Эта история началась с листа. Не то, чтобы с чистого листа, нет - с газетного. Как-то в полдень, сидя на диване, я, никуда не торопясь и особо не испытывая никакой потребности куда бы то ни было торопиться, коротал время за листанием газет, лежащих у меня на коленях. И вот, на одном из листочков местной газетёнки среднестатистической паршивости, где-то между объявлениями о продаже садового домика и покупке пчеловодной будки, я вдруг заприметил обведённое рамочкой и выделенное жирным вычурно-устаревшим шрифтом рекламное объявление. «Ну», - подумал я тогда - «опять, наверное, какие-нибудь компьютерщики свои услуги предлагают». Удивительно, но содержание объявления вовсе не касалось ремонта электроники и цифровой техники, да и выглядело подозрительно нетипичным.
Там, на этих тонких газетных листочках, было написано дословно следующее: «Внимание! Для проведения новых соревнований в аттракционе «Лабиринты» приглашаются все желающие. Обязательна психологическая стрессоустойчивость, умение ориентироваться на местности, навыки логического мышления, адекватность, наличие головы на плечах. За участие в конкурсе плата не взимается. При регистрации заявки обязательно иметь с собой паспорт. Записаться добровольцем Вы можете по адресу...» Далее был указан адрес и контактный телефон.
Сначала я вроде бы даже как-то и не обратил особого внимания на объявление, вскользь прочитал по диагонали, улыбнулся довольно жёсткой для рекламы и оттого не очень-то привлекательной формулировке, равно как и отсутствию возможности подачи заявки через сайт организации, а после убрал газету до лучших времён. Однако уже через пару дней печатный лист снова попался мне на глаза, и вновь мне глаза промозолило то же самое объявление. Что-то в этом тексте было неправильным, даже непонятно - то ли притягивающим, то ли отталкивающим - но уж точно отличающим его от всех прочих стандартных объявлений, когда бы то ни было появлявшихся в газетах. Какие-то лабиринты, да ещё и бесплатно. Почему бесплатно? Кто сейчас да что бесплатно проводит-то? Ещё через день я лично отправился в офис конторы, заявившей о проведении мероприятия.
Офис представлял собой маленькую комнатушечку, по-видимому, кое-как и наспех отделанную унылыми следами недавнего евроремонта, а даже не самим недавним евроремонтом в здании старинной досоветской постройки, над входной дверью в которое красовалась вывеска: «Labirints Unlimited Incorporation». Сидящая в приёмной девушка улыбнулась и спросила: «Вы добровольцем на «Лабиринты»?» Я кивнул. «Ну проходите, проходите». Тут же она вытащила кипу каких-то бумаг. Там было, наверное, не менее тридцати страниц, набранных и отпечатанных мелким шрифтом со множеством разнообразных уточнений, оговорок, дисклеймеров с отказом от ответственности и много ещё чего.
Пролистав бумаги, я поинтересовался: «А что это за лабиринты-то такие?» Девушка призадумалась, прямо как молоко:
- Ну как бы Вам объяснить. Это даже и не описать так-то. Одно могу Вам сказать: оттуда либо возвращаются и получают самое ценное, что у них только может быть в жизни, либо...
- Либо? - переспросил я.
- Либо-либо... по крайней мере... - выдохнула она, как будто решилась-таки выдать тайну иностранному шпиону. - по крайней мере были ещё и те, кто оттуда не вернулся. И никто больше не видел ни малейшего следа и даже намёка на этих людей или что там от них осталось. Я Вас уверяю: тех, кто оттуда не возвращается, искать уже бесполезно.
Я вздохнул:
- Так-так-так! Так значит, это опасно?
- А это уж как повезёт.
- То есть, Вы не владеете информацией?
- Нет, ну что Вы, я прекрасно представляю, о чём идёт речь. В общем, Вам решать. На кону либо большая награда, либо Ваша жизнь.
- А какая награда-то? Что может быть такого ценного, что я мог бы променять на свою жизнь? - я искренне удивился, ведь не настолько уж я и жмот, чтобы рисковать своей жизнью ради каких-нибудь там золотых монет, и не настолько дурак, чтобы рисковать жизнью ради славы. - Что вообще может заставить меня рисковать жизнью? - спросил я вслух.
- О, поверьте, награда оправдает Ваши ожидания сполна. В конечном счёте, Вы, возможно, даже пересмотрите собственные взгляды на жизнь. Неужели Вам не интересно? Я как-то прошла через такое - и ничуть об этом не жалею. Так что? Вы участвуете в «Лабиринтах».
Я задумался.
- Нуууу... - всё никак не решался я дать ответ.
- Вы можете взять эти бумаги с договорами домой и поразмыслить на досуге, - посоветовала мне сотрудница компании, уткнувшись с этими словами в компьютер и принявшись там что-то активно нащёлкивать мышкой, периодически постукивая по паре-тройке клавиш на клавиатуре. Я, по-видимому, с весьма задумчивым выражением лица, забрал бумаги и отправился восвояси размышлять.
Дни тянулись за днями, и не происходило ничего особо интересного. Обычная жизнь обычного горожанина, ничем особо не примечательная и ничем не замечательная ни для кого бы то ни было другого, ни даже для меня самого. В конечном счёте, я просто взял и махнул рукой: «А будь, что будет!» Может быть, это событие хоть что-то изменит в моей жизни. В результате, к концу второй недели раздумий, я окрылённо нёсся с подписанными бумагами во всё ту же контору «Лэбиринтс Анлимитед», подгоняемый духом таинственных, но уже вовсю витающих в воздухе приключений.
Просиживавшая всё на том же самом месте свою пятую точку всё та же самая девушка посмотрела на меня, чуточку прищурившись хитрым выражением ленинских глаз и коротко сообщила, когда я подал ей бумаги: «Хорошо. Ваш автобус будет... таааак... Ваш автобус... будет завтра в двенадцать часов сорок шесть минут. Отходит от нашего здания и доставит ровнёхонько туда, откуда и начнётся Ваше путешествие. Желаю удачи. Искренне». Последнее слово «искренне» она произнесла с особого рода сочувственным ударением, твёрдо кивнув головой, затем выдала мне какую-то бумагу, наподобие билета. Я же, чувствуя задним умом, что практически подписал себе смертный приговор, вышел на улицу, начиная потихоньку прощаться со всем-всем подряд, что видел вокруг себя.
На следующий день автобус и впрямь отправился, как оказалось, в соседнюю область. За несколько часов поездки, разглядывая за окном уже слегка пожухлые пейзажи ранней осени, я всё-таки немого успокоился, многое обдумал, даже подремал чуток, почитал книгу и послушал музыку в наушниках: в общем, делал всё то, чем обычно и занимает себя любой путник в дороге. Проехав столицу соседней области, расположенную в южной её части, и устремившись куда-то дальше на север, автобус проколесил ещё что-то около часа или чуть больше, а затем резко остановился в поле, как вкопанный. Километрах в трёх от нас высился з`амок абсолютно нехарактерного облика для здешних мест. Он настолько не вписывался в пейзаж сентябрьского русского поля, что я волей-неволей подумал: «Уж не сплю ли я?»
Поле замечательно и примечательно было разве что своими стогами сена, торчащими то там, то сям по всей его площади, точно волдыри на коже прыщавого тинейджера. Небо виделось мутновато-синим, глубоким и, в общем-то, отнюдь не вдохновляло своим цветом, выражая скорее уж худо осознаваемую тревожность, чем ясность начальной осени. И вот, посреди всего этого пейзажа, скалистой глыбой возвышался над нами этакий готический замок высотой, пожалуй, никак не меньше новенького тридцатиэтажного дома, имея столь характерные для готики башенки, пики, шпили и какие-то металлические флажки. Он был настолько тёмного цвета, что практически сливался в единообразную чернильную кляксу неправильной формы, как будто некто неизвестный, пытаясь нарисовать серые грозовые тучи, допустил неаккуратную оплошность и поставил зеркальное пятно из теста Роршаха прямо на акварели девственно-неприкосновенной лазури многокилометрового неба. И это пятно, расползшись, превратилось в замок германской архитектуры.
Первым из автобуса вывалился вёрткий гид: «Всё, господа туристы, дальше только своим ходом, автобус к замку не идёт - опасно». Мы всем скопом тургруппы поблагодарили водителя, который тут же развернулся и торопливо уехал восвояси, а мы остались в поле одни - группа соревнующихся и гид. Когда расстояние в три километра было легко преодолено, то впечатление от пронзительной черноты постройки стало ещё более гнетущим. «Что там хоть будет-то?» - спрашивали мы у гида, который был достаточно молод на вид - лет тридцать или около того, высок и поджар, если не сказать - зажарист, точно регулярно и новомодно шугарился себе потихоньку в солярии. У него действительно была просто отменно загорелая смуглая кожа, отчего он немного походил то ли на турка, то ли на египтянина, то ли просто на пересушенный египетский финик.
Беспрерывно болтая, он рассказывал нам мрачноватую историю происхождения замка, но, кажется, каждый из нас волновался настолько, что почти всё пропустил мимо ушей.
- Этот замок, - пояснял гид - некогда принадлежал одному очень или очень крупному и влиятельному дворянину здешних мест, который был столь же богат, сколь и развращён, а потому некоторые образованные местные жители за глаза зачастую сравнивали его с графом Дракулой - настолько же он был пренеприятнейшей личностью. Дворянин держал в своём замке многочисленных крепостных крестьян, а все те земли, территорию которых вы все можете наблюдать сейчас перед собой, от горизонта до горизонта также были его владениями. И практически каждый день он не обходился без того, чтобы помучить или попытать парочку-троечку своих крепостных, но не насмерть, конечно, а так, лишь немного поизувечивая их. Многие из крестьян, правда, пыток своего барина не выдерживали и погибали в стенах замка, в его тёмных подвалах, где до сих пор сохранились многочисленные камеры в катакомбах и пыточные комнаты. Мы по ним пройдём, посмотрим и увидим все пристрастия этого малоприятного садиста, а теперь уже давным-давно исторической личности, воочию.
- А причём здесь лабиринты? - задал вопрос один из приехавших состязаться, достаточно крупный мужчина средних лет с очень широким, чуть плоским и красным, как арбуз, лицом. Только разве что без чёрных точек-семечек.
- Всему своё время, - сказал гид. - Вы на месте всё узнаете.
И вот, когда мы уже стояли у самых ворот замка, готовые открыть их загадки и зайти вовнутрь, гид заговорщицким голосом поведал нам:
- А закончилась история жизни злобного помещика-барина довольно трагично. Однажды он поймал и посадил к себе в подвальную темницу деревенского колдуна из одного поселения близлежащих мест, которое также принадлежало помещику. Крепостной оказался крайне живучим, но и он не выдержал «весёлых развлечений» своего барина, и, уже в агонии, собрал, как оставило нам предание, все свои силы и, уже испуская дух, выкрикнул в адрес помещика страшное проклятие, завещавшее каждому, входящему в тёмный замок, уже никогда не вернуться, навеки потеряв дорогу обратно. Но мы нашли способ не заблудиться в пр`оклятом замке и потому можем позволить вам погулять по нему. Хитрости и обходные пути всегда существуют, даже в самых, казалось бы, безвыходных, на первый взгляд, ситуациях. Вспомните, хотя бы, миф о Минотавре, Тесее и нити Ариадны.
- А что произошло дальше с этим садистским помещиком? Вы же сказали, что его история закончилась печально? - спросил у гида кто-то.
- Да, печально, трагично. Так и есть. Как-то раз он выехал на своей карете осматривать владения. Разозлённая до ярости толпа его же крепостных крестьян опрокинула карету. Помещика быстро вытащили наружу и, недолго размышляя, посадили на вилы. А после на дереве вздёрнули - тем его история и закончилась. Правда, говорят, был он стольким людям ненавистен, что крестьяне барина даже хоронить не стали, а, вздёрнув, просто сожгли и прах по ветру развеяли. Но это всё лишь легенды, легенды. Как же было на самом деле, сейчас уже никто и не вспомнит, поскольку после смерти барина прислуга уничтожила все документы своего ненавистного мелкого тирана и диктатора. Итак, пройдёмте, - пригласил всех в замок гид, приоткрывая скрипучие тяжеловесные створки толстенных дубовых дверей.
