Иду после работы от метро к дому. Иду не спеша, дышу воздухом, не очень свежим из-за натужно шлифующих асфальт автомобильных шин, но прохладным и по-осеннему ободряющим. Мелькание лиц, обтянутые штанишками женские фигуры, знакомые скверики и дворы, осыпаемые листвой – как медитация, расслабляет и отвлекает. Мысли приходят и уходят, не вЫтаптывая в мозгах дорожек.
У обочины дороги сплошняком, впритирку стоят машины. И только между ними попался прогал заезда во двор, как в него влетает чёрный «Ленд крузер» и тормозит передо мной, перегородив тротуар!
- Вот уроды, как же вы достали... – недовольство и раздражение из меня попёрли, как пузырьки из газировки.
Пытаюсь обойти – навстречу детина с вежливой улыбочкой на небритой «морде лица», но с наглым взглядом, - верный признак водителя-телохранителя.
- Вы – Вячеслав Игнатич?
Кто его прислал, кому это я понадобился?! Вопросы мерцают и никак не вырисовывается хоть какой-то ответ, а язык бормочет:
- Да вроде бы я... А что случилось?
- Извините, вас просит к себе Владимир Викторович.
- Это, тоже извините, который?
На лице, изображавшем «вежливого человека», сначала отразилось недоумение, потом появился прищур, связанный с началом процесса мышления. Видимо, для амбала этот Владимир Викторович был единственный и неповторимый.
- Подскажите фамилию, - помогаю его мыслям устремиться в нужном направлении.
- Ф-ф-ф-ы... (как выдох)... Загребин!!!
Вот это да! И как это я удостоился? Какая честь! Сам Загребин!!!
Дверь «крузера» открыта. Сажусь и спрашиваю:
- А куда едем? В резиденцию или в офис? Или уже на виллу?
- Не, на Лазаретный, в больничку...
- Это Он Сам в больнице?! Что ж случилось?
- Ну это... болеет. Случилось – не случилось, я не знаю... Это сам скажет.
Болел Загребин в отдельной палате, с холодильником, телевизором и с солидной мебелью. На столике минералка «Перие» и всяческие фрукты на большом подносе с витиеватым восточным рисунком.
Я его больше десяти лет не видел. Изменился. Поиздержался. На улице бы встретил – ни за что не узнал.
Он улыбнулся. А глаза тусклые. Раньше были резкие, а теперь - как помутневшие.
Мы когда-то дружили... Дружили? Нет, дружба – это всё-таки другое. Учились вместе и служили, делились и находили в этом общность и взаимопонимание. Когда пути разошлись, общаться перестали. А потом, когда снова встретились, взаимопонимание уже не заладилось.
Мы даже внешне в молодости были похожи, и поначалу случалось, что преподаватели в училище нас путали. Но потом уверенно различали. У него была твёрдость и звонкий голос. У меня голос глухой, да и в обычной обстановке присутствовала мягкость. Из-за лишней скромности.
- Ну здорово, Веди! Как дела? – а голос у него не изменился.
- Ты за мной цербера прислал, чтобы узнать, как у меня дела? Дела – в прокуратуре, а у нас – так, всякие делишки.
- Ха, изволите шутить. Ну-ну... А мне вот сейчас не до шуток.
Ага, теперь понятно, что-то случилось. Просто так в больницу не ложатся, и просто так бывших приятелей не вспоминают. Тем более таких, которые ниже по статусу. Не та машина, обычная квартира, да и дачи нет у озера. И вообще – не член «кооператива», даже не член «едра».
Меня так захватили все эти противопоставления, что рука непроизвольно и неопределённо обрисовала в воздухе круг, но я тут же спохватился:
- Извини. Не ожидал и к такому не готовился. Я тебя слушаю.
- Ну вот и слушай. У меня рак. Докторишки всё трындели о подозрениях, а сейчас вот, - обрадовали.
Что тут скажешь? Полагаются слова сочувствия? Ободрения?
- Ну, так рак – ещё не приговор. Вылечивают, сейчас медицина...
- Так, не надо меня утешать!
- Да я и не...
- Я тебя не затем позвал. Слушай дальше. Мне приснился сон. Натуральный такой сон, может и ВЕЩИЙ. Вроде я попал на приём к деду с белой бородой, но не Деду Морозу в красной шубе, а в белом халате. Ха, и без красного носа. Он как бы врач такой авторитетный, но при этом не то, чтобы Сам Господь Бог, а вроде пониже рангом... Ну, типа Святой. Он мне и говорит, что раком не болеют, а... типа, раком становятся...
Поняв, что сморозил каламбурчик, Владимир Викторович недовольно дёрнул головой, хмыкнул и пояснил:
- Становятся не в смысле «в позу», а как сказать... Становятся сами будто раковыми клетками. И этот божий одуванчик мне открывает глаза, что наш мир – он как организм, состоящий из органов и клеток. Органы – всякие наши образования, а клетки – люди. То есть, мы в мире вроде бы клетки. Пока служишь – тебе дают необходимое. Отслужил – заменят. Все клетки работают на организм и от организма зависят, его во всём слушаются. Всем, значит, законам и процессам подчиняются.
