(В сокращении)
Как-то наблюдал я в Керчи на паперти храма Иоанна Предтече незатейливое событие: нищий, по имени Станислав, завидев букашку на тротуаре, по которому мельтешат ноги прихожан, спешащих на богомолье, да глазеющих по сторонам туристов, нагнулся, бережно поднял божье создание и осторожно перенёс в безопасное место, на газон, на травку. Этот нищий, сорок семь лет назад отказался от животной пищи. Он не посещает храм, где наряженный и разукрашенный блёстками поп непонятной интернациональности не то что в проповедях своих не заикнётся о каком-то там муравье-трудяге, или животном-кормильце, о той же корове, сметану и масло которой употребляет в знатном количестве, но даже и мысли не держит в молитвенной голове своей о том, что под ногами жизнь божьей твари в опасности. Зато нищий, живущий далеко не поповскою маетой (золочением куполов, крестов, окладов и риз, покупкой шёлковых ряс да нового автомобиля), — живущий внутренней, духовной жизнью, зрит намного больше в самом себе божьих (читай, природных) заповедей. Евангельские слова «не убивай», которые интернациональный поп ежедневно гнусавит в своём прокопченном храме, для попа не более чем слова, тогда как для нищего славянина, никогда в своей жизни не открывавшего еврейской Библии, они — образ простой его жизни. И здесь уже не только «не убивай», но гораздо большая заповедь — «предотврати убийство», которое может совершить человек суетный, пусть даже и непреднамеренно. Разве прописана где в иудео-христианских церковных книжках такая заповедь — «предупреди», «предотврати»? Нет такой заповеди в священных книгах.
Сложно представить, чтобы в Древнем Египте, в этом наследнике древней арийской цивилизации, кто-то взял бы и умышленно раздавил скарабея, почитавшегося священным, или обидел бы кошку — образ богини радости и веселья. Не осквернённые семитизированным воззрением на природу, как на данную в потребление человеку живую субстанцию, древние арии ощущали и ведали святость растений, насекомых, животных… ибо жизнь, во всех своих проявлениях — священна. Мир — живой и «неживой» — един; и жизнь крохотного муравья столь же бесценна для муравья, как и жизнь человека — для человека. Ведь у каждого жизнь одна — именно это уравнивает и объединяет все формы и виды жизни в союз уникальный, неповторимый под названием Жизнь-Природа-Божество.
И вот, одним летним вечером позвал я в гости к себе Станислава, пригласил за стол, сели ужинать. За ужином Стас говорит мне:
— Был у нас вчера крестный ход в честь рождения и крещения Луки Войно-Ясенецкого…[1] Посмотрел я на всё это сборище и удивляюсь, неужто верят?
— Смотря во что, — отвечаю я Стасу. — В обряд верят, попу верят, в мистику и суеверия верят, а в бога — вряд ли. А то бы заповеди его исполняли, а так одни лишь обряды чтят. Заповедь человеку, укоренившемуся в мирских привычках, что та палка, привязанная к кривому дереву: выровнять уже не может, лишь кривизну его подчёркивает. Обряд же, наоборот: покрывает собой, будто ряса тучное тело поповское, все пороки-грехи принимающего в нём участие, свидетельствуя о его якобы благочестии. Да к тому ж обряд отвлекает от суеты обыденной, и потешает и утешает тщеславную душу одних и обогащает материально других. Отчего же не полюбить его пуще бога с его неудобоисполнимыми заповедями да заумным учением.
— А разве нельзя им веровать в христианского бога без показухи, то есть, скромно, без всей этой помпезности?
— Нельзя. Это же шоу сверхприбыльное и должно быть обставлено с должным размахом. Думаю, христианство это одна лишь внешность — этакий снаружи позолочённый гроб внутри которого разложившийся труп. Знаменитый апологет обряда, старообрядец Ф. Е. Мельников, писал в своё время: «Нет ни одной религии, которая существовала бы без формы и обрядов. Лишите её этой внешней оболочки, — и она перестанет быть религией…».[2]
— Этот апологет мыслит скупо по-христиански: в его понимании не существует религии без обряда, — заметил Стас. — Религия — это связь с духовным, высшим, например, с природой.
— Да уж, такая религия не нуждается ни в каких обрядах.
— А христианство, по словам Светослава, «суть уродство есть».
— Это точно: лишите «красавицу» её макияжа — белил, румян да помады, — и она предстанет пред вами уродиной.
