Глава 7. Большая тайна маленькой девочки

Дарина Наар
     С момента появления Данте в «Лас Бестиас» прошло два дня. Мальчик был счастлив, встретив добрых людей. Каролина, что сомневалась, надо ли брать чужого ребёнка, смирилась с волей Гаспара. Мальчик напоминал ей Энрике — брата-близнеца Клема, который три года назад утонул в реке.

      И Каролина, и Гаспар тяжело приняли смерть сына. И если Каролина находила утешение в религии, заставив дом иконами и уговаривая мужа и сына молиться с утра до ночи, то Гаспар переживал молча. Данте заметил: религию он не шибко жаловал, но супруге ничего не запрещал. Ведя полукочевой образ жизни, он часто уезжал на сутки-трое — на охоту.

      Каролина работала прачкой — обстирывала жителей посёлка. Профессия эта считалась наиболее приличной для женщины из низов, хотя работающая замужняя дама осуждалась всегда. Но гаучо на многое закрывали глаза — в их среде жили и люди, которых не принимало другое общество.

      Клементе же не находил ни занятия, ни утешения — с братом он потерял часть себя. И Данте вернул радость в эту семью, будто заменив умершего мальчика. Каролина кормила его, как на убой, Гаспар учил бросать лассо, а Клементе ходил хвостом. С виду самоуверенный и разговорчивый, он оказался одиноким и неприспособленным к жизни. Он нуждался не столько в друге, а больше в объекте для подражания. Данте же впервые общался с нормальным мальчишкой, без драк, обид и унижений. Он мечтал навсегда остаться в «Лас Бестиас». Хотя и тосковал. По дымчатой лошади да черноглазой девочке, с которой провёл пару часов, самых чудесных в жизни.

      Но наблюдательный Клем заметил: Данте всё время молчит, глядя в бесконечно-ясное небо, словно видит там иной мир.

      — Чего это с тобой? Тебе у нас не нравится? — спросил он осторожно. — Или боишься, что этот дон Сильвио придёт за тобой?

      Данте мотнул головой отрицательно.

      — Я хочу видеть одного человека.

      — У тебя остались там друзья, да? — мигом стух Клементе.

      — Нет. Вернее да. Не друзья, подруга.

      — Ну тогда бери лошадь и езжай. Увидишься с подружкой. Только возвращайся, — огорошил его Клем. — А то у тебя видок, будто тебя на цепи тут держат.

      Скоро Данте уже гладил красавца Персика по золотой гриве. Но дурную его манеру — скачку без седла — Клем запретил категорично.

      — А если ты разобьёшься? Чего я скажу родителям? Да они шею мне свернут! Нет уж, бери седло. А вдруг захочешь покатать девчонку? Она же не сядет на лошадь без седла. Все девчонки капризные!

      Этот аргумент крыть было нечем. И Данте, скрепя сердце, надел на Персика седло.

      — Не попадись на глаза этому богачу-злыдню. И возвращайся обязательно! — наставлял Клементе по-братски.

      — Если ты на год старше, это не значит, что ты можешь поучать меня, — отбрил Данте.

      Пришпорив коня, он громко свистнул, и Янгус взмыла под облака, устремляясь за нерадивым хозяином.

      Путь был неблизок. И, как бы Данте не торопился, доехал до города он лишь к сумеркам. Привязав Персика к дубу и выпустив Янгус полетать, он кинулся к реке. На берегу — камыши да ракушки. Эстелла если и приходила, то этого не узнать. По солнцу Данте определил: сейчас около восьми — время мессы.

      Всю дорогу бежал он бегом, надеясь: его не примут за бродягу. Он был одет в вещи Клементе, слегка великоватые, но чистые и не дырявые. Пожалуй, его не выгонят, если он постоит у церкви.

