- Пора, товарищи, сказать решительное: «Нет!» подлому магнату Брейтмахеру! В черте города он строит новый завод, который будет отравлять окрестности вредными химическими отходами! А в пригороде намерен отгрохать целую атомную электростанцию!
В столице Остона Карианфе на главной площади проходил крупный профсоюзный митинг. Собравшиеся протестовали против самоуправства местного толстосума. Оратором был молодой человек лет 28-ми – секретарь городской профсоюзной организации, активный борец за права трудящихся, коммунист Палинарий Мирсо (или попросту – товарищ Пальмир, как его звали соратники).
- Слово предоставляется моему помощнику – Элизе Мольди!… Прошу вас, товарищ Лиза, - объявил он.
В толпе послышались жидкие аплодисменты.
Помощником секретаря была девчонка лет 15-ти, выглядела же она ещё моложе из-за маленького роста. И держалась под пристальными взглядами неуверенно и робко. Была одета в рабочий комбинезон и бейсболку из-под которой выбивались копна рыжих волос, стянутых тугими резинками в виде двух смешных хвостиков. Она тут же обронила бумаги, которые держала в руках, и смущённо собрав их, начала своё выступление.
- Товарищи! – возгласила она, надевая на нос очки, - Все мы знаем, как влияет на здоровье граждан, ухудшающаяся с каждым годом экологическая обстановка в городе, - Нами, то есть членами уполномоченной профсоюзной комиссии, проведено специальное расследование. И были собраны сведения крайне любопытные и чрезвычайной важности. Мы опрашивали врачей городских учреждений и поликлиник, заведующих больниц и работников санэпидемстанции. И вот что мы выяснили, товарищи…
По мере того, как Лиза продолжала ораторствовать, её движения, голос и манера держаться становились всё более выразительными, глаза горели, а в речах слышалась бесконечная убеждённость в том, что она говорит.
- Правая рука товарища Пальмира, - с гордостью пояснил один из лидеров коммунистической партии провинции Остон, редактор газеты «Глас народа» Роберт Штерк, глядя на Лизу Вове Шекко – оппозиционному журналисту и столичной знаменитости, приехавшему из Мегалиолисса на митинг, - я порекомендовал её ему два года назад и не просчитался. Ведёт всю профсоюзную бухгалтерию и документацию, чрезвычайно дотошна и аккуратна, днями и ночами проводит за квитанциями и бумажками. И самое главное, честна до безобразия. С закрытыми глазами можно ей доверить все профсоюзные счета. И мелочи себе даже не присвоит, что в наше время большая редкость…
- Да уж, редкость, - высказал своё мнение Шекко, про себя же скептически усмехаясь и думая: «Частенько я слышал о том, что профсоюзные лидеры Карианфа безбожно подворовывают».
- … К тому же активно занимается общественной деятельностью. И абсолютно бесплатно.
- Странно, - съязвил журналист, который славился своими остротами и неуместными замечаниями, - помощник секретаря мог бы иметь стабильный официальный оклад. Я, кажется, слышал, что сам товарищ Палинарий весьма неплохо зарабатывает.
- Ну, ему семью кормить, - недовольно отозвался Штерк, - у него двое детей. И жена беременна третьим. А Лиза? Как её оформишь? Она же несовершеннолетняя.
- Тем более, - продолжал допытываться дотошный журналюга, - вас бы привлечь, уважаемый, за использование подросткового труда.
- Ну что вы! – воскликнул недовольно редактор, - Лиза помогает нашему делу по доброй воле и с большой охотой!
- Это просто гуманитарная катастрофа какая-то товарищи! – в это время ораторствовала помощница секретаря, - Количество онкологических заболеваний увеличилось в городе за последние пять лет на 2,2 %, бронхиальной астмой на 3,5%, различными болезнями желудочно-кишечного тракта 8,8%!!!
Последняя цифру Лиза произнесла, угрожающе подняв к верху палец, потом заговорила далее эмоционально:
- Это локальное бедствие, друзья мои! Я уже не говорю о том, что из-за плохой экологии у граждан снизился иммунитет. Возьмите хоть недавнюю эпидемию гриппа. Она охватила собой 11% населения нашего города. Три летальных исхода! Двое из них – грудные дети! Что же мы предпринимаем? Мы молчим!
Лиза растерянно обвела глазами скучающую аудиторию.
- Что, вот так и будем продолжать молчать и болеть гриппом?!! – изумлённая до предела равнодушием к столь важным проблемам, вопросила она.
В голосе ораторши ощущалась всепоглощающая вера в то, что, если бы ни злобный магнат Брейтмахер, гриппом в их городе никто бы не болел.
- Власти бездействуют, - продолжала она, пыхтя и хлюпая носом от эмоционального напряжения, - они не хотят положить конец деяниям бесчинствующего злодея, который чувствуя полную безнаказанность, продолжает творить свои самоуправства. Наш профсоюзный комитет направил петицию мэру Карианфа Голонезу… Он ответил нам нецензурной бранью. Мы обратились к президенту нашей провинции. Он сообщил, что разберётся с этим, но не разобрался!... Мы заявили о происходящем королю. Он и вовсе промолчал, товарищи!
Лиза от волнения чуть не сломала шариковую ручку, которую крутила в руках. На глазах её выступили слёзы. Она никак не могла понять: как можно молчать, когда в государстве гибнут люди?
- Только за последние полгода в городе умерло 1238 человек… простите 1239, - голос Лизы дрогнул, - последний несчастный скончался двадцать минут назад от ишемической болезни сердца…
- Эдакая какая темпераментная особа, - заметил Шекко, про себя посмеиваясь.
- Вся в своего отца – незабвенного и всеми любимого нами Артура Солваджи, - пояснил Штерк.
- Постойте, так она дочь Артура Солваджи? – удивлённо переспросил журналист, прекращая смеяться, - Того самого?
- Да, того самого, - подтвердил обиженно редактор, - народного остонского героя, убитого палачами Особого отдела почти шестнадцать лет назад накануне гражданской войны.
- Никогда не слышал о том, что у покойного Артура есть дочь.
- Незаконнорождённая, к сожалению, и носит фамилию своей матери.
- А её мать?
- Умерла при родах.
- Так она сирота? – с участием пробормотал Шекко, совершенно меняя своё отношение к происходящему, - Бедная девочка! И ваша профсоюзная организация даже не изыскала средств, чтобы помочь дочери погибшего национального героя?
- Да не нуждается она в деньгах, что вы в самом деле! – раздражённо возгласил Штерк, которому назойливый журналюга совершенно встал поперёк горла, - Она вполне обеспечена. У ней богатый опекун.
- Опекун? И кто он? – продолжал свои расспросы Шекко, которому его журналистская чуйка явно подсказывала, что в этой истории стоит покопаться.
- Да откуда я знаю? - отрезал редактор, - Кто-нибудь из родственников Артура, наверное. Он же родился в очень знатной остонской семье, только от всего отказался по принципиальным соображениям.
- А не бароны ли это Солваджи? Тогда выходит, что девочка эта баронесса?
- Ну, баронессой она бы была, если являлась законной дочерью. А так, родня по отцу от неё отказалась.
- Постойте-постойте, вы же только что сейчас сказали, что какой-то родственник оформил над девочкой опекунство… Так это по материнской линии?
- Да нет, не думаю. Все родственники матери там простые сельские жители, нищие крестьяне, так сказать.
- И кто же этот добрейший самаритянин? Как его фамилия?
- Фамилия у него очень даже странная… прямо можно сказать какая-то до смешного нелепая фамилия, только я запамятовал… Ах, да! Его зовут мистер Койкто.
- Кой кто??? – переспросил Шекко.
- Да, Койкто. Это такая у него фамилия.
- Однако любопытно, - заметил журналист, опять внутренне посмеиваясь, потому что подобный набор звуков вызвал в его подсознании весьма странные ассоциации, - а не могу я поинтересоваться: фотографии у вас, случайно, этого заботливого человека ни имеется? Быть может он, с какого-нибудь боку знаком мне…
- Всегда, пожалуйста, - с охотой отозвался останский профсоюзный активист, внутренне радуясь тому, что столичный любопытный прохвост перестал наконец задавать ему неудобные вопросы, - вот как раз в телефоне у меня…
- Да это же…! – вздрогнув от неожиданности произнёс Вова, и тут же поперхнулся на полуслове. Несмотря на парик и непривычные, напяленные на нос очки в роковой оправе, он просто не мог не узнать этого человека.
- Так вы его знаете?
- Ну, что вы, уважаемый, нет… конечно – нет, просто обознался, - соврал Шекко.
«Однако, - думал он в это время про себя, - вот уж и в правду не знаешь: где найдёшь, а где потеряешь. И как можно было предположить, что у этой профсоюзной активистки в опекунах ТАКОЕ ЛИЦО… Но в чём смысл? Предполагаю, что наверняка в этом имеется какой-то тонкий политический расчёт…»
***
Провинция Остон располагалась на территории мрачного острова и представляла собой пустошь, бедную растительностью и красками природы, а побережье её изобиловало неприступными скалами. В разное время в этой негостеприимной местности претерпело крушение множество кораблей. И до сих пор удачливые кладоискатели находили на морском дне сокровища британских торговых судов и испанских галеонов. Для успешного ведения сельского хозяйства на острове не было плодородных земель. А из-за местных особенностей индустрия провинции развивалась крайне медленно.
С древних времён и века до X нашей эры в этой местности проживали в основном лишь кочующие народности и всякий сброд: пираты, беглые рабы и каторжники, цыгане, то есть переселенцы по разным причинам покинувшие более цивилизованные места и имеющие ни родины, ни домов. И только много позже, веке в XI, здесь стали появляться немногочисленные оседлые поселения, и даже небольшие города ремесленников и торговцев. К числу таковых и относился Карианф – наиболее крупный из всех поселений, позже разросшийся в достаточно обширный город, обнесённый огромной каменной неприступной стеной.
От своих предков – кочевников и искателей счастья, живущих не в ладах с законами различных государств, современное население провинции унаследовало неуёмное стремление к свободе, полнейшее нежелание трудиться и подчиняться какой-либо власти. А ещё нация эта выделялась из других в королевстве Пронсельвани обилием национальных праздников, коих было и в самом деле бессчётное количество. Львиную долю их составляли религиозные торжества (а богов у данной народности было превеликое множество: языческих, аврааических, архаических и прочих, и все были крайне почитаемы). Но особенно пышно праздновались различные даты, связанные с борьбой за свободу и независимость. В общей сложности таковых насчитывалось до сорока штук. И все они приурочивались к историческим событиям многочисленных восстаний останских атаманов и предводителей разных времён, широко отмечались также дни рождения оных: некоторые с помпезностью, а некоторые неистовым народным ликованием. И непременно с размахом торжествовали в годовщины побед общенациональных восстаний, а также чудесных знамений свыше, посланных борцам за свободу от языческих божеств и христианских святых угодников.
Во многом именно в этом скрывалась причина того, что промышленность провинции ну никак не хотела развиваться. И если даже какой-нибудь заезжий предприниматель озадачивался построить на мрачном острове завод или фабрику (в отличии от местных жителей, которые озадачивались этой идеей крайне редко), то сталкивался неизменно с непредвиденными трудностями, связанными с местным менталитетом. Впрочем, в Остоне это принято было называть национальными форс-мажорными обстоятельствами. Ввиду чего строительство в провинции шло медленно, а капиталовложения и материалы постоянно расхищались всеми и вся. К этому прикладывал руку любой и каждый, начиная с верхних эшелонов власти и вплоть до самых низов. Уплатив все многочисленные налоги, подати, штрафы в местную казну, откаты и взятки остонским «князькам» заезжий предприниматель, как правило, оказывался ни с чем и вынужден был приостанавливать начатые работы. А купленные им кирпичи, шифер и прочие стройматериалы тут же находили себе другое употребление и шли на строительство и ремонт домов его предприимчивых рабочих.
Но если даже каким-то чудом кому-то и удавалось завершить дело, то позже, когда наёмные труженики заводов или фабрик в один из дней в полном составе не являлись на свои рабочие места или являлись в таком виде, что лучше бы вообще не приходили, то привлечь их к ответственности за прогулы и безалаберность не было практически никакой возможности. И в этом случае возмущённому до крайности хозяину предприятия говорили:
- Извините, вы, видимо, не знакомы с нашими обычаями. У нас вчера был национальный праздник, а это святое.
Тоже самое он слышал и на следующий день, а также и в последующий за следующим. А если бедняга обращался за помощью к местным властям, в суды или полицию, то зря терял время, потому что там тоже свято чтили местные традиции.
При всей бедности и индустриальной запущенности острова, национальная гордость островитян увеличивалась с каждым днём. Последнее, видимо, логично, потому что было чем гордиться такому народу, который несмотря на столь плачевное состояние дел, при этом умудрялся как-то существовать. На что же жили эти люди? Элементарно! На субсидии и дотации, которые им удавалось вытребовать из казны государства Пронсельвани. И не могло быть иначе, потому что кредиты, выдаваемые провинции раз в пять-шесть превышали доходы от неё.
Ещё одной национальной традицией было решение философского вопроса: «Куда постоянно пропадают деньги?» Разгадывание же этой судьбоносной загадки было поставлено на широкую ногу. Для этого существовали местный парламент и министерства, которые и распоряжались финансами. Последних же почему-то вечно ни на что не хватало.
