Женская сила
Наш двухэтажный деревянный барак стоит на самом краю поселка, закинутого прихотями геологического явно недоброго божества в дебри Западной Якутии. В поселке, если его так можно назвать, все два таких барака, на его противоположных сторонах. В центре, местами просевшая, одноэтажная контора геологической экспедиции. По сторонам – нахаловка на десятка два строений самой разнообразной архитектуры и дом культуры – сруб шесть на шесть метров. На его широких и покосившихся дверях уже несколько лет болтается здоровенный замок, на моей памяти ни разу не открывавшийся.
Сразу за поселком, зажимая его в тугой зеленый обруч, раскинулась её высочество Тайга. Ещё до приезда сюда из степного Белгорода я предполагал, что тайга – это много леса. Но что настолько, признаться, не ожидал. Тут в любую сторону – сотни километров без жилья, разве что охотничьи заимки встречаются. Но это, как капли пресной воды в солёном океане – не разбавят и не заметятся. Скорее, эти бревенчатые кряжистые домики сами – часть зеленой бесконечности, как медведи, лиственницы, болота и всякая занудная мошкара.
Совсем недавно я принял информацию из районного центра, что где-то севернее в тайге пропал охотник-якут. Нас просили сообщить, если что узнаем. Пообещав от лица руководителя экспедиции сделать всё возможное, я отнес ему листок с запиской. Прочитав телеграмму, Командор, как мы называет начальника, задумчиво почесал щеку.
– А что я сделаю? – произнес он, ни к кому не обращаясь. – Узнаю, сообщу.
Телеграмма улетела в мусорную корзину, а я получил указание возвращаться к рации и впредь начальника по пустякам не отвлекать.
– Вот дождёмся нашу северную партию, и расспросим, – резюмировал он. – Вдруг чего видали.
Группа должна была появиться со дня на день, и даже с часу на час. Но пока не появлялась. Задержки в нашем деле – не редкость, а что на связь не выходят второй день – вполне объяснимо – аккумуляторы сели. Пока сильно не волновались, хотя в окошко поглядывали чаще обычного.
Ну, не отвлекать, так не отвлекать. И других дел полно и у меня и руководства.
А якут может ещё и найдется. Ну, задержался по каким делам или район сменил – охота не пошла и перебрался на полсотни километров в сторону, что тут особенного? Кто их этих охотников поймет. Сам я это дело не жаловал, и тайги с её клещами и разной живностью, как бегающей, так и летающей, побаивался. Ну её, к лешему. И без грибов жить можно.
К концу лета в нашем подъезде осталось человека четыре. Само собой, я. Сосед по комнате Пашка – мы с ним на рации по очереди дежурим. Напротив нас в квартире второго этажа семья Самофаловых. Бездетные муж с женой. Они командовали складами и жили тут безвылазно, как и мы. Остальные жильцы дома на лето разъезжались по полевым станам и обычно появлялись здесь лишь с первым снегом, а то и позже. Но бывали и исключения. Ждём же наших с выхода. Они в этом сезоне отработали ударно и обещали вернуться пораньше.
Вечерами Самофалова с завидной регулярностью устраивала мужу «концерты». Причем без вступлений и всяких прелюдий. Слышимость-то в «деревяшках», почти идеальная. Почти каждый вечер для нас начинался с её «увертюры». На редкость противным скрипучим голосом. Я бы только из-за этого голоса сбежал. Как он бедный терпел? И ради чего? Ради сто двадцати кило жира на ягодицах и толстых дряблых щёк? Не, мне это не понять.
За все время мы ни разу не слышали, чтобы муж хоть что-то ответил в свою защиту. А обвинение, в общем-то, звучало стандартно. Мол, и что за дура была, когда с тобой в эту дыру отправилась, и что ты за мужик, что прибавку к зарплате выбить не можешь, и как мне все это надоело, имелось в виду – туалет и водопровод на улице, отсутствие свежих фруктов и моря. Судя по последнему «удару под дых», жена в прошлой жизни имела возможность проживать на берегу как минимум Средиземного моря, и лишь злые обстоятельства, да бесхребетный супруг стали тому помехой.
Ну, раз живут и до сих пор не разбежались, значит, такое существование обоих в какой-то степени устраивало. Какой монастырь, такие и порядки, мы в него не совались. Сами разберутся, не маленькие. К тому же супруга обладала двумя несомненными достоинствами. Она стирала (раз) и, ухоженный женской рукой, муженёк ходил чистеньким. В отличие от нас. И готовила регулярно (два), и довольно разнообразно. Может, это его с супругой и мирило, кто знает. У них на столе появлялся даже мёд – где-то за складом в тайне от начальства муж поставил три улья. Если руководители про это дело узнают, выговор обеспечен – на мёд, как известно, не только мухи слетаются, но и зверюги покрупнее. Что для нашего «Медвежьего угла» совсем не редкость. Случалось на моей памяти – пару раз заглядывали к нам косолапые, но это было ещё до появления ульев.