      Данте спрятался за фиалковым деревом — жакарандой и стал ждать. Сердце билось неистово, отзываясь эхом в ушах. Когда месса закончилась и люди покинули храм Святой Аны, мальчик быстро засёк Эстеллу — яркая девочка выделялась в толпе. Сердце остановилось. Оттолкнулось от рёбер и заколотилось, умирая в лихорадке безумия. Эстеллу вела за руку красивая блондинка. Выглядела девочка здоровой и счастливой. Ясно — и думать о нём позабыла. А он-то убедил себя, что её наказали, что она страдает, а она…

      Огорошенный этим открытием, Данте схватился за дерево, чтобы не упасть. Всё правильно. Зачем он ей нужен? Богатая, жизнерадостная девочка, все её любят и трясутся над ней. А он — никто. Бродяга без дома, без семьи, зато с магическим даром — наградой то ли бога, то ли дьявола.

      Эстелла вертелась туда-сюда, а Данте не спускал с неё глаз. И взгляды их встретились. Мальчик ждал: Эстелла кивнёт или улыбнётся, но она, не прореагировав, исчезла в толпе.

      Съехав вниз по стволу дерева, Данте зажмурился. Лучше бы он не приезжал сюда. До этого в нём горела микроскопическая надежда, что Эстелла помнит его. А теперь он убедился — ей плевать. Она притворилась, что не узнала его. Ну почему ему всегда больно? Может, он просто не умеет быть счастливым? Ероша волосы, Данте уткнулся носом в колени. Давно сдерживаемые слёзы вырвались из клетки, сдавливая мальчику грудь, не позволяя дышать.

---------------------------
      Часом ранее.
      Нервно поглядывая на «дедушкины» часы в углу, Эстелла металась по комнате. До конца заточения оставалась пара дней, но девочка не могла воспротивиться искушению. План Берты был прост, но казался безумным и романтичным, как сошедшим со страниц книг. Явно бабушка тоже начиталась этих книжек, когда, шмыгнув тайком в спальню внучки, изложила свою идею: на встречу с Данте можно пойти ночью, удрав через балкон.

      Эстелла боялась соглашаться. Если мама узнает о проделке, жуть что будет! А скоро должен был явиться парфюмер — выбирать для Эстеллы индивидуальный аромат. С ним она созреет, выйдет замуж, и на смертном одре её парфюм останется с нею. Эстелла ждала этого события, будучи падка до запахов и ассоциируя приятных и неприятных людей с ними. Вот у бабушки очаровательный парфюм — ночная фиалка. А маму всегда сопровождал изысканный аромат белого лотоса. Интересно, какой запах подберут для неё, Эстеллы? Но если она провинится, мама отменит визит парфюмера! Бабушка же уверяла — она будет держать оборону: положит на кровать валик из одел и начнёт храпеть, чтобы все решили — Эстелла спит.

      Чем ближе подходил вечер, тем сильнее волновалась девочка. Когда часы пробили семь, у неё уже зуб на зуб не попадал от страха. А впереди — вечерняя месса. Её надо высидеть, терпя занудство падре, молчание матери и довольную ухмылку Мисолины.

      Через полчаса Либертад, круглолицая мулатка с длинной косой, уже закалывала шпильками волосы Эстеллы, готовя её к выходу и попутно жалуясь на свою нелёгкую долю:

      — Когда-нибудь эта сеньора Хорхелина меня доведёт! У меня, ясно дело, терпение ого-го, но и ему приходит конец. Она лает хуже уличной шавки. А сегодня графином в меня кинула, чуть голову не размозжила!

      — Пожалуйся Арсиеро, — дала совет Эстелла.

      — Дак я ж пробовала, сеньорита. И сеньору Арсиеро жаловалась, и вашей бабушке, но стало ещё хуже. Хорхелина меня ненавидит, хочет со свету сжить. Паршивая грымза!

      — Она тебе завидует, потому что ты молодая и красивая, а она старая и страшная, — хихикнула Эстелла. — И дядю Эстебана к тебе ревнует, потому что ты ему нравишься. Я хоть и маленькая, но не глупая и всё вижу.

      Либертад промолчала, но щёки её зарделись.