Министерств же было только два: Распределительное и Исполнительное. Чиновники Распределительного министерства распоряжались субсидиями и займами, распихивая их по собственным карманам. А Исполнительное министерство выполняло указания Распределительного, а именно: молчало о его растратах, а чиновники его усердно расхищали то, что не успели расхитить до них. В итоге вечно оказывались недовольны народные массы провинции. Во-первых, потому, что в них генетически присутствовал дух свободы и они всегда были недовольны. А во-вторых, потому, что им ничего не доставалось. Вот и приходилось вечно философствовать на тему: почему желания никогда не совпадают с возможностями? То ли желаний слишком много, то ли возможностей мало. Обычно все склонялись ко второму варианту. Но не потому, что не имели возможностей осуществить желаемое, а скорее потому, что желания компактно не укладывались в возможности.
Тогда к философии подключались журналисты. Они тоже постоянно были недовольны и жаловались, что им затыкают рот, при этом говорили, говорили и говорили. А уж писали ещё больше.
Решение вопросов национальной философии, называемых в простонародье и в средствах массовой информации стремлением к светлому будущему, иногда переходило мирные рамки. И это в Остоне называлось национально-освободительным движением. Оно, собственно, никогда и не прекращалось, то утихая на время, то возобновляясь снова и снова.
Один из таких мощных всплесков воинствующей философии произошёл чуть более двадцати лет назад, если считать от времён опиваемых нами событий. Причиной же этого всплеска явилась сущая безделица – отдавленная лапа болонки леди Алуон.
А дело было так…
Тогдашний президент Остона – Нарат Шпун был приглашён на официальный королевский приём в столицу Пронсельвани Мегалиолисс. И там, не рассчитав возможности своего могучего организма, немного переусердствовал с приёмом спиртных напитков (видимо, в Остоне был очередной национальный праздник). Ввиду этого, он случайно, а отнюдь не по злому умыслу, наступил на лапу любимой болонке леди Алуон, престарелой девы. Не вынеся подобного оскорбления, болонка взвизгнула и бросилась под ноги официанту, несущему на подносе прохладительные напитки. Официант же повидал много на своём веку, но не особенно привык к метанию болонок у себя под ногами. Ввиду этого противоречия, он не удержал равновесия, разлив прохладительные напитки на шикарные костюмы знатных особ и толкнул, стоящую рядом светскую красавицу леди Полонскки, которая в свою очередь сама упала, разбив при этом огромный аквариум с экзотическими рыбами. В следствие этого вода из аквариума вылилась наружу, и не только испортила причёску миледи, но и предала ей самой непристойный вид.
Как и следовало ожидать, муж пострадавшей особы – лорд Полонскки оказался крайне недоволен и пожаловался на поведение незадачливого Шпуна королю Карлу-Фридриху III. Тот же съязвил по этому поводу следующим образом:
- На официальных приёмах гости обычно пьют из вежливости. Но вежливость отнюдь не привилегия остонских лидеров, поэтому они слишком усердствуют в данном вопросе, видимо, компенсируя этим отсутствие хороших манер.
Подобный наглый выпад был расценен Шпуном не только как личное оскорбление. Нет! Не о себе он думал в это момент. Он вспомнил, что унижена вся нация. Ведь оскорбление в его адрес прозвучало из уст короля в день национального праздника всего народа (оказывается, праздник всё-таки был).
Ввиду этого, Нарат Шпун на следующий день, как следует предварительно напившись (возможно ввиду прошедшего праздника, а может грядущего накануне), направил ноту протеста, королю Карлу-Фридриху III с требованием прекратить ущемление национального достоинства его народа. На что Карл-Фридрих бесцеремонно ответил, что ему надоело разбирать жалобы на ущемление национального достоинства остонцев, равно как и жалобы о том, что кто-то постоянно отдавливает лапы любимой болонке леди Алуон.
Прочитав ответ короля, Шпун усмотрел в этом ещё одно национальное оскорбление, потому что его народ был поставлен на одну доску с какой-то собачонкой и её мелкими проблемами. И выступил в средствах массовой информации с официальным обращением к своим гражданам.
Он сказал следующее:
- Остонцы хотят от короля так немного: всего лишь чуточку уважения, свободы и равенства.
Правда президент забыл уточнить: от чего именно он хочет свободы, между кем и кем требует равенства и сколько будет стоить к нему уважение?
Поэтому Карл-Фридрих в ответ на данное выступление заявил, что готов признать равенство между собой и Шпуном, если тот в свою очередь признает своё равенство с болонкой леди Алуон.
Резонанс на тот выпад был столь силён, что в воздухе запахло гражданской войной. Остон требовал независимости. Но войны так и не случилось, потому что Карл-Фридрих, по неизвестным причинам, отказался от своих прав на престол в пользу сына Гессора, официально заявив лишь только, что он устал от политики и глупости людей, поэтому просто мечтает уйти на покой. А место его занял наследник – Гессор VI Грандескки.
Одним из первых шагов, которые предпринял новый глава государства, были многочисленные поездки по городам злополучной провинции. Во время своих официальных и дружественных визитов Гессор Грандескки улыбался свободолюбивому гордому народу настолько широко, насколько это было в человеческих силах. А встречаясь с остонскими лидерами, внимательно выслушивал каждого, и в конце концов высказал своё полное восхищение умом и способностями всех. Умело пользуясь своим мужским обаянием и невероятной способностью расточать двусмысленные комплименты, приемник и сын Карла-Фридриха умудрился вскружить головы всем без исключения остонским дамам, при всём при том, нисколько не задев самолюбие их мужей. И все заключили однозначно, что без ума от его воспитанности и аристократических манер.
Под конец новый король обратился к гражданам, сказав, что угнетение и унижение народа остона было ему всегда крайне ненавистно, что он постоянно спорил об этом со своим отцом. И теперь рад случаю восстановить справедливость, ввиду этого готов пойти на любые уступки, даже самые грандиозные… Правда король забыл сообщить конкретно: что он имеет ввиду под грандиозными уступками. А остонцы почему-то постеснялись его об этом спросить.
Шли годы. Гессор Грандескки частенько наведывался в провинцию, беседовал с политика и журналистами, собирал приёмы и ходил на банкеты сам, любезничал с жёнами парламентариев и обсуждал дела с их мужьями. Но дело о независимости Остона так и не сдвигалось с мёртвой точки… Почему??? В провинции стали поговаривать, что король нарочно препятствует освободительному движению, блюдя свои интересы. За цинизм, лицемерие и особое коварство монарха прозвали «Волк-оборотень». И называли так, за глаза конечно. А также говорили ещё о том, что король нарочно тянет время, заманивая оппозицию в какую-то дьявольскую ловушку.
Примерно в этот же период в редакции газеты «Глас народа» в городе Карианфе начал работать помощником редактора молодой и никому тогда ещё не известный журналист Артур Солваджи, имя которого уже упоминалось в этой истории. Он, и в самом деле, был родом из знатной, богатой и очень влиятельной семьи. Но поссорился с отцом, отказался от наследства и теперь жил на скромные доходы простого журналиста.
Артур был натурой страстной, незаурядной и крайне романтической. Ещё в детстве, прячась на чердаке от деспотизма скупой и властной матери, он много читал, а ещё больше мечтал о сказочных мирах и социальной справедливости. В юности он начал живо интересоваться политикой, не переставая мечтать о светлом будущем для своего народа. Однако, не совсем верно производил дифференциацию партий, течений и политических деятелей. Политиков он делил на проправительственных лизоблюдов и честных оппозиционеров. Хотя на самом деле они разделялись на тех, которые уже хапнули и тех, которые ещё не успели. И именно это несоответствие и послужило причиной разыгравшейся вскоре трагедии.
Во время одного из своих многочисленных визитов в Карианф Гессор Грандескки был настолько любезен, что снизошёл до того, что согласился дать интервью оппозиционной газете под названием «Глас народа». И даже самолично приехал в редакцию.
Удовлетворив любопытство журналистов, король попросил оставить его на некоторое время одного в кабинете редактора, чтобы, якобы, поработать с важными документами. На самом же деле, он ожидал некоего человека, который накануне передал ему записку, заинтересовавшего его содержания, с предложением о встрече.
…Время шло. Но никто не появлялся. Король посматривал на часы, думая о том, что ждать, видимо, уже не имеет никакого смысла.
Он вышел из кабинета, прошёл в коридор и уже собирался спуститься по винтовой лестнице на улицу, где его ждали правительственная машина и охрана, как вдруг услышал позади себя голос:
- Гессор Грандескки! Вы – подлец!
Король обернулся, чтобы посмотреть на того, кто к нему обращается. Это был молодой человек приятной наружности, но худой и бледный, в поношенном костюме, маленького роста, с горящими глазами.
- Может хоть представитесь для начала, - негромко поинтересовался монарх у собеседника.
- Охотно, - с вызовом ответил ему тот, - Артур Солваджи – помощник редактора этой газеты. Вы, наверное, читали мои антиправительственные статьи?
- Я сильно разочарую вас, если скажу, что нет? – со вздохом спросил король.
Журналист, видимо, был всё-таки разочарован.
- Не притворяйтесь, что не читали мои скандальные репортажи, - продолжал помощник редактора после некоторой паузы, - уверен, что они вам как оскомина встали поперёк горла!
- В Остоне так много скандальных журналистов. И все они пишут какие-то статьи и репортажи, - устало заметил король, - но, видимо, вы воображаете, что ваши скандальнее других?
- Те предыдущие может быть и не самые скандальные, - далее продолжил Артур с напором, хотя по всей видимости ожидал несколько другой реакции главы государства на свои пламенные речи, - но та статья, которая выйдет завтра…
- Доживите сначала до завтра, - философски заметил его собеседник, совсем не подозревая о том, что эта фраза станет судьбоносной и окажет непосредственное влияние на ход исторических событий.
- Вы мне угрожаете?! – с вызовом воскликнул Артур.
- Вовсе нет, с чего вы взяли?
- В мои руку попали документы, свидетельствующие о том, что вы самым бессовестным образом разворовываете имущество провинции и используете её население в качестве дешёвой рабочей силы, набивая при этом свои карманы…
- А-а-а, так это вы писали мне записку? – догадался Гессор, - С этого и надо было начинать.
«Хорошо, тогда скажите сразу: сколько вы хотите, я прямо сейчас расплачусь с вами наличными и давайте расстанемся поскорей. К сожалению, я сегодня очень устал», - хотелось сказать Гессору, но он нарочно медлил с этой фразой, прекрасно зная повадки останских журналистов. Если он сейчас предложит ему денег, то тот обязательно попросит больше. И будет торговаться до хрипоты. Нет, уж лучше пусть он назовёт сумму первым. Так думал король, поэтому сказал совсем по-другому:
- Будьте так любезны, пройдёмте со мной в кабинет редактора. Там мы сможем поговорить обо всём подробнее.
Артур эмоционально замотал головой.
- Я не для этого пришёл, а для того, чтобы привести приговор в исполнение. Гессор Грандескки, по приказу военно-революционного комитета вы приговариваетесь к смертной казни за многочисленные преступления против нашего народа и за то, что препятствуете независимости Остона! – с пафосом проговорил он.
Холодея, Солваджи вытащил из кармана револьвер и наставил его дуло на собеседника.
- Что за чушь вы несёте, в самом деле?
Здесь король внезапно расхохотался. А смех его показался Артуру сатанинским. Это его поразило настолько, что он почувствовал, как какая-то неведомая сила отбросила его назад. Он скатился вниз по стене, в которую был впечатан, и очнулся только тогда, когда уже сидел на полу, вытянув ноги.
«Боже мой! – подумал Артур, - Неужели это правда! Я думал, что это глупые россказни необразованных крестьян и пролетариев. Неужели династии Грандескки действительно покровительствует сам Сатана?»
Тут мы должны заметить, что Артур был человеком отнюдь не робкого десятка. И готов был к любым проявлениям гнева короля, но никак не ожидал такой реакции. Повинуясь инстинкту, он снова схватился за револьвер, взвёл курок и прицелился.
- Кто бы ты ни был, хоть если бы даже сам Дьявол во плоти, я сейчас выстрелю и избавлю мир от такой гадины! – произнёс он, онемевшими от страха губами.
На лице короля не дрогнул ни один мускул. Напротив, он улыбался.
- Весьма впечатляет! Извольте полюбопытствовать, ваша игрушка хотя бы стреляет?
- Не сомневайся, источник вселенского зла!
- Спрячьте-ка свой револьвер, Артур. И мой вам совет, не особенно-то им размахивайте. Он ведь может и правда выстрелить, тем более говорите, что он заряжен.
Странное спокойствие противника ввело эмоционального Артура в состояние полнейшего шока.
- Кто вы??? – еле выдавил он, онемев от ужаса.
- Вообще-то Гессор Грандескки – подлец и негодяй. Вы же сами изволили так выразиться.
- Нет, я не об этом. Неужели… Нечистый?
Король снова засмеялся, заставив Артура вздрогнуть.
- А вы имеете что-то против этого парня? Напрасно.
- Так вы ОН?... Этот?
- Кто этот? Сила, о которой вы говорите имеет множество названий. А источник её - бесчисленное количество имён: Веельзевул, Люцифер, Сатана, Дьявол, Лукавый. Если вы имеете ввиду последнего, то я действительно с ним немного знаком. Если вообще серьёзно можно говорить о знакомстве с тем, кто всегда под маской и не имеет своего лица.
