Часть I Глава VII
Выйдя из парка, мы оказываемся на бульваре Гагарина. Он тоже был недавно реконструирован, вернее, отстроен заново. В прошлом году здесь был установлен памятник первому космонавту планеты. Молодой и красивый Юрий Алексеевич вышагивает в своей длинной шинели по нашей улице. Когда-то он шагал по ней на самом деле. Это было в далёком 1966-м году, когда он был в нашем городе с визитом.
Автор скульптуры Равиль Юсупов изобразил Гагарина в высшей степени достоверно: и знаменитая улыбка сияет на его одухотворённом лице, и развязанный шнурок красуется на своём месте.
Но шнурок на правом ботинке развязался у Гагарина не здесь, не в нашем городе, а в аэропорту «Внуково», когда он шёл по красной ковровой дорожке с докладом к Хрущёву. Краем глаза Юрий видел развязанный шнурок и очень боялся на него наступить.
«Вот сейчас споткнусь, – думал он, – и растянусь на виду у всего человечества».
Слава Богу, этого не случилось.
За год и ботинок, и шнурок жители нашего города отполировали до зеркального блеска. Каждому обязательно нужно их потрогать.
Трогаем и мы. Затем я фотографирую Ирвана рядом с первым космонавтом планеты, а он фотографирует меня.
— Знаешь, кто это такой? – спрашиваю я.
— Конечно, – утвердительно кивает француз, – Юрий Гагарин, первый космонавт.
— А на кого он похож, знаешь? – продолжаю я допрос.
Ирван жмёт плечами.
— На моего родного брата, – говорю я, – мой брат в своё время тоже был военным лётчиком, и лет двадцать назад выглядел точно так же, как молодой Юрий…
Мы трогаем развязанный шнурок ещё раз, при этом я на всякий случай загадываю желание, мало ли – вдруг исполнится, и смотрим на заходящее солнце. Оно уже почти скрылось за трибунами футбольного стадиона.
Над нашими головами зажигаются фиолетовые огоньки.
Их тысячи. Они развешены на растяжках над всем бульваром, от входа в парк и до площади Ленина.
— Красиво у вас, – говорит восхищённо Ирван.
— А ты не хотел ехать в Брянск, – качаю я головой.
В конце бульвара мы подходим к стене пятиэтажки, на которой прикреплён стенд с военачальниками, героями Великой Отечественной войны. Стенд соорудили недавно, за пару дней до 9-го Мая, до юбилея Великой Победы. Моей маме в этот день исполнилось уже 85-ть (P.S. Ровно через четыре года именно в этот день она уйдёт из этого мира…).
Мы останавливаемся у стенда. Первым слева на нём маршал Георгий Константинович Жуков, четырежды герой. Его портрет знают во всём мире, Ирван тоже знает нашего великого полководца в лицо. Затем следуют маршалы: К.К. Рокоссовский, И.С. Конев, А.М. Василевский и далее по порядку, как мы привыкли их видеть в школьных учебниках.
Я останавливаюсь перед портретом Василия Ивановича Чуйкова. Это под его командованием 62-я Армия защищала Сталинград.
— Бабушка моей жены, баба Дора, – говорю я Ирвану, – служила в молодости у этого маршала главным поваром и тоже участвовала в битве за Сталинград…
Не знаю, вспомнит он потом об этом, когда будет посещать в Волгограде Мамаев Курган.
Дальше мы идём через площадь Ленина, и я показываю Ирвану одноимённый памятник. Недалеко от него недавно установили другой – сове, или филину. Я не различаю этих пернатых созданий, думаю, что это вообще одна и та же птица.
Трёхметровый монумент, в отличие от волка, сделан из берёзовых прутьев. Возле совы тоже теперь всегда толпа зевак. Потом мы идём дальше, к зданию драмтеатра. Напротив него через дорогу памятник Тютчеву. Ирван показывает на него рукой и говорит:
— Фёдор Тютчев.
— Наш земляк, – уточняю я, – и Фёдор пишется через «фиту», старинную русскую букву. Я тебе потом днём покажу, когда светло будет.
Миновав драмтеатр, мы оказываемся у ЦУМа, центрального универмага. Через дорогу от ЦУМа высится здание областного УВД, красивое и подсвеченное не хуже Кремля.
— Здесь наша полиция ютится, – говорю я Ирвану, – вернее, её руководство.
Француз удивлённо смотрит на меня.
— Они тут не хило устроились, – подтверждаю я его удивлённый взгляд.
— Что значит, не хило? – спрашивает он.
— Значит: хорошо, прекрасно, восхитительно, – перечисляю я эпитеты, – трэ манифик по-вашему.
— Теперь и я могу так говорить: «не хило»? – смеётся француз.
— Можешь, только не у меня дома…
А до него остаётся уже рукой подать, осталось пересечь дамбу через Нижний Судок, подняться наверх, и вот он мой дом. Местные жители дали ему прозвище «Дом с часами», и под этим именем его знают все в городе…
Через овраг мы переходим по дамбе, сплошь заросшей деревьями и высокой травой. Из его глубины веет прохладой. Ирван останавливается на смотровой площадке.
— Эту дамбу, – говорю я, – насыпали 50-т лет назад. Раньше тут был деревянный мост.
— Что есть дамба? – интересуется француз.
— Понт (мост), – отвечаю я, стараясь выражаться по-французски, – ну не совсем «понт», он из песка, «лё саблё», – уточняю я, вспомнив, как будет по-французски песок, – люи аппортэ дё ля ривьер Десна (его принесли из реки Десны), но не в карманах, конечно, а намыли, – это я уже заканчиваю по-русски.
Ирван таращит на меня глаза, но как ни странно, всё понимает. Наверное, мой французский вперемешку с русским не так уж плох.
— Иси рэспирасьон бьян (здесь дышать хорошо), – заканчиваю я свои мудрёные объяснения.
Дальше мы идём молча.
Но вот, наконец, и мой дом. Часы на его башне показывают десять часов. В начале августа в это время уже темно, да и самоё время в прошлом году сдвинули на час ближе к ночи. Говорят, что сделали это в последний раз. Посмотрим.
Дома нас уже заждались, спать никто не ложился. Моя мама опять волнуется.
— Заморишь ты нашего француза, – говорит она, – дай человеку отдохнуть с дороги. Я там вам настой сделала из дубовой коры, напои его обязательно на ночь. Кашлять не будет. И ещё медку подлей в чай…
Я выполняю все её распоряжения, ведь я по-прежнему для неё маленький неразумный сынок. С сегодняшнего дня она так будет величать и француза.
Но, наконец, все распоряжения получены, и мать желает нам спокойной ночи.
Мы остаёмся с Ирваном одни, мы пьём горячий ароматный чай и молчим. Слов на сегодня достаточно. Усталость бродит по нашим телам, но эта усталость приятная. Длинный-длинный день, наконец, закончился.
Жена стелет французу постель в зале на раскладном диване, я провожаю его до места. На пододеяльнике и на наволочках чёрно-рыжими нитями вышиты два тигра. Это бельё я купил в турецком Авсалларе, и мы им ещё не пользовались ни разу.
За окном в сквере всё ещё горят фонари. Их отключат только в половине второго. Свет от них отражается в моих окнах и потом, проходя через папоротники в высоких кадках, которыми моя жена
уставила всю комнату, она любит всяческую заморскую зелень, свет этот ложится на потолок, разрисовывая его сказочными узорами. В такой комнате приятно будет жить французу.
Мы желаем друг другу «бон нюи» и идём спать. На душе у меня благодать, полнейшее чувство выполненного долга.
http://www.proza.ru/2015/09/24/862