Внутри замка обнаружилось множество высоких сводчатых коридоров, около которых горели и освещали всё вокруг смоляные факелы. Мы обратили внимание на то, что постройка явно не заброшена, содержится в чистоте, да и те же факелы кому-то же требуется вешать всё время, раз уж электричество сюда подвести так никто и не догадался, или специально не стал - в общем, в голове ворохом роились одни вопросы. Гид повёл нас по пространным коридорам, и действительно, уже вскоре мы все наткнулись на решётки с лежащими в них ввинченными или вбитыми в стену оковами. А проводник всё шёл да шёл, болтая неустанно, когда я вдруг засмотрелся на эту малоприятную решётку для узников, пытаясь представить себе, каким же запредельно ненормальным маньячиной нужно быть, чтобы в собственном же доме сооружать подобные камеры.
Когда же я повернулся в сторону группы, то голоса уже раздавались откуда-то издалека, но никого не было видно. Тогда я закричал: «Подождите, подождите, пожалуйста, я отстал!» И побежал в сторону голосов, но на этот раз голоса послышались совершенно с другой стороны. Побежав в ту сторону, я опять никого не обнаружил, тогда как голоса всё отдалялись да отдалялись, пока не стихли вовсе. Я тяжело вздохнул и встал прямо посреди коридора. «Ну вот, всё испортил, и до соревнования так и не добрался, и экскурсию как следует, не посмотрел. Ладно уж, что тут решать, пойду к выходу, буду дожидаться остальных у створок ворот замка, там, быть может, и суть соревнования объяснят, когда закончится экскурсия», - в голове буквально на ходу вызревал план действий. Я походил по коридорам, которые, честно говоря, нагоняли лёгкие приступы клаустрофобии: всё-таки они были достаточно вытянутыми вверх, узкими и тёмными.
А вдруг это сон? Несколько раз ущипнул себя за руку, затем подумал, что если всё это действительно снится, то в пространных коридорах русской старины явно водились бы какие-нибудь жуткие монстры. Но вокруг было крайне тихо и на удивление спокойно, лишь раздавалось лёгкое пощёлкивание огня факелов, и никаких монстров рядом со мной не пробегало и даже не предвиделось. Зато каждый шаг отдавался гулким эхом, раскатисто уносясь во все стороны вдоль коридоров. Попытки подёргать за ручку входной двери также ни к чему не привели: оказалось, что дверь надёжно и наглухо заперта.
Тогда я уселся, обустроившись прямиком рядом со входом. Ну и пусть, буду ждать. Ждал час, два - никто не появлялся. Не было слышно ни голосов, ни шагов - ничего необычного или даже вполне ожидаемого - только я один, коридоры и раскатистое, почти громовое, эхо. Думаю, ладно уж, раз дело обстоит именно так и никак иначе, то, видимо, есть смысл поискать какой-нибудь другой выход как из сложившегося положения, так и из старинного замка. Побродив некоторое время по коридорам туда-сюда, я наткнулся на высокую сводчатую дверь, которая также оказалась заперта. Спустя некоторое время обнаружилась ещё одна закрытая дверь. В конце концов, когда был пройден из излазан весь этаж, и составлен в уме план коридоров, пришло закономерное логическое понимание, что на этом этаже есть всего есть четыре двери: через одну из них вошла группа соревнующихся, а ещё три были надёжно закрыты наглухо и находились ближе к углам замка - там, где его стены смыкались закруглёнными башенками.
Самое интересное, что не виднелось никаких просторных помещений, ветхих залов, старинных спален с альковами в стенах или протяжённых галерей арок, не было вообще ничего, кроме высоких сводчатых коридоров, которые под противоестественными углами алогичной инженерной мысли смыкались друг с другом. Подобная архитектура казалась, как минимум, абсурдной, а как максимум - невозможной до четырёхмерности. Ещё через несколько часов постепенно и нехотя взошло, точно ленивый подсолнух, неминуемо навалившееся тяжестью осознание, как же я всё-таки здесь влип. По-видимому, гид со всеми остальными людьми уже уехали и заперли дверь снаружи, а я теперь буду бродить в этом замке до талого - пока не прибудет следующая туристическая группа или же... стоп! Это же соревнование! А тогда в чём оно именно? Вот ведь загадка.
Подойдя к одной из дверей, но отнюдь не к той, через которую когда-то вошёл, я заметил на уровне ручки слева от двери нечто странное, как будто в стену был вделан кодовый замок, выглядящий крайне и крайне архаично: четыре цилиндрических кругляшочка из камня, плотно притёсанного к стене, располагались четырьмя пятнышками в два ряда, как шашечки реверси в самом начале игры. Каменные цилиндрики были, прямо так скажем, очень небольшими и имели диаметр около двух или двух с половиною сантиметров. На каждом из этих четырёх камней в образующемся из них квадрате было нарисовано также по четыре каких-то символа, о значении которых оставалось лишь догадываться. Я крайне долго и внимательно рассматривал эти символы, но, откровенно говоря, так ничего и не понял относительно смысла изображённых знаков, и поэтому решил: раз уж это кодовый замок, то, быть может, наудачу, всё-таки удастся со временем случайно подобрать код к двери, тем более, что подобная конфигурация предполагала всего лишь двести пятьдесят шесть комбинаций, а это, если вдуматься, не так уж и много, на поверку.
Минут пятнадцать, я вертел в разные стороны цилиндрические камешки, поворачивая и проворачивая их подушечкой большого пальца вправо-влево, пока дверь вдруг не щёлкнула отрадным для меня ржаво-пружинистым посвистом, сопровождаемым глуховатым стуком засова, и когда я надавил на ручку, то - ура - закрытое наконец-то сделалось открытым. Увиденный снаружи пейзаж, прямо скажем, несколько озадачивал. Это было вовсе не то место, откуда мы все прибыли сюда с группой на соревнования. Да, постройка была всё той же, а вот место - другое, причём другое совершенно. Сразу же за дверью показался густющий, просто непроглядно-серый туман. Он был плотным настолько, что в нём не угадывалось глазами ничего в радиусе дальше двух-трёх метров. Выйдя наружу и пощупав стены замка, я понял, что они пропитались влагой, и конденсат этот стекал с чёрных гранитных стен, как с крышки кастрюли во время варки борща или пельменей. Стало быть, туман здесь очень и очень давно, раз успели образоваться такие крупные капли.
Что же касается открывавшегося здесь ландшафта в имевшихся пределах нескольких метров доступной видимости, то это явственно была какая-то трясина, неприятное, зыбкое вонючее болото с крупными травянистыми кочками. Я решил, что, раз уж попал в такую нелицеприятную ситуацию и ещё более нелицеприятное место, то можно было бы хотя бы попытаться оглядеться и позвать на помощь, если таковая, конечно, вдруг найдётся в здешних местах. По крайней мере, возвращаться в замок и сидеть там до полного обалдевания, смысла тоже не было. Поэтому я стал прямо-таки дико чертыхаясь и перепрыгивая с кочки на кочку, удаляться от замка, а через некоторое время показалось, что и вовсе заблудился: со всех сторон настолько, насколько вообще можно было разглядеть здесь хоть что-то, был лишь только туман и ничего, кроме него. Ну разве что кочки да хлюпающая под ногами вода.
Замок вскоре совсем скрылся за спиной, исчезнув из вида, будто бы испарившись, но и впереди просвета тоже не было. Прошло ещё несколько минут, а, быть может, и все полчаса, когда впереди вроде бы как померещилось некое тёмное пятно. Приблизившись к нему, я осознал, что оно всё-таки не померещилось: то были какие-то убогие деревянные постройки, набухшие от местных миазмов, что-то вроде шеренги покосившихся полусгнивших сарайчиков, дышащих в спины друг другу, или многажды достраивавшегося в разные времена небольшого домика самого ветхого облика, точно бы перенесённого сюда из лавкрафтовского Иннсмута дурным ураганом, навеянным с океанского побережья спящими глубоководными монстрами.
Рядом с этой жуткой болотной хибарой паслись животные облика совершенно пренеприятного. Они вроде бы напоминали стандартную сельскохозяйственную скотинку, в то же время отличаясь чужеродной инопланетностью внешнего облика - так, как если бы эволюция вдруг завернула в какой-то давний момент на совсем иную тропинку и вывела таких вот отвратительно противоестественных мутагенных тварей. У одних из них на теле была лишь только кожа, но совершенно не было шерсти, почти как у кошек-сфинксов, у других не было шеи, а зубастая пасть на голове заставляла вспомнить по-директорски обширную улыбку чеширского кота, в третьих же зверях и вовсе виднелось нечто инсектоидное или арахноморфное. Я старался особо не разглядывать всех этих особей извращённого естественного отбора - занятие сие было малоприятное, да и, честно говоря, мне просто не хотелось нарываться на неприятности любого рода.
И - о, чудо дивное - среди жутких зверей я заприметил вдруг человека, вероятнее всего, занимавшегося выпасом всего разношёрстного стада. Пастух сидел на растрескавшемся от времени и полуистлевшем в отсыревающем воздухе грубо обструганном стуле кустарного производства и с высокой спинкой, выставленном прямо посреди болота и кочек и даже не проваливающемся. Человек самодовольно и с нахальным видом заложил нога за ногу и надвинул на глаза соломенную шляпу - и именно в такой позе пребывал абсолютно недвижимым всё то время, пока я приближался к нему. Оставалось для меня загадкой, чем питались все его подопечные животные посреди топей. Да и вообще внешний вид мутантов, столь хило сочетающийся с беззаботностью пастуха и самим фактом наличия его здесь вместе со стадом, казался абсурдным до невозможности, точно госпожа Реальность поднапряглась, да и выплюнула вдруг мне прямо под очи свой очередной оксюморон с налётом юмора очевидной гротескности.
Во рту пастух держал соломинку, от нечего делать пожёвывая её и посвистывая себе под нос какую-то незамысловатую то ли песенку, то ли просто мелодию. Рядом с ним на спинке стула висела чугунная связка огромных ключей, старинных и окисленных, а в руке он держал длинную плеть из толстых полос кожи, испещрённых пятнами старости и долгой верной службы. Возраста пастух был крайне трудноопределимого, и потому единственное, что я отметил по поводу его внешности, так это некоторое сходство с гидом, приведшим нас всех в замок.
Пастух был не стар, однако довольно морщинист и, в отличие от гида, не только не казался загорелым, а уж скорее, напротив, крайне и крайне бледен, обладая синюшным оттенком кожи вытянутого лица и столь же серо-синими губами, как приземистый потолок зимнего неба перед самым началом метели. Одет пастух был в какую-то мешковатую простецкую тёмную одежду, похоже, не особо удобную. Посмотрев на него, я уловил на себе тяжёлый, прямо-таки пронзительно-свинцовый взгляд, по-соколиному ясный, но крайне труднопереносимый. Ответно смотреть в трясины глаз этого болотно-мертвенного то ли человека, то ли существа не было ровным счётом никакого желания.
Я тогда несмело и невесело поздоровался:
- Добрый день! А Вы не подскажете, как отсюда можно выбраться? Видите ли, я с туристической группой прибыл в здешние края на соревнования, но немного заблудился.
- Да знаю я. Куда тебе надо - это через другую дверь замка.
- Да, но там закрыто...
- Ну а это уже не мои проблемы.
- У Вас тут связка ключей... она случаем не подходит к той двери? Нет ли там ключика, столь мне необходимого?
- Подходит-подходит, но только вот кто ты такой, чтобы жнец топей тебе ключи доверил?