Пашка, обладавший абсолютным музыкальным слухом, страдал больше моего. Резкий напоминающий звуки лесопилки голос Самофаловой доводил его иной раз до белого каления. Особенно, если поспать хотелось перед ночным дежурством. А тут такое! Но парень мужественно сдерживался. Мы с ним, как в каком-то кино, не помню, название, то я его останавливал на взлете, уже готового перескандалиться с соседской семейкой, то он – меня. Решительно откладывавшего нож, которым только что чистил картофель. Кое-как хрупкое перемирие с нашей стороны соблюдалось.
Пашка прибежал с дежурства среди ночи. Бесцеремонно щёлкнул выключателем на кухне, и в шкафу загремела переставляемая посуда.
– Ты чего там? – я прищурился на льющуюся с кухни световую полоску.
– Чай кончился. – Пашка продолжал греметь.
– Давай потише, разбудил совсем.
– Всё, всё, куда он, собака, запропастился?
– Посмотри сверху на полочке.
Пашка приподнялся на цыпочки, пустые и полные банки загремели с новой силой.
Медведь появился в нашем подъезде под утро. Как потом выяснилось, он уже к этому времени разворотил ульи, сожрал и потоптал все рамки, и следы хозяина пасеки привели его в "деревяшку".
Мишка внимательно обнюхал углы затрапезного подъезда, и замер, задрав морду к верхним ступенькам лестницы, куда уводили запашистые следы. Только что на глазах косолапого, лениво приближавшегося к бараку, в дверь подъезда заскочил человек. Он не смотрел по сторонам, и медведь остался незамеченным. Косолапый слышал, как скрипели ступени под быстрыми ногами, глухим выстрелом хлопнула дверь наверху. Но неприятные звуки, для другого мишки ставшие бы сигналом к бегству, не остановили хищника.
Это был матерый самец, не боявшийся ни кого и ничего. В каждом его движении даже самом незначительном угадывалась огромная сила и уверенность. Он здесь хозяин! Никакой ПРО не по силам остановить мохнатый разогнавшийся Тополь М.
Медведь двигался к своей цели с неотвратимостью ядерного заряда, вышедшего в стратосферу. С месяц назад он задрал в лесу старичка-охотника и с той поры понял, что человек с ружьем, в прошлые времена вызывающий у хозяина тайги неодолимое желание поскорее свернуть с его дороги, не так уж и страшен. Если подобраться к нему незаметно. И даже вполне съедобен. Конечно, мёд косолапый любил больше. И готов был рисковать ради него даже шкурой. А тут запахи человека и любимого продукта сливались, вызывая в груди хищника лёгкий чуть различимый рык. Он ещё не понимал, почему эти запахи доносятся до его чуткого носа одновременно, но собирался проверить это в самое ближайшее время. Медведь наклонил лобастую голову, и скрипучие ступеньки прогнулись под полутонной живого веса.
Пашка наконец извлек из глубин полочки пачку черного грузинского чая.
– Хотел от меня спрятаться, – довольно улыбаясь, он зашагал к двери.
Я с нетерпением ждал знакомого звука наших «поющих» петель: «Надоел уже, спать охота». Но тот почему-то замешкался. В коридорчике повисла напряженная тишина, Пашка, похоже, застыл, не шевелясь. Что за грёб…?
– Пашка, ты там?
В ответ – крадущиеся шаги и непонятный звук за дверью, похожий на сдерживаемый рык.
Попробуй прокрадись на наших половицах, от них шуму больше, чем от ракетного двигателя. Но друг старается, скрипит на весь барак. Лучше бы уже просто топал – тише получилось бы.
– Серый. Не спишь?
– Дурак что ли? – возмутился я. – Как тут с тобой спать-то?
Он сделал ещё шаг и застыл в проходе с поднятой ногой, оглядываясь.
– Слышал?
– Чего? – проникнувшись его беспокойством, тоже зашептал я.
– Там за дверью кто-то есть.
– Кто? – бестолково спросил я.
– Дед Пихто, – неожиданно разозлился друг. – Поднимись уже, сам послушай.
Одеяло отлетело в сторону. Попрощавшись с надеждами ещё поспать, сунул ноги в тапочки.
