Ополчение

       
           -Стой ! Туда нельзя, блин, мины там...много.
 Я вздрогнул и обернулся. Позади меня стоял кто-то. В полумраке он был плохо различим, но кое-что в нем сразу бросалось в глаза. Одет он был в давно не стиранную пыльную камуфляжную форму. Присмотревшись, я понял, что была она далеко не новой. Левый рукав был немного надорван, сами рукава закатаны до локтей, брюки тщательно заправлены в высокие «берцы», на голове надета то ли каска, то ли шапка такая, из под которой даже в полумраке светились злобой глаза.
       -Ты кто?
   Его голос меня поразил. Он был ровным, лишенным всяких эмоций, но в тоже время, останавливал, заставлял себя слушать и слышать, вводил в какое-то оцепенение. Я боялся пошевелиться, так и стоял в пол оборота к нему.
     -Журналист. «Крестьянские вести», я робко потянулся к нагрудному карману, где лежало мое удостоверение.
    -Не надо
 Он понял, что я хочу сделать.
   -Мне все равно, хоть из «Красной звезды», делаешь-то ты тут что?
    -Мне надо туда, в Тихую.
 Я махнул рукой в сторону, где еще в полдень были слышны взрывы и шел бой.
    -В Тихую?
 Он устало опустился на валявшееся у него под ногами ведро, достал сигареты, долго не мог прикурить- видимо газ в его зажигалке был на исходе...
   -Тихая, брат, она-то тихая была. Когда-то, а теперь нацмэны отбили, суки, наших трое погибло, представляешь, блин, трое парней путних, а за что?
   Он глубоко затянулся, медленно выдохнул дым через ноздри, и с какой-то неистовой злобой и болью процедил сквозь зубы:
   -Суки....
  Я посмотрел в ту сторону, где виднелось в сумерках зарево пожара. Мне очень надо было туда. Там на краю маленькой станицы жила моя тетка, мамина сестра, жила совсем одна. Сына своего, моего двоюродного брата, похоронила уже давно, муж еще раньше спился совсем, да и замерз как-то зимою. Так и жила совсем одна, и помочь ей сейчас было совсем некому. Некому, кроме меня. Мое воображение живо нарисовало страшную картину- кругом разруха после нескольких взрывов, искореженные дома, машины, повсюду валяющие предметы быта людей: посуда, какие-то вещи, мебель, точнее то, что от нее осталось. Я уже видел такое, пока добирался сюда. И кругом стоны и плачь. Порою душераздирающие крики и несмолкаемый плачь, казалось, здесь плачут все- и дети, и их матери. Здесь люди связаны одной бедой на всех, одним горем и отчаянием. Пока мы ехали в военной колонне сил Ополчения, я видел такие картины почти в каждом населенном пункте, большом или маленьком, некоторые были почти полностью уничтожены, сожжены и разрушены. В каждом из них стояла брошенная поврежденная военная техника, каждый из них был наполнен дымом, горем и злобой. И запах! Точнее вонь, от пожаров, от бензина, и даже от страха. Да, он тоже имеет свой запах, и его становилось все больше!
    -Куришь?
 Его голос вырвал меня из оцепенения, я вздрогнул от неожиданности, я повернулся к нему, и увидел, как он протягивает мне чуть смятую пачку сигарет.
   -Спасибо, я свои.
 Я закурил. Глубоко, на сколько мог, затянулся.
   -Завтра, как рассветет, разведка сгоняет в Тихую, блин, посмотрит че да как, а там будет видно, блин.
  Он не спрашивал зачем мне туда надо, что ведет меня, здесь все понимали, что если кто-то идет в зону боевых действий, то ему туда действительно надо!
   -Пойдем, скоро ужин.
   Он развернулся и пошел, я последовал за ним. Где-то пригнувшись, где-то перепрыгивая через какие-то предметы, повсюду валявшиеся на земле, мы пробирались к какому-то большому зданию. Подойдя ближе, я смог различить даже в темноте, что было оно, если на сказать полуразрушенное, то изрядно ему досталось точно. Это был какой-то не то завод, не то административный корпус, в нем было несколько этажей, множество окон, совершенно без стекол уставились на нас своими пустыми глазницами. Мы подошли к тяжелой двери, возле которой маячила неясная тень.
  -Кто?
  -Сава, это «авганец», со мной корреспондент, блин.
  -Здорово брат, как ты?
  Тень обладала громким голосом с кавказским акцентом. Мы приблизились, и мне удалось её рассмотреть. Это был не то грузин, не то абхазец, у него было типичное лицо, но оно как-то сразу запоминалось, производил он впечатление человека не злого, скорее добродушного, от него веяло спокойствием и уверенностью.
  -Как мы их сегодня! Суки, ну когда угомонятся, брат?
  -Когда всех перебьем, тогда и успокоятся, а нагонят контрабасов и их тоже, да хоть пиндосов, блин, мне все равно.
  -Эх, плохо говоришь, брат, нельзя, там тоже люди.
   -Ты кого из них людьми-то назвал? Тех, что в штабе сидят и приказывают бомбить по ночам мирных гражданских, или тех отмороженных, что по нам стреляют? Суки, задушил бы руками, и «калаша» не надо, они сегодня Колю убили Московского.
   -Прости, брат, я не знал, за Колю я бы им яйца отрезал и в рот паганый затолкал!
  -Ладно, пойдем выпьем, водка-то есть? Да и корреспондента накормим, как тебя звать-то?
   Я не сразу понял, что обращаются ко мне. Сава легонько ткнул меня дулом автомата в бок.
  -Эй, газета, кушать хочешь?
  -Никита,-сказал я, и добавил,-хочу.