- Так мы можем с Вами вместе пройтись дотуда, если Вы мне ключи не доверяете.
- Не-а, не пойду! - нахально ответил пастух, назвавший себя жнецом.
- А что это Вы со мной так разговариваете?
- Как хочу, так и разговариваю, здесь я хозяин, и всё в моей безраздельной власти! - был ответ от пастуха, не перестающего насвистывать под нос настолько скрипуче и фальшиво, что мелодию невозможно разобрать было вовсе.
Я замолчал. Он тоже. Прошло ещё несколько минут. Казалось, что бледный человек с ключами вообще не замечает моего присутствия.
- Ну так как мне домой попасть-то? - повторил я вопрос, адресованный этой своеобразной и специфической личности или вовсе сущности.
Он ещё раз смерил меня на сей раз даже не свинцовым, а скорее уж ртутным взглядом:
- Да как хочешь, это не мои проблемы, мне вообще пофиг. Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову, пока я добр к тебе.
- Ах так, не хочешь ключи отдавать? Ну так я тогда их у тебя силой заберу, нахал в тумане!
- Вот ещё! Ещё чего тебе, а? Вали отсюда подальше, пока я на тебя зверей не спустил.
Я с быстрой рьяностью ринулся к пастуху, попытавшись выхватить чугунные ключи от дверей миров, но тот опередил меня, крепко сжав громадную связку в своей руке, одновременно присвистнув стаду: «За ним!» Звери распознали как команду его шипящий, похожий на звук проткнутой шины, крик, и устремились всем своим разнородным скопом за мной. Пришлось бежать, перепрыгивая с кочки на кочку, казалось, быстрее ветра, ведь некогда было даже задумываться о том, как бы и куда бы поудобнее наступить, дабы не провалиться в хлюпающий кисель трясины.
Животные при ближайшем рассмотрении оказались ещё более диковинными, чем издалека и на первый взгляд, так что у меня создалось впечатление, будто за мной гонится целая саванна чуть ли не из Серенгети во время сафари. Только вот не я здесь охотник на экзотических зверей, а с точностью до наоборот - звери - охотники на меня. Твари всё приближались и приближались, уже чуть ли не кусая за пятки, что было крайне и крайне пренеприятно - осознавать, что они, если и не растопчут меня, то уж разгрызут, разорвут в мелкие клочки, а затем потопят где-нибудь в трясине. Стопудово.
Выбежав поразительным образом ровнёхонько к той самой двери, через которую сюда зашёл, я наблюдал, как они проносятся буквально в десятке метров от меня. Стрелой, если не пулей, залетев в постройки замка, я захлопнул дверь, повернул ручку и, панически сотрясаясь всем телом, ускоренным в разы движением рук переместил кругляшки кодового замк`а с тайными знаками в первое попавшееся положение, отличающееся от предшествующего. Дверь захлопнулась на щёлкнувшие где-то в её глубинах пружины засова. Грохот, вой и рычание за дверью стихли.
Весь в липком холодном поту, я молчаливо сполз по двери, усевшись прямо на пол. Сердце дико колотилось. «Фууу, ну и урод всё-таки, этот пастух, хранитель ключей, жнец топей хренов. Что же мне теперь делать-то? Ладно, мы пойдём другим путём», - я застыл на одном месте, размышляя и планируя другие действия. Затем, чуточку успокоившись и отдышавшись, минут через двадцать ещё раз на всякий случай повертел каменные кружочки у двери и снова услышал, как засов сперва звякнул, а затем щёлкнул, отдавшись инерцией эха вглубь двери, как печально полутявкнувший тузик, внезапно перееханный грузовиком в бифштекс, а оттого дотявкнуть не успевший. Осторожно выглянув наружу, я попытался выяснить, там ли ещё стадо поджидает меня, чтобы разорвать, набросившись, но, вместо этого, с превеликим удивлением обнаружил за дверью совершенно иной пейзаж, пришедший на смену болоту с пастухом: на сей раз гранитный рамок разместился прямо посреди яркого океана предельно переливчатых радужно-зашкаливающих расцветок.
Тогда я решил опять выйти наружу. Перед входом в дверь платформа-фундамент, где разместилась чёрно-гранитная глыба постройки замка, составляла в ширину не больше трёх метров, спускаясь резким обрывом сразу в океанические воды, поэтому прямо передо мной за гладко-скользкими и лишёнными ограничительных бортиков краями платформы плескались пенящиеся цветастые волны ядовито-кричащих оттенков. Высота платформы над водами также не была велика - не более пары метров, так что плещущиеся волны накатывали солёными переливами брызг, обильно покрывая йодированной свежестью, пропахшей моллюсками, фукусами и ламинариями, всю поверхность фундамента, на котором я стоял, опасаясь соскользнуть вниз и уже не подняться обратно вовнутрь замка. На что волей-неволей пришлось обратить внимание, так это на нестерпимо раскалённую жару градусов этак под сорок, если не больше.
Океан, впрочем, оказался достаточно спокоен и тих, но выглядел как-то слишком уж по-сюрреалистически невозможным, слишком ярким и постоянно переливающимся для того, чтобы казаться реальным. К тому же, он был кристально прозрачным, отчего с легкостью просматривалось всё его дно на многосотметровой глубине. Когда катились волны, то по всей поверхности вод образовывались дифракционные преломления, постоянно бликующие не только синими и зелёными тонами, но также жёлтыми, малиновыми, оранжевыми, алеюще-лиловыми, сиренево-фиолетовыми, лимонно-жёлтыми и охристо-бархатцевыми, лазурно-синими и цвета индиго. В общем, всех оттенков здесь было не перечесть, и они постоянно менялись, расползаясь и мягко размываясь бензиновыми почти жидкокристаллическими всполохами волнистых пятен по поверхности океана.
В слепящем ядовито-синем, как бы выкрашенном флуоресцентной акриловой краской, небе, синем и глубоком настолько, насколько оно и не бывает никогда в нашем мире даже в самые светлые летние августовские дни, висело три солнца различных размеров: самое крупное из них было красным, но освещало всё довольно тусклым сиянием. Оно располагалось слева. Дальше, в самом центре небес, находилось совсем небольшое зеленоватое светило, довольно ярким и пронзительным сиянием озарявшее все элементы ландшафта вокруг меня. От вида более крупной, чем зелёная, бело-сине-фиолетовой звезды в глазах начинали мельтешить чёрные точки-чёртики. Оно было настолько мгновенно ослепляющим и нестерпимо фонящим горячими лучами ультрафиолета, что казалось, кожа моя вот-вот воспламенится, а камни платформы фундамента, накалившиеся в свете этой сверхновой, высыхали от вод лизавших их волн буквально за считанные секунды, оставляя на поверхности поблёскивающие микроскопические кристаллики белоснежно-мшистой морской соли.
Я немного походил по платформе в разные стороны, решив обойти здание по кругу, дабы выяснить, не выстроено ли оно на каком-либо полуострове или даже острове, выход на который имеется с диаметрально противоположной стороны. Но когда замок был осмотрен по всему его периметру на триста шестьдесят градусов, то стало ясно, что нет здесь ничего, кроме той платформы, из которой он и таращится куда-то в пронзительную лазурность полусферы над головой, одиноко возвышаясь посреди океана, подобно угрюмому форту в кронштадтской задумчивости близ меланхоличного побережья Котлина.
Тогда, вдоволь прогревшись под светом трёх лучезарных звёзд, я зашёл обратно и снова закрыл дверь, покрутив камешки в первом попавшемся порядке, решив поиграть в эту рулетку судьбы ещё раз, поскольку разгадать смысл начертанных на камешках шестнадцати разных знаках, а уж тем более - отыскать нужный порядок для их постановки в своих ячейках - мне всё никак не удавалось. «Вот что тебе стоило чаще играть в квесты на компе?» - ворчал внутренний голос интуиции. Увы и ах - до сей поры я не был столь уж ярым поклонником бродилок этого жанра, а потому и навыка отгадывания подобных головоломок также не имел.
Ясным становилось лишь одно: от порядка выставленных символов зависело то, куда именно откроется дверь, причём каждое возможное пространство однозначно и недвусмысленно определялось последовательностью из четырёх не повторяющихся непонятных символов. Каждый камешек нужно было развернуть начертанными на поверхности знаками в сторону специально выточенной зазубрины возле двери. Сколько времени мне потребовалось бы на то, чтобы изучить и исследовать все восемь бит миров? Неделю? Две? Три месяца? Полгода? И это понимание отсутствия явных ответов на явные вопросы навалилось на меня со всей тяжестью несомых им последствий. Ведь где-то, в какой-то из конфигураций камней точно должен оказаться выход назад, как-то же дверь открылась нам снаружи, а значит, и обратно открыться может... или нет? Может быть, все доступные варианты - чья-то циничная шутка, и все они ведут в чужие миры? Я не удивился бы и такому развитию событий, если уж быть полностью честным с самим собой.
Оказавшись вновь внутри замка и уже достаточно проголодавшись, но, не отыскав ничего съестного, я решил не терять зря времени и продолжить поиски. Открыв дверь после очередного щелчка, снова обнаружил за дверью океан, однако на этот раз он был совершенно другим: шквалом дул зашкаливающе сильный, пронзительный и холодный ветер, до последней нитки окатывали льдистые океанические волны, и, кажется, начинался суровый шторм. Не было даже никакого намёка ту сорокоградусную жару, от действия которой я ещё совсем недавно иссыхал на узком бортике гранитного фундамента. Небо клубилось так, что казалось, будто оно вот-вот упадёт на голову, а исполинские волны заставляли думать о том, что ещё немного времени пройдёт - и сюда нагрянет цунами.
Воды казались льдисто-северными, тёмно-сине-серого цвета, непрозрачные и расползающиеся в разные стороны высокими гребнями, шуршащими лопающимися пузырьками, как в банке с только что открытым на летней жаре лимонадом. Волны достигали в высоту, похоже, никак не меньше двадцати метров - и это, в действительности, были лишь самые маленькие из волн, крупные же были такой высоты, что легко оказывались заметны, даже взрастая столбами у горизонта, подле самой его ограничительной линии, краешка.
Там, где на большом расстоянии высота волн должна была превращаться в мелкую рябь, если не гладь, вся поверхность колыхалась, точно высоко вздымающееся синее матерчатое покрывало, из которого кто-то усердно, всеми усилиями своими пытался вытряхнуть пыль острых пиков айсбергов. Я понял, что ещё чуть-чуть - и соскользну с узкой, постоянно окатываемой водой платформы, и тогда местные пучины поглотят меня за доли секунды. К тому же пронизывающий ледяной ветер и температура около нуля градусов также доставляли некий значительный дискомфорт. Было просто неприятно.
Я поспешно захлопнул дверь, продрогнув и промокнув до мозга костей за минут пять, что пробыл снаружи, уже не сомневаясь нисколечко в том, что начинаю понимать суть проводимого соревнования и причины, почему каждый в нём участвует по отдельности друг от друга. Дальше просто ходил, грелся, оттаивал у того невеликого тепла, которое пытались давать коптящие факелы, развешанные вдоль стен туннелей и гревшие ничуть не больше, чем светившие. Когда я маленько пообсох, то ещё долгое время наугад подбирал конфигурацию для открытия двери, подключая если не логику, то всё своё чутьё, а когда фигурки выстроились в порядке, понравившемся мне самому, то решил испытать судьбоносную удачу ещё разок.
Снаружи от двери дул свежий лёгкий бриз, ярко и тепло светило солнце, а над головой висел высокий, уходящий почти к невероятным далям звёзд, купол февральско-августовской ультрафиолетовости неба, сквозившего вечным спокойствием беззаботности. Посмотрев прямо перед собой, в нескольких километрах прямо по курсу от замка я заметил постройки, обильно курящиеся дымком. Выглядели они довольно своеобразно и непривычно для глаза, но с такого расстояния всю специфику их облика в подробностях разглядеть не получилось бы даже при огромном желании, поэтому было принято решение направиться прямиком туда в надежде найти хотя бы какие-нибудь следы цивилизации или людей, способных мне чем-нибудь да помочь. К тому же весьма и весьма возникало желание заморить червячка, ведь я пробыл в замке никак не менее двенадцати часов.