      К восьми часам Роксана с Эстеллой и Мисолиной, Берта с Гортензией, Урсула, Хорхелина и Эстебан вышли из экипажа у церкви Святой Аны. Либертад и кухарка Лупита остались дома — они часто отлынивали от богослужений, втайне придерживаясь негритянских верований. Арсиеро тоже редко ходил в церковь, падре Эберардо не вызывал в нём симпатии. Но, как алькальд, он появлялся на воскресной утренней службе и на исповедях, дабы покаяться в греховном пристрастии к куриному паштету и пончикам с повидлом. За это падре назначал «суровое» наказание — десять раз прочитать Отче Наш.

      Литургии в храме Святой Аны отличались друг от друга. Иногда падре Эберардо читал Библию, иногда бумажки, поднесённые диаконом — низкорослым и щуплым мужичком. И всякий раз прихожане уверяли: сегодня месса была лучше, чем вчера. А позавчера священник превзошёл себя, зачитав великолепную проповедь. Даже сбился всего пять раз. Эстелла же в любой день попросту зевала.

      Но сегодня она и ждала окончания мессы, и боялась его. Берта слушала падре с блаженной улыбкой — млела от предвкушения мести Роксане. На мордочке Гортензии красовалась такая же улыбка — с возрастом собачка всё больше напоминала хозяйку.

      Через пятьдесят минут прихожане вывалились из церкви. Одни зевали, другие обсуждали мессу, третьи лопали сладости, извлекая их из карманов. Пока ожидали кучера, Эстелла разглядывала улицу — она истосковалась по свежему воздуху. На балкон выходить ей не запрещали, но свободолюбивая девочка чувствовала себя птицей в клетке. Жадно наблюдала она за прохожими, и вдруг цепкий взгляд её поймал знакомый силуэт. Вон там, за цветущей жакарандой. Белая кожа, чёрные волосы, плащ-пала и красный кушак. Сердце девочки застучало сильнее. Миг, и они сцепились взглядами. Эти глаза — магические сапфиры забыть было нельзя. Эстелла чуть не грохнулась на мостовую. Все сомнения разлетелись по ветру. Ночью она пойдёт к реке!

      Но сказка окончилась — Эстеллу живо дёрнули за руку.

      — Идём! — Роксана была неумолима. — Ты ведёшь себя, как плебейка! Будешь пялиться по сторонам, посажу под замок ещё на неделю. Приличная сеньорита должна опускать глаза и усердно молиться, а ты… от тебя веет развратом!

      Эстелла смирилась, но продолжила оглядываться. А Данте исчез — девочка больше не видела его. Вскоре экипаж увёз семейство прочь.

      Теперь Эстелла знала, что воплотит в жизнь план Берты сегодня. По возвращении во дворец она рванула в комнату, ссылаясь на мигрень, и, одетая, упала в кровать.

      Предусмотрительная Либертад, однако, оставила ужин на комоде. И у Эстеллы, после непродолжительных всхлипываний, пробудился аппетит. Слопав куриную ножку и бублик с орехами, она запила их мате и ощутила прилив энергии. Попыталась вышивать, но укололась иголкой. И книгу не восприняла — буквы плавали вверх и вниз. Читать Эстелла любила, воображая себя героиней романов, что в дни наказания ей таскала Либертад (Роксана запретила девочке все книги, кроме Библии). Но этот вечер не располагал к чтению.

      Гасли и гасли в доме свечи и канделябры, затихали топот и разговоры. Выйдя на балкон, Эстелла перегнулась через перила, чтобы увидеть окна нижнего этажа — темень. Часы пробили полночь. Наверняка все спят. Эстелла зажгла свечу, водрузив её на комод, и начала рыться в шкафу.

      Остановила выбор на платье в синюю клетку, неприметном издали. А ещё лучше была амазонка — подарок папы. После его смерти Роксана и Берта хором запретили всем членам семьи ездить верхом. Они распродали скаковых лошадей, оставив трёх, чтобы запрягать в экипаж, и изящная амазонка так и пылилась у Эстеллы в сундуке.