   Какое-то время мы пробирались по разрушенному заводу практически в полной темноте. Мои спутники шли здесь уверенно, я же постоянно за что-то цеплялся и спотыкался. Пару раз большие руки, идущего ссади Савы , подхватывали меня, не давая упасть. Наконец, мы вошли в какое-то помещение. Прямо по середине его горел небольшой костер, вокруг которого полусидя — полулежа , располагались несколько человек. Подойдя ближе, я насчитал семерых. Все они были одеты в поношенную камуфляжную форму, немного пыльную или выцветшую, в полумраке было не разобрать. Лица были усталыми, небритые, а кто-то даже с бородой, но зоркие глаза, привыкшие к полумраку, внимательно рассматривали меня. Здесь каждый чужой вызывал какие-то подозрения, даже если он и пришел со своими. Вокруг я успел заметить много аккуратно сложенного оружия.
  -Авганец, кто это с вами?
  -Корреспондент, блин, пожрать бы пацаны.
  -Вон на ящике, под мешком, должно еще быть.
  Авганец направился в сторону, куда показал рукой один из них.
  -Садись, корреспондент, рассказывай
  -Чего рассказать то?
  -Да что в мире-то делается, как там люди-то живут?
  -Да все тоже в мире- Обама, Меркель, восток....
  -Э, слушай, мы тебя про мир спрашивали, а не про обезьян и шлюх разных!
  -Хана миру, парни, жопа ему. Цены и беспредел.
  -Про беспредел это ты верно! Из какой газеты?
  -Крестьянской
  -Крестьянину интересно как мы тут воюем с «нацменами»? У него что, своих забот мало?
  -Забот хватает. Я тут по собственной воле, тетка у меня в Тихой, а удостоверение,чтобы меньше вопросов задавали.
  -Да, пацаны, ну её на хрен эту войну, земля стоит не сеянная, не паханная, что зимой жрать будем?
  -Не очкуй, Москва конвои шлет, живем значит.
  -Ну да, с голоду, видать не подохнем, вот зацепить,суки, это могут.
  -Газета, как тебе, страшновато тут у нас?
  -Да отстаньте от пацана, дайте поесть то- это раздался голос «авганца» у меня за спиной. Он еще повозился там с минуту, а потом вышел на свет, ближе к костру.
  -На,- он протянул мне открытую жестяную банку.- поешь. Погрей только. Вкуснее...
  Он подошел к костру, ногой выковырял из него обгоревшую палку, задвинул ею угли с краю костра, и аккуратно установил на это место такую же банку. Я поднялся со своего места, забрал у него палку и проделал тоже самое. «Авганец» опять направился куда-то в полумрак и, вскоре. Вернулся, неся в руках два граненых стакана, наполненных наполовину.
   -На,- протянул он один из них мне,- за Колю, он коротко сплюнул и резко, одним большим глотком выпил. Резко пить я не мог, поэтому выпивал медленно, ясно чувствуя неприятный вкус дешевой водки. На первом же глотке горло слегка обожгло, но потом я почувствовал как тепло медленно растекается по всему моему уставшему телу, только сейчас я понял, что озяб. Мелкая дрожь  пробежала по телу, я  слегка крякнул, допил, наконец -то, неприятную жидкость, задержал на несколько секунд дыхание и медленно выдохнул. Все присутствующие с интересом наблюдали за мной.
  -Молоток.
  -Теперь поешь.
  Я наклонился к костру, откатил  рукав свитера до самой ладони, взялся за него изнутри и поднял банку за отогнутую крышку. Поднес её к лицу, жадно понюхал теплый вкусный запах, исходивший от неё. Кто-то протянул мне ложку и я принялся есть. Ничего вкуснее я никогда не ел! Она пахла костром, даже этими уставшими людьми, которых я вижу впервые, да и ,наверное, никогда больше не увижу. Я улавливал аромат какой-то непонятной мне полевой культуры, выросшей, скорее всего на Кубани, опаленной жарким южным солнцем, может быть, щедро политой проливными майскими дождями, или бесконечно обдуваемой сухим ветром во время нестерпимой июльской жары. Безумно захотелось оказаться сейчас на таком поле. Вдохнуть полной грудью тот раскаленный воздух , наполненный запахом ветра
  и каких-то трав, и нет там не взрывов, не стрельбы, не боли и плача.