Но когда я подходил к поселению, то понял, что на сей раз меня занесло в действительно поразительное место, отдалённое по уровню развития от привычной повседневной реальности, наверное, не менее, как на пять-шесть тысяч лет куда-то в прошлое. Все здания оказались отстроенными из глины, а то и вовсе саманные: они были округлыми и вытянутыми кверху, напоминая рыцарские шлемы или швейные напёрстки великанов. Единственное историческое сравнение, которое приходило на ум при виде такого места жительства, так это некоторое сходство с древними поселениями этрусков. Домов было не так уж и много - хуторок да и только, улицы имели в ширину от силы метра четыре, где над вылитыми прямо на тротуар помоями кишели полчища насекомых.
По извилистым дорожкам между хаотично наляпанными то там, то сям постройками ходили люди в кожаных сандалиях с деревянными подошвами и грязных длинных серо-белых одеждах, напоминающих древнегреческие туники. Окна в хибарах составляли в размерах от силы сантиметров двадцать на двадцать, имели закруглённые углы и были начисто лишены не только стёкол, но даже и бычьих пузырей, а входы без дверей оказывались в высоту не более полутора метров, занавешенные какими-то ветхими лоскутками тряпья. Крыши же были соломенными, тогда как у части зданий другой, более крупной по своим размерам и полностью округло-овальной вытянутой вверх конструкции, заканчивались продолговатым трубчатым отверстием, через которое куда-то вверх проходил дымок коптящихся прямо внутри зданий костров для приготовления пищи и обогрева.
На одной из улиц обнаружилось нечто наподобие рынка. Я побродил по его территории и спросил у одного старца о том, что тот может рассказать про замок, откуда я пришёл. Старик был облачён в некогда белые, а теперь уже пыльные и насквозь пропитанные пятнами грязи одеяния, на ногах же обуви вовсе не имел, и просто спокойно сидел на одном месте, прислонившись спиной к круглому глинобитному зданию на рынке, скрестив под собой ноги. Перед ним лежал товар на продажу: сушёная рыба из близлежащей речки и крынка жирного парного молока.
Я пошарил по карманам, пока не обнаружил там несколько позвякивающих монет-пятирублёвок. Спросив у старика, подойдут ли ему такие деньги, я попросил продать мне на обед предлагаемый им товар. Торговец очень долго разглядывал поданные ему монетки, после чего, твёрдо и уверенно кивнув блестящей на полуденном солнце лысиной, сообщил, что и знать не знает подобной валюты, но с удовольствием обменяет свой товар на мою лёгкую куртку. К тому времени я был уже достаточно голоден для того, чтобы согласиться даже на подобный неравноценный обмен.
Пока я сидел и, позабыв обо всём на свете, перекусывал сушёной рыбой, запивая молоком прямо из крынки - настолько хотелось кушать, старец внимательно разглядывал меня, будто какого-то диковинного зверька, а после спросил, откуда я такой пришёл чудной. В ответ я махнул рукой в сторону глыбы замка из тёмного гранита. На лице старика отобразился абсолютно неподдельный ужас, он аж зелено побледнел, казалось, ещё совсем чуть-чуть - и старец потеряет сознание, когда он принялся быстро причитать скороговорчатым полушёпотом: «Не ходи туда, не ходи ни в коем случае, слышишь? Все разумные люди знают, что это плохое, очень плохое место, нельзя туда ходить! Каждый, кто туда ходил, никогда больше не возвращался, и никто не знает, никто не ведает, что произошло со всеми, решившими туда отправиться, никто их больше не видел потому что. Оставайся здесь, живи здесь, ты же сгинешь там!» Я посмотрел на старика и задумчиво ответил: «Жить здесь? Я из дальних краёв и должен искать путь домой». Старец с испуганной торопливостью пожелал мне удачи и взглянул на меня, как на безумца и, одновременно, как на человека, живущего последний день в своей жизни.
Спустя несколько минут я отправился петлять дальше по узким улочкам диковатого древнего поселения. Местность вокруг была полупустынная, глинистая, с какими-то торчащими там и здесь кустами колючек и практически полным отсутствием травянистого покрова. Тем более, не было во всей околице каких бы то ни было деревьев посреди всё той же повсеместной глинистости, в которой не за что было глазу зацепиться, кроме редкой и едва живой ключей полувысохшей растительности унылых форм и расцветок. Единственным же и неизменным элементом всех посещённых мною слоёв действительности высился всё тот же каменный замок, столь отталкивающий вызываемым им подсознательным чувством мрака и тревоги, сколь и притягательный своей возвышенно-колоссальной таинственностью размеров и противоестественностью очертаний.
Настроение явственно улучшилось сразу после обеда: в конце концов, я был сыт, пережил много интересных событий и получил массу впечатлений, как-нибудь да вернусь, решу ребус замка, разберусь с его загадкой. Наверное, кто-нибудь да поддержит, если попрошу, да так и выживу, выкарабкаюсь наружу уже со своей стороны мира. Именно такого рода мысли проносились в голове на обратном пути к замку. Свежий чуть прохладный ветер бодрил и вдохновлял, как и греющие, но не палящие солнечные лучи, льющиеся повсеместно с безоблачного неба. Песчано-глинистая почва под ногами приятно, даже музыкально похрустывала. Был на удивление ясный и яркий день. Но я в достаточной мере устал уже к тому времени, и потому, вернувшись в замок, стал искать, где же можно легко и качественно выспаться.
В итоге, мне всё-таки удалось найти крохотную комнатушечку с какой-то низкой грубой деревянной лежанкой с накиданной поверх неё старой-престарой прелой соломой. К этому моменту мне уже было всё равно, поэтому, завалившись спать, я отключился не менее, как часов на двенадцать, а проснувшись, обнаружил, что так ничего и не изменилось: понять день сейчас или ночь невозможно оказывалось в принципе, ведь по-прежнему всё так же светили и коптили вонючие масляные факелы вдоль сводов стен, никак не выгорая по неизвестной мне причине, по-прежнему в замке не было ни единого окошка, куда бы хоть как-то способны были проникнуть лучи солнечного света. Покрутив кругляшки у двери и дождавшись заветного замочного щелчка, я отправился на новые поиски и с радостью прямо за дверью обнаружил городской пейзаж. «Фуууф, ну здесь, вроде бы как поцивилизованнее!» - таков был вердикт, едва уловимо промелькнувший у меня в голове, впечатавшись в настроение, как двадцать пятый кадр.
И впрямь, за дверью тянулись асфальтированные улицы, состоящие из совершенно одинаковых, отшлифованных серо-желтоватой краской, трёхэтажных домов, похожих друг на друга, как однояйцевые братья-близнецы, и состряпанными из таких вот домов выглядели целые улицы. По краям проезжей части тянулись узкие тротуары, заканчивающиеся столь же узкими газонами с низкой пожухловатой травкой и редкими полузачахшими деревцами. Столь же ярко, как и в предшествующем мире, светило солнце, клубились летние сугробы облаков, а в воздухе пахло грозовой сыростью. Через улицы, протягиваясь между крышами домов, висели красно-оранжеватые транспаранты достаточно необыкновенного и трудноописуемого цветового оттенка, наподобие грейпфрутового с вишнёво-лиловым отливом, заставляющем также вспомнить не то о перезрелом апельсине, не то о чуточку проквасившейся тыкве, не то о перемороженной ноябрьской хурме или перезрелом сентябрьском пепино.
Откуда-то бодро и позитивно разносился над всем городским пейзажем далёкий голос репродуктора. Попытки прочитать надписи, намалёванные белой и золотистой красками на транспарантах, так ни к чему и не привели - это были закорючки неизвестного мне алфавита, напоминающего не то иврит, не то корейские буквы, не то ещё что-то и вовсе неизвестное. На улицах оказалось совершенно, просто удивительно пусто. Я прошёлся по городу в том направлении, откуда раздавался уверенный и бодрый звук громкоговорителя, и увидел, как в самом дальнем конце улицы толпится многочисленный народ, чуть ли не раздавливая друг друга в лепёшку на скудном пятаке небольшой площади, к которой и выходила улица. «Сегодня самый радостный день в году!» - весело и торжественно раздавалось из репродуктора со столба. - «Сегодня день рождения нашего дорогого Отца Народов! Ура, товарищи!» Толпа ликовала, как служивые на параде: «Урааааааа! Урааааааа! Урааааааа!»
Откуда-то из узкой боковой улочки, примыкающей, по-видимому, к центральной улице города или даже проспекту, вливающемуся в городскую площадь, раздалось строевое маршевое пение. Посмотрев вдоль узкой улицы налево, я обратил внимание, как шеренгой нога в ногу шагает целая толпа народа в совершенно одинаковых одеждах цвета хаки с маскировочной прозеленью пятен краски, гордо и перевозбуждённо голося в слепом приступе пассионарного фанатизма воинствующе-патриотического исступления, точно готовясь метать повсюду гром и молнии:
Мы - лучший народ,
О нас весь мир поёт!
И в сердце у каждого
Родина живёт!
Родина зовёт!
Родина нас ждёт,
Родина нас помнит
Целый круглый год!
Так вейтесь, пламенейте,
Манговые стяги!
Мы - люди непреклонности,
Воли и отваги!
И воины победы!
Отстал, кто против нас.
Мы помним все советы,
Веди, рабочий класс!
Врагов мы сломим с гневом,
Сотрём их в пыль и грязь,
Пусть бодрые напевы
Взрастят народа власть!
Дорогу Вождь укажет,
Мудрейший наш Отец.
Он людям слово скажет -
Взойдут костры сердец!
Так бряцай же штыками
Народной чести полк!
Мы пронесём веками
Идей высоких толк.
Пройдёмся по планете,
Вождя провозгласив,
Всех стран узнают дети
Промышленный мотив!
Незыблема Отчизна
И вечен край родной!
Пока от деспотизма
Народ избавлен мой,
Пока любой сапожник,
Шофёр и сталевар
Штурвалом править может!
Всем массам - власти дар!
Ах, как живётся славно
На Родине моей,
Ведь надзирает главный
И лучший средь Вождей!
Он шествует отважно
По алому пути,
Товарищам всем важно
Помочь ему дойти!
Наш Вождь непререкаем,
Он верно вдаль зовёт.
Пока мы помогаем -
Сплочённый мы народ!
Вокруг доносились отдельные обрывки фраз людей из толпы, в которых слышались те же темы и слова, что и в самой песне: про Родину, пламя, Вождя и силу непобедимого народа. Я приблизился к площади и заметил на себе множество косых взглядов со стороны: я выделялся, как белая ворона среди людей, одетых одинаково, как на подбор. Ко мне подошёл один гражданин невысокого роста, одетый в серый пиджак, синеватую кепку и коричневые туфли с брюками точь-в-точь такого же цвета.
- А ты почему не маршируешь и одет иначе? Товарищи твоего возраста идут сейчас по пятой улице. Кстати. - человек подозрительно уставился на меня. - а откуда ты такой взялся?
- Я? Ну... со стороны замка пришёл. Возможно, что это какая-то ошибка, что я здесь вообще нахожусь, мне бы домой хотелось вернуться. Быть может, хоть Вы что-то слышали о том, что там вообще происходит, в этом замке?
Вместо того чтобы мне ответить, патриотичный гражданин своего государства вдруг громко заорал: «Шпион! Шпион! Дррружина! Охрррана! Деррржите шпиона, не дайте ему уйти!» Из ближайшего закоулка тут же, недолго думая, вывернула парочка полицейских мордоворотов, похожих друг на друга не только одинаковыми стрижками, угольно-чёрной униформой, но даже чертами их вытянутых прямоугольных лиц, напоминающих те красные кирпичи, которые я при виде этих двух дружинников чуть было не отложил под себя.