— Вот тебе новая заповедь: не сотвори обряда! — заключил Станислав, допивая свой чай.
Помнится, идём мы как-то по улице с пономарём той же церкви Иоанна Предтече, молодым евреем, Александром, идём, разговариваем. И вот этот богослужебный человек, проходя под раскидистой кроной акации, дотягивается рукой до нижней ветки, обламывает край её и продолжает, как ни в чём не бывало, со мною вести беседу. Я спрашиваю его:
— Александр, ты что сейчас сделал?
Он смотрит на меня вопросительно:
— Ничего я не сделал, — и продолжает теребить в руке ветку.
Я показываю ему на ветку и повторяю вопрос.
— А, это? — переспрашивает меня пономарь, глядя на ветку в своей руке, и, отбросив её в сторону, с облегчением в голосе завершает: — Пустяк какой.
Я молчу в ответ и размышляю: И этот человек, когда в алтаре прислуживает священнику, исполняет роль ангела в храме. Неравён час, и сам священником станет и будет с амвона учить людей праведной жизни, а простого не понимает — не понимает того, что причинил боль существу живому, разрушив тем самым гармонию, целостность созданного Всевышним живого сложного организма. Этот еврей-богомолец наметил себе некую цель духовную — царство небесное — и с этой целью вызубрил десять заповедей христовых, в том числе и — «не убивай», пять раз повторенную в Евангелии. И уже привык облачаться в ризы — знак христианской духовности, — мня себя, хоть и малым, но служителем самого бога, тем самым вводя в заблуждение легковерных людей, именуемых паствой.
А ведь в чём вина сего отрока иудейского? Нет никакой вины. Он по природе своей жидовской существо бесчувственное. Не садовод он, не пахарь: хлеб никогда не растил и растить не будет, и сад на земле не посадит; но в течение всей своей жизни будет гнусавить с амвона библейские догмы, набивая свою мошну да утробу.
В деле крестьянина, мириадами скашивающего траву на покосе для прокорма скотины, нет злодеяния, а в проступке этого служителя церкви есть.
Не во всяком человеке частица бога — того Вселенского Разума, которым создано всё мироздание. Нищий на паперти, который поднял букашку, спасая жизнь, имеет в себе частицу Вселенского Разума, а в этом церковнослужителе, которому не дано чувствовать боль чужую, — нет её. Ему и десять раз укажи, что он сделал боль существу живому, и он не поймёт. Ну, допустим, покается в церкви своей он, и что? Разве после этого станет он чувствовать боль чужую? Нет. Ибо сие врождённое — не чувствовать боли живых существ. Ведь коль у слепого нет глаз, то ни осознание им своей ущербности, ни покояние не восстановят зрение.
Грех, как генетическую ошибку, невозможно исправить с помощью искусственно возбуждаемого в сознании верующего чувства ущербности, именуемого покаянием.
Грех суть ошибка врождённая — ошибка не столь конкретного человека, а всего рода его, который он представляет своею несовершенной бездушной жизнью.
Генетическая ошибка по имени «жидовство» чревата тем, что в погоне за прибылью гешефтмахеры уничтожают на Земле всё и вся — вырубают леса, истощают недра, загрязняют моря, озёра, реки, истребляют животных, превращая планету в огромную свалку.
Заповеди. Но отнюдь не библейские. Они для тех, кто обладает рядом наследственных качеств, дабы усовершенствовать уже имеющиеся в себе достоинства. Именно для этих немногих, кто по происхождению своему наделён даром идти по пути духовному — наука, искусство, литература, творчество, созидание и борьба, — именно для них на пути к истине Учителями оставлены путеводные вехи — заповеди. Из духовных наставлений Древнего Египта сохранилось сорок две заповеди, у пифагорейцев — более сорока.
И если человек, одарённый природой, обратит свой взгляд внутрь себя, то обнаружит, что этих путеводных вех, расставленных в нём самою природой, — не счесть.
Керчь, 2007 г.
___________
Эссе опубликовано в «Первой Международной Независимой Православной газете Слово».
____________
[1] Архиепископ Лука (в миру Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий; (1877—1961) — российский и советский религиозный деятель, врач-хирург, учёный и духовный писатель, автор трудов по анестезиологии и гнойной хирургии. Доктор медицины, доктор богословия, профессор. Лауреат Сталинской премии первой степени.
[2] Старообрядчество и обрядоверие. Мельников Фёдор Евфимьевич.