   -Запей,- авганец протянул мне тот же стакан, наполненный на половину. Я запил. Знакомое согревающее тепло медленно вливалось в меня, я чувствовал, как начинаю хмелеть, как легкая боль появлялась где-то в затылке. Она всегда там появлялась, стоило мне только немного выпить. Я отправил в рот оставшийся кусочек слегка подсохшего хлеба, достал сигарету и закурил. Только сейчас я заметил несколько пар глаз пристально смотрящих на меня. Кто-то с удивлением, какие-то с пониманием, они смотрели как я ел и получал от еды удовольствие. Как только я закончил, они казалось потеряли ко мне всяческий интерес. Теперь я мог осмотреться. Рядом со мной сидел молодой парень, лет ему было немного за двадцать, его рыжие волосы даже в полумраке, казалось, были яркого бронзового оттенка. За ним, полу-сидя- полу-лежа располагался мужчина возрастом явно постарше. У дальней стены,свернувшись и укрывшись старым одеялом спали еще двое, справа от меня сидел Сава, глаза его были плотно закрыты, но он не спал, скорее о чем-то думал, за ним, усевшись друг к другу полукругом сидели еще трое и о чем-то тихо разговаривали. Авганца я не видел, скорее всего он был где-то ссади меня.
   -Откуда ты?
Вопрос застал меня врасплох, точнее не сам вопрос, а голос его задавший.
   -Из небольшого городка на юге.
  -Ты че, боишься сказать как он называется, или стесняешься? Мы вот ни хрена не боимся, я из Ростова, «рыжий» местный, из Горловки, Стас и «игрок» они из Сибири, Сава из Владикавказа, «Моцарт» из Питера, вон те два братана из Воронежской области, Колян...он сделал паузу, обвел взглядом всех, кто был у костра, медленно, пронзительно посмотрел на каждого, глубоко вздохнул и продолжил- Колян был из Устюга, как его теперь туда ,сука, доставить ?
  -Не боюсь из Кропоткина я.
  -Женат?
  -Не успел еще, но есть с кем, поэтому и поехал в командировку сюда, бабла хорошего обещали за репортаж дельный, да про тетку может чего узнаю. Мать очень за нее переживает, они не виделись лет десять, тяжело стало ездить друг к другу, дорого, да и возраст.
  -А у меня в Ростове жена, сын, внучка вот родилась, пол года как, а я вместо того, чтобы с ними. Помочь как-то, тут вот воюю с отродьем пиндосовским, потому, что лучше я их тут мочить буду, чем они, падлы, полезут на землю мои родную, чтобы в моем городе, где дед похоронен , кричать на каждом углу :»Хайль», и проводить гей парады, лучше уж мы тут их, пидоров, завалим.
  -Шакалы.
   -Мой дед здесь воевал с этими тварями еще в сорок втором- сказал Стас, прикурил сигарету, затянулся и продолжил-как хорошо, что он никогда не узнает, что пройдет каких-то семьдесят лет, и его внук бросит работу, семью, все свои дела и примчится сюда мочить тех же уродов!
   -Я в шахте работал, -сказал «рыжий», копил, хотел тачку купить, люблю я их. Уже присмотрел. А потом матери сообщили, её брат погиб и отец, они в маленькой деревне жили, в их дом танк выстрелил прямой наводкой, ничего не осталось, совсем не осталось.
  -А у меня,- сказал Сава, -пидоров совсем, слушай, не уважают. Их просто вывозят, выселяют втихую, они прячутся, но мы находим, вывозим в горы, вставляем, слушай, палку от лопаты в жопу, обратно совсем не возвращаются. Любить нужно женщину, красиво, слушай, любить, вы русские пацаны нормальные, но любить так не умеете.
  -Ага, мы и пить так не умеем.
  -А, слушай, пить это искусство, шашлык, лучок, свежий лаваш и аджика. Вино из винограда, который вырос у нас в горах, где самый, слушай, чистый воздух. Э, ты зайди магазин, слушай, такого не купишь! А песня, такой красивый песня как у нас нигде нету!
  -Песни у вас ,в натуре,  красивые, но нам не понятны, давай,»Моцарт» нашу!
  Откуда-то появилась гитара. Её передали человеку, который был дальше всех от меня. В полумраке я различал только его фигуру, лица мне не было видно. Он взял гитару, несколько раз провел пальцами по струнам, и зазвучала не хитрая, но стройная, постепенно захватывающая, мелодия.
     Где-то когда-то во тьме веков
     Ты разглядишь меня,
      Ты уничтожишь моих врагов,
      Жалуясь и любя.

