Посвящаю памяти Валентины Ивановны Кособоковой,
учителя русского языка и литературы 3 школы г. Жирновска,
и моим бабушкам - наставницам любви к миру и людям -
бабушке Варе и бабушке Клаве. И дарю на память моим любимым:
маме,Галине Алексеевне, и сестрёнке, Елене Алексеевне.
Посвящаю девочкам, окружавшим меня в детстве.
***
- Андрюша, сынок, вставай… - слышится Андрею сквозь сон, - только тихо: папа, ночью приехал, и Аня, ещё спит. – Андрей открывает глаза и видит ясное лицо мамы. Мама улыбается так заразительно, что и Андрей улыбается ей в ответ и жмурится, будто в его окно заглянуло солнце. Мама гладит его по голове и щеке, смотрит влюблёнными глазами, радуется, думает: «Боже, как он вырос, какой взрослый, неужели в этом году ему уже уезжать учиться, как мне будет не хватать его», но вслух она спрашивает:
- Выспался?
- Ага.
- Тогда я на кухню, а ты, как управишься, приходи: мне скоро убегать.
«Мама сегодня работает в первую смену, значит, ей нужно быть в интернате к 7-ми, а так светло, будто уже часов десять, вот что значит лето…» Андрей ещё какое-то время лежит в кровати и представляет интернат, детей: «Их вот так никто не разбудит… жалко их, а маму они любят, она со всеми ласковая, добрая, хорошая…» Андрей, вспомнив что-то неловкое, встаёт, захватывает брюки, рубашку и крадучись проходит через «зал», так называлась в хрушёвке-двушке, переделанной в трёшку, проходная комната, в которой стояла родительская кровать, стол и телевизор на тумбочке, а ещё на стене висело несколько полок с книгами. В другой смежной спала Аня, младшая сестрёнка.
Андрей тихонько вышел за самодельную перегородку, что отделяла «зал» от коридора и кухни и шмыгнул в туалет. Умывшись, он чистил зубы и прокручивал в уме одну сцену, что вспомнилась в это утро.
Это было зимой, темнело рано, а Андрей иногда приходил в интернат за мамой. Его все знали и пропускали, как сына Галины Алексеевны, фельдшера. Андрей приходил минут за 15 до отбоя и ждал маму, которая после вечернего обхода в процедурном кабинете регулярно по списку давала на ночь лекарства, делала уколы или что-то мазала. Возле мамы всегда была одна девочка, старшеклассница, постоянно помогающая маме что-то делать. Андрей не был лично знаком с девочкой, но из постоянного обращения мамы по именам ко всем детям знал, что её зовут Катей. А она так же узнала его имя. В тот памятный вечер, Катя уже стояла в коридоре перед процедурной и следила за очередью детей, которым требовалась помощь. Зная, как и Галина Алексеевна всех детей по именам и классам, Катя следила, чтобы в первую очередь шли младшие, проверяла по списку в тетради, все ли пришли. В тот раз как всегда были сбежавшие, надеявшиеся избежать встречи с Доктором Айболитом, так Катя шутя называла маму, обращаясь к самым маленьким и трусливым и подбадривая их не робеть. За это её саму дразнили «Айболиткой», к чему она относилась с гордостью. Была у Кати какая-то педагогическая жилка, которая расцветала, когда она была рядом с Галиной Алексеевной.
- Галина Алексеевна, Голиков из 3 «В» опять сбежал, а у него стригущий лишай, и он как всегда залезает под койку, прячется там.
- Спасибо, Катя, углядела, не пропустила. Андрюша, сходи с Катей в палату и приведите за руку этого маленького мальчика, скажите на ушко, что дам витаминок. Катя, а если витаминки не помогут его вытащить из под кровати, обратись к Ивану Фёдоровичу, он сегодня дежурит, так тот живо его хоть из под земли достанет.