Слова короля показались Артуру какой-то абракадаброй. А от всего услышанного у него начались какие-то странные головокружения. Но он постарался взять себя в руки.
- Так что вы, собственно, хотите от меня? Денег? – поинтересовался монарх.
- Мне не нужны ваши грязные деньги!!!
- Но я вам ничего ещё и не предлагал. Только спросил: чего вы хотите? Но обычно просят денег.
- Когда продают душу??? – с ужасом спросил журналист.
- Да придите же в себя, Артур! Что за бред вы несёте! Не за душу, а за молчание. Вы же сами грозились опубликовать какую-то статью. Говорили, что в ваши руки попали, компрометирующие меня с головой, материалы.
- А-а-а… Нет, денег я не хочу, - рассеянно ответил Солваджи.
- Что, совсем??? – изумился король.
- Совсем.
- Тогда чего вы хотите?
- Что бы вы признали независимость Остона, как того хочет его народ. А вы этому препятствуете…
- Я препятствую независимости Остона? – король снова расхохотался.
Но на этот раз смех его совсем не показался Артуру сатанинским. А напротив самым человеческим. Взглянув на вещи несколько более здраво и трезво, Солваджи, наконец понял, что Его величество, видимо, потешался над тем, что он говорит.
- Но что такого смешного в моих словах, что вы так забавляетесь, ни как я не пойму? – спросил он обескураженно, - И что, такого весёлого вы могли усмотреть в том, что я обвиняю вас в многочисленных преступных деяниях, воровстве и эксплуатации населения? И разве комично то, что я направляю на вас револьвер?
- Поверьте, Артур, - ответил вопрошаемый, опять заливаясь смехом, - револьвер в руках такого человека, как вы – это очень комично. На счёт же всего остального. Как жаль, что вы не находите это забавным, а то бы посмеялись вместе со мной! Вы обвиняете меня в том, что я ворую из доходов провинции, от которой никогда не было дохода. Как можно присваивать себе то, чего нет? И кто вам вообще сказал, что я препятствую независимости Остона? Я о ней мечтаю.
- Я вам не верю!
- Но я думаю, что нам лучше всё-таки поговорить об этом в другом месте.
Не дожидаясь ответа, король направился в кабинет редактора, совершенно уверенный в том, что собеседник последует за ним без каких-либо возражений и глупостей.
- И вы не боитесь поворачиваться ко мне спиной? – растерянно поинтересовался Артур.
- А что, разве такой человек, как вы, может выстрелить в спину? – ответил монарх романтичному юноше вопросом на вопрос, не оборачиваясь.
- Нет, - немного подумав, ответив Солваджи, решительно и отрицательно помотав головой.
- Будьте добры, спрячьте револьвер или закройте по крайней мере шторы на окнах, - сказал король журналисту, когда они вошли в кабинет.
- Но почему: либо то, либо другое? – неистовый революционер всё меньше понимал, что собственно происходит.
- Я не хочу, чтобы моя охрана застрелила вас из ружья с оптическим прицелом, увидев через окно, как вы тут браво размахиваете своей пушкой, - пояснил его собеседник.
Артур, подумав немного, закрыл шторы и запер дубовую дверь на тяжёлый засов, при этом не спуская с короля своего оружия.
- Вы бы, наверное, предпочли, чтобы я убрал револьвер? – ехидно спросил он, потому что в нём снова проснулась, было угасшая, агрессивность.
- Будьте добры, позвольте мне ознакомиться с документами, о которых вы мне рассказывали, я хочу убедиться в том, что это именно те бумаги, которые меня интересуют, - сказал монарх, не обращая на последнюю реплику Солваджи никакого внимания.
- Такой я глупец, чтобы носить их с собой! За кого вы меня принимаете? Зачем я буду держать при себе ценные бумаги, когда отправляюсь прямо в пасть к своим врагам. И не знаю, доживу ли я до утра. А документы в надёжном месте! Также, как и моя статья, которая будет опубликована завтра моими друзьями.
- И вы ещё сомневаетесь в том, что вас сегодня убьют? – спросил король, искренне поражаясь наивности своего собеседника, до предела погрязшего, как следовало из его слов, в сомнительных политических играх.
- Всех не переубиваете, не перестреляете и не перевешаете! – убеждённо воскликнул Артур, совершенно не понимая намёков Гессора Грандескки, вернее, воспринимая их в каком-то своём смысле, - На место погибших придут другие! А люди, которые стоят за моей спиной…
- Так вас ещё и кто-то использует в своих интересах…
- Что вы имеете ввиду? – романтичный юноша был неожиданно поставлен в тупик последней ироничной репликой короля, с этой стороны посмотреть на своё теперешнее положение ему почему-то не приходило в голову.
- Довольно пустых разговоров! Ближе к делу… Вверяю в ваши руки то, что вы от меня так просите. И катитесь отсюда, - отрезал его собеседник.
- Что это?... «с момента подписания сего провинция Остон объявляется полностью свободной, политически и экономически независимой республикой…» Так, что это?
- Декларация о независимости Остона, - спокойным голосом пояснил король.
- И что, этот документ имеет силу?
- Вообще-то, господин Солваджи, в этой стране все документы за моей подписью имеют силу. Но для того, чтобы он был полностью признан законным, необходимо, чтобы его утвердил президент и ратифицировал Остонский парламент.
- Я думаю, что за этим дело не станет! – воскликнул Солваджи, чуть не подпрыгивая от возбуждения на месте.
- О, несомненно! Особенно после выхода вашей завтрашней блестящей статьи, подтверждённой сногсшибательными фактами и документами, - возгласил король, в тайне посмеиваясь, про себя же думая:
«Ну, вот, а я считал, что в Остоне продажные журналисты. В то время, как этот лучшим образом собирается обстряпать моё гиблое дело. И причём совершенно бесплатно».
- Да, но в чём подвох? – вдруг засомневался Артур, дивясь тому, как у него всё легко получилось.
- Да не в чём, многоуважаемый, - заверил его король, - вы угрожали лишить меня жизни, а я выполнил ваши требования. Вот всё! Радуйтесь, это исторический момент, а выше имя будут вспоминать благодарные потомки. Но спешите, милейший, спешите! Время дорого. С минуты на минуту ситуация может измениться кардинальным образом. Моя охрана не дремлет!
Артур, хотя совершенно ничего не понимал, но практически просто повинуясь инстинкту, бросился к потайному выходу, ведущему на крыши, потому что заранее продумал свои пути к отступлению… Но почему-то в самый последний момент немного замешкался…
«И всё-таки, в чём подвох?» – спрашивал он сам у себя.
«Молодой ещё совсем, - с сожалением думал в это время король, тоже сомневаясь, только уже совершенно по другим соображениям, - прямо-таки жаль отправлять его в пасть к гиене».
- Простите, милейший Солваджи, а сколько вам лет? – поинтересовался монарх.
- Двадцать один, - растерянно ответил тот.
- Совершенный мальчишка… Жена, дети есть?
- У меня есть девушка. Её зовут Нина… Нина Мольди. Она ожидает ребёнка, так что в скором времени я стану отцом.
- Замечательно, а почему в таком случае, эта самая Нина Мольди – всего лишь девушка, а не жена?
- Вам какое дело! И вообще, чего вы лезете туда, куда вас не просят?
«Действительно: зачем я это делаю?» - подумал король, но всё-таки спросил:
- А вы разве не думали над тем, что будет с вашими близкими, если вас сегодня убьют?
- Опять вы мне угрожаете!
- Да и не думал я вам угрожать! Просто, глядя на ваш фанатизм и целеустремлённость, я абсолютно уверен, что завтра поутру прочту в газетах сообщение о вашей смерти…
Неожиданно послышался стук в дверь.
- Сир Гессор! С вами всё в порядке? – прокричал чей-то голос.
- Кто это? – нервно спросил журналист, снова направляя дуло револьвера на короля.
- Это Марк Кистон - начальник моей охраны, - спокойным голосом пояснил Гессор, - наверное, что-то заподозрил. Сейчас я отвечу ему, и он уйдёт… Всё в порядке, Марк, можешь идти!!!… Всем хорош сторож – чистый фокстерьер. Одно только плохо, слишком рьяно выполняет свои обязанности. Кидается, иногда, не дожидаясь команды: «Фас!». И как возьмёт след, так не может остановиться. Бегите, Артур! Бегите скорей через чёрный ход!
«Он знает про потайной ход! – запаниковал Солваджи, - Это ловушка! Я так и знал!»
Повинуясь скорее инстинкту, чем здравому рассуждению, Артур машинально нажал на курок. Прогремел выстрел… На белой кружевной рубашке короля выступило кровавое пятно.
- О господи! Что я наделал? Простите, Ваше величество, я не хотел! – в ужасе произнёс журналист.
Гессор потрогал рану руками:
- Пустяки. Царапина, - пояснил он.
- Но я готов поклясться, что стрелял в самое сердце, - пробормотал Артур, которого исход данного события привёл в ещё больший ужас, чем сам факт спонтанного выстрела.
- Ну, значит, вам только так показалось.
- Мистика какая-то!
В растерянности Солваджи попытался помочь королю остановить кровь, вынув из аптечного шкафчика, находящегося в кабинете редактора, йод, вату, бинт и прочие принадлежности.
- Говорил я вам, Артур, не размахивайте револьвером, он ведь может и выстрелить, - с досадой проговорил король и добавил, оттолкнув от себя журналиста, - А теперь бегите. Да поможет вам Бог! И будьте уверены, что, если с вами что-то случится, я позабочусь о вашем ребёнке.
А в это время Марк Кистон с усердием выламывал прочную дверь. Да так, что в комнате всё гремело и ходило ходуном. Через некоторое время тяжёлые запоры окончательно слетели с петель, а дубовая дверь с шумом упала на пол. Но журналиста уже не было в комнате. Он сбежал через тайный ход и уже мчался что есть духу по крышам, перепрыгивая с карниза на карниз.
- Поздравляю тебя, ты опять перестарался, Марк, - сказал король начальнику охраны со вздохом.
Марк Кистон действительно был похож на фокстерьера. Отличался неистовостью, большой силой и быстротой реакции.
- Но вы ранены, сир Гессор? Этот негодяй стрелял в вас? Я его убью! – гаркнул тот громовым голосом, сжимая кулаки от нетерпения.
- Оставь его, ей богу! Это сделают и без тебя, - махнул рукой Гессор, который в отличие от романтичного журналиста и не в меру усердного охранника слишком хорошо понимал суть происходящего. Да и конечно, наивный парень, похоже, впутался в такие серьёзные политические игры, что иначе дело и кончиться не могло.
- Но что он хотел? – вопросил Кистон громовым голосом, раздувая ноздри и фырча, словно собака.
- Предать гласности ТЕ САМЫЕ документы, - пояснил король, многозначительно глядя на начальника охраны.
- То есть те, которые вы сфабриковали? – удивлённо спросил Марк, пытаясь вникнуть в суть интриги, - Зачем же он в вас тогда стрелял? Вы вроде же хотели того же самого?
- А я тебе про то и говорю, что ты опять перестарался…
- Но я совсем не виноват, сир Гессор, - начал оправдываться Марк, - просто леди Алиса сегодня утром очень волновалась…
- Да знаю я, - махнул рукой король, - она мне говорила то же самое, что у неё какое-то предчувствие. Поэтому она и надела мне на шею талисман.
- И не зря… Леди мне говорила, что это какая-то старинная семейная реликвия. По легенде медальон этот мистическим образом охраняет от опасностей и воскрешает мёртвых. Неужели это он спас вам жизнь?
- Похоже, - проговорил король, - предполагаю, что пуля попала в прочную массивную застёжку из титана и платины, отскочив по этой причине, потому что сам медальон отстегнулся и куда-то пропал.
- Я думал, что так бывает только в романах! – ухмыльнулся Кистон.
- Возможно, всё было и так, а возможно и не совсем так... Так, как ты заметил, бывает только в романах. В жизни же всё гораздо загадочнее, - уклончиво проговорил король, - осматривая всё вокруг.
Кистон, со свойственным ему усердием, грохнулся на колени в поисках королевской реликвии, сначала предположив, что если застёжка просто отстегнулась, то драгоценность куда-то закатилась и валяется на полу, при этом нюхал воздух почти как собака-ищейка, но его действия не возымели успеха.
- Я уверен, что медальон украл этот прохвост, - ворчал он, ползая на четвереньках по кабинету.
- Ты думай, что говоришь, Марк. Это Талисман Судьбы. Его нельзя украсть. Он сам ищет себе хозяина… Хотя, возможно, что он и попал в руки этого Солваджи именно по этой причине… Ну, значит он ему нужней. Тем более, что жизнь его висит на волоске…
***
Тем временем Артур уже оказался на окраине города, и пробираясь по грязным закоулкам, неожиданно почувствовал, что сжимает что-то в руке… И это была вещица весьма необычная и занимательная – медальон, сделанный в виде плоской коробочки округлой формы из серебра и золота и инкрустированный драгоценными камнями, переливающимися в последних лучах предзакатного солнца. На верхней стороне её был выгравирован фамильный герб династии Грандескки.