Но вот, откуда ни возьмись, появляются клетки, которые начинают думать только о себе. Да ещё начинают душить другие клетки. Душат, жрут их, а потомство своё плодят и приучают это потомство так же жрать всех вокруг.
Но другие-то клетки – они же тоже из организма! Получается, что эти жлобские клетки грызут сам организм.
Одни жлобы дуркуют и не могут понять, что жрут организм, в котором живут. Другие понимают, но надеются, что ничего с организмом не случится, потому что за жадностью своей не видят ничего, кроме себя и своей утробы.
Ну и дальше Дед говорит мне: ты, мол, - тоже раковая клетка. И по нашим законам, то есть, получается, по законам высшим, защищающим этот самый организм, раз ты такой – получи себе такую же язву. Раз подписался организм жрать – изволь, и тебя будут жрать, и так же изнутри. Потому как по-другому ты уже не поймёшь. Ты понял?!
Это был вопрос к нему или уже от него ко мне? Ага, похоже, ко мне. Интересно, а сам-то он, что он понял?
- Никак, ты перед этим в церковь ходил? – зондирую настроенность бывшего приятеля, ныне олигарха местного значения.
- Ну да, ходил... столько бабок вывалил, чтобы за моё здравие молились...
- Вот тебе твои бабки и намолили встречу с авторитетом... – я шучу, а он не понимает, что шучу. Смотрит на меня требовательно и… с какой-то детской надеждой. Ну да, и Бог-то – совсем не шутник. В смысле - может так приласкать, что станет не до шуток. Отчего-то говорят «Бог – не фраер». Причём тут фраер?
- Да, я понял. Ну и что? – вопрошаю после паузы с переглядом глаза в глаза.
- Да то, что говорит этот святой: если исправишь всё, что натворил, отдашь всё и дальше жрать не своё перестанешь, то и твою тушу не станут жрать, успокоятся и отвалятся, и затаятся до времени. Чтоб снова не начал.
Я ему говорю: а если всё отдам, то с чем останусь? А вдруг вы меня, святоши, разводите?!
А он: ну не хочешь – не надо, силком никто не тащит.
Не х@ра себе, думаю, добровольный принцип называется, не хочешь – сдохни!
А дед хитрый такой: ты, говорит, попробуй, начни! Чего жалко отдавать - отдай, если полегчает - увидишь, что всё по-честному.
- Ну и что ты решил?
- Да понимаешь, во сне вроде всё ясно и понятно было, что по-другому – никак, а когда просыпаешься... Я вот в Израиль на днях еду лечиться.
- Ну а я-то чем тебе помогу?
- Да вот, вдруг сон натурально был вещий? Выходит, надо делиться. На всякий случай, надо попробовать...
- Хорошо, но я-то тут при чём?
- А притом. Просто так, что ли, взять и отдать? Это ж всё надо оформить, чтобы если чего не так... И преподнести это надо, чтобы без подозрений... Имидж приподнять, тоже может пригодиться... Помнишь, я тебе работку предлагал? Ты ещё тогда носом покрутил и отказался?
- Да, было такое.
Владимир Викторович с лихих девяностых начал возвышаться. Он оказывал услуги «большим людям» в получении доступа к тому, что потом из закромов госимущества становилось чьими-то «активами». И о себе не забывал, застолбил и огородил свою «грядку». Тогда он ещё не гнушался даже сам мне по телефону позвонить.
И вот одному такому крупному деятелю он меня сосватал, а я позарился на хорошую зарплату. Однако два дня поработал и на третий ушёл. Исполнять команды «фас» и прихоти нуворишей мне не понравилось.
- Я это запомнил. Ты же прямо такой чистенький и принципиальный... Мне и надо, чтобы ничего никуда не ушло – раз, и чтобы всё гладко и прозрачно – два. И я тебе ничего не должен...
А это как посмотреть, если по-революционному, то... Да и запомнил-то ты это для того, чтобы обо мне забыть, но вишь ты, как обернулось…
Это я так, почти отвлечённо подумал. Теперь мне всё стало понятно. И любопытно.
- Ну и как это должно выглядеть? Благотворительность, меценатство, детишкам на детдом?
- Я тебе называю, куда и кому. Ты обеспечиваешь. Дед сказал, что никто не должен знать. Но следы-то с документиками у меня должны остаться. Мало ли чего... Тебе буду платить... сколько просишь? Говори, договоримся.
Тут я возмутился. Стало обидно... А за кого обидно? За вещего старца, за людей, за державу? Чтобы это понять, я так сильно напрягся, что... проснулся.
И приснится же такое...