Если крепче зажмурить глаза, то вовсе и не так страшно. Главное – вовремя нащупать ногой ступеньку, а то получится как тогда… И девочка вздрогнула в темноте, вспоминая, как она упала. У них в подъезде не везде есть перила. И отсутствует освещение: жильцы аккуратно выкручивают лампочки для личных нужд, благодаря чему по ночам подъезд погружается в непроглядную тьму. Следует держаться стен, в противном случае есть опасность провалиться, если внезапно перила «кончатся». Так уже бывало. Ее не сразу обнаружили. Она пробыла долгое время в забытьи, а очнулась с наглухо забинтованной левой рукой и разбитой бровью.
Катюшку часто посылали с пятого этажа на первый - в ночной, «за закуской». Вот и теперь она спускалась во мраке за хлебом, чтобы маме и ее собутыльникам было чем закусить. В двери магазина было окошко, которое открывалось, если в него постучишь. Свет сочился сквозь щели, рисуя квадрат. Катюшка шла на его зловещее сияние. Судя по шуму за дверью, продавщица коротала ночь в веселой компании. Девочка робко постучала. Никто не открыл. Тогда Катюшка стала стучать железной денежкой, зажав ее пальчиками. Хохот и взвизгивания оборвались. Окно с жутким скрежетом раскрыло свою железную пасть и продавщица, раздосадованная, что ее прервали в разгар веселья, гаркнула в темноту подъезда: «Чо надо, в три часа ночи?!» Свет озарил покупателя: худенькая девочка лет пяти, одетая в грязное платьице в октябрьские заморозки, с голыми ногами, выражением постоянного испуга на лице. Женщина смягчилась: «Ба! Да это ж Катюшка из 15-ой!» Услышав свое имя, девочка вскинула не по-детски серьезное личико и проговорила: «Тетя Даша! Хлеба!» Пышные щеки тети Даши расплылись в улыбке. Она начала коверкать слова, как обычно делают все взрослые, умиляясь детям: «Ой, ти моя ладость! «Налезного» - половиночку? Как обычно?». Девочка серьезно кивнула и протянула деньги. Продавщица подала «Нарезной»: «Делжи, моя ладость! У-ти, моя маленькая!»
Как только худенькие ручки получили хлеб, окошко магазина с лязгом захлопнулось. Мрак поглотил маленькую покупательницу. Катюшка минут пять постояла, вновь привыкая к темноте, поежилась от холода и начала свое восхождение домой. Заветную половинку «Нарезного» ребенок крепко прижимал к груди. Забираясь на очередную ступеньку, локтем нащупывая стену, девочка считала: «Раз, два, три, пять…» Никто ей не говорил, что существует еще и «четыре», поэтому она думала, что умеет считать до пяти. Исчерпав свой цифровой запас, Катюшка принималась считать заново. Она не боялась ни Бабая, ни Бабы Яги. Она была уже слишком взрослой для этого. Зато ужасно боялась маму. Мама часто била ее. Больше мамы Катюшка боялась только «дядек», потому что «дяди» делали больнее, чем мама. Но сейчас Катюшку взволновало другое – как сладко пахло хлебом сквозь упаковку. Запах опьянял, и девочка почти ощущала вкус. «Я только попробую» - решила Катюшка, откусила кусочек и уже не смогла остановиться – ребенок с жадностью ел хлеб. Как хорошо и совсем не страшно! В животе стало непривычно тепло и сытно. Девочка так была поглощена едой, что не заметила, как очутилась перед дверью своей квартиры.
Знакомый резкий запах ударил в ноздри, лишь только она вошла домой. Катюшка просто не знала, что так пахнет перегаром. В коридоре девочка разглядела маму, которая сидела на полу и что-то бессвязно мычала в пьяном бреду. Остановив мутный взор на дочери, женщина хотела что-то сказать, даже вытянула губы, но не смогла произнести ни звука. Потянувшись к ребенку, она упала вниз лицом и затихла. Уже через минуту мама громко сопела в забытьи. Из комнаты послышались пьяные вопли, требующие «закусон» и вдруг, заслоняя тусклый свет подслеповатой лампочки, висящей под потолком, вырос огромный силуэт тети Зины, маминой подруги. «Подруга» обрушила на Катюшку свой развязный альт: «Чо так долго, мразь мелкая?! Принесла?» Девочка обреченно вжалась в стенку, предчувствуя сильные побои. Тоненькая дрожащая ручонка протянула пустой пакетик «Нарезного». Хлеба в нем не было…