- Чёрт! Чёрт! Чёрт! – эмоционально пробормотал Артур, - Этого только не хватало. Я, видимо, случайно ухватил эту штуковину, когда смазывал йодом раны короля. Вот тут и ушко от застёжки повредилось. Предполагаю, что он носил эту драгоценность у себя на шее… Ещё подумает, что я – вор и нарочно украл медальон!!!
Юноша тормознул, проходившую мимо легковую машину.
- Эй, приятель, подбрось до села Анури. Это недалеко, всего-то километров пятнадцать.
- Нет, не могу, - отказался шофёр, - Я еду совсем в другую сторону.
- Я заплачу. Братишка, ну позарез надо! – уговаривал его Артур, - Я может быть живу на этом свете последний день. С девушкой любимой проститься хочу.
- Что это ты живёшь последний день? – с кривой усмешкой поинтересовался водитель.
- Убьют меня сегодня ночью, - разоткровенничался неистовый революционер.
- Кто же тебя убьёт?
Шофёр подозрительно заозирался по сторонам. И хотел тут же смыться, но неожиданно увидел в руках незнакомца предмет, который крайне его заинтересовал. Тот самый, и он переливался при свете фонаря всеми цветами радуги.
- Садись, - передумал он, - только деньги вперёд.
Сидя на переднем сидении, Солваджи всё ещё крутил в руках и рассматривал диковинную штуковину. А шофёр наблюдал за ним граем глаза завистливым и недобрым взглядом.
Нажав на маленькую кнопочку, Артур обнаружил внутри медальона миниатюрный портрет неизвестной дамы, обрамлённый в золотую рамочку.
Кто она такая? Жена, мать, а может любовница кого-то из королей? И что теперь со всем этим делать? Выкинуть? Жалко. Но не возвращать же! И как его вернуть? Журналист поспешил засунуть диковину в карман пиджака.
Через пятнадцать минут он уже стучался в дверь дома своей возлюбленной, которая жила на окраине маленькой деревушки.
- Святые угодники, Артур! - вскричала Нина, увидев своего дружка, - Откуда ты? Что с тобой? На тебе лица нет! А в чём ты испачкал пиджак? Это кровь? Ты ранен?
- Это не моя кровь. Это кровь короля. Ты не поверишь… Я стрелял в него!
- О боже! Силы небесные! Ты убил короля? Святая Августина-мученица, помоги нам!
- Я могу поклясться, что стрелял в самое сердце. Я в детстве в тире из десяти пулек всегда выбивал 90, а то и 100 очков. Но он – просто дьявол во плоти какой-то.
- Дьявол! Как есть – Дьявол! А я говорила, предупреждала я – не связывайся с ним! – вмешалась в разговор Уря – старшая сестра возлюбленной Артура, - Но где уж вам – образованным из столицы поверить тому, что говорит неграмотная сельская жительница!
- Так он жив? – всплеснув руками, спросила Нина.
- Конечно, жив! – ответила за Артура её сестра, - Что Нечистому сделается? С ума сошёл твой журналист столичный: против бесовщины да с пистолетом!
- Переодевайся, - сказала Нина, снимая с Артура пиджак, - сейчас я принесу тебе воды, умоешься. За тобой, наверное, гонятся. Так ты никуда не ходи. Мы тебя в погребе спрячем, никакое ООБКД тебя не отыщет.
- И дверцу-то погреба опрысни святой водицей, чтобы нечисть не пролезла, - деловито посоветовала Уря.
Дом, в котором проживала семья Мольди-Тендини, был достаточно большим и достался двум сёстрам от покойных родителей. Постройка эта состояла из двух половин, в левой из которых располагались жилые комнаты и кухня. К ним примыкал сад и огромный приусадебный участок, на котором выращивали картошку и овощи. Во дворе так же имелись пристройки и сараи, где держали всякую живность, собак и скот. В правой половине дома располагался действующий трактир, который содержал муж Ури.
Растерянная Нина проводила Артура в просторную и чистую кухню и усадила на деревянный табурет. А сама засуетилась вокруг него, выставляя на стол остатки ужина и наливая стакан молока. Она была совсем молоденькая, лет семнадцати, но крепкая, ширококостная крестьянка, невысокого роста, с румяными щеками, пышными волосами и вздёрнутым к верху носом.
- Нет, Нина, - решительно сказал журналист, после раздумий, стукнув кулаком по столу, - В погребе я отсиживаться не буду. Я должен идти. Довести дело до конца. Если не я, то КТО ЖЕ?
Нина залилась слезами.
- Убьют тебя особисты!
- Да какие особисты, - опять вставила своё словечко Уря, - Нечистый его и без особистов одними глазищами своими чёрными сглазит.
- Точно, - неожиданно согласился с ней Артур, - он мне так и сказал, что я не доживу до рассвета.
- А я и говорю: он порчу на него навёл! – не унималась сестра невесты.
Нина продолжала плакать. Уря же поспешила в спальню, роясь по шкафам в поисках подходящей чистой одежды. И оттуда вскоре раздалось сонное ворчание её мужа Михеля. Дети Ури – Валис и Дина уже спали.
Артур переоделся в чистую рубашку, надел куртку мужа сестры возлюбленной, поцеловал подружку и выскочил за дверь.
- Эй! – закричала ему в след Уря, - Ты бы хоть святое распятье с собой прихватил! И если нечисть на тебя вдруг полезет, то так и осеняй её крестом животворящим! Дело верное!!!… Убежал. Что ему меня дуру-то необразованную слушать. Да только посмотрим, далеко ли он ускачет-то со своим образованьем. Против бесовщины с образованьем-то не попрёшь!
- А это что? – спросила Нина, разбирая грязную одежду Артура. Намереваясь её постирать, она неожиданно для себя, освобождая карманы от мусора, обнаружила в одном из них медальон.
- О-о-о! Буржуйская штучка, видно, дорогущая. Артуру-то твоему, походу, по наследству досталась от кого-то из его богатеньких родственников. Это у них у буржуев-то, я слышала, принято штуковины-то эдакие по наследству передавать. Дай-ка я припрячу.
- Зачем это?
- Дура ты, Нинка, дура и есть. Кокнут твоего журналистика сегодня, на что жить с детём будешь? А так хоть продашь и денежки получишь.
А тем временем всё тот же шофёр, отвозивший Артура обратно в город, вдруг резко затормозил на безлюдной дороге.
- Ты зачем это остановился? – удивлённо спросил тот.
- Сейчас узнаешь зачем, - ответил сквозь зубы тот, вонзая ему самодельный нож в самое сердце.
Обыскав карманы убитого, убийца, к своему великому разочарование, не обнаружил и следа от драгоценной штуковины, а только какие-то непонятные бумаги. Выругавшись нецензурно, он вытолкнул тело Артура из машины со словами:
- Уж, коль ты сам сознался, что тебя должны сегодня убить, то стало быть, и мне нет греха большого в том, что я тебя прикончил. Да и на меня никто не подумает, коль ты умудрился нажить себе кучу врагов.
Произнеся это, он умчался на большой скорости. Позже же рассматривая какие-то непонятные письмена и печати на документах, снова разразился смачной бранью и выкинул их через окно в грязь, проехавшись по ним колёсами. Бумага быстро намокла, буквы, подписи и печати на ней расползлись, и лишь только в ночном свете при желании можно было прочитать следующие строки: «…с момента подписания сего провинция Остон объявляется полностью свободной, политически и экономически независимой республикой…»
А тело Артура так и осталось лежать на безлюдной дороге, освещённой полной луной до тех самых пор, пока в ночи над ним не склонились две таинственные фигуры.
- Обыщи его карманы, Марк, - сказал один из вновь появившихся на месте разыгравшейся трагедии.
- Ни бумаг, ни талисмана, - ответил, тщательно выполнив его указание другой.
- Он и правда мёртв?
- Мертвым мертвёхонек.
- Дело ясное. Его убили из-за документов, а медальон забрали под видом ограбления.
- А может кто в правду позарился, сир Гессор, - уточнил Марк, - народ здесь воровской, порочный, потомки пиратов, золото да драгоценности любят.
- Очень может быть, но только маловероятно, - задумчиво проговорил король, потому что это был именно он.
- Как по-вашему, кто его убил?!
- Да какая разница! Кто-то из людей мэра или президента. Откуда я знаю: кому он звонил и с кем связывался. Если бы ты не вмешался и не начал кричать и ломать дверь, я бы, возможно, объяснил ему, что сначала следует опубликовать статью, предать дело гласности, а потом уж и действовать… Впрочем, вряд ли бы ему удалось растолковать, что вся эта борьба за независимость только для того и затевается, чтобы скачать как можно больше денег из государственной казны. И своих доходов чиновники да депутаты никогда не захотят лишиться, поэтому вся эта возня под лозунгами «За свободу!» – просто политическая игра и никому ни на чёрта не сдалась эта независимость… Ну, что, друг мой Артур, как ты там сказал: «Убивайте, всех не переубиваете. На моё место придут другие». Ты умер, а мы довершим твоё дело до конца. Украли документы – не беда. У нас всегда найдутся копии и дубликаты у меня в карманах.
- На них же кровь, сир Гессор!
- Тем лучше. Да и разоблачительную статью мы тоже положим в карман куртки Артура для подстраховки…
- А вы её читали?
- Я её писал, - коротко пояснил Гессор VI, - той статьи, которую состряпал Артур я и не видел, он её где-то хранил в каком-то, как он пояснил, надёжном месте. Солваджи говорил, что вроде бы её кому-то передал, но я сомневаюсь, что эти люди осмелятся её опубликовать. Что поделаешь: всё в этой провинции, где люди привыкли загребать жар чужими руками, приходится делать самому. Да и конечно его приятели струсят и остановятся на полпути… Ну что, Артур, пусть земля тебе будет пухом. Мои мотивы далеко не так чисты, как твои. И я не очень-то верю, что твоему народу свобода принесёт много счастья. Но, как ни странно, наши с тобой интересы в этой ситуации чудесным образом совпадают… Вызывай полицию, Марк. И пусть опись всех бумаг, которые они найдут у убитого, составят при тебе. В противном случае, они никогда не решатся предать их гласности… В конце концов надо уже заставить останских лидеров подписать декларацию о независимости этой убыточной провинции. И я наконец избавлюсь от неё и её проблем.
Ещё семь лет назад, принимая от отца дела государства, и изучив внимательнейшим образом всю документацию, касающуюся провинции Остон, молодой король был весьма растерян. Экономические дела региона шли из рук вон плохо. И учитывая политическую ситуацию там же, можно было с уверенностью сказать, что задача, которую предстояло решить неопытному главе государства, была отнюдь ему не по силам. Тем более лидеры Карианфа настойчиво требовали независимости, ввиду чего страна стояла на пороге гражданской войны.
- Да пусть они катятся ко всем чертям! – в сердцах воскликнул он, - На дьявола мне нужна эта провинция? Может как раз и пришло время разрубить этот гордиев узел и дать свободу этому народу, раз он так её добивается?
- Какая свобода, Гессор, ей богу ты меня удивляешь! – говорил ему по телефону отец, - Всё это лозунги для дураков. Эта территория испокон века существует за счёт того, что вымогает деньги с помощью шантажа, угроз и прочих грязных приёмов, устраивая кровавые побоища и теракты. Так было ещё с тех времён, когда на этом острове находили себе пристанище пираты и беглые каторжники, а предводительствовали там их атаманы. С тех пор мало что изменилось, только некоторые вещи поменяли свои названия. Сейчас они воюют за свободу, а потом пойдут на тебя войной как независимое государство под прочими «справедливыми» лозунгами. А оружия у них достаточно не сомневайся, они его прячут в прибрежных гротах и скалах. И там такие тайники, которые известны им ещё со времён правления нашего знаменитого предка Ричард I.
- И что же мне делать?
- Заговаривай им зубы, и изредка хорошенько ставь их на место. Так делали все твои предки испокон века. Я с ними повздорил, теперь тебе неплохо бы поиграть в добренького короля. А когда они к тебе потянутся, дай им хороший пинок под зад.
Как уже известно, Гессор так и поступил, изобретая покуда хитроумный план освобождения от убыточной провинции. Сфабриковав нужные ему, уже упомянутые документы, он было сначала подумал, что с публикацией их не будет особых проблем. Бумаги с руками оторвут, лишь только стоит их подкинуть в журналистскую среду. Но останские акулы пера, узнав о содержании документов, не спешили их печатать. Они звонили и требовали денег за молчание.
- О, Боже! Они опять требуют денег! – вскрикивал Гессор в замешательстве и из принципа ничего им не давал.
Бумаги переходили из рук в руки с тем же результатом. И в тот момент, когда уже король был готов раскошелиться. Не за молчание, конечно, а что опубликовать нужный ему горячий материал, документы попали к уже известному нам, Артуру, которой изрядно изумил короля своей простоватой непосредственностью. Подробности их встречи уже описаны. Но далее произошло совсем не то, что каждый из участников событий ожидал.
