Завтра нас оправдают
(с белорусского, эссе - глава из книги «Гамбургский счет Бахаревича»)
Был бы человек, а работа для него найдется. А не работа, так статья уголовного кодекса. Существовал в эпоху позднего коллективизма и такой неписаный закон социалистической физики. Воспользовавшись им на практике, Советский Союз победил безработицу, нацизм, колорадского жука, хоккейную сборную Канады и - в конце концов - самого себя. Работа находилась в самых неожиданных местах - и выражение «человек не на своём месте» пошло как раз из тех старых добрых времен. Критерии, по которым можно определить, которое из мест твое, не озвучивались. Был бы человек. А человек был.
Благодаря писателю Андрею Мрыю и его роману «Записки Самсона Самосуя» описать предка этого существа, первого, так сказать, сверхчеловека, мы можем довольно точно. Этот человек имеет морду. И очень гордится тем, что она мужицкая и на ней - нос в форме картофелины. Так безопаснее и выгодней в плане карьерного роста. Ее глаза, затуманенные то ли от любви, то ли от похоти, обладают чудесным свойством становиться, когда надо, чистыми, как спирт, и даже бросать соколиные взгляды. Как знаменитый голубой воришка из Старгорода (1), владелец этой морды тоже любит краснеть и стыдиться своих, зачастую вовсе не мужицких, желаний. «Всё в тебе мужицкое, а брюхо панское» - так говорят о нем знакомые, намеренно не вспоминая про мозг, так как мозг у главного героя мрыевского романа не мужицкий, не господский, а известно какой - уникальный, самасуевский. Хочешь, - жни, а хочешь - куй. Жни там, где не сеешь.
Своим романом Мрый десакрализировал и демонтировал главные большевистские мифы уже через десять лет после их официальной канонизации. В частности, главный миф - идею справедливого устройства мира. Миф об идеалистах-революционерах, которые решили пролить кровь тысяч ради счастья миллионов. Все это чушь и обман. Мир, где вращается Самосуй, и на десятом году социализма на 99 процентов населяют люди, с которыми коммунизма не построишь. Охваченные мелкими страстями болтуны, алкоголики, бездельники и профаны. Загребущие интриганы и тихие сумасшедшие, что вынуждены жить среди абсурдных лозунгов и разнарядок.
Так кто он, Самсон Самосуй, главный герой «Записок»? Как говорят, перечисление всех его должностей заняло бы слишком много места, поэтому назовем лишь некоторые ипостаси. Он, неизвестно за какие заслуги, только через свое происхождение - один из молодых шепелёвских начальников. Ответственный за культуру. Член РИК (2), председатель детской комиссии, председатель т-ва «Против безграмотности», т-во «Пусть растут дети». Член правления т-ва сторонников «Да сдохнет буржуазия». Районный инспектор труда. Член женской комиссии РИК. Райлит и райохрана здоровья, райМОПР, Райхим. Член районной абортной комиссии. Член союза охотников и Шепелёвской ассоциации краснокожих. Исполнитель главной роли в пьесе «Мораль т. Закандырина», для которой необходимо уметь «говорить, блестеть глазами, хорошо петь, прыгать, заниматься стрельбой и физкультурой», иметь «буйный облик, солидную фигуру, громкий, как Иерихонским труба, голос и пластику в движениях».
«Я на 100 проц. соответствую этим требованиям» - говорит Самосуй, демонстрируя чрезвычайную скромность, ибо он - герой, который соответствует вообще всем требованиям, какие только могут существовать, а появятся новые, то без напряжения выработает в себе соответствие и им. Он, как видно из текста, существо с сильным либидо, и легко переживает неудачи на любовном фронте, веря в свою венерическую звезду - таких не берут в импотенты, ни в сексуальные, ни в социальные, ни в политические, ни в национальные (анальные, сказал бы Фрейд, который не любил слово «наци»). Самсон Самосуй - человек абсолютно новой формации, та биомасса, из которой должен вскоре предстать сверхчеловек новой эпохи, небывалой по размаху своих замыслов и планов. И вот этот кусочек биомассы, оказавшись на руководящей должности, бросается превращать сонное местечко Шепелёвку - сам не понимая, во что конкретно и зачем это нужно. Так зачем ты это делаешь, Самосуй? - «Потому, что я - современный человек», отвечает гордо Самсон, своим мужицким умом давно дотемяшив до самого главного: настало время рабов и слуг, они теперь ведут стадо, закончился срок ответственности, что бы ты ни делал – за тебя ответит эпоха, и она тебя обязательно оправдает.
Мрый - один из тех многих белорусских писателей, кого ошибочно причисляют к сатирикам.
Но лучше уж сожжение заживо, чем такой ящик-гроб. Ведь сатирик – тот, кто, по крайней мере, должен верить, что Главная Идея - она сама по себе хороша, что стоит только избавиться от недостатков и разоблачить злоупотребления, тогда все и наладится. В своих «Записках», где, как и в так называемой жизни, нет ни одного положительного персонажа, Мрый предстает скорее не сатириком, а настоящим мизантропом, который показывает не отдельные «перегибы на местах», а порок самого мироздания.