     Все повторить на твоей земле
     Нам предстоит с тобой,
     Но этот путь ведет ко мне,
    Жизнь-это вечный бой.

Его чуть хрипловатый голос заворожил, сразу приковал к себе внимание всех. Головы повернулись к «Моцарту». Люди застыли на своих местах. Внимательно и жадно вслушивались в каждое пропетое им слово, словно боялись пропустить, не уловить, не понять смысл. Но смысл был им всем понятен.
   
   Все повторится когда-то сполна,
   Грянет однажды Гром,
   Помни о том, что жизнь одна,
   И не жалей о том.

  Помни о том, что свободна любовь
  Выбрать, что ей нужней,
  Но к испытаниям будь готов,
  Я буду рядом с ней.

  Практически в полной тишине его голос звенел и резал. То ли сама атмосфера, запах гари и дыма, сырость нашего убежища, рассеянный свет костра, завораживающая игра пламени в нем, или какая-то неведомая магическая сила, вдруг, в один миг, объединившая этих разных людей, собравшая здесь их вместе. Я не знаю, что это было, но ясно чувствовалось- они точно знают зачем они здесь, у каждого свои причины здесь оказаться, но их накрепко объединяет общая цель, она ведет их, заставляет терпеть и верить. И пусть это не их война, но они стали частью её, важной составляющей, грозной и несгибаемой силой!

  Будет огонь и холодный снег,
  Только иди вперед,
  Будет пьянить тебя звездный свет,
  Будь спокоен и тверд.

  Чтобы звучал во веки веков
  Наш бескорыстный стих,
  Дай уничтожить твоих врагов,
  Дай мне забыть о них!

 Смолкла гитара. «Моцарт» допел свою песню. Я не сразу заметил, что вокруг установилась полнейшая тишина. Дощатые обломки в костре почти догорели, в нашем убежище стало темнее, но никто не мог подойти и подкинуть дров в огонь. Все застыли в каком-то оцепенении. В этой оглушающей тишине мы просто сидели, уставившись в догорающий костер, и думали каждый о своем. Кто-то о семье, оставленной дома, где-то там, далеко, где не стреляют, кто-то о чем-то очень-очень личном, дорогом и близком, я думал о Коляне, который погиб вчера. Зачем, ради чего, что и кому могла доказать его смерть? Она стала одной из многих, стала частью неимоверно дорогой цены, заплаченной за свободу и правду.
   -Парни, уже почти три, пора,-раздался голос «Авганца» у меня за спиной. Я вздрогнул от неожиданности и поежился.
   -Братаны, «Аким» и «рыжий» со мной, Сава ко входу, Стас прикрываешь, слева пойдет взвод шахтеров, не перестреляете друг друга, блин.
   Все, кого назвал «Авганец», встали и  взяли свое оружие. Они выходили тихо, друг за другом. Я всматривался в каждого из них, пытался запомнить их запыленные злые лица, чтобы потом подробно описать каждого в своем репортаже. Сзади мне на плечо легла тяжелая ладонь. Это был «Авганец».
   -»Газета», ты напиши там о нас, блин, как мы тут гасим нацменов, пусть люди знают!
   Я проглотил подступивший к горлу комок.
  -Конечно, я напишу.
  Я встал и крепко, насколько смог, пожал ему руку. Он развернулся и растворился в темноте, а я так и стоял еще достаточно долго, и смотрел ему вслед.

Вечером этого же дня я добрался до Донецка. Без труда разыскал пункт формирования беженцев. Здесь мне удалось узнать, что тетку мою и еще несколько десятков человек еще четыре дня назад вывезли куда-то в Воронежскую область. О том, что она ушла с беженцами мне сказал «Авганец», когда вернулся из разведки. Вечером следующего дня я вместе с очередной  колонной беженцев пересекал границу с Россией.
   Уставший сотрудник погранично -пропускного пункта бегло взглянул в мой паспорт.
   -Как там?- спросил он голосом, лишенным всяких эмоций.
   -Воюют,- ответил я.
  Мне вспомнился тот костер, я понял, что буду помнить его до конца своих дней, буду помнить этих утомленных людей, которых ничего не сможет сломать. Взяв протянутый мне паспорт, я пошел к стоянке автобусов. В голове моей, вдруг, зазвучала уже знакомая гитара, и тот же знакомый голос: «Дай уничтожить твоих врагов, дай мне забыть о них!"