Что же касается самого Артура Солваджи, то проследить дальнейшую его судьбу, вернее судьбу его бессмертного имени не представляет особого труда. История Остона вещает об этом весьма красноречиво. На следующий день после уже описанных нами трагических событий, все средства массовой информации города Карианфа трубили о том, что молодой помощник редактора газеты «Глас народа» был найден зарезанным самодельным ножом на безлюдной грунтовой дороге при въезде на пригородный тракт. В кармане его обнаружили сенсационный репортаж, разоблачающий короля в его гнусных махинациях, а также документы, подтверждающие это. Декларация о независимости Остона, составленная по всем правилам, была, как гласила официальная версия, подписана королём под тяжестью неопровержимых доказательств собственных преступлений и буквально вырвана национальным героем силой в жестоком противостоянии, так как Солваджи, как выяснилось, принадлежал к террористической организации «Свободный Остон». О том, кто убийца и кому была выгодна смерть прогрессивного журналиста, ни у кого не возникал вопрос. Имя его крутилось у всех на кончике языка… И тут Кистону удалось поставить просто мастерский спектакль, представив всё так, как будто у трупа Солваджи пойман он был местной полицией на месте преступления в тот момент, когда, прикончив журналиста, собирался уничтожить все документы и улики.
Многие факты в этой истории не состыковывали: время смерти и прочие сопутствующие обстоятельства, но после того, как колесо правосудия закрутилось и «покатилось по наклонной плоскости», остановить его было уже невозможно, а всякие мелочи никого не смущали. Кровь на бумагах говорила красноречивее фактов, а строки статьи, разоблачающие власть предержащих, воздействовали на умы, возбуждая бурю эмоций, несмотря даже на то, что начертаны оказались не рукой журналиста. Да и кровь, окропившая документы, хранимые в потайных карманах одежды короля в тот момент, когда шальная пуля неистового революционера настигла их хозяина, естественным образом была кровью пронсельванского монарха. Но подобные обстоятельства никто даже не стал выяснять. Зачем проводить экспертизы? Всем и так было ясно, что судьбоносные документы обагрены кровью героя, а убийца – высокопоставленный злодей. Лишь только получив известие о смерти соотечественника, люди высыпали на улицы с именем журналиста Солваджи на устах. Демонстранты скандировали лозунги: «Смерть тирану – королю!», «Да здравствует свобода!», «Мы отомстим за тебя, Артур!».
До этих пор всё происходило согласно задумке короля. Далее, как он предполагал, президенту Штуну и останскому парламенту ничего не останется, как ратифицировать подписанный им документ и признать Остон независимым государством. Он представлял себе обстоятельства смерти журналиста Солваджи в следующем свете. Как только Артур живым и невредимым оказался на свободе, полный решимости довести известное дело до конца, он позвонил кому-то из высокопоставленных лиц, дабы заручиться их поддержкой. Далее сенсационная информация с быстротой молнии распространилась выше и наконец достигла ушей Нарата Штуна. Он-то и отдал приказ расправиться со становящимся всё более опасным журналистом. При подобных обстоятельствах разбираться в деле, которое всё же взорвалось подобно динамиту, президент Остона не захочет, капкан захлопнется, и интрига закончится малой кровью и к полному удовольствию короля.
Однако, Шпун повёл себя совершенно иным образом, с пылом призвав соотечественников к кровавой резне и отмщению коронованному убийце, ораторствуя с большой убеждённостью. Ввиду чего, разбушевавшиеся демонстранты забросали, остававшихся ещё на территории Остона, неместных полицейских и особистов камнями и самодельными гранатами, в ответ же по ним хорошенько ударили войска королевского спецназа, вынужденные защищать своих соотечественников. Вооружённый конфликт всё больше разрастался, выходя даже за пределы провинции, потому что серия террористических актов прокатилась по многим городам Пронсельвани. А парламент Остона вскоре предоставил королю составленное в весьма непристойных выражениях требование моральной и материальной компенсации за нанесённый за годы эксплуатации ущерб, совершённые злодеяния и расстрел «мирных» демонстрантов.
- Как? – изумлялся король, - Значит Артура Солваджи убили не с лёгкой руки остонских лидеров? В противном случае президент ни за что бы не решились бросаться такими обвинениями и действовать столь циничным образом, боясь разоблачения под напором неопровержимых улик!
- Я же говорил вам, сир Гессор, - говорил в ответ на его реплики Кистон, - журналист отдал богу душу совсем не из-за политических распарь. Виновник его гибели – Талисман Судьбы. И верно ведь, если подумать, сколько не строй планов, а чему быть – того не миновать.
Сам же Гессор Грандескки в ответном слове останским парламентариям окончательно и наотрез отказался финансировать провинцию и платить по якобы долговым обязательствам и липовым счетам. А это в свою очередь дало толчок двухлетней гражданской войне, унёсшей за собой многочисленные жизни.
Произошедшие события повлияли на молодого короля, который тяжело переживал вышеописанное, достаточно странным образом. Он стал философом, поняв, что миром правит Провидение. Человеку лишь кажется, что его нелепые действия и поступки могут иметь влияние на ход событий. Но происходит лишь то, что суждено. Люди – лишь актёры в пьесе, сценарий к которой пишут не они. И в этой пьесе ему самому суждено было сыграть роль короля-тирана, и что он мог поделать в ответ, коль не он распределял роли в этой постановке. Ещё Гессор Грандескки понял, что король – это не титул, не звание и не должность. Это роль, которую положено играть, потому что и сценарий, и твои реплики пишутся за тебя. Он считал себя способным предотвратить кровопролитие? И так бы оно и было, если бы не случайная смерть журналиста. Но мог ли он до конца предвидеть, а главное – предотвратить такой исход?
***
Спустя полгода после убийства Артура Солваджи произошли следующие события.
- Вы можете войти, - сказала медсестра мисс Скуц, - только говорите быстрей. Жить этой несчастной осталось недолго.
Полицейский зашёл в грязную больничную палату с облупившейся на стенах штукатуркой, в которой стояли и порознь, и в кучу штук двадцать кроватей. На одной из них лежала женщина с изуродованным, обезображенным лицом. В том состоянии, в котором она находилась, трудно было судить об её истинном возрасте, но всё-таки создавалось впечатление, что она ещё очень молода.
- Здравствуйте, гражданочка, - сказал ей полицейский, - я официальный представитель властей Леон Нируш. Я должен заполнить метрики на вашу, только что родившуюся дочь. Вы хорошо меня слышите?
- Да, - ответила больная слабым голосом.
- Как ваше имя?
- Нина Мольди.
При этих словах полицейский на секунду оторвался от протокола и почему-то внимательно и удивлённо посмотрел на женщину.
- Кто ваш муж? – продолжал он задавать вопросы после некоторой паузы.
- Я не замужем.
- Кто отец ребёнка?
- Я не хочу называть его имя, - еле слышно, но решительно и с чувством проговорила вопрошаемая.
- Почему?
- Имя его слишком хорошо известно.
- Тем лучше, мисс Мольди. Тем будет легче его разыскивать, чтобы сообщить ему о рождении дочери.
- Это невозможно.
- Почему? Послушайте, гражданочка, если отец вашего ребёнка оказался негодяем и бросил вас, это ещё не значит, что нельзя найти способ заставить его заботиться о ребёнке. На то и существует полиция и судебные инстанции.
- Это невозможно, - настойчиво повторила умирающая.
- Я с трудом понимаю ваше упорство. Видите ли… как бы это выразиться помягче…?
- Говорите прямо, мистер Нуриш. Я знаю, что скоро умру, ведь вы это хотели сказать?
- Ну, вот. Видите, вы сами всё хорошо понимаете, - проговорил Нуриш с равнодушной бестактностью, свойственной людям его профессии, - У вас есть родственники, которые смогут позаботиться о девочке?
- Да, старшая сестра. Она проживает в селе Анури близь Карианфа. Её зовут Уря Тендини.
Полицейский почему-то опять оторвался от протокола и снова внимательно посмотрел на женщину.
- Однако, - проговорил он сквозь зубы, думая, видно, о чём-то о своём, но потом всё-таки продолжал, - Каково материальное положение вашей сестры? Насколько я знаю, она в весьма затруднительном положении. У неё двое своих детей?
- Да, двое, - если бы бедняжка не была бы столь слаба, её возможно бы и удивила осведомлённость полицейского о составе собственной семьи, ведь она видела этого человека первый раз в жизни.
- И муж - пьяница? – продолжал далее демонстрировать свои познания тот.
- Ну, не совсем. Просто он содержит трактир и выпивает иногда по вечерам и по праздникам, - уклончиво ответила Нина.
- Так вы знаете эту семью? – с удивлением спросила мисс Скуц, присутствующая тут же при разговоре.
- Представьте себе – да, - в пол голоса сообщил ей Нуриш, - И познакомился с её членами при обстоятельствах весьма странных… Странных, если не сказать больше.
- Так ваша сестра не богата? – обратился снова Нуриш к умирающей.
- Да, именно так. Вообще-то, конечно, до войны у них было хозяйство и трактир, который приносил доход. Но после начала её всё изменилось. Просто у них на постое располагался военный отряд освободительной армии. Так они съели все запасы и выпили всё вино из погребов на три года вперёд. А потом ихние командиры частенько спорили по политическим соображениям. И поскольку споры эти были очень принципиальными, они разрушили два сарая, подожгли трактир и разобрали в доме крышу.
- Понимаю. Только вот никак не могу взять в толк, почему вы, зная это, не хотите мне назвать имени отца ребёнка, чтобы я мог разыскать его и обратиться к нему по поводу…
- Я же сказала, что это невозможно!!! – умирающая на мгновение приподнялась, сверкнув глазами, а потом в изнеможении плюхнулась снова на кровать.
- Скажите, а родственники отца ребёнка…
- Нет-нет. Не обращайтесь к ним, прошу вас, как бы они не сделали девочке хуже! Они богатые, влиятельные, но очень властные, жестокие люди… Скажите, могу я поговорить с вами с глазу на глаз.
Полицейский посмотрел на мисс Скуц, та кивнула головой и отошла.
- Да, конечно, насколько это возможно, - сказал Нуриш, оглядываясь по сторонам, где на соседних кроватях охали и стенали парочка десятков товарок по несчастью умирающей, - Так о чём вы хотели со мной говорить?
- Наклонитесь ко мне… дело в том, что я очень богата, - с жаром зашептала Нина полицейскому на ухо, - так что о будущем моей дочки не следует волноваться.
Нуриш на мгновение заподозрил: уж не бредит ли она?
Женщина подозрительно огляделась по сторонам и потихонечку достала из тумбочки нечто, завернутое в грязную тряпицу. Развернув дрожащими пальцами содержимое, она продемонстрировала женскую безделушку из дерева или железа, покрытую чёрным лаком.
- Вот, - сказала она зловещим шёпотом, - Это можно продать и обеспечить будущее ребёнка. Она досталась мне в наследство от отца девочки, а отцу от его богатых родственников. А теперь я оставляю это своей дочери. Позаботьтесь об этом, я вам доверяю.
- Так-так, - сказал протяжно Нуриш, лишний раз убеждаясь в том, что девушка уже очень плохо соображает, подсовывая ему какую-то дешёвку и выдавая её за драгоценность.
«Впрочем, возможно, от этой вещицы и будет прок. А вдруг по ней можно будет разыскать отца или его родственников», - подумал он, засовывая её в карман.
- А теперь: могу я в последний раз взглянуть на дочурку? – спросила Нина тихим голосом.
- Думаю, что да… Мисс Скуц, принесите ребёнка! – распорядился полицейский.
Через некоторое время медсестра внесла в палату мирно спящую хорошенькую девочку. Мать с трудом поднялась и взяла её на руки.
- Словно ангелочек! - прошептала она, и на её обезображенном лице появилось подобие улыбки.
Она осенила ребёнка крёстным знамением и отдала мисс Скуц. Потом ещё раз попыталась приподняться, чтобы перекрестить дочку снова, но плюхнулась плашмя на кровать и испустила дух.
- Какой ужас! – прошептала медсестра, закрывая глаза умершей.
По лицу её потекли обильные слёзы.
- Как это случилось? – спросил у неё полицейский, когда они вышли в коридор.
- Вчера вечером мы обнаружили женщину у входа в приёмное отделение. Она, видно, доползла до дверей и потеряла сознание. Тело её всё было изуродовано и покрыто ожогами, появившимися вследствие то ли взрыва, то ли пожара. При осмотре врачи обнаружили к тому же множественные осколочные ранения. Роды были тяжёлыми и для неё, и для девочки.
- Весьма печально, - холодно заключил полицейский, - а теперь, мисс Скуц, распишитесь, пожалуйста, в протоколе.
- Но, мистер Нуриш, я не могу это подписать, - возразила та, пробежав документ глазами.
- Почему? Какие проблемы?
- Вы здесь пишите, что имена матери и отца неизвестны, каких-либо сведений о родителях и родственниках получить не удалось. Но это же не правда! Я прекрасно слышала, как покойница назвала своё имя и дала адрес сестры.
- Вы не всё знаете, к сожаленью. Это дело несколько сложнее, чем вам кажется.
- Почему?
- Дело в том, что допрашиваемая назвалась Ниной Мольди. Но Нина Мольди погибла две недели назад при взрыве оружейного склада в скалах, в километрах 15-20 от этого места. Я лично сам доставлял её тело по месту постоянного проживания в цинковом гробу.
- Бывают же ошибки.
- Какие ошибки? Покойницу опознали сразу несколько свидетелей. К тому же в партизанском отряде, где она была поварихой, кроме неё не было других женщин. Похороны Нины Мольди уже состоялись. Свидетельство о смерти выписано и передано родственникам. Дело закрыто. Я не буду вносить путаницу в документацию.