Вокруг - катастрофа, и Мрый убедительно доказывает, что двигатель ее запущен руками самих жертв и надежды уже нет. Природа недавнего раба, которого поставили руководить другими, которому дали карт-бланш на любые безумства, такая, что ни барской милости, ни барской рассудительности уже не будет. Небольшой роман Мрыя - настоящая «ярмарка тщеславия», где каждый вчерашний раб, дорвавшись до пульта управления, слушает только себя и за себя, любимого, готов сражаться до победного конца. Власть дает лишь декорации к этой закандырынской трагедии, декорации и язык – ну, а дело довершат сами выскочки и карьеристы. Новая элита, которая взялась из ниоткуда и никогда не задумается о том, что «можно зайца научить курить». Элиты не создаются из Самасуя, они воспитываются веками. А тут такой шанс. Так бери, пока дают. И суй.
Мрый искусно вставляет в начало романа эпизод, где Самосуй-старший кричит Самсону, который бросается сам запрягать лошадь: «Куда суешь? Не так! Во вторую дырку! Сильнее натягивай. Ногой упирайся». По отцовской науке пошел сын, сетует мать. И действительно, Самсон всю свою жизнь упирается, и натягивает, и сует. А что не туда - так это вам не туда. А самому Самсону так в самый раз.
«Записки Самсона Самосуя» любят сравнивать с бессмертными шедеврами Ильфа и Петрова. Сходство есть, время объединяет произведения сильнее авторов. Оба, и Остап, и Самсон, бродят по миру, умело пользуясь окружающей неразберихой. Возможно, Самсон и Остап даже встречались в каком-нибудь месте. Возможно, даже в том городе, где Самосуй задолго до своего шепелёвского подъема решил проверить развернутый вокруг него грандиозный эксперимент, так сказать, на чистоту: «Думаю: дай же я пошучу с ними, посмотрю, что из этого выйдет. Пишу: до революции был крупным землевладельцев, имел 300 тысяч акров чернозема, был секретарем посольства в Лондоне. Они, голубчики, и вцепились в меня. Посадили в клоповник и держали там...»
Самосуй, как и Бендер, все понимает. Но есть между ними и некоторые принципиальные расхождения. Самосуй – тот же проходимец, «трынку волынку, мира половинку объездил, мир обколотил да сюда воротил». Но он, в отличие от сына турецко-подданного - не без роду и племени, он белорус, мужицкий сын, который, однако, отсек, хотя было и больно, свои связи с землей. Не хочет он «в песочке колупаться». Отсек, правда, не до конца - с какой неясной радостью хватает он в определенный момент косу, чтобы показать крестьянам, что он и сам не из панов и слушать его стоит. Самосуй уступает Бендеру в обаятельности - компенсируя ее задушевностью.
Бендер был гениальный лжец. Самосуй тоже врет постоянно, и ему, кажется, не очень верят - но приходится, ведь Райхим, райМОПР, райлит и др. Бендер при государственной должности никогда не был. Или вот, например: Бендер больше всего любил деньги. Самоотверженной чистой любовью. Любит ли деньги Самсон Самосуй? Похоже, все же не они - предмет его страсти. По крайней мере, не только и не столько они. Для Самосуя более ценен его статус - статус «современного человека», которому дано право изменять все вокруг в соответствии со своими представлениями о современности.
Это - его способ выживания. С таким положением расстаться гораздо труднее, чем Бендеру - с его солнечными бразильскими мечтами. Бендер шел брать города в штиблетах на босу ногу и в одном костюме - и никогда не чувствовал себя униженным; Самосуй имеет целую кучу «причандалья»: «Две шубы, одна лисья, вторая волчья, две бекеши, шинелька очень даже пролетарского покроя, прострелена в нескольких местах; происхождение этих дыр я хорошо знал и всем говорил, что пули белогвардейской сволочи прострелили ее на деникинском фронте. Было еще пальто доимпериалистической эпохи ... много штанов: галифе различных цветов и фасонов, рейтузы, клёши, бриджи, шаровары и даже белорусские подштанники... для эффективных выступлений в спектаклях».
Все это должно засвидетельствовать принадлежность их владельца к классу «современных» людей с носами картофелиной. К привилегированному классу. Причандалье, «простреленное белогвардейской сволочью на деникинском фронте» - новый символ респектабельности. В течение десятилетий оно потихоньку трансформировалась в ондатровую шапку, черную "Волгу" и серую тройку. Дети слуг, получив власть, родили своих детей, но и правнуки тех слуг, сверхчеловеков, остались рабами: их уровень мышления и свободы так и не поднялся выше хихиканья и перешептываний в комнате для лакеев. Эксперимент удался. Слухи вместо мыслей, интрижки вместо позиции - так и живем, и считаем себя свободными.