Они направились в мою сторону со скоростью вполне достаточно многозначительной, чтобы я успел осознать их совсем не добрые намерения, хоть, конечно, и общественно полезные для их Отчизны. Тогда я пустился наутёк, сверкая мельтешащими пятками. Охранники погнались следом, и, решив запутать этот след, я принялся петлять какими-то закоулками и проулками, протискиваясь в узкие промежутки между домами и прячась за деревьями.
В конечном счёте, оторваться от погони всё-таки удалось, и после этого, как можно более осторожно и как можно менее заметно добраться снова до гранитного замка. К счастью, после этого приключившегося пренелицеприятного инцидента, дальнейшему продвижению уже ничего не мешало и не угрожало: празднующие горожане столпились в самом центре у площади, тогда как в относительном отдалении от этой самой площади было вообще шаром покати - ни души. Я поскорее забрался вовнутрь постройки, ставшей уже столь привычной, почти что домом родным, и вновь повернул круги кодовой защёлки.
Последующий мир оказался куда как более приветлив, хотя, с другой стороны, было совершенно непонятно, что именно в нём способно поджидать: до самого горизонта тянулись одинаковые, практически неотличимые друг от друга зеленоватые холмы, покрытые приземистой сочной травой. На некоторых из этих холмов периодически встречались кряжистые деревья, похожие на растительность саванн, но по форме напоминающие японские бонсаи. Вокруг во все голоса заливались птицы, чирикая, пострекотывая, посвистывая и откровенно нагло свистя, поджужужживая, фьютьфютькая, позванивая, ухая и издавая ещё невесть какие звуки.
Из-под ног поднимались тучи из стай кузнечиков, каких-то мошек и прочих насекомых, в том числе и неизвестных. В воздухе кишмя кишели глазастые и цветастые стрекозы, периодически пролетали крупные бабочки, напоминающие махаонов или аполлонов. Впрочем, и обыкновенные, маленькие с крылышками, наподобие капустниц, боярышниц и лимонниц тоже попадались. Я решил ещё чуточку пройтись вглубь проекции, изумительно расстилавшейся перед глазами смарагдовыми всполохами травянистого моря степи, и разведать обстановку.
Было тепло, но не жарко - в самый раз, и это дополнительно придавало сил. И, что характерно, здесь никто даже не подумал бы за мной гоняться, в чём бы то ни было обвиняя. Просто некому было. Так я шёл порядка двенадцати часов. Солнце и не думало садиться за горизонт, по-прежнему высоко нависая где-то вдали над головой. Пейзаж также не менялся ни на йоту. Замок, правда, давным-давно скрылся за спиной, но впереди простирался всё ровнёхонько такой же пейзаж: бабочки, стрекозы, деревья и мелкая сочная трава, точно свежий салат. В конце концов, я уселся подле одного из кряжистых деревьев, торчащего из верхушки очередного холма, и прислонился к ароматной светло-коричневой коре своей подуставшей за день спиной.
И какой мне смысл здесь куда-то брести? Это абсолютно бесполезно. Что мне тут, кузнечиками да стрекозами питаться? Ведь здесь же никого и ничего нет, никаких следов цивилизации, к тому же оставалось невыясненным, где расположен ближайший водоём, когда он объявиться, да и объявиться ли он здесь вообще. По логике вещей, водоём быть должен: где-то вдалеке промелькнула туманная дымка косых линий дождя, собирались тучи. Посему я развернулся и пошёл в обратном направлении, чтобы через те же двенадцать часов оказаться всё там же, откуда вышел. Если уж быть честным, то я и сам сильно удивился оттого, что сподобился вернуться, а не заплутал, отклонившись от курса. Такой вариант был бы совсем не удивительным, а как раз наоборот - вполне естественным, ведь ориентиры в этом холмистом мире отсутствовали, глазу зацепиться было ровным счётом не за что.
Проснувшись на третий день, я уже потихоньку-помаленьку начал терять надежду вернуться к себе домой, но, хотя бы, должен был попытаться найти нечто похожее - какой-либо мир, где жили бы люди. Немаловажным требованием была и относительная адекватность этих местных жителей своих подпространств, что стало совершенно ясным вчера, когда я задал стрекача от дружинников и, улепётывая, неустанно размышлял о том, в каком месте мне хотелось бы оказаться на случай, если обратно вернуться не получится. И это место было точно не городом одинаковых жёлтых трёхэтажек с гражданами, воинственно празднующими день рождения их дорогого и всеми горячо любимого Вождя и Отца народов.
Наугад повертев камешками до последующего щелчка, я приоткрыл дверь и обнаружил, что за ней распластывается внутренний двор замка, казавшийся весьма пространным и объёмистым, но всё же имевшим свои пределы, упираясь во внутренние стены построек, знаменующие границы лежащего прямо передо мной искусственного ландшафта. Погуляв по двору, я обнаружил достаточно крупный разросшийся, неухоженный и потому просто дико запущенный сейчас, а некогда по-дворцовому роскошный парк, видимо, в своё время достойный по своим красотам монархических евростандартов этак трёхсотлетней давности. До сих пор парк доставлял отголоски некоего эстетического удовольствия, хоть и обратился по сути своей в ужасающее зрелище.
«Так-так-так...» - подумал я, разглядывая дворовый парк подле замка, когда сквозь кусты и деревья заприметил просторный особняк и, не раздумывая особо уж долго, алертным движением кистей рук погрохотал в дверь. Никто даже и не думал открывать, и от тишины в ушах слышна была пульсация крови в сосудах головы. Вскоре, правда, выяснилось, что дверь, оказывается, не заперта.
Нельзя было не отметить: особняк пребывал в отвратительном состоянии - таком же, как и сам парк, но в здании ещё видны были остатки роскоши прошлых десятилетий, если не веков: этой некогда богатой и прекрасной усадьбе, судя по всему, давным-давно уже настал полнейший усадебный кабздец, именно такой, какой только приходит ко всяким там старинным особнякам. Повсюду были видны следы пооблупившейся и полуобвалившейся лепнины, остатки растрескавшихся гнилушек мебели и похрустывающих ежесекундно балочных перекрытий, не только готовых сорваться в любой момент времени, но ещё, по-видимому, и светящихся по ночам зеленоватой шапкой фотонов, как светлячки на тёплой летней июньской поляне.
Краска цвета морской волны, покрывавшая деревянные элементы декора здания, от времени не просто облезла, а ещё и скрутилась выразительными химическими кудряшками высохшего окаменелого масла, прочнее камня соединившего воедино некогда разрозненный мелкокристаллический порошок цветастых пигментов, в далёкие времена нанесённых здесь на всё что ни попадя в несколько толстых пропитывающих слоёв.
Я ходил по особняку, как по музею, разглядывая старинные картины, пошатывая пружинистой походкой прогибающиеся под моим весом скрипучие деревянные лестницы и открывая столь же музыкальные тяжеленные двери на шарнирах, уже почти полностью обратившихся в ржавь, заглядывал в залы, исчерченные тонкими, будто вырывающимися из фантастических бластеров, лучами, в реальности льющимися сквозь дыры в ставнях и в прохудившейся черепичной крыше. Здесь было жутковато, как в доме с привидениями: для подходящей атмосферы присутствовали, собственно говоря, все элементы, за исключением, разве что, самих привидений, да и вообще никого видно не было, кроме моего собственного облика, периодически отражавшегося в оплетённых пылью и паутиной антикварных зеркалах в раритетных стойках.
Внезапно послышались какие-то голоса, всё приближающиеся и приближающиеся, пока в коридоре не показались два человека, по-видимому, муж и жена, весьма и весьма престарелого возраста. Они шли рядом и о чём-то крайне эмоционально и громко спорили, размахивая руками, тряся головами и, по-видимому, даже ругаясь друг с другом довольно привычным для них образом.
Одеты старики были довольно-таки небрежно. Женщина - полная седовласая старушка с растрёпанными космами - в качестве обуви носила поношенные тапочки на иссохшихся худощавых ногах, сыплющих песком, а на теле - истрёпанный и местами протёртый до дыр халат, с которого свисал пояс, змейкою тащившийся по полу за бабулькой, так что хотелось привязать консервную банку, как к хвосту какого-нибудь дворового полосатого хищника, расхаживающего по деревьям и травам на мягких когтистых лапах и выслеживающего чирикающую или попискивающую добычу. Вспомнив эту шалостную забаву времён детства, я слегка ухмыльнулся. Мужчина тоже был полон, коренаст, имел плотное потное лицо и толстые старческие руки-ноги, практически одинакового размера ладоней и стоп слоноподобно-бегемотистой толщины, явственно смахивающие на морщинистые коренья мандрагоры или женьшеня, пересушенного под полуденным солнцем во время летнего пекла.
Заметив меня, пожилая пара прекратила семейные разборки. Хозяин-старик попытался изобразить великодушие, впрочем, особо не изменившись в суровом и, одновременно, скучающем выражении лица, на котором разве что заплясала лицемерная тень гостеприимства, больше похожая на скуксившуюся гримасу человека, страдающего от зубной боли и только что целиком проглотившего самый кислый лимон на свете:
- Добро пожаловать, добро пожаловать! Я уж и не припомню, как давно к нам кто-то заглядывал. Уж, по крайней мере, лет триста-то точно прошло с тех пор! Или же всех остальных я попросту позабыл, на старости-то лет склеротических.
- Интересно, интересно. Рад представиться, - я пожал старику протянутую ладонь и назвал собственное имя.
Хозяин дома немного подумал и ответил:
- Аналогично. Рад знакомству. Можешь звать меня хранителем или распорядителем проекций. Давай-ка с тобой вместе прогуляемся по парку, и я тебе кое-чего объясню.
Мы вышли, правда, не во внешний, бывший одновременно внутренним для замка, а, как оказалось, во внутренний двор квадратного особняка, где был организован небольшой скверик. В самом центре, если не сказать эпицентре, всей этой дезориентирующей меня круговерти, красовалась такая же обветшавшая, как и всё остальное, беседка из красного дерева, резная, с широкополой и островерхой крышей, делающей её похожей на буддийскую пагоду.
- Когда-то давным-давно, - сказал старик. - я набрёл на этот замок, похоже, точно так же, как и ты. И не смог вернуться. Я искал долго, годами пытаясь найти проход в собственный дом, тщетно силясь отыскать его в бесконечной череде миров, сменяющих каждый каждого. Но удача в тот раз отвернулась от меня, поэтому я так и не наткнулся на свою родную проекцию, зато обнаружил интересное свойство мрачного гранитного замка: он позволял при должной настройке выставленных у двери крутящихся камешков собирать мир, наиболее подходящий для своего посетителя и, более того, связать этого посетителя с миром так, чтобы они оказывались впоследствии неразрывны.
За долгие годы поиска я разгадал этот хитрый секрет, и понял, что если я не могу вернуться к себе домой, то, по крайней мере, я сумею создать идеальный лично для себя мир, а объединившись с созданным миром, обеспечу его стабильность фактом собственного существования - точно так же, как и практическую бесконечность пребывания в созданном мире моего сознания. Так, проекция и сознание становились едины и неразрывны - сознание прождало измерение для жизни, а это измерение, уже в свою очередь, начинало порождать моё сознание. Было неясно, где между ними чёткая грань сокрыта точная грань разделения, да и способна ли она здесь вообще существовать при нахождении в этой проекции, в этом порождении моего собственного разума, или же они являют собой отражение одного и того же процесса взаимодействия, притворяющегося то миром, то восприятием этого мира: пока существует одно, будет существовать и другое.