      Сбросив домашнее платье, девочка вынула амазонку. Чёрный пан-бархат, обволакивающе мягкий. Юбка налезла отлично, но верх уже не сходился в груди. Эстелла порылась в комоде, нашла рубашку и жилет мужского покроя. Надела. Вгляделась в зеркальное отражение, напомнив себе женщину-всадницу из европейских журналов мод, что выписывала мама.

      За дверью раздались шаги. Эстелла запаниковала, но это оказалась Берта.

      — И чего это ты напялила? — пробурчала она, ввалившись в дверь.

      — Это моя старая амазонка.

      — Ты чего ж собралась на лошади скакать? Я решительно запрещаю! Помнишь, чего случилось с твоим папенькой?

      — Не собираюсь я ехать верхом, — успокоила бабушку Эстелла. — Но неудобно же спускаться с балкона в юбке с фокю [1] и панталонах.

      — Ну да, твоя правда. А я вот принесла сувенирчик, — Берта вытащила из-под юбки верёвку с узелками, скрученную из простыней.

      — Бабушка, вы чудо!

      — Чего не сделаешь ради внучки? Два часа крутила эту штуку. Зато вспомнила свою бурную молодость. Ох, и чего я только не вытворяла! Частенько сбегала по ночам из дома!

      — Вы тоже лазили в окно?

      — А то! У меня большой опыт. Я и с крыши сигала! И ни разу не падала. Но я тогда была ху-у-уденькой, — мечтательно вздохнула Берта. — Сейчас-то я, ежели полезу, так и брякнусь, как мешок с трухой. Ну всё, хватит разговорчиков! Время уж за полночь, не успеем же ничего.

      Примотав один конец верёвки к перилам балкона, вторым предприимчивая Берта обкрутила талию Эстеллы. И девочка, цепляясь руками за узелки, полезла вниз. Всё оказалось проще, чем она думала — легонько приземлилась на газон, отвязала верёвку, и, махнув Берте рукой, побежала в конец сада, к запасной калитке. Открыв засов, проскользнула на улицу.

      На Бульваре Конституции было людно. Смешки, пение, оклики раздавались тут и там. На углу стояли женщины. Растрёпанные, ярко накрашенные, в платьях ядовитых цветов, они напоминали клоунесс. Таких безвкусных дам Эстелла никогда не видела. Они девочку не заметили, и она, миновав Ратушу и церковь, пробежала по аллее ещё два квартала. А вот и мост. И дальше — тьма, Нижний город и ни единого фонаря. Только деревья и кусты. Вот чем она думала? Зачем пришла сюда ночью? А вдруг тут ягуары или змеи? И никто её не спасёт!

      Эстелла не знала как быть: идти в темноту или вернуться домой. Жажда увидеть Данте всё возрастала, борясь с остатками благоразумия. Дрожа от страха и нетерпения, девочка вгляделась в реку.

      ХЛОП! На перила моста села птица, чёрная, с алыми кончиками крыльев. Выпучила на Эстеллу круглые глаза-бусины. Пощёлкав клювом, свистнула так, что уши заложило.

      — Ты откуда прилетела? — взыграло любопытство в девочке. — И зачем так орёшь?

      Птица взъерошилась, курлыкая и булькая что-то. А из глубины леса раздался крик:

      — Янгус! Янгус, ты где?

      Сердце Эстеллы подпрыгнуло. Этот голос — сипловатый, уже имеющий признаки возрастной ломки — был ей знаком. Птица свистнула вновь, и из зарослей выбежал Данте, освещая себе дорогу ладонями.

      — Янгус, вот ты где! — выпалил он. И окаменел.

ПРИМЕЧАНИЯ:
----------------------------------
[1] Панье — каркас для юбки, описанный в первой части романа, канул в лету в 1780 году. В 1789 в ходу были Фокю (фр. faux-cul) — небольшая подушечка, что надевалась под юбку сзади (похожа на более поздний турнюр, но меньше размером).