Тесс стояла, завернувшись в плед, легонько опираясь кончиками пальцев на прохладный подоконник. На город за окном постепенно опускались серебристые сумерки. Время золотых закатов уже прошло, оставшись в прошлом вместе с желтовато-рыжими листьями. Пришло время серебряных вечеров. До фиолетово-черных вечеров оставалось еще несколько недель, поэтому легкая, прозрачная меланхолия пока не превратилась в мрачную депрессию.
«Кто все эти люди? Зачем они куда-то бегут? Их так много, они все куда-то стремятся, стремятся кого-то увидеть, с кем-то встретиться».
Тесс уже давно не видела смысла в своей жизни. На улицу она выходила только ночью, когда на проспектах и в переулках уже не оставалось людей. Люди мешали ей думать. Их суматоха, беготня, звуки, издаваемые ими, уже давно ее раздражали.
Она существовала в каком-то своем мирке, состоящем из книг, красок, палитр и холстов, из больших кофт и долгого сидения в кресле, когда взгляд подолгу задерживается на одной точке на стене. Иногда Тесс играла со своим рыжим, невероятно пушистым и очень сонным котом. Он, пожалуй, уже несколько месяцев был единственным живым существом, с которым разговаривала девушка. Она не воспринимала как осознанные мыслеформы людей, с которыми ей изредка приходилось встречаться. Она не запоминала их, для нее они были лишь говорящими силуэтами, изредка нарушающими ее покой.
Но ее покой не нарушала музыка. Музыку она слушала через старый проигрыватель. Ее поражала магия, которая, словно маленькими искорками, разносилась по всей комнате, когда игла опускалась на пластинку. Тесс могла подолгу кружиться по комнате в танце, держа в руках кружку с постепенно остывающим кофе.
Кофе она пила только с корицей. Очень крепкий. Не всегда сладкий. Но всегда такой же меланхоличный, как и она сама.
На серебряной улице людей становилось все меньше. Скоро они исчезнут совсем. Можно было начать собираться. Почему-то Тесс нравились эти бесцельные прогулки по пустому городу. Вообще, вся эта меланхолия, пустота и мягкость отражались на всем ее творчестве. Оно не было ни на что направлено, оно не призывало людей к чему-то: оно просто было.
Улицы опустели совсем. Фонари освещали дороги и фасады зданий. Изредка сквозь невесомые шары света пролетали бурые листья, которые почему-то не успели покинуть родные ветви во времена золотых закатов.
Тесс на прощание аккуратно погладила кота, тихо прикрыла за собой дверь и так же тихо спустилась по лестнице.
Улица встретила ее серебряной прохладой. Приобняла ее за плечи и повела вперед.
Якоб лежал на жестком диване и смотрел в черный потолок. Рубашка и джинсы были помяты, а волосы так сильно торчали во все стороны, что казалось, будто их взъерошивали тысячи русалок. Эти серебряные дни и вечера приводили Якоба в бешенство. Он никак не мог дождаться тяжелых и мрачных дней. Он уже давно не видел дневного света, который его раздражал. На улицу он выходил лишь ночами, а высокие, от пола до потолка, окна были занавешены плотными бардовыми портьерами, которые оставляли солнечным лучам узкую полоску в пару миллиметров. Настолько узкую, что она терялась в мраке, царившем в комнате.
«Чем люди занимаются днем? Неужели их не раздражает вся эта радость и суматоха, которая царит на улицах?»
Якоб уже давно не наслаждался своей жизнью. В ней не было места счастью и радости. Он устал. Просто устал. Он мог лишь существовать. Ночами он наслаждался пустыми улицами, которые создавали иллюзию отсутствия жизни. Это был его собственный мир.
Днем мир Якоба состоял из старой печатной машинки и несчетного количества листков, раскиданных по комнате. Компьютер он давно разбил, телефон полетел в стену, когда звонки назойливых редакторов стали совсем невыносимыми.
В квартире молодого мужчины почти всегда царила тишина. Только иногда можно было услышать постукивание клавиш печатной машинки или скрип карандаша по бумаге. Иногда раздавался глухой стук бокала с кофе о стол.
Якоб пил только ирландский кофе. Очень часто он наливал больше виски, чем следовало бы. И почти никогда не добавлял сливки. Кофе всегда обжигал, причинял боль, но Якобу это и нужно было от него.
Стрелка старых напольных часов, оставшихся, кажется, от самых первых хозяев квартиры, приближалась к тому времени, когда улицы окончательно опустеют. Скоро можно будет встать с дивана, налить виски в флягу и отправиться в путь. Эти ночные прогулки нравились Якобу отсутствием звуков. Это был мир, в котором он жил днем в своей квартире и который ночью расплывался за ее пределы, протягивая свои щупальца на каждую улицу, в каждый уголок города.
Часы пробили время, когда на улицах не осталось людей. Пустота. Якоб поднялся с дивана, расправил рубашу и еще сильнее взъерошил волосы. Прошел сквозь завалы из записей и черновых набросков и вышел на улицу.
Улица встретила его ночным ветерком, похлопала его по плечу, как старого друга, и они вместе продолжили путь.
И Тесс, и Якоб были ведомы ночной улицей. Они не знали, куда идут, они лишь подчинялись этому коварному существу, этому серому кардиналу всех времен и народов. Они не могли ослушаться ее. Не имели права. Ни один из них не знал, какой сюрприз им приготовили ночные улицы.
Ночь устала видеть этих двоих, бродящих в одиночестве, без целей, без стремлений, без жизни. Они нагоняли на ночь тоску, заставляя ее обращать взор к недоступным звездам. Ночь устала от этих двоих. Она решила предоставить их друг другу.
Когда ночью на улице встречаются двое незнакомых людей, идущих в никуда, они хотят проигнорировать друг друга. Но у ночи-кукловода другие планы. Резкий порыв ветра сорвал с Тесс шляпу, и она полетела, кувыркаясь, в сторону Якоба. У мужчины из рук выскользнула фляга, которую он достал из кармана пальто, чтобы сделать очередной глоток, и покатилась к ногам девушки.
Легкое соприкосновение рук при возвращении вещей. Настолько разные, но настолько похожи, что невозможно продолжать путь друг без друга.
Ночь выполнила свой план. Она – великий магистр волшебства.