Фактически, ты сейчас у меня в голове, ты мне кажешься. Да-да, я тебя лишь воображаю. Ты есть, и, в то же время, тебя не существует, ведь ты в моём вечном сне, в который с давних времён перетекла моя былая жизнь. Вот мы ходим с женою и ругаемся. Ты думаешь, что мы испытываем действительно хоть какие-то эмоции? За столь долгий срок существования даже любая ругань превращается в простое житейское развлечение повседневности - здесь ловушка, мой склеп, мой личный соус вечной смерти, маскирующейся под однообразно-механический винегрет вечной жизни, и потому в этой проекции просто-напросто нечего делать, как и в любой другой усыпальнице.
Хотя подумай, столь уж сильно ли твоя жизнь отлична от моей? Мы оба живём в ловушках повторяющихся конструкций и схем. Я - в своей, ты - в своей. За такой долгий срок заключения в узнице проекций, в этом треклятом капкане параллелей, пространстве, где я сам - демиург своего проклятья, вопрос о том, что реально, а что нет, давным-давно уже напрочь лишился смысла. Кто знает, быть может и твоя внешняя реальность - точно такая же темница целых народов Земли, даже не понимающих, не сознающих, что все они - узники с самого рождения, поскольку никогда не видели ничего иного, просто не умея иное видеть и замечать? И есть ли в таком случае принципиальная разница между твоим и моим миром, кроме размеров различающихся на много уровней порядков: твоя реальность, которую ты уже потерял, это целая планета и весь космос за её пределами, тогда как моя реальность - это всего лишь внутренний дворик замка.
Но оба мы скованы законами своих пространств, и не в силах, как правило, покинуть привычную среду обитания. То, что ты здесь и сейчас разговариваешь со мной - лишь исключение, подтверждающее правило, ведь если бы оно не воспринималось, как исключение, то это свидетельствовало бы и о том, что никто из нас не воспринимает правило стабильности пространства. Скучно, одноцветно и однобоко такое существование, поэтому и ругаемся с женой, чтобы хоть как-то разнообразить сторажды опостылевшее многовековое бытие. Да и есть ли эта старушка-жена на самом деле или она просто серый дым, мой морок, эфемерный фантом, как и ты? Откуда она взялась здесь, как появилась-проявилась? Я уж и не помню, если честно. Пришла ли из внешнего мира или точно такое же порождение моего собственного заблудившегося разума, подобно всему прочему здесь?
Любые правила, исключения и представления о сути повторяющегося эксперимента жизни - лишь игра восприятия, порождающая их и поддерживающая, дабы отыскивать точки ориентира в безграничности чуда нашего существования. Прошло уже слишком много времени - оттого-то я полностью здесь увяз, врос в мир корнями всех способов и привычек находиться в нём, что для меня теперь и означает «быть», и не могу покинуть здешние края, иначе моё самосознание развеется, как лёгкий пепел или пыльный прах. Слишком поздно пытаться сбежать, если узник успел стать стражем собственной темницы. И если ты решишь остаться здесь, то свяжешь своё существование с моим осознанием мира, продлив жизнь почти навечно. Так что решай. Но я бы не советовал тебе поступать подобным образом, иначе ты уподобишься мне.
- То есть внутреннего дворика замка попросту не существует, это лишь выдумка? - я немного запутался в рассуждениях древнего старика, а оттого удивлялся происходящим вокруг явлениям ещё больше, чем раньше, хотя, казалось бы, моему удивлению событиям предшествующего дня и так не будет предела.
- Да, изначально действительно не существовало ни дворика, ни замка, и никто его и никогда физически не отстраивал. В это трудно поверить, понимаю, но, как уже было сказано, дворик придумал я, и только в силу этого он существует среди тех многочисленных по своему количеству проекций, через некоторые из которых, уверен, ты уже сподобился пройти. В том-то всё и дело, что начав существовать, всё, что ты видишь вокруг, стало не менее, но и не более реальным или нереальным, чем всё виденное тобою за всё прожитое время жизни.
- Если Вы, в конечном итоге, за долгие годы, проведённые здесь, всё же разгадали тайну кода дверей, то, быть может, Вы сумеете мне подсказать, как вернуться обратно, в мой изначальный мир, на Землю?
- Нет - увы - этого я тебе никогда сказать не смогу. Во-первых, если бы я знал этот секрет досконально, то вернулся бы домой сам ещё давным-давно. А, во-вторых, я вижу по форме твоего осознания, и по тому, как ты воспринимаешь мою реальность, что ты точно родом не из той же проекции, откуда пришёл я сам. Ты полагаешь, что я воспринимаю всё, что нас окружает, точно так же, как и я сам? Отнюдь, здесь происходит нечто другое, а наши описания, способности вникновения и даже понимания друг друга принципиально различаются. Ты выделяешь из окружения лишь только то, что свойственно характерным чертам той действительности, откуда ты родом, и порождаешь из этих черт привычную для тебя форму интерпретации резонанса моего воображения, моей внутренней выдумки, ставшей независимой настоящей снаружи от нас. Ты делаешь мою энергию процесса сотворения проекции похожей на твоё родное пространство, всецело понятное для тебя и позволяющее эффективно позиционироваться и ориентироваться, познавая его свойства.
Поэтому здесь то единственное бестолковое содействие, которое я способен оказать - так это разве что посочувствовать тебе. Уверен, правда, что пользы от моего сочувствия не больше, чем от топота танцующей тли, пытающейся разбудить задремавшего бегемота, съевшего вечером стог сушёной валерианы. Но ты всегда желанный гость у меня - с тобой хоть не так скучно. Хоть, может быть, моё стремление к разнообразию стало безудержным зовом, заставившим тебя отыскать именно эту проекцию среди сотен других? И даже если ты сам считаешь, что существуешь независимо от моего восприятия, то, возможно, таковым создаёт тебя постоянное отражение глубин моего разума, создавшего в тебе память о том, будто ты родился когда-то в другой реальности и пришёл сюда как отдельная личность с полной уверенностью собственной независимости, дискретности и самостоятельности, тогда как на самом деле, ты - это тоже я, заставляющий себя думать о том, что ты - это ты? Выйдя за порог этих фантазий в тёмные пучины коридоров гранитного замка, ты вновь исчезнешь оттого, что тебя никогда и не существовало за пределами моего мира? Как ты можешь доказать себе, что память обо всей предыдущей жизни - не ложное воспоминание, возникшее пять минут назад? Никак. Всякое может быть, поскольку есть лишь то, что деется в миг сей, а былого вовсе нет нигде, кроме памяти, зыбкой, обманчивой и условной.
Но ты особо-то не обращай внимания на россказни полусумасшедшего старика - я и сам порою не понимаю не только то, что говорю, но даже то, что думаю. Или, ещё забываю, бывает, думаю ли все эти мысли я сам или это кто-то другой, прикидывающийся мной, например, ты, думает все мои мысли так, что не пространство вокруг нас оказывается моим или его порождением, но я сам оказываюсь порождением того неизвестного некто, который думает за меня мои мысли, заставляя меня думать, что я существую, делая ошибочное заключение о том, что процесс порождения всех этих мыслей протекает во мне.
И тогда вполне возможным оказывается, что ты - лишь дитя неосознанных идей того, кто сам является, по изначальной сути, неосознанной идеей какого-то сознания, способного, в свою очередь, также быть чьей-то ещё неосознанной идеей - или же, напротив, осознанной и принадлежащей целому миру этого сознания или сознанию мира - и так до бесконечности. Чей твой разум в действительности и чья твоя действительность? Кто даст ответ? Поверь, ты можешь, кем или чем бы ты ни был, оставаться здесь ровно столько, сколько только пожелаешь, тебя никто отсюда и никогда не будет гнать, но и задерживать тебя не смею. Весь вопрос в том, насколько твоё появление или исчезновение здесь, в самом деле, твоё и насколько от тебя зависит?
Рассуждения старика, какими бредовыми они ни показались бы мне в привычной повседневной жизни, в сложившейся ситуации испугали меня чуть ли не до потери пульса: круговерть произошедших всего за пару последних дней событий окончательно размыла в голове границы представления о том, что существует, а что - нет. Поэтому я на самом деле дико испугался, что вся память предыдущей жизни - лишь иллюзия, и я растворюсь в небытии, едва успев вступить за порог внутренних покоев замка.
Хотя, с другой стороны, если это действительно так, то мне и вовсе нечего и незачем бояться, поскольку бояться некому: если я и есть тот самый старик, с которым сейчас беседую, то уж он-то останется наверняка в случае, если я вдруг взаправду исчезну в ничто. Но ведь если я и есть старик, а, следовательно, не исчезну, то кто же тогда в данный момент боится исчезнуть, аж поджилки трясутся, а главное - зачем, какой в испытываемом ужасе заключён тайный смысл? Если этот ужас всё-таки существует, проявляя себя, следовательно, и тайный смысл, корень ужаса тоже существует, только о нём кто-то из нас не догадывается.
Вот только зачем я говорю сейчас «кто-то из нас», если здесь есть только «кто-то я», и, вполне возможно при подобном раскладе, что этот «кто-то я» - это я и есть, а старик мне только кажется точно в той же мере, в которой он всё твердит да твердит, что это именно я ему и кажусь. Кто я - он или я? Кто он - я или он? Каково быть чьей-то выдумкой? И если так, то зачем вообще здесь искать разницу между тем, кто здесь кажется, а кто - существует, поскольку есть только одно какое-то существо, и это существо, по логике происходящих событий, всенепременно должно остаться, вновь став собой, когда какая-то из его проекций-отражений исчезнет, разрешив неразрешимую загадку?
Чем больше я думал, тем больше запутывался в собственных мыслях, а потому, дабы окончательно не увязнуть в возникшем шизофреническом водовороте острого чувства деперсонализации, спровоцированного фантасмагорией ближайших событий и неадекватными стариковскими россказнями, я решил отвлечься, продолжив беседу со стариком - хозяином своей проекции в новом направлении:
- А как вообще так получилось, что гранитный замок вдруг пророс между всеми мирами?
- Вероятно, гид рассказывал тебе, что постройка проросла между мирами именно через проклятье погибшего деревенского колдуна? Так вот, это чистейшей воды правда. Правда также и то, что гид рассказал тебе лишь часть правды. Он и сам - призрак этого проклятья, сердце и естество замка, неразрывно связанное с ним и прорастающее между мирами точно так же, как я оказываюсь безразделен с собственной выдуманной реальностью, ставшей для меня явью в мере даже большей, чем таковой была когда-то моя предыдущая явь, теперь же кажущаяся лишь смутным сном. Потому-то, на протяжении веков, гид, принимая различные обличья, затягивал и продолжает затягивать под тем или иным предлогом в собственный замок всё новых и новых жертв. Но, как я уже сказал, каждый способен перехитрить гида, обретя, как я, бессмертие в обмен на свободу. Необходимо ли такое бессмертие - вот в чём вопрос.
Я посмотрел в грустные тускло-ноябрьские туннели глаз старика, не отражавшие ничего, ровным счётом никаких эмоций: он выглядел окончательно выгоревшим эмоционально, предельно уставшим и по всем признакам больше всего походил на безобидно, но неизбывно хандрящее привидение. Старик казался неживым, хоть физически и производил впечатление человека крепкого и здорового, обладающего недюжинными мышцами, однако напрочь лишённым всякой воли.
- Что ж, не откажешь ли отобедать у нас? - пригласил он меня в свою обитель.
Мы прошли в большую залу особняка, где тянулся длинный стол, сочно ломившийся от яств. Яства были все, точно сошедшими с картин века восемнадцатого: старинная серебряная посуда, высокие графины с какими-то напитками, наливками и настойками, виноград, жареные куропатки и индейки, дичь, и даже какие-то совсем уж экзотические фрукты из тропиков, типа папайи, маракуйи и алоказии - всё это здесь присутствовало в роскошных объёмах количества и изобилия, близких к чрезмерным. Плотно отобедав вместе с хозяевами жилища и горячо поблагодарив их за тёплый и благодушный жест гостеприимства, я отправился дальше, и только тогда получил возможность понять безосновательность опасений оказаться делириозно-солипсической стариковской фантазией, внезапно обретшей относительную самостоятельность и отдельность самоосознания: всё-таки я не исчез. Хотя, кто знает, быть может, я действительно там, у него в голове, а всё последующее мне просто продолжает закономерно казаться? Да какая разница, в конце-то концов, как дело обстоит на самом деле, если я и есть суть моё восприятие? Поэтому на сей раз сам для себя твёрдо решил больше не беспокоиться по поводу блужданий вокруг да около этой темы, столь же запутанной, сколь и пугающей.