У двери что-то шебуршилось. Эх, надо было глазок вставить, как в городской квартире. Мелькала такая мысль пару месяцев назад, да отпала за ленью да ненадобностью. Здесь если кто и ходит, так только свои. Мы и на замок-то не закрываемся. Кстати, о замке. Конечно, открыт. Хорошо, хоть защелка держит, так просто толчком не откроешь. Ключа под рукой, конечно, нет, а искать сейчас чего-то не хочется.
Пашка обдаёт горячим дыханием ухо:
– Как думаешь, кто там?
Пока думаю, что ответить (на ум лезут фразы вроде – «открой и посмотри») на площадке снова раздаётся негромкий рык. Вот те на! Шутки-то закончились. Неужели медведь? Невольно холодеют ладошки, и тонкая капелька пота стекает по рёбрам.
Невидимый зверь копошится у противоположной двери. Там Самофаловы, и тоже, как и мы, не закрыты. Что ему здесь надо? И тут ясная мысль пробивается, словно сквозь облачность, лучик солнца. «Мёд!» ну, конечно, мёд, Они же вот только недавно угощали нас свежим продуктом с пасеки. К счастью, наш уже весь вышел. Но у соседей-то он есть совершенно точно. Неужели унюхал?
Пашка тихо скребёт по плечу:
– Что делать будем? – до него доходит трагичность ситуации. – Я же с дежурства ушёл. Командор завтра шкуру сдерёт, если узнает.
Прикладываю палец к губам. Пока не до Командора, на повестке дня совсем другие чувства и желания, например, не попасться бы косолапому на обед. А что, бывали случаи. И тот якут куда-то пропал. Уж не наш ли гость постарался? Тут я пожалел, что не купил ружьё. В прошлом горлу предлагал один знакомый за дёшево. Я, дурак, отказался. Зачем оно мне, если в тайгу не ходок. Пашка тоже безоружный, но он – принципиальный пацифист. Впрочем, какая разница, по какой причине мы остались перед здоровым и злым зверем голые и босые. По крайней мере, для него.
Скрип половиц то приближается к нашей двери, то удаляется к соседней. Он наверняка чувствует нас. И совсем не боится. На редкость нахальный косолапый. Мы стареемся не дышать, а, может, даже и не дышим. Какое-то время. Уходить бесполезно – первое же движение подтвердит медведю наше присутствие в одном метре от него. Лучше потерпим. Очень хочется надеяться, что, потоптавшись, и не найдя способа добраться до нас или до мёда – кто его знает, что ему более по вкусу – он всё таки удалится ни с чем. Когтистая лапа скребется в дверь напротив. Похоже, зверь определился с приоритетами.
– А если он откроет? – шепчет Пашка.
Вопрос риторический, и я не отвечаю.
И тут косолапый ухает, почти по человечески, и дверь квартиры напротив с треском распахивается, наверное, вместе с косяками. Ещё не соображая, зачем, дергаю ручку и тяну её на себя. Полутёмная площадка – лампочка еле добивает с первого этажа – пуста. Напротив дверь распахнута настежь, косяки, к счастью, не месте. Но вряд ли этому можно радоваться – в коридоре дёргается на повороте толстый медвежий зад, и исчезает в спальне Самофаловых. Пашка липнет, будто хочет спрятаться за моей не такой уж и широкой спиной. Я возмущенно поворачиваюсь:
– Пашка, едрит твою, давай на кухню – там ножи.
Тот, наконец, отстраняется, и, чуть не сбивая замок, несется по указанному адресу.
А я стою, как столб, совершенно не представляя, что же делать дальше. Бежать спасать соседей – так, чем? Голыми руками с медведем не справиться. «Как будто с ножом справиться» - приходит трезвая мысль, и я почти не осознанно делаю пару шагов вперёд. Позади скрипит половицами Пашка. Я замираю, и тут из квартиры напротив вылетает оглушающий женский визг. Если, конечно, то, что мы услышали можно так назвать. Скорее всего, звук напоминает работу бензопилы на пределе мощности. Он разрастается, заполняя собой все пространство и, кажется, ввинчивается тупой цепью в голову.
В следующий момент в пространстве квартиры появляется испуганная медвежья морда, и рывками приближается. То ли время замедляется, то ли я перестаю его ощущать. Медведь проплывает мимо, коротко глянув мне в лицо затравленным взглядом. Теранувшись о мою голую ногу, а я в трусах, и обдав запахами слежавшейся шерсти и ещё чего-то острого, крайне неприятного, поноса, что ли, косолапый бросился вниз по лестнице. Задница его нелепо вскидывалась, и казалось – ступени, вот-вот проломятся под непомерной тяжестью. В этом положении он очень сильно напоминал большую неуклюжую собаку. И уже так не пугал. Взвизгнула петлями подъездная дверь, врезавшись с размаху о стенку, и вдруг стало тихо.