- Но я бы на вашем месте попыталась хотя бы разобраться в этом деле. Может сестра Нины согласится прийти на вторичное опознание.
- Но зачем же беспокоить горем убитых родственников из-за какой-то самозванки?
- Но зачем женщине лгать? Если хотя бы речь шла о богатой семье…
- А речь и идёт о богатой семье. Вы же слышали, что родственники отца ребёнка богаты.
- Но она же сама отказалась назвать его имя.
- Да может просто потому, что его не знала, а так слышала что-то от кого-то краем уха. Не захотела назвать его имени, говорите. Но это же и подозрительней всего!
- Но что будет с ребёнком?
- Её отдадут в приют.
- Эту девочку нельзя в приют, - эмоционально возразила медсестра, - я же сказала, что роды у матери оказались тяжёлые, девочка слаба здоровьем. На казённом попечении она умрёт!
- Да прекратите вы истерику мисс Скуц! В конце концов это не наше с вами дело. Наше дело оформить всё как полагается.
- Да, - согласилась медсестра, - пожалуй, вы правы.
- Конечно, - пожал плечами полицейский, - как это не печально, я просто вынужден был заполнить протокол опроса и поставить прочерки где только можно, потому что у девочки нет ни родителей, ни родственников, ни имени, ни фамилии.
- Нет! – воскликнула эмоционально девушка, глядя на ребёнка, - Имя у неё есть. Её зовут Элиза.
- Так её назвала её мать? – поинтересовался Нуриш.
- Да нет, - помотала отрицательно головой девушка, - Но её обязательно нужно назвать Элиза.
- Что за фантазии, в самом деле?
- Вы только посмотрите на неё! Это же просто поразительно!
- Что поразительно?
- У неё огненно-рыжие волосы и разного цвета глаза: один зелёный, а другой – синий.
- Да, действительно, забавно. А что такое? Мать-то вроде у неё не рыжая. И с глазами какая-то катавасия.
- Доктор говорит, что, возможно, это реакция такая на отравляющие вещества или угарный газ – последствия несчастного случая с матерью. В свете происходящих на нашем острове политических событий, мне кажется, это символично даже! Как в том стихотворении:
«И было в ней, как говорят,
Что останавливало взгляд,
Притягивало сердца мужчин, губя их.
И не могли представить разум и молва
Причину ворожбы и волшебства.
И стар и млад в загадках лишь терялись.
И цвет её волос багряно-рыжий
В ней выдавал характер сильный и бесстыжий.
Он жёг сердца влюблённых, как огонь костра.
И превращал из в пепел и золу
И порождал среди людей молву
О том, что Лиза – дьявола сестра.
И в ней ещё была черта одна
Загадочности и волшебства полна.
Что, говорят, в ней ведьму выдавала.
Один был глаз зелёный у неё.
Другой же синий, и разил, как сабли остриё
Или же, как лезвие кинжала».
- Я гляжу, вы мастерица стихи-то рассказывать.
- Так я же до войны училась на филологическом факультете университета, - ответила Нурешу мисс Скуц.
- Ишь ты! И чьи это стихи?
- Рича Лангрена. Это философская поэма о том, что в самом мире, в котором мы живём, заложена то ли Богом, то ли Дьяволом какая-то червоточина. А ещё о том, как род порочных королей Грандескки, которые имели всё, что душе угодно: и власть, и богатство, и хорошо вооружённую армию, воинам которой никто не мог противостоять, сгубила на корню слабая женщина Элиза, к которой Эмануэль Грандескки воспылал порочной страстью.
- Любопытно. Этот поэт из современных что ли борцов за независимость? Прямо, как в наши дни написано, хоть и старинный слог.
- Да нет. Автор жил очень давно, ещё в средние века. Его сожгла на костре инквизиция. Но многие считают, что он обладал даром предвидения, потому что предсказал, что король Ричард I Грандескки будет правителем ещё до вступление этой династии на престол.
- В самом деле? Как же слабой женщине удалось погубить королевский род, и сделать то, что не смогла сделать целая армия?
- А дело было так, - с живостью взялась рассказывать мисс Скуц:
«Отец принца – жестокий король-тиран, покорив вольный город Карианф, где жила Элиза Мун, убил её отца, который был предводителем защитников города.
Сын же короля – злой и тщеславный принц Эмануэль решил потешить своё самолюбие следующим образом. Собрал пирушку, на которую пригласил своих друзей и заставил себе прислуживать не кого-нибудь, а дочь самого главного бунтаря, чья голова в сей момент украшала собой ворота замка, подвешенная на кол. А дочь убиенного, никто иная, как Элиза Мун, вместо того, чтобы покорно выполнять отведённую ей судьбой унизительную роль, задумала совсем другое, потому что была девушкой с сильным и свободолюбивым характером, к тому же смелой и мужественной. Во время пира она пересолила и переперчила всю еду, испортила вино ослиной мочой и в довершении ко всему преподнесла принцу, который позволили себе расточать ей пошлые намёки и комплименты, вместо дорогого дара на подносе с виду спелое яблоко, но в котором имелась червоточина, отравляющая весь его вкус. К тому же, не особенно стесняясь, наговорила ему кучу гадостей.
И вот, как ни удивительно, хотя это частенько случается в жизни, когда женщина не хочет, а мужчине, как раз втемяшится в голову, что вынь ему да положи, принц Эмануэль вместо того, что публично строго наказать преступницу, восхотел ей обладать. И настолько сильно, что готов был на ней жениться, лишь бы только удовлетворить свою страсть. И вскоре поволок её силой под венец. Только напрасно, потому что брачной ночью она не пустила его к себе в спальню, угрожая, что зарежет себя острым кинжалом.
Зная, что все женщины в мире продажны и любят наряды, украшения и деньги, принц засыпает её подарками. Но Элиза была бескорыстна и чиста. Она отвергала один за другим все дары принца и предложенные им привилегии, чем окончательно свела Эмануэля с ума. Страсть его разгорелась подобно пожару. Он и представить себе не мог, что такое возможно, потому что все женщины вокруг него любили принца Эмануэля, просто потому, что он принц. И готовы были ему отдаться. Но он не любил всех этих женщин, потому что они любили его. А любил Элизу, потому что она его не любила.
В конце концов она поставила ему условие: не буду твоей, пока не сделаешься королём. И под влиянием непреклонной супруги принц убивает отца и узурпирует его трон. И безжалостно расправляется со всеми своими родственниками, которые пытаются ему воспротивиться. Он становится королём и единовластным правителем. И тут оказывается, что Элиза его обманула, осуществив только свой коварный план, и всё равно его не любит. Тогда в отместку по ложному обвинению, якобы уличив её в супружеской измене, принц Эмануэль, теперь новый король Пронсельвани, приговаривает её к прилюдной казни, собственноручно подписав смертный приговор. И так он хотел отомстить, что не побоялся даже позора, потому что все кругом: приближённые, вельможи и простолюдины потешались над ним и называли рогоносцем.
Не проронив ни одной слезинки, гордая Элиза – молодая, красивая и желанная восходит на эшафот. И так она прекрасна, что даже жестокий палач отказывается рубить ей голову.
Тогда принц собственноручно поднимает топор и заносит его над головой своей жены. И тут, решив напоследок над ней посмеяться, произносит: «До конца твоей жизни, дорогая, моё сердце будет принадлежать тебе».
Лучше бы он не говорил таких слов, которые учитывая трагичность момента прозвучали, как заклятье. Сказав подобное ироническим тоном, он рассчитывал на то, что Элизе осталось жить лишь несколько секунд. Но не знал он одного, что супруга его была ведьмой и обладала колдовской силой. А истинную ведьму не так-то легко убить, разве что вбить ей в сердце осиновый кол. Он отрубает ей голову. Тело же её бальзамируют и кладут в фамильный склеп. Так положено, ведь покойница – супруга короля.
Только с тех пор Эмануэль Грандескки совсем тронулся умом, потому что не мог забыть свою жену даже мёртвой. По ночам он спускается в фамильный склеп и всюду ему мерещится дух Элизы Мун. Он постоянно слышит её смех и голос. И этот последний потомок из рода Грандескки всё больше лишается рассудка.
Так Элиза отомстила за смерть отца и свой народ. Она стала для принца тем самым яблоком, которое преподнесла ему в дар. С виду спелым и вкусным, внутри же изъеденным червями.
«И говорить здесь много слов не надо,
Любовь его была подобно яду».
- Так чем закончилась история?
- Народ поднимает бунт, а принц и не думает бороться с восставшими, потому что все дни проводит в склепе и мечтает лишь об одном, быть вместе с Элизой. И ввиду его совершенной неспособности управлять государством, взбунтовавшиеся подданные свергают его и отсекают ему голову. Принц не противится этому, потому что мечтает соединиться с любимой женой, блуждая с ней в виде неприкаянной души по фамильному склепу. Но и этому не суждено сбыться, потому что ночью, когда часы бьют двенадцать, за ним приходит Сатана и объявляет, что явился за тем, что принадлежит ему, то есть его душой, которая была продана ему далёким предком Эмануэля – королём Ричардом.
И здесь история такова.
Чтобы завладеть троном, далёкий предок развратного принца совершает тяжкий грех, отравив законного правителя Карла Митиндора, когда же народ поднимает восстание, взывает к Сатане:
«- К тебе взываю, о Нечистый дух!
Явись из преисподней! - говорил он вслух.
И милости у Дьявола просил.
Кричал, молился и вился со слезами,
Сверкая чёрными очами.
- Спаси мне жизнь и власть верни,
Почти уж сочтены мои уж дни,
И гнев народный уж не за горами.
В обмен проси, что хочешь у меня,
Хоть душу я продам, о Дьявол, чтя тебя».
- Так он продал душу Сатане?
- Не свою. Дьявол сказал, что такая сделка его не интересует. Он потребовал от него душу другого человека.
«Ты душу мне продай его –
Далёкого потомка своего,
Эмануэль зовут его».
***
Придя домой, полицейский вынул из кармана вещицу, которую передала ему покойница и начал её рассматривать.
И вот чудеса, то ли свет так неудачно падал в тёмной больничной палате, то ли какие-то у служителя закона начались неполадки со зрением, только дешёвая побрякушка в его руках вдруг стала драгоценной и засверкала золотом и бриллиантами. А Нуриш только развёл руками и ахнул.
- Как же, такой я дурак ворошить теперь всё это дело, - пробормотал он себе под нос, - объявятся наследники, начнутся вопросы: «И где это, любезный Нуриш, та штуковина, которую оставила мать в наследство ребёнку? И куда это вы её подевали?» А так: нет документов – нет и человека, нет человека – нет наследства, нет наследства – нет вопросов… Экая какая штуковина. Кулончик что ли это на шею надевать? Дорогущий, наверное…
Он был в форме гномика в шутовском колпачке и с лукавыми глазками из драгоценных камней… И вдруг Нуришу на мгновение показалось, что гномик ожил, отделился от медальона, скорчил рожицу и сделал воришке нос, как бы дразня его и говоря:
- Ну, ты и прощелыга, крючкотвор плутоватый – полицейский бюрократ! Спёр вещицу и надеялся, что тебе это сойдёт с рук?
- Что за дьявольщина! – буркнул мужчина, - И вроде бы не пьян, а всё какая-то чертовщина мерещится.
Ночью Нуриш ворочался с боку на бок и никак не мог заснуть. Всё думал о том: куда потратит эдакую кучу денег, которую он обязательно выручит за продажу диковинной вещицы. Сначала он решил, что хорошо бы поначалу затаиться, не предпринимать никаких действий. Пусть вся эта история забудется, но никак не мог успокоиться и всё-то хотел знать: а на какую именно сумму он может рассчитывать, продав наследство умершей?
Поутру он встал пораньше и отправился к ювелиру.
Ювелир вертел в руках медальон и так, и сяк, а потом спросил, подозрительно взглянув на полицейского:
- Откуда это у вас?
- Тётушка померла недавно. Мне, как племяннику, оставила вещицу в наследство, - соврал Нуриш, - А теперь я вот хочу узнать у вас: за сколько оное я могу продать?
- Вы хотите это продать? – удивлённо спросил ювелир.
- Ну, не носить же мне это? – раздражённо буркнул полицейский, - Я же, извиняюсь, не барышня, побрякушки не надеваю.
- Ничего себе побрякушка! Скажите, а что тётушка ваша – герцогиня Сальская или Омаликанская принцесса?
- Что за дурацкие вопросы? Что это вы глупости какие-то спрашиваете? Тётка, как тётка была, а кулончик получила тоже от мужа покойного.
- Ага, понятно. А муж-то у неё покойный был король?
- Что это ещё за сарказм? Что это вы себе позволяете и на что намекаете?
- Да я на то намекаю, что если вы не в родстве с королевской фамилией, то и по наследству этот медальон получить никак не могли.
- Это почему это?
- У вас глаза есть? Что разве не видели на оборотной стороне медальона фамильный герб династии Грандескки?
- Я, знаете ли, не разбираюсь в геральдике… Что?
И тут только Нуриш обратил внимание, что кулончик в руках у ювелира совершенно чудесным образом поменял свою форму и содержание. И стал чем-то совсем другим…
- Ах, вы не разбираетесь в геральдике? А читать-то умеете? Тогда сами убедитесь.