Из коридоров замка не донеслись странные то ли клокочущие, то ли клекочущие звуки. Малость покружив по хитросплетению каменных сетей коридоров постройки и осторожно подкрадываясь к самому эпицентру доносившегося звука, я разглядел, что в одной из решётчатых комнат-камер, вдававшихся глубоко в каменные стены разросшимися холодными пастями гигантоманических альковов, разместилась старенькая-престаренькая бабулька. Она была одета застиранную и выцветшую ночнушку, а её обильные и длинные, как у ведьмы, седые волосы запутанными космами спускались до самых пят, обильно закрывая скукоженное лицо.
Топорщащимися в разные стороны плохо гнущимися пальцами она держала какие-то склянки, реторты, пробирки и тигели, изготавливая наборы всевозможных зелий и снадобий, которые она составляла ровными рядками здесь же, размещая на деревянных полочках лаборатории, сыроватых на вид и уподобившихся доскам в подполах и погребах, предназначенных для хранения солений, варений и прочих маринадов запасливыми огородниками. Именно кипение её зелий и создавало тот самый клокочуще-булькающий звук, похожий на похрюкивание грязевого гейзера где-нибудь на Камчатке. Подобна же была лаборатория не современной химической, а уж скорее какой-то старинной средневековой лаборатории алхимика.
- Здравствуй, бабушка, - обратился я к крутящейся между ретортами хозяйке лаборатории. - Я вот тут уже третьи сутки хожу. Ты здесь живёшь, наверное? Не подскажешь ли, как мне домой вернуться?
- Здравствуй, здравствуй, сынок. Ты не бойся меня, вреда я тебе не причиню. Знаю я, откуда ты пришёл, точно-точно по тебе вижу, но как тебе вернуться, ведать не ведаю. Могу, однако же, подсказать, что именно надобно делать, чтобы продвигаться в верном направлении. Иди сейчас по коридору налево да поднимайся наверх по винтовой лестнице. Там ты увидишь уходящую вверх под крутым углом шахту почти вертикального коридора, ведущего на башню, а внутри шахты той эскалатором с постоянным гудением движется что-то вроде матрасца такого кожаного.
Вот ты брюхом-то на матрасец тот ложись, да и подымайся на нём, а как подымешься, так и обернись назад на круглой каменной площадке - и увидишь внизу оставшегося позади коридора самого себя, только ещё не поднявшегося вверх. А как увидишь внизу самого себя, так должен будешь почувствовать себя нижнего и вот как раз им-то, собою нижним, ложись пузом на матрас заново, да и опять подымайся вверх. Тогда-то уж себя второго с первым объединишь всенепременно, а как сделаешь это, увидишь, куда дальше твои хитро запутанные клубки путей-дороженек приведут.
Я поблагодарил старушку, хотя и несколько удивился её совету: никак не мог представить, как же так меня может быть два, если вот один же здесь стою. Пройдя по указанному маршруту, я действительно обнаружил уходящий вверх под крутым углом коридор с громко работающим механизмом эскалатора. Непонятным оставалось только, почему здесь не было ничего подобного раньше, или же я просто не додумался зайти в этот угол замка, а всё крутился да крутился около одной-единственной двери, ведущей в разнообразные места? Как бы там ни было, шорох от местного подъёмника стоял ничуть не меньший, чем от эскалатора в метро, и точно так же под резким углом механизм уходил вверх, с той лишь разницей, что поверхностью были не металлические ступеньки, а какой-то натянутый шероховатый искусственный материал, похожий на дерматин не очень-то высокого качества.
Как и посоветовала старушка, я лёг спиной вверх, ощутив приятное отдохновение от ощущения мягкого материала под собой, столь напомнившего мне о диване в квартире родной проекции. Сверху и впрямь оказалась платформа, стоя на которой я обернулся, последовав данному мне совету, посмотрев вглубь шахты, из которой только что поднялся на движущемся матрасе. Что было здесь прелюбопытно, так это взаправду видеть себя, стоящего внизу шахты, что отнюдь не являлось отражением в зеркале.
Меня было два - и второй я был точно таким же объёмным и настоящим, как и я первый, разглядывающий себя где-то сверху вниз, тогда как другой смотрел на себя первого снизу вверх. Тогда я постарался сконцентрировать всё внимание на том мне, который видел себя где-то сверху, стоя, соответственно, внизу эскалаторной шахты. Сознание тотчас перетекло в другого меня, и тогда я повторил то же самое действие подъёма на матрасе, лёжа на пузе и глядя вверх на себя, поднявшегося первым и потому ожидающего на площадке.
Когда второе моё второе тело закончило подъём по наклонному, почти вертикальному коридору, то ощущение раздвоенности исчезло, и я понял, что стою в высокой башне замка, огороженной лишь тонкими перегородками, образующими оконные проёмы без стёкол, выходящие наружу в несколько миров. Проёмы были во всю стену от потолка и до пола, от края и до края, почти состыковываясь друг с другом и разделяясь лишь узкими перегородками каменных вертикальных опор. В целом, площадка оказалась размерами метра три на три, напоминая обзорный зал где-то на вершине маяка.
С одной из сторон открывался вид почти с высоты птичьего полёта во простирающийся до горизонта внутренний двор старика-хранителя, с другой стороны тянулись топкие болота пастуха-жнеца, а с третьей стороны вдаль уходили бесконечные зелёные холмы стрекоз, тогда как с четвёртой жёлтыми нагромождениями кривобоких домишек теснился неуютный мир патриотов, носящих однообразные костюмы и пламенные значки, где меня чуть было не поймали дружинники. Стоило лишь выглянуть из окон наружу - и пространство укутывалось всех сторон в единую сферу целостности. Нигде проекции не состыковывались друг с другом, кроме этой самой высотной башни из гранита, где я сейчас находился, и только здесь складывалось впечатление от проекций, не то как от лоскутного одеяла, не то как от четырёхцветного детского мячика или же вовсе алхимического сплава четырёх стихий. Я стал думать-размышлять, куда же мне идти, но вдруг заприметил лесенку, ведущую прямиком вниз куда-то под башню из обзорной площадки.
Спустившись по лесенке я, по логике вещей, должен был бы сразу же попасть в тот самый тоталитарный мир единообразных построек, но вместо этого увидел перед собой совершенно иной пейзаж. В который раз уже. Спереди от замка высокой и чуточку подгорелой тростниково-сахарной головой под довольно резким углом гладко поднималась полукруглая покатая гора, поросшая относительно невысокими деревьями, неприметно-зеленеющей кустарниковой растительностью и, кажется, даже исполненная журчащих ручьёв. «Ну что ж, это что-то новенькое, и раз уж подсказала мне старушка идти в этом направлении, так, стало быть, и поступлю», - решил я и вышел в новый мир.
Природа здесь была и вправду чудесная и дивная: скальные нагромождения, лепешки камней, горные речушки, благоухающие цветы, ягоды, висящие на кустах - всё это цвело, благоухало и наполнялось бодростью весенне-летней жизнерадостности, звона и лучистых бликов между листьев, поднимая настроение, жизненный тонус и придавая дополнительных сил, чтобы продвигаться всё выше и выше, и выше. Периодически, в процессе подъёма на гору, я натыкался на каких-то нетипичных туристов с рюкзаками и палочками, шастающих между кустов друг за другом ровными змейками шеренг.
Они шли все, цепляясь друг за друга по верёвочке, как детсадовцы, хотя в этом, по сути, не было никакой необходимости: гора хоть и была крутая, но всё-таки не отвесная, и я взбирался на неё, разве что прикладывая к этому значительные усилия, но скатиться с неё кубарем или же сорваться было делом просто невозможным из-за обилия крайне густой растительности, торчащей повсюду разлапистыми растопырками веток и стебельков. Несмотря на дымку, висевшую в воздухе, в окружающей атмосфере чувствовалось настроение июня, ранней и светлой молодости лета, которому ещё жить да жить, и самое это бодряще-тёпло-освежающее настроение, передаваясь, вселяло дюжие уверенность, радость и надежду на лучшее.
На самой вершине, достигнутой спустя порядка трёх часов подъёма, оказались какие-то постройки, открывшиеся совершенно неожиданно и напоминавшие, если смотреть панорамно, пространный монастырь вполне аутентичной архитектуры. Я зашёл вовнутрь и обнаружил в первом крыле следы недавнего ремонта, наслаивающиеся на следы многочисленных ремонтов гораздо более давнишних, сквозящий дуновением ветерка в обветшавших корпусах без окон, зиявших дырами во внутренний двор храмового комплекса - или чем это здание ещё могло являться? Мебели здесь также не было, ни малейшего намёка хотя бы на старенькую скрипучую тумбочку.
Всё несло на себе отпечаток, очень характерный для обветшавших советских построек, хотя я не вполне был уверен, что вернулся в домашнюю проекцию, на Землю, поэтому сложновато оказалось судить о том, были ли здесь вообще какие-нибудь советские времена или нечто в этом роде. Кое-где висели плакаты, свидетельствовавшие о былом назначении помещений, в которых я оказался: в одних из обширных по площади комнат некогда размещались столовые, в других - какие-то цеха неясного назначения. Всё окружавшее меня, помимо сходства с храмом, напоминало также небольшой заводик или бюрократического характера контору до самых глубин своих прожжённого социалистического образца-стандарта.
Впрочем, эстетики здесь было немного, поскольку трудно найти хоть что-нибудь мало-мальски интересное или красивое посреди обшарпанных стен с отвалившейся штукатуркой, торчащими наружу красными кирпичами, срезанными штырьками арматурин от батарей, прохудившихся, ушедших в небытие и после сданных в металлолом. Внезапно это крыло помещений закончилось, перейдя в современное строение с евроотделкой и крайне роскошным интерьером, расцвеченным золотом, серебром, дорогими украшениями, вычурными лампами и столь же вычурной мебелью. От всего убранства просто зашкаливающе веяло нездоровым и безвкусным пафосом. Здесь ко мне вышел человек, напоминающий помесь казака с кришнаитом. Одет он был в жёлто-оранжевые одеяния, длинные, спускающиеся до самых пят, носил на ногах сандалии и держал в руке толстую книгу. Голова его, похожая на глазированную каску, оказалась гладко выбрита налысо, однако на лице вырисовывались длиннющие свисающие усищи, а на затылке торчал третий ус - хохолок - свёрнутый пополам и перетянутый резиночкой, как короткая косичка.
- Добро пожаловать в обитель нашей общины, - человек сделал пригласительный жест рукой, обращаясь ко мне. - Здесь обустроено три крыла. Искренне прошу извинить нас за то, что мы не можем показать в настоящее время все красоты первого, поскольку там ещё продолжается ремонт, зато здесь, по второму крылу ты можешь ходить и любоваться везде, где угодно и пользоваться всем, чем угодно. Чувствуй себя, как дома, и можешь находиться здесь ровно столько, сколько пожелаешь. А вот если ты захочешь пройти в третье крыло, то должен показать на входе билет, продающийся у самого подножия горы. А если ты не приобрёл его, то тебе придётся спуститься к подножию и купить билет так, как и подобает.
