концах и началах – ответила Она – спасибо Вам. Ответите мне на один нескромный вопрос?
- Сколько мне лет? Семьдесят шесть – засмеялась та.
- Ох…
- Ландшафтный дизайн в занимательной фармации – улыбнулась она. Они обменялись номерами телефонов, и обнялись на прощание.
Расправив прозрачные крылышки, и едва задевая носочками туфель растрескавшийся асфальт, Она возвращалась на площадь через тихий, уютный, запрятанный на пригорке сквер из яблонь, кленов и рябин. Солнце село, сизое небо наполнялось грустью, собираясь слезами.
- Подождите – услышала Она стон его взгляда за спиной, и, не оборачиваясь, а, только замедляя шаг, определила вдруг – «vulnus punctum… в грудь, чуть ниже сердца».
Проходя мимо, Он поднял на нее глаза – «Простите… Я даже зонт Вам предложить не могу, у меня ничего нет». «Твои руки все еще немеют от тяжести того, что ты оставил в Янтарной Башне» - едва заметно улыбнувшись в ответ, подумала Она, провожая его взглядом.
«Бестолочь…» - подумалось кому-то в розовом шарфе за стеклом сто семнадцатого этажа, и в это мгновение, Он оступился, потерял равновесие и рухнул в ворох влажной листвы.
- Вам помочь? – тихо спросила Она, подходя ближе.