А может, причандалье Самосуя (да, еще четыре книжки, которые он повсюду таскает с собой: учебник, как говорить мало, но весомо, культура трех состояний тела, как распределять свои функции и учебник по общему управлению) - это аналог знаменитого бендеровского чемоданчика? «Приехал маг и чародей...». Как и Бендер, Самосуй - артист «больших и малых театров» (и фамилия моя слишком известная, чтоб я ее тут называл).
Что бы там ни говорили, «Записки» - роман хотя и смешной, но не такой, где, как в случае с Ильфом и Петровым, смеёшься на каждой странице. Имена вроде Террорчика, метод, которым добывается помещение для какого-то комсомольского клуба (забрать дом у хозяина, и всех делов-то), насилие, сила, волюнтаризм - мир Ильфа и Петрова в этом смысле гораздо добрее и мягче, и авторы там смеются вместе с читателем. Вот кто и правда: сатирики-юмористы. А от улыбки Мрыя становится как-то неуютно, как туристу в Северной Корее.
Зато здесь много абсурда, который принимают за юмор, - и девичьих грудей: Мрый не был монахом. Что на самом деле плотно объединяет романы о Бендере и Самасуе - так это язык. Советский новояз, канцеляризмы и штампы овладевают людьми настолько стремительно, будто люди только этого и ждали и вот, наконец, вспомнили извечный, забытый свой язык. Даже оставаясь наедине с собой, Самосуй и другие всюдусуи начинают бормотать не по-человечески - как охваченные духами шаманы.
«В дело внесена окончательная ясность. Не начать ли мне борьбу на два фронта? Нужно только детализировать программу существования и определить организационные формы неминуемого процесса ... »
«О! квалифицированная падла. Как я хотел бы воткнуть острую иглу... его стабилизированный зад». Русский, белорусский, советский ... На многоязычии, на контрасте между языком Самосуя-мужика и Самосуя-чиновника Мрый пишет свою музыку «Записок». Есть в романе и еще один язык - язык новой белорусской литературы, который Мрый язвительно высмеивает. Автора следующих строк Самасуй называет не кем-нибудь, а Певцом:
«Сердце не хочет сдерживать
Радости кислой и синей! »
Поэт Горячий - главная литературная фигура в жаждущем культуры шепелёвском микрообществе; но и народа он в своем творчестве не чурается:
«Болит сердце и печенка –
Ух, какая тут девчонка,
Болит тулово, нога –
Не забуду я тебя! ».
Такие новые элиты близки и понятны народу. По крайней мере, до тех пор, пока не начинают бродить по лугам, выкликивать рожь и оплакивать картофель. «Человек думает, а райком руководит», «Что пиши, а что в голове держи» - эти тезисы философа Сумки из «Записок» Самосуй признает вполне естественными, делая маленькую поправку к последнему: «Что пиши, что говори, а что в голове держи». Язык пишет историю, языком можно проверять общество на тоталитаризм: там, где принята упомянутая Самосуем дифференциация, следует помнить: «когда-нибудь, братец, договоришься». А как иначе? Служба такая.
...Когда-то - «когда я был совсем маленький и строил себе вигвам» - мне очень нравилось, едучи в автобусе, наблюдать за такой картиной: навстречу нашему Икарусу движется другой - и вот, оказавшись вровень, водители притормаживают, опускают стекла, приветствуют друг друга, перебрасываются словом ... Пассажиры терпеливо ждут, разве только какой дяденька в болоньевом пальтеце доимпериалистической эпохи начнет «возникать» - и затихнет, никем так и не поддержанный. Водителей уважали. Был в этой их краткой беседе какой-то сговор, какая-то корпоративная тайна. Спешить некуда. Нас везут; мы - пассажиры, мы в пассиве; мы зависим от водителя, как персонажи от автора. Расписание? К черту расписание. Все мы люди. Были ими.
Неторопливо проезжая нынче в своем полупустом Икарусе мимо катафалков, фрегатов и фата-морган белорусской классики, мне нигде и ни у кого не хотелось остановиться так, как у Андрея Мрыя. Многие из мэтров беллита (3) стали таковыми, благодаря различным, отнюдь не литературным, факторам. А вот Мрый, который, пусть и с большим опозданием, стал классиком, не сделав ничего, помимо того, что когда-то, в конце 20-х, написал эти свои «Записки». Не знаю, о чем бы я сказал автору, оказавшись с ним рядом. Может, о том, что он не ошибся. Может, о том, что шепелёвский райком теперь заседает в Минске. Может, о том, что ни на немецкий, ни на английский, ни на французский, ни даже на этототский язык он так и не переведен. Может, о том, что сам пытаюсь писать о потомстве его героев. О себе. О нас. Может, что и выпишется.
Примечания переводчика:
Ольгерд Бахаревич – белорусский писатель и переводчик, родился 31 января 1975 г. в Минске, живет в Гамбурге
1 - Альхен, один из персонажей романа И. Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев",
2 РИК - райисполком,
3 беллит - белорусская литература