Пашка позади икнул и ухватился за мою руку:
– Серый, ты его видел?
Неожиданно я почувствовал, что меня разбирает смех. Этого ещё не хватало. Представил себя – в трусах, с дрожащими коленями, мокрого от пота и хохочущего на лестничной площадке. Любой подумает – сошёл с ума, и будет прав.
Сдерживаясь, я оглянулся. Друг трусился и медленно оседал, закатывая глаза. В руке он сжимал перочинный ножик с лезвием в пять сантиметров.
И тут я расхохотался.
Что было потом, я помню плохо. Вроде из квартиры выскочил обалдевший Самофалов и поинтересовался, чего я ржу. Это рассмешило ещё больше. Меня поддержал очнувшийся Пашка, пытающийся показать ножик. Давясь от смеха, он долго не мог ничего сказать. Потом на площадку выбежала жена Самофалова. Уперев руки в бока, она что-то кричала, пока не догадалась, что это бесполезно. А догадавшись, убралась обратно.
Ещё ловя последние смешки, Пашка, наконец, отправился додежуривать. На площадке, остался я, глупо улыбающийся, и сосед Самофалов, разглядывающий выломанный дверной замок. Волосатая рука его при этом рассеянно почёсывала расплывшийся зад. Из открытой квартиры доносились привычные переливы механического голоса супруги, вычищающей совком и половой тряпкой медвежье дерьмо с полов в спальне. Хорошо так, могло бы закончиться хуже.
Решив, что моё присутствие на площадке становится навязчивым, не торопясь отступил в глубь нашейхолостяцкой берлоги. «Берлоги! Ха, ха…». Тихо посмеиваясь, на всякий случай повернул ключ, нашедшийся на тумбочке у двери. Надо попробовать поспать – до подъема ещё часа два.
Медведь бежал не оглядываясь. Такого ужаса «хозяин тайги» не испытывал, пожалуй, с детских времён, когда он – заблудившийся, сидел на тоненьком суку раскачивающегося дерева, а по его стволу лез огромный и голодный самец косолапый. К счастью, он не смог добраться до медвежонка – сосна оказалась слишком тонкой.
Услышав невероятный звук в той большой берлоге, медведь в первый момент не понял что это было. Ему показалось, будто он с разбегу саданулся о что-то невероятно твёрдое. Будто напоролся на стену. Звук проник в черепную коробку когтистой лапой, и мозги словно вскипели. Какая сумасшедшая боль! Мотнув ошарашено мордой, в следующий момент топтыгин понял, что единственное, что он сейчас хочет, это убежать как можно быстрее и дальше от этого убивающего рассудок звука. Оставляя под собой жидкую смесь переработанных корешков и пары утренних мышей, он развернулся на 180 градусов. И рванул назад, почти ничего не видя перед собой. Вроде там были какие-то люди. Он пролетел мимо, не успев твёрдо запечатлеть этот факт в памяти. Возможно, были, а, может, померещилось. Засевший раскаленной занозой в голове звук гнал его прочь. И он летел, слепо повинуясь природному инстинкту.
Оставив позади страшный подъезд, косолапый во всю прыть помчался к темнеющему за низкими строениями лесу. На бегу, вывалив длинный язык, медведь навсегда зарёкся подходить к человеку.
Светало. Красное солнце окрасило верхушки деревьев в ярко-розовые тона. Спасительный лес стремительно приближался. На опушке косолапый вдруг почувствовал себя плохо. Заноза переместилась куда-то в область грудины и начала постепенно проникать глубже и глубже. Вздымающийся кузнечным мехом косматый бок, привалился к шершавому сосновому стволу. Медведь затравленно оглянулся, грудь заполнил тихий болезненный рык. Не понимая, что с ним происходит, зверь неожиданно увидел вокруг себя темноту. Удивившись внезапно опустившейся внеплановой ночи, он оскалился и испустил дух.
Он уже не видел, как какие-то люди, закопчённые кострами и в стоптанных дальними переходами сапогах, остановились неподалеку, не решаясь приблизиться к уснувшему великану. Первой к коченеющему телу подскочила отважная лайка. Уцепившись в палец задней лапы она свирепо зарычала.
Медведь не почувствовал боли. Он уже вообще ничего не чувствовал.