Ювелир нажал на какую-то потайную кнопочку, медальон открылся. Внутри Нуриш увидел портрет неизвестной дамы в старинной одежде…
… Сквозь тьму времен перед ним отчетливо высветился таинственный женский лик: прекрасная дама из Средневековья — времени чудес в восхитительном одеяние королевы из тонких тканей, унизанных золотом и драгоценными камнями.
Картинка была столь впечатляющей и отчётливой, что казалось, как бы ожила в его воображении. Нуришу даже показалось, что он явственно ощущает дыханье, движенье глаз и мимику женщины… Внезапно изображенье как бы замутилось, а перед ним предстал всё тот же образ той же красавицы, но много моложе в крестьянском одеянии и кружевном чепце. Она стояла на крыльце сельского дома и смотрела вдаль… Внезапно она сорвалась и побежала (и это Нуриш видел и ощущал тоже весьма явственно) по дороге, ведущий из её деревни в бескрайнюю даль. Она увидела своего любимого, который спешил к ней из далёких мест. А она мчалась к нему навстречу, лишь только завидев вдалеке его образ, пока сердце уже почти готово было выскочить из груди. И бросилась в его объятья. Он же нежно обнял её, поцеловал и, легко взяв на руки, закружил, как пушинку.
«Мужчине нужно немного,
Его влечёт лишь дорого.
А девушки ждут их всегда,
И время течёт, как вода»,
- звучала в ушах его старинная песенка, которую простая крестьянская девушка, видимо, часто пела за вышиванием, посматривая в окно на дорогу.
- Читать-то умеете! Читайте надпись! – вернул его к действительности настойчивый голос собеседника.
Полицейский, затаив дыхание, прочитал старинные письмена, выгравированные на тыльной стороне медальона:
«Сей талисман великого Мерлина, который даровал мне вторую жизнь, я возвращаю жене своей Марикитте с её портретом. Где есть любовь, там нет места смерти».
И подпись: «Рич Лангрен, теперь Грандескки – пронсельванский король».
- Так вот откуда взялась фамилия королевского рода! – воскликнул, не в силах сдерживаться, Нуриш, - Рич Лагрен не обладал даром предвидения. Став королем, он взял фамилию героя своей пьесы!
- Что вы там несёте? – с изумлением спросил ювелир, смотря на странного визитёра с великим подозрением.
- А что вы на меня так уставились? – с достоинством сказал полицейский собеседнику, - Или подозреваете меня в чём? Не видите – я в форме. А значит, при исполнении своих служебных обязанностей. А вопросы вам задаю в интересах следствия.
- Ах, в интересах следствия? Тогда отвечаю на ваш вопрос. Вы хотели узнать: сколько стоит эта вещица? Дорого стоит. Мало того, что сделана она из драгоценных металлов и инкрустирована отнюдь не стекляшками, она ещё старинной работы. Пятнадцатый век, если не ошибаюсь. Вот только продать вам её не удастся. Её никто не купит. Кому нужны проблемы?
Когда полицейский-воришка выходил из ювелирной лавки, то снова взглянул на медальон. Он опять превратился в фигурный кулончик в виде гномика. Гномик опять ожил и показал ему язык.
- Святые угодники! – воскликнул Нуриш и перекрестился.
«Однако, вот это компот получился, - думал полицейский, - кто мог предвидеть такой оборот? Кто мог знать, что это королевская штучка?... Но откуда же она у покойницы? Или стянула где-нибудь?... Э-э-э… Да тут дело нечисто. Господи Иисусе! Она сказала, что вещица принадлежала отцу ребёнка. А назвать имени его она не может, потому что оно слишком хорошо известно. А также, что папаше этому не страшен никакой суд. А семья его слишком влиятельна… Это что же это получается? Что вот та вчерашняя рыжая новорожденная девчонка – незаконнорожденная дочь короля?!!! Вот это дела!... Однако, как бы чего не вышло! Того и гляди, кто-нибудь дознается, начнутся потом претензии… Ну уж нет! Придётся всё-таки вносить путаницу в документацию».
****
- Это только вот подумай: какой подарочек подсунула мне сестрица моя родная! – жаловалась полная крестьянка Уря своему мужу Михелю, стоя за стойкой грязного трактира, - Мало того, что прижила ребёночка от какого-то столичного интюлюгента, который отдал богу душу. Так она и ещё номер отмочила: умудрилась сама скончаться, даже два раза. И что теперь? Что мне теперь делать с детём? Интюлюгент-то её ни гроша после себя не оставил. Он видите ли был …этот… как это?... аль… альтурист…
- Альтруист, - поправил её благоверный.
- Это что ещё за фиговина?
- Альтруист — это значит, что ему ничего не надо. Ни жрать ему не надо, ни жить по-человечески, - пояснил Михель со свойственной ему крестьянской житейской мудростью.
- Но мне-то, мне-то что теперь, тоже альтруисткой заделаться? На что мне кормить детё? У меня своих вон двое проглотов. Валис и Дина ни черта не хотят быть альтруистами, каждый день жрать просят. А ещё и релюзация эта.
- Революция.
- Ну да. Чёрт её дери! Я, конечно, понимаю, что это хорошо интюлюгенты придумали: отнять денежки у богатеньких и отдать всем подряд… ну то есть тем, кто потом кровью добывает себе пропитание. Только я вот не могу понять одного. Почему как релюзация, так обязательно жрать нечего? Что, так тоже в интюлюгентских книжках написано, чтобы во время релюзации ни еды бы не было, ни питья? А богатые как жили в холе и неге, так и теперь живут. Посмотрела я на них, когда, дурёха, в Карианф ездила. Думала с семейства Артура что-нибудь экспопуировать…
- Экспроприировать.
- Короче, стребовать на содержание ребёнка. Думала раскошелятся они. Как же! Жди! Держи карман шире! Меня даже на порог не пустили. А интюлюгентская матушка, старуха энта, мне так сказала: «Не хочу ничего слышать ни об Артуре, а тем паче об ребёнке, который вообще неизвестно от кого». Я ей: «Как это не известно? Моя сестра была девушка честная, а не потаскушка какая-нибудь». А она мне: «Была бы ваша сестра такой, как вы про неё говорите, брюхом бы не обзавелась». Вот.
Тяжело переваливаясь с ноги на ногу и таская из угла в угол своё грузное тело, то и дело сшибая все углы полной задницей, хозяйка трактира вышла из-за стойки и начал протирать столы грязной тряпкой, прикрикнув недовольно на троих посетителей, которые с постными мордами сидели в углу и доедали варёные бобы с тушёнкой, запивая разбавленным пивом.
- А я вот скажу по-другому, - продолжала Уря вскоре, возвращаясь к начатому разговору с мужем, - была бы моя сестрица умная, не попёрлась бы на релюзацию. Я ей говорю: «Куда ты потащилась брюхатая?» А она: «Не успокоюсь, мол, пока не отомщу за смерть Артура». Вот и дореволю…доварю… Тфу ты! Доигралась в релюзацию. Этот Артур – пустобрёх всё мозги-то ей морочил, интюлюгент. Всё трепался о том, что всё люди - братья. И о том, что когда будет релюзация все деньги у богатых экспонируют…
- Экспроприируют, - снова с видом знатока поправил её Михель.
- Да. Так оно и вышло. И только не сказал он, что приедут к нам однажды релюзационеры на грузовичке и займутся у нас этой экспропритацией. И всё, как есть экспропритируют: и корову, и кур, и пять мешков муки из погреба в пользу защитников свободы. Потому что энти защитники свободы, хоть и альтуристы, но жрать-то оказывается всё-таки хотят.
Уря утёрла грязной тряпкой вдруг обильно хлынувшие из глаз слёзы.
- А в трактире-то дела совсем плохо пошли, - продолжала она, всхлипывая и высмаркивая нос в тряпицу, - С тех пор как у всех в округе всё имущество экс-про-при-и-ровали, так и не стало посетителей. Тю-Тю. Нету их. А кто если и приходит, так норовит наоборот стянуть что-нибудь внахаляу (при этом она косо посмотрела на троицу, примостившуюся в углу)... И вот скажи мне, Михель, на кой чёрт мне сдалась энта девчонка – интюлюгентская дочь? Здрасте приехали, нате вам воспитайте. Вот радость-то! Да ещё и хворая! Третьего дня дохтер приходил, навыписывал ей кучу пилюль. А на что мне покупать-то их, пилюли-то? Пилюли-то нынче дорогие... Хоть бы ей содержание какое-нибудь полагалось или пенсия. Так нету тебе! Шиш с маком! Я и в город ездила, таскалась там по кабинетам энтих начальников – интюлюгентов, так они синтюлюгентили вместо денег бумажку под нос. А там написано: «Отказать в содержании в связи с временной государственной необходимостью». Вот говорит, когда временные трудности кончатся, так мы все денежки и выдадим сполна, только вот покончим с этими самыми временными трудностями. А у нас ведь так водится: раз трудности временные, значит это надолго. И на что мне теперь покупать пилюли?
- Вот ещё что вздумала деньги на пилюли тратить, - недовольно проворчал практичный до скупости супруг, который в этот момент копошился в углу, пытаясь вставить на место, развороченный каким-то пьяницей, дверной косяк, - даже и не вздумай! Девчонка-то совсем плохая, того и гляди помрёт. И что тогда? Плакали наши денежки?
- Да что ты говоришь, душегубец! Креста на тебе нет! – ещё пуще прежнего заревела Уря, - Смерти что ли детю желаешь? Мало того, что она осталась без родителей, да наследственность у неё тяжёлая: отец интюлюгент, мать – альтуристка. Так и тут ещё!... А на счёт пилюль не беспокойся. Я в город ездила, а там все аптеки всё равно позакрывали. Никаких тебе пилюль: ни дорогих, ни дешёвых. Все пилюли в пользу борцов за свободу экспроприировали.
Вопреки прогнозам своего дядьки, Элиза и не подумала умирать, хоть никакого особенного ухода она и не получала. И никакие экспроприированные пилюли ей не потребовались.
Так проходил день за днём.
Однажды в дом семьи Мольди заглянула на огонёк и на чашку чая без сахара, заварки и закуски, крепкая мужеподобная селянка Зилта – говорливая до безобразия. Лиза стояла в своей кроватке и держалась ручонками за перекладину. Зилта вытащила из кармана засахаренный леденец, поулюлюкала для ребёнка, как это обычно водится, и протянула ей гостинец. Лиза и бровью не повела.
- Послушай, Уря, - сказала хозяйке соседка, - а девчонка-то часом не слепая? Где это видано, чтобы ребёнок от угощения отказывался? Всяк из младенцев знает – раз что-то протянули, хватай быстрёхонько пока дают. Может она просто не видит ничего?
- Так она у нас альтуристка, как отец, - деловито пояснила Уря, - альтурист – это такой человек, которому ни есть, ни пить не обязательно.
- Это как Святой отшельник Лука что ли? – изумилась Зилта, вытаращив глаза, - Ну тот, который жил в окрестностях Иерусалима и питался одним духом святым?
- Почти, - сердито уточнила тётка, - только отшельники кроме того, что духом святым питаются ещё и детей не клепают, не положено им. А Лизкин-то отец – интюлюгент, гляди-ка не проповеди Нинке-то читал на сеновале, и не от святого духа эта интюлюгентская дочь зародилася.
- Вот что я тебе скажу, Уря, - со знанием дела сказала соседка, позже на кухне подливая себе из чайника похожий на ослиную мочу чай, и окуная в него желтоватый кусок сахара, - эта девчонка какая-то странная. Не похожа она на других детей, в глазах у ней что-то такое потустороннее. Да и сами глаза не как у людей. Да и волосы цветастые.
- Так ведь она у нас рыжая.
- Это ж разве рыжая? Вот у нас кобыла рыжая была, так это рыжая. А Лизка-то какая ж рыжая? Волосы у неё словно йодом измазаны.
- Дохтора в больнице сказывали, что это всё от химчатых веществ. Мать-то её взрыванулась ненароком… Ну так получилось, - пояснил Урин муж, подливая себе в стакан настоечки от листьев папоротника.
- Совсем эта релюзация ребёнка доконала, - ворчала тётка, - изуродовала детё! И что ж ей теперь? Кто ж её замуж-то возьмёт?
- Да уж это точно! С женихами-то у Лизки видно будет совсем плохо, - согласился с женщинами Михель.
- Всё эти дохтора врут! – авторитетно заявила соседка, - А вот мне моя пробабушка сказывала, что если у девки глаза разного цвета, то значит то ведьма. Примета верная.
- Сейчас я тебе космы-то повыдёргиваю за такие слова! – пригрозила Уря, - Ты на кого ж наговариваешь? То ж детё сестры моей родной, а она с нечистой силой сроду не якшалась. В церкву ходила каждое воскресенье к обедни. Да и причастие святое на пасху приняла. А журналистик-то её хоть и был инттюлюгент, но бесовщиной-то от него и не пахло.
- Слушай, Уря, - продолжала трещать Зилта, - Я вот сейчас тебе расскажу одну историю. Жила-была женщина одинокая в дальнем селении. И подкинули ей ребёночка, да начались у неё несчастья, да несчастья. А потом оказалось, что ребёночек этот…
- Замолчи!!! - прикрикнула на неё хозяйка, со свей силы стукая алюминиевой ложкой по деревянному столу, от чего она разломалась на две части.
- Я это к чему говорю, странности-то у вас какие-нибудь случались? – продолжала соседка, как ни в чём небывало, - Не замечала ты?