Немного ещё походив по пафосному крылу и поразглядывая показную фальшивую роскошь и сусальное золото, которые глаз отнюдь не радовали, зато от вида которых просто начинало слегка подташнивать, я решился всё-таки хоть одним глазком взглянуть на таинственную полузапретную третью часть комплекса построек. Выйдя во двор, я заметил, что вторая часть здания резко переходит в нечто, напоминающее древнеиндийские отстроенные и вылепленные крайне сложным образом храмы, покрытые многоцветными рисунками и барельефами тончайшего искусства Древности, изображающими сюжеты из мифов и легенд. И всё бы ничего, если бы навстречу не выскочила взъерошенная женщина средних лет, явно страдающая синдромом вахтёра в хронической форме, и не начала настойчиво и упорно требовать с меня билет для посещения третьего крыла:
- Так, молодой человек, билетик, Ваш билетик, показываем билетик, билетик, где же билетик, купили билетик?.. - и это самое слово она, точно заклиненная сомнамбула, настырно повторила ещё не менее десяти раз. А то и больше.
- Да нет у меня никакого билетика, - я только пожал плечами. Действительно, откуда мне было знать, что где-то у подножия горы размещается некая касса, приобретение в которой потребуется только на самой верхушке. Не было внизу ни указателей, ни стрелочек, ни табличек. Да и для удобства туристов можно было бы ещё одну кассу прямо у храмового комплекса поставить, раз уж здесь все такие умные.
- Ну тогда дальше вы не пройдёте, билетик, билетик...
Тут я решился на хитрый обходной маневр. Надобно отметить, что женщина эта носила толстые-претолстые бифокальные очки, свидетельствовавшие о её некоторой подслеповатости. Я сделал вид, что возвращаюсь во второе крыло, точнее, действительно в него вернулся. Затем, обойдя крыло комплекса изнутри по коротким коридорам, кое-как протиснулся в третье с противоположной стороны. Самой поразительной и удивительной чертой, обнаруженной там, оказалась организованная на маленьком клочке земли между доисторическими храмами крошечная площадка, в центре которой росло невероятной толщины дерево, с первого взгляда напоминающее эвкалипт или секвойю и занимавшее практически всю территорию площадки.
Приглядевшись, я решил, что это всё-таки редкая разновидность баобаба, поскольку подобной толщины не способно достичь ни одно другое дерево в мире, но, продолжив изучение уникального экземпляра, с удивлением обнаружил, что это даже не баобаб, а самый настоящий дуб, имеющий в своём диаметре никак не менее десяти метров, а то и больше, что вызвало во мне крайнее удивление. Подойдя к дереву, я погладил рукой его крайне кряжистую поверхность, исчерченную глубокими морщинами и прорывающимися наружу корнями. Интересно, а сколько этому дубу лет? Неожиданно низким оказался рост дерева: он не превышал обыкновенного роста других деревьев и составлял три, ну от силы, четыре среднестатистических этажа среднестатистической жилой железобетонной коробки, коих всегда немало отыщется в любом из наших городов. Потому-то при подобных пропорциях дерево производило исконно бочковидное впечатление, подобно великанскому пеньку-переростку.
Я обошёл вокруг дерева, обратив внимание на интересную особенность: в коре дерева виднелись вполне современные створки лифта европейского образца, а над лифтом прорубленно нависал стеклянный квадрат довольно крупного окна, какие ставят в квартирах современных типов планировки. Нажав на кнопку лифта, я подождал, пока тот спустится на первый этаж дуба, и откроются створки коры дерева. Даже сама кнопка вызова изрядно смахивала на корявый корешок, невесть каким образом торчащий именно на этом, подходящем для кнопки месте, а внутри кабинки обнаружился ещё один-единственный такой же корешок, по-видимому, заставляющий лифт кататься туда-сюда с первого этажа на второй и с второго - на первый.
Створки лифтовой кабинки распахнулись, и предо мной предстал лаконично, но очень уж функционально, стильно и со вкусом обустроенный кабинет казённого начальственно-чиновничьего облика. Как и следовало ожидать от кабинета, находящегося в дубе, форму он имел не квадратную или прямоугольную, но цилиндрически-округлую с высоким-превысоким потолком, упирающимся со внутренней стороны дерева аж куда-то под макушку кроны, повторяя форму дерева. Вдоль стен стояли колоссальных размеров старинные шкафы, до верха заставленные книгами, а в стене ярко светило кусочком лазури, нависавшей за храмовыми постройками третьего крыла, то самое евроокно, столь хорошо заметное ещё возле корявых корней дуба, похожих на упитанно-мясистые руки арм-реслера или кривые ноги наездника, приобретшие от жирных боков ленивого скакуна форму дугообразного колеса. Прямо посреди кабинета стоял парламентских размеров стол для зала совещаний, весь заваленный многоуровневыми кипами пыльных бумаг.
На имеющейся паре десятков сантиметров площади стола, свободной от нагромождений кип всевозможных бумаг, размещался зеленоватый торшер в форме грибной шляпки, а за столом, на удобном и столь же лаконично функциональном, как и всё остальное, здесь, кресле из качественно выделанной натуральной кожи сидел человек, похожий одновременно на учёного и на представителя какой-нибудь творческой профессии, наподобие художника, дизайнера или писателя, хотя во внешности его было нечто и от Сталина. Человек коротко посмотрел на меня и, ни слова не говоря, указал ладонью руки на стул напротив себя с противоположной стороны стола, ближайшей ко входу в кабинет. Я устроился на стуле. Владелец кабинета протянул мне ту самую руку.
- Ну что ж, я должен Вас поздравить, - неторопливо и слегка растягивая слова, произнёс он. - Вы прошли испытание. Немногие сумели это сделать, но всё же такие люди, конечно же, существуют.
- А позвольте узнать Вашу роль в организации испытания?
- Ну как же ж, как же ж! Я - вечный... устроитель этого испытания, тот самый гид, что привёл всю группу на испытание, разве что облик сменил. Я - хранитель замка, вечно скитающийся в нём дух, проводник и проклятие здешних мест! Поскольку знание о параллельных реальностях не должно даваться каждому встречному-поперечному, то я решил, что это знание будет полностью открыто лишь для тех, кто докажет, что достоин подобного рода знаний, а те же, кто недостоин, отсеются сами, затерявшись где-то в сетях собственных миров, как тот бедолага-помещик из внутреннего дворика.
Есть один принцип. Когда ты перемещался по всем этим подпространствам, то всякий раз, открывая дверь, видел не тот мир, который предопределяли символы - они, на самом деле, полностью бессмысленны и были встроены в засов двери лишь для отвода глаз - а на деле, мир открывался тебе лишь только в том случае, если ты был готов увидеть ещё одно из своих внутренних отражений. И тогда, - сидящий в роскошном кресле человек щёлкнул пальцами, изобразив звук открывающейся в очередную параллель двери замка, а затем, как в замедленной съёмке, спародировав цирковое движение, получившееся как-то уж излишне благородным. - иии... вуоаля: дверь отпирается, а ты видишь что-либо, полностью отражающее одну из собственных черт и характерных особенностей обустройства личности, инженерии алгоритмов ума и восприятия.
Только человек, сумевший победить все свои отражения и одержать победу в десятках битв над собой, достоин того, чтобы свободно и беззаботно гулять по бесконечности. Тот же, кто оказывается не способен принять себя таким, каков он есть со всеми достоинствами и недостатками, кто предпочтёт одно отражение всем прочим, навсегда останется в хитросплетённом лабиринте внутренних миров. Одного из подобных существ, пришедших не с Земли, но из чуждой реальности, ты и встретил: то вечный узник внутреннего дворика, извечный обитатель замка.
- А Вы знаете все-все проекции, в которых отражается замок? - я искренне удивился спокойному пониманию гида, его отстранённо-осознанному подходу к вполне жутковатым свойствам и аспектам довлеющего над замком проклятия.
- Честно тебе сказать? - устроитель посмотрел на меня. - Я не знаю ни одного мира. Их просто не существует вне наблюдателя-субъекта. Это всё лишь порождения твоих собственных черт рефлексии. Я посмотрел вовнутрь тебя и увидел отражения, порождённые тобою в замке. Именно так я понял, с чем именно и как ты там имел возможность повзаимодействовать. Вариаций может быть превеликое множество, ведь каждый проходящий испытание попадает всегда и везде в свой собственный мир, во множество внутренних проекций, и они никогда не повторяются точно так же, как не повторяются и точные конфигурации людей. Да, они могут быть похожими, даже способны оказаться почти идентичными, однако полностью повторяющимися - никогда.
Я же пронизан через всю эту субстанцию, проецирующую подпространства в твоё сознание, поэтому не могу сказать, что там, в мистических глубинах замка, существует ещё хоть что-то, кроме энергии, которой я и являюсь. Я и есть система тех кривых зеркал, с которых начинаются все отражения параллельных проекций и в которых все эти кажущиеся отражения гаснут вместе с уходом из них людей, чей разум силами замка творит целые миры.
Очень возможно, что когда-нибудь ты также удостоверишься, убедишься самостоятельно, что произошедшая с тобой череда событий, свершений и ситуаций до краёв исполнена особого юмора сути нашего существования, и поймёшь всё это не так вот просто, умозрительно, а окончательно, всем своим глубинным существом, которое ещё уметь нужно раскрыть, поскольку оно не очевидно, ведь людьми не приучено лежать на нежной и тонкокорой, как плёночка черешни, поверхности рассудка. Ну да ладно, не смею тебя задерживать более. Что же касается многообещанной награды, ради которой ты затеял приключения и на самом деле показал, что готов пройти все эти, местами - сложные, местами - лёгкие, иногда - опасные, а порою даже и приятные испытания, то награда твоя проста и незамысловата, хотя полностью оправдывает затраченные тобою усилия, уж поверь в это.
Каждый из всех вас, прошедших через гранитный замок, приобретает эту постройку в качестве личного зеркала, а значит, что отныне ты оказываешься способен неограниченно перемещаться между любыми мирами так же легко и свободно, как непринуждённо ходить из комнаты в комнату. Теперь тебе не нужен замок в его привычном обличье - он отныне всегда внутри тебя. Возвращайся в свой родной мир и живи, как жил ранее или же живи по-новому, но когда-нибудь ты ещё встретишь людей, которые, в своё время, тоже прошли это испытание, как и ты сам. Уж поверь мне, старику, их на всю Землю на данный момент наберётся, наверное, никак не меньше десяти тысяч, а то и поболее. И если... а что тут говорить! Ладно, иди, со временем сам всё поймёшь, - махнул рукой гид-устроитель.
- Нет-нет, раз уж Вы начали говорить, так и договаривайте!
- Ну хорошо, ладно. Ты и вправду хочешь слышать то, что я готов тебе сообщить?
- Да, зачем же так заинтриговывать, а затем молчаливо отправлять восвояси?
- Так я скажу... Если хочешь принять любую из новых сторон самопроявлений осмысленно, осознанно, по собственному выбору в какой-нибудь из параллелей собственных отражений, то, как бы это парадоксально ни прозвучало, ты должен относиться к каждой их них полностью одинаково - так, чтобы ни одна из них тебя не привлекала более, чем другая и не притянула бы тебя, что позволит, в итоге, воспарить над всеми ними и осуществить выбор уже самостоятельно, исходя из твоих собственных внутренних смыслов. Так что твоя задача - при выборе части меня, субстанции порождения проекций, скользить между всеми обличьями, схемами и масками, - так сказал владелец кабинета в дубе, проведя по лицу рукой, и тогда я увидел, как внешний вид его, постоянно изменяя форму, превращается в обличья виденных и не виденных мною разных людей, в том числе гида, пастуха - хранителя ключей и даже меня самого.
Когда я понял, что уже не могу отличить его от себя, то просто шагнул в воздух собственного мира, дабы навсегда запечатлеть в памяти свершившиеся за три дня похождения, как показательный кошмар, похожий на реалистичный, но сумбурный сон, хоть и случившийся со мной в некой иной, искажённой действительности, даже более яркой, чем привычная реальность той земной повседневности, откуда я родом.