политически не взвешенное, не выверенное женское
Сколько самомнения при полном отсутствии самоиронии…
Кто их так разбалова'л, кто внушил, что они – нечто…
Откуда в более чем примитивном обличье человечьем
столько пафоса и визга - невыносимая какофония -
выкрики, лай, которые и с натяжкой, не назвать бы речью.
Жалко нас, но ещё больше не услышанных ни разу пророков.
Кто и когда их услышал?
Зато всюду вы, кричащие с каждого взгорка.
Всякая возвышенность кажется вам Синаем, трибуной, кафедрой.
И кричите, и полОщите друг дружку, и врёте…
Врёте и не важно о чём,
потому
что всё сводится к самолюбованию, к упоению звуком собственного голоса.
За вами пустыня оболваненных -
которая - продолжение толпы, не способной ни к мысли, ни уж тем более к созиданию.
Зато способна течь лавиной за кричащим сумасшедшим, как цунами или другая стихия, страшная и неуправляемая, сметающая всё и всех на своём пути.
Пучина без головы и сердца, без надежды, и уже возможности остановиться, и без желания при-задуматься.
Может ли думать то, что создано из тупости, глупости и хаоса?
Хаос порождает себе подобный, только ещё больший хаос по масштабу и циничности.
Кричите, кричатели кричалок.
Когда нечем думать,
когда то, во что «ещё едят » используют, как стенобитную машину, как шанцевый инструмент -
молот, крушащий всё на своём пути в поиске всего, что можно вбить по самую шляпку-голову,
вогнать,
настучать, упредить, а вдруг...
И не должны бы, а вдруг…
«Обидно, Вань».
Что за ослуше'нец и нигилист во мне, вооружает карандашом, заставляет браться за пачкание белых, как снег, первозданно-чистых листов?
Удивление?
Оторопь?
Отчего?
Зачем тащим мы на своих плечах, на свои кровные, заработанные ТРУДОМ деньги, эту гниль человеческую?
Откуда такое терпение и пофигизм?
Никогда, ни разу не находился ещё Человек, которому, вскочив на кочку, захотелось бы, чтобы те, которые подняли и «выбрали»,
стали бы слышны, и появилось желание услышать их–нас.
Вот взял бы и возлюбил их–нас, как себя самого.
Нас, тех, у кого удобненько и комфортненько разместился на спинах, головах и плечах.
Возлюбил бы их-нас до такой степени, чтобы невмоготу стало бы хапать и хапать, хапать и
хапать миллиардами, и прятать, и выводить за рубежи Родины горячо любимой.
Хапать для себя и ещё для… «до седьмого колена».
Неужели и впрямь,
достойны мы лишь таких,
потому что и сами все сплошь такие?!
А, если, и правда так,
то отчего больно,
отчего так стыдно жить?
В толпе, в улье не чувствовать себя его частью гармоничной и счастливой?
Отчего не уметь слиться с ней, чтобы уже не чувствовать себя
и не страдать, не «тлеть» душой?!
Исторический страх революций и революционеров?
Страх бунта русского беспощадного и кровавого?
Страшного повторения истории, где ни один бунт, ни одна революция, не стали очищающими,
не стали обновлением, и созидающей силой от худшего к лучшему.
Смеяться до слёз или рыдать до смеха?
Что ещё?
«Премудрым пескарём» искать тихой заводи,
спать, справлять естественные нужды, размножаться в омутах и норках,
потому как никаких чувств никто ни в ком пробудить уже не в силах.
Толпа или норка?
Вот в чём вопрос.
«Плыви мой чёлн по воле волн».
Пиши человечек,
взывай шепоточком,
оплакивай действительность
и себя в ней…
Или не думай, не стенай,
иди в народ, в толпу,
вливайся в неё,
напоминающую по форме птицу.
Очередной «Павел»* станет её клювом,
Станет героически клевать темя своим выдвиженцам, электорату,
и… «пешком, яко посуху»…
по спинам, как по шпалам,
«с цветка на цветок молодым стрекозлом...»**
И взращивать жадную, крикливую свою сущность на гумусе массы народной под собой…
Ах, Родина, какие же мы... - жалкие,
«жалкие», не от слова «любимые».
Жал…ки…е…
* М. Горький «Мать», «толпа напоминала форму птицы, готовой взлететь, а Павел был её клювом...»
**В. Маяковский «Любовь»