- Так у нас каждый день эти странности. Как за стол садимся, так и диву даёшься: куда ж подевалась вся еда? Я-то всё надеялась, что кулончик отцовский в городе продадим, так и заживём по-человечески. Да только шиш тебе с маком!
- Почему энто?
- А вот почему. Я вот сначала никак и понять-то не могла почему. А потом дотумкала. Папаша-то энтот Лизкин, хоть и был интюлюгнт и альтурист, а кулончит-то у короля слямзить не постеснялся, экспроприировал, значит.
- Так то ж кулончик короля? – ужаснулась соседка, цокая языком и мотая головой.
- Представь себе.
- Да иди ты!... Так вот что я тебе и скажу, Уря, раз этот кулончик бесовского ставленника, так через кулончик-то Сатана порчу-то и навёл и на Нинку, и на Артура, и на детё.
- Ну это ты уж зря! Я ещё понимаю, если бы ты сказала, что он сглазил журналистика-то энтого. Так то ж понятно. Он тут же Богу душу и отдал. Или бы сказала, что сестрицу мою сглазили. Тоже бы согласилась. Но вот, что девчонка порченная, так это прости! Она вот здоровеет с каждым днём, ничего ей не делается.
Зилта, хлебнув немного настоички и раскрасневшись, как рак, не то от содержимого, не то от обилия эмоций, стукнула кулаком по столу, говоря:
- А это потому, что зараза к заразе не пристаёт! Ведьма эта девчонка! Точно говорю!
- Да иди ты!
- А хоть проверь. Сбрызни-ка её святой водицей, сразу и ясно будет. Всю энту нечисть святой водицей только и проверяют. Дело верное. Если перекорёжит девчонку всю, значит точно – ведьма.
- Ну, так ты и сбрызни, Зилта, я что-то боюсь. Как бы чего не вышло.
Соседка, перекрестившись, с опаской подкралась к детской кроватке с такой миной, как будто за ней прятались как минимум с десяток злобных бесов, торжественно нараспев проговорив, окропляя стоящего в ней ребёнка святой водицей из подозрительной бутыли мутно-зелёного цвета, с горлышком, залепленным вместо крышки пластилином:
- Осеняю тебя крёстным знамением, нечистая сила!!!
Почувствовав на себе холодные капли, Лиза звонко расхохоталась.
- Нет, значит не ведьма, - заключила тётка.
- А я вот что тебе скажу, - продолжала трещать Зилта, - порча-то на людей по-разному действует. Иные плачут, а иные и смеются. В нашей-то церкви был такой случай. Ходил на служения человек один. Все на него смотрят: вроде как юродивый. А как священник начнёт рассказывать проповеди свои про тернистый путь греха, да про мучения святых великомученников, он знай себе смеётся... Все думают: юродивый, что с него возьмёшь? Да и не обращали внимание. А потом оказалось, что бес нечистый его обуял. Он обплевал все иконы Святых мучеников, да и самого Иисуса с Марией-матушкой. Вот и весь мой сказ.
- Да иди ты! – ответила ей Уря и открыла от удивления рот, - И что ж теперь делать?
- А вот что. Каждое воскресенье опосля дня какого-либо Святого ты бери иконку Луки-отшельника в руки и ходи с ней по избе. И приговаривай себе под нос:
«Крестом святым животворящим
Осеняю нечисть, приходящую.
Святые угодники и дева Мария со мной,
От бесов дверь на замок закрой».
И обязательно после этого съешь святой Пречистенский просвир. Ну если и опосля у тебя из дома порча не выйдет, если тебе не поможет иконка Святого Луки-отшельника, то уж и не знаю: что тебе и посоветовать!
***
В поведении Нарата Шпуна, спустя два года после признания независимости Остона, начали наблюдаться некоторые странности. Он потерял сон, аппетит и покой. По ночам он гулял в саду, смотрел на луну и вздыхал.
Он честно пытался засесть за государственные дела, разложив на своём рабочем столе многочисленные бумаги. Но это дело как-то почему-то у него не заладилось… Всё он от чего-то не мог как следует сосредоточиться, а ёрзал на стуле и снова вздыхал. А ночью опять выходил погулять.
Походив и повздыхав некоторое время, он, перепоручив государственные дела своим помощникам, собрал свои вещички: лучшие костюмы и галстуки, туалетную воду от Кутюр и лак для волос от Диор, и отправился в Мегалиолисс, где поселился в гостинице «Усталый странник». И поселился, видимо, надолго.
Во время своего долговременного проживания в столице Пронсельвани, он ничем особенным не занимался, а только регулярно посещал все светские приёмы, рауты и юбилеи. Там он много ел, а также употреблял горячительных напитков, мало с кем разговаривал и знай только вздыхал.
Далее странности в поведении Нарата Шпуна изменялись в сторону возрастания. Он начал кидать непристойные, вызывающие, наглые и вожделенные взгляды на короля Гессора VI Грандескки. И не получая ответных взглядов, продолжал кидать их снова и снова.
Поведение его со временем становилось всё более неприличным и вызывающим. Он затаивался в различных пикантных местах типа: в углах при входя в отдельные кабинеты ресторанов, коридоры и залы, а то и того пикантнее – курилки, туалетные комнаты и прочие общественные места для удовлетворения разнообразных человеческих нужд, и ждал там часами, как кобра ждёт добычу, ждал пронсельванского короля. Когда же оный наконец проходил мимо, Шпун кидал на него очередной свой взгляд, и не получая ответного, вознаграждающего за усердие и терпение, тяжело вздыхал.
Далее в ход пошли маленькие записочки. Первую из них король получил во время завтрака с восточным посланником. Прочитав сие, он весь покрылся красными и багровыми пятнами, поперхнулся омлетом и, ничего не объяснив окружающим, смущённо засунул записку в карман.
Сторонним наблюдателям это показалось весьма странным. И вот, светское общество Мегалиолисса впервые обратило внимание на наводящее на определённого рода подозрения поведение Шпуна… И начались всяческие разговоры и предположения. И что же всё это значит? И чего хочет президент Остона от пронсельванского короля?
Далее записочки Шпуна посыпались рекой. А однажды, он даже вложил послание в корзину с 1000 и одной алых роз, которою доставил королю посыльный на многолюдном банкете. Гессор Грандескки, прочитав оное, побледнел от негодования и приказал отослать цветы обратно, записку же разорвал у всех на глазах.
После этой вопиющей истории в обществе начали делаться о произошедшем самые разнообразные предположения…
- Но как? Как? Как? Как он мне мог такое предложить, Лис? – с негодованием не уставал произносить король ночью в королевской спальне, ходя из стороны в сторону по комнате в пижаме и ночном колпаке, в то время, как его жена капала ему в бокал с водой четырнадцать капель валерьянки, - Как он вообще посмел обратиться ко мне с подобным предложением после всего того, что было между нами?
- Да совести у него просто нет – глаза его бесстыжие, - отвечала Алиса, - а ты успокойся, Гесито, выпей-ка лучше настоечки на травах. Я сама делала. От нервов очень помогает… А от этого Шпуна чего и ждать? У него прямо на лице написано всё то его непристойное предложение, с которым он посмел к тебе обратиться… Да как вообще в нашем обществе терпят такое? Во времена пророка Мухаммеда всё было иначе. Во времена пророка Мухаммеда этого бы Шпуна за такие даже мысли связали бы ремнями крепко-накрепко, посадили бы голой задницей на муравейник и поливали бы сверху на голову кипячёным маслом! Да в те времена никто и слыхам не слыхивал, чтобы мужчина мужчине такое предлагал!... Ты пей настоечку? Что не нравится?
Королева была большой поклонницей тибетской медицины, от чего частенько страдали её близкие.
- Очень нравится, Лис, - ответил ей супруг, выпивая содержимое стакана, изрядно поморщившись. Обижать супругу очень не хотелось, то её снадобья…
- А почему у тебя такое лицо? – подозрительно спросила Алиса.
- Тебе просто кажется, дорогая.
- Ты должен просто выкинуть из головы, просто забыть все эти шпуновские мерзости и ни о чём не думать!
Король в растерянности обхватил голову руками.
- Ну, я так и знал, что он мне это предложит! Я с самого начала знал, что этим всё дело кончится! Я так и предчувствовал, что он захочет отказаться от своей независимости и обратиться с предложением снова включить Остон в состав Пронсельвани, чтобы моё государство снова инвестировало экономику провинции.
***
Китесис (с телеэкрана): В эфире всеми любимая программа «Пикантные стороны политики».
Как хорошо известно, президент Остона – Нарат Шпун наконец добился своего. Вчера он встретился с Гессором VI Грандескки и около часа беседовал с ним наедине в кабинете. О чём они говорили? Никто не знает. Но в нашей студии уважаемая леди Асусена Алуон, которая подслушивала под дверью. И под большим секретом согласилась нам поведать о том, что она узнала. А всех нас очень интересует вопрос: что же ответил король на непристойное предложение Нарата Шпуна, о содержании которого всем нам хорошо известно?
Все мысли Асусены Алуон – двоюродной сестры покойной матери короля, престарелой девы и большой любительницы маленьких собачек, которым постоянно кто-то наступал на лапы, крутились вокруг слова «секс». Она твердо была убеждена, что вокруг этого слова крутятся также планеты, солнце и наша галактика, диаметр которой настолько велик, как утверждают астрономы… до того велик, что если бы даже миледи могла перемещаться со скоростью света, то ей бы понадобилось около 100000 лет, чтобы пересечь её. Она ненавидела указанное слово всеми фибрами души, также, как и мужчин, с которыми она его олицетворяла.
Китесис: Так поведайте нам о том, что вы узнали, миледи.
Алуон: Вообще-то я мало что слышала, потому что забыла дома свой слуховой аппарат. Но на предложение Шпуна Гессор, кажется, ответил, что он хочет, но не может… Или наоборот: может, но не хочет…
Китесис: Так то или другое? Может быть вы не в курсе, миледи, но это большая разница.
Алуон: Вы думаете, что если я не замужем, то я не понимаю!
Китесис: Я не знаю, миледи, о чём вы там понимаете, но человек, который хочет, но не может называется...
Алуон: Импотент.
Китесис: Заёмщик, миледи, заёмщик. А человек, который может, но не хочет, он…
Алуон: Сволочь он, как и все мужчины!
Китесис (краснея от напряжения): Я попрошу вас не обобщать! Потому что человек, который может, но не хочет – кредитор… Но я никак не могу понять: к чему вы клоните? Знаете ли вы что-либо или не знаете? Слышали ли что-нибудь или не слышали?
Алуон: Ну, конечно же я слышала, ведь я не глухая. А раз я слышала, значит я знаю.
Китесис: Так что же ответил король в ответ на непристойное предложение Нарата Шпуна?
Алуон: Ну, конечно же, что он не может и не хочет. Гессор же мужчина порядочный и любит свою жену… Хотя нет, кажется, он ответил по-другому. Он сказал, что он подумает…
Китесис: Похоже, что после двух лет военного противостояния, грядёт, наконец, мир.
***
Разум имеет мало власти в нашем мире, а главенствует в нём суетность глупых людей. Говорят, что мир – это театр, а люди – лишь актёры, исполняющие роли в пьесе под названием Жизнь. Автор же сценария – Провидение, Ангел Судьбы. Иногда Провидение играет с людьми, давая им иллюзию свободы, веры в то, что они могут жить по своим правилам. Но это лишь уловка Хозяина Судеб, ведущего сюжет к развязке, придуманной им самим. А эта пьеса подходит к завершению, а театральный занавес закрывается. И под конец звучат финальные строки:
Разум почитаем в нашем мире мало,
И только лишь по случаю отчасти.
И если рассуждать совсем уж здраво,
Имеет в мирозданьи мало власти.
Когда же суетность людей глупейших
Подчас возносится, как божество.
И ценится превыше слов мудрейших,
Хотя для умного не стоит ничего.
Порок вонзает праведности в сердце нож,
А совесть унижается и просит подаянья.
Над правдою ехидно потешаясь ложь,
Свершает подлые, кровавые деянья.
И серость в лаврах, перейдя черту
Затмить готова вдохновенья радость.
Встречают по одёжке простоту,
Спеша свершить таланту гадость.
Кто написал сценарий этой пьесы?
Ведь мы актёры только в ней.
Чьи соблюдаем интересы,
Купаясь в мерзости страстей?
Свобода воли человека иллюзорна,
Мы только пешки в той тупой игре,
Где честь практически позорна,
Достоинство же тонет в мишуре.
Театр – суетный, земной мирок,
А наши на зубок заученные роли,
Играем по сценарию, что так жесток,
И так, как Автор нам позволит.
Реален мир лишь только с виду,
И бутафория всё видимое в нём.
Дома, деревья, улицы, улыбки и обиды –
Лишь декорации бумажные при нём.
И правит миром нашим Провиденье,
Давая нам иллюзию мифической свободы,
Играет нами, посылая мысли и идеи,
А мы проходим, неробща, огни и воды.
И мнится нам в великом обольщенье,
Что мы – хозяева своей судьбы,
Что мы почти что Бога воплощенье,
И разорвём вот-вот все путы тьмы.
Но это лишь уловка мира властелина,
Действительно распоряжающегося в нём
И автора той пьесы, господина,
К развязке нас ведущего, играючи с огнём.