Сева Ухов развлекается
К дому самарской Демократии, украшенному полинялым треколором, подошел длинноволосый юноша в ощипанной кроличьей шапке и в старом пальто с оборванными петлями. Это был Сева Ухов, студент педик. Не подумайте плохого, он просто учился в педагогическом институте. Сева записался сразу во все партии и поэтому считал себя крупным психологом. Он ногой распахнул двери дома Демократии и шагнул в темноту прокуренного подъезда. Первыми ему встретились “Вша” со своим послушным и ручным “Жирафом”. “Вша” получил такую кличку еще во время учебы в куйбышевском политехе за то, что выполняя волю деканата, проверял моральный климат в общежитии, врываясь по ночам в чужие комнаты. Ухов аж присел. Ткнул пальцем в сторону “Вши” и выдохнул: Ха, а правда говорят, что ты в постели хорош и один? “Вша” аж закашлялся, подавившись собственной слюной. Высоченный “Жираф” позади него злобно оскалился и показал широкие желтые зубы: Ну ты мне попадешься в тихом месте. Но Ухов уже не слышал ответа, он змейкой проскользнул в коридор. В широкой и светлой комнате, над дверями которой висела табличка “Народное единение” или что-то в этом духе собрались именитые демократы. Они допивали бутылку русской водки, закусывая коркой черствого старого хлеба, которую накануне принесла для местного кота уборщица. Старой женщине слегка приплачивали городские власти, чтобы демократы не утонули в грязи. А так бабулька находилась на самоокупаемости, регулярно сдавая мешки с пустыми бутылками.
Войдя, наш герой закричал: Эй, ты, борода из ваты, оставь допить, не лапай. Тот, годящийся Севе в дедушки, зашипел: Сам хоть раз принеси. На что студент парировал: Да тебе старому дураку за счастье хлебнуть с таким известным человеком как я. Для большей убедительности, как бы неловко потянувшись за коркой хлеба, локтем спихнул пепельницу прямо на брюки бородатому. Поднялось облако пепла, все закашлялись. Тут Джорджа, отличавшийся способностью сглаживать конфликты, предложил Ухову сгонять в магазин за новой водкой и закуской. Тот радостно согласился и, зажав в кулаке “штуки”, подпрыгивая как кенгуру, весело выскочил на улицу. Скоро Сева вернулся и водрузил добычу на стол. В комнате наступила тишина: вместо трех бутылок водки и каких-нибудь консервов, он выставил отряд популярного у алкоголиков “Агдама”, а вместо закуски положил огромный переросший сырой кабачок, явно с признаками пестицидного вырождения. Джорджа, хотя и был богат, так как торговал парняшкой на рынке между урной и туалетом, но все-таки взвизгнул: Ты чо, очумел, студент. Но он плохо знал Севу. Тот схватил стул и молча плюхнулся на него, да так, что ножкой стула пригвоздил к полу ботинок несчастного. Ты, дядя, молчи да пей, пока коммунисты к власти не вернулись, вместо извинений ответил он. Потом Севу послали с глаз долой, промыть от старой заварки чайник. Наш герой забил раковину, так что вода хлынула на кафельный пол и потекла по коридору. Затем Сева что-то кричал, осушал из горлышка бутылку за бутылкой, топал ногами, звонил во Владивосток по телефону, где искал родственные души, справлялся о здоровье старого еврея, причем даже всхлипывал в трубку, сочувствуя его судьбе, когда к власти придут патриоты. Унять студента не мог никто. Демократы должны были принять решение: либо его вновь вязать бельевой веревкой, но он в прошлый раз чуть не откусил палец у беженца с Украины, либо газировать, но тогда он может все обгадить. Наконец демократы, посовещавшись, молча, как стая волков, кинулись на Ухова, проволокли его по коридору и вышвырнули на улицу. Последнее, что Сева почувствовал перед полетом в темноту это жесточайший удар ниже спины чем-то длинным и тонким, похожим на копыто. Это “Жираф” лягнул, пронеслась в голове мысль, но ничего, отыграемся, лишь бы домой добраться.
Очередной день самарской демократии утонул в ночи.