- Я думаю, мы сами справимся, Галина Алексеевна, – ответила Катя и они с Андреем пошли на второй этаж в последний корпус. Как только они оказались наедине, Катя запросто и прямо сказал Андрею:
- Знаешь, Андрюш, тебе так повезло с мамой: она такая добрая и ласковая со всеми, я бы завидовала тебе, но у меня такая же бабушка была… умерла… и поэтому меня сюда определили. А ещё она такая красивая, знаешь, я люблю её, как родную. В общем, тебе повезло…
Андрей неожиданно смутился от таких признаний, будто ему самому признались в любви и в то же самое время стало неловко перед Катей:
- А твоя мама… она…?
- Она как съездила в Нарьян-Мар на заработки с отцом, как похоронила его там, так совсем запила и меня забросила, гуляшей стала…
- Прости, Кать…
- Да ничего, я уже смирилась – бабушка научила смирению и говорила, чтобы я всех любила, а я и стараюсь, да только это так тяжело…
***
Андрей услышал легкое поскрёбывание по двери:
- Ты не уснул там? – раздался мамин шёпот, вернувший Андрея к действительности.
- Ыду, я жубы чышу, - промычал он с полным ртом пасты.
Андрей был уже на кухне и отгонял от себя воспоминания: нужно было проводить маму, позавтракать и бежать в школу готовить кабинет к экзамену по немецкому языку – Нина Ивановна попросила накануне…
- Ты какой-то хмурый, волнуешься?
- Да нет, так задумался, потом расскажу…
- Ладно, я побежала, тихонько уходи.
- Ага, я больше в комнату не пойду: у меня всё с собой, рубашка выглажена с вечера.
- Тогда удачи, и вам сегодня должны были ещё оценки за сочинение сказать.
- Да, думаю, по литре будет пятёрка, а за грамотность Валентина Ивановна обещала поставить общий трояк, даже если это сочинение по грамотности выйдет на двойку.
- А немецкий как собираешься сдать?
- На трояк, думаю, сдам, а больше мне не нужно: не собираюсь я с фрицами общаться…
- Ну ладно, ладно, - добродушно сказала мама, видевшая этих фрицев в войну в оккупацию своими глазами, помнившая, как расстреливали и вешали партизан и тех, кто за них заступался, помнила убитого и лежавшего непогребённым в поле своего любимого дядю, она знала, кто такие фрицы, - ни пуха ни пера, сынок.
- Спасибо.
- Ты смешной, говорить нужно: к чёрту…
- Ладно, к чёрту, хоть его и нет…
- В общем удачи, всё: целую и бегу. – мама чмокнула Андрея в щёку и потихоньку открыла замок.
- Передавай привет Айболитке, – уже выглянув на лестничную площадку, проговорил тихо Андрей.
- Как всегда. – мама пошла вниз, а Андрей также тихо закрыл дверь и пошёл на кухню.
На часах было без четверти семь: «Времени у меня ещё целый урок, поем и пойду потихоньку». Начав есть, Андрей вновь вернулся к воспоминаниям.
Он очень сильно любил маму и тогда, услышав признание Кати, испытал смутное чувство похожее на вину и несправедливость, в корой, ему казалось, он был замешан… И ещё впервые такая откровенность девочки его сильно смутила. Они были ровесниками, но Катя была старше и развитее Андрея в чувствах и их осознании, больше читала серьёзных книг: он с трудом проглядел положенную «Войну и Мир» Толстого, а она прочла всего Толстого, что был в интернатовской библиотеке, он через силу читал «Преступление и наказание», а она зачитывалась Достоевским. Он любил сказки и фантастику, а она большие серьёзные романы о любви и жизни. Но всё же и он задумывался о других людях, их чувствах, пытался чувствовать их, потому что понимать их умом ему было трудно: они были не такими как он сам. И вот этот разговор с Катей: «ему повезло, у него была самая красивая мама, самая добрая, нежная, приветливая, общительная, чуткая», а у Кати не было такой мамы и он как бы несправедливо был счастлив тем, что она у него есть, такая необыкновенно добрая и хорошая, а у неё – нет… У него был дом, своя, пусть и крохотная комнатка, сделанная из бывшего чулана (отец разломал стенку, перенёс её, убрал порог, а дверь так и осталась кладовочная двустворчатая маломерка, с большой прорехой внизу вместо высокого порога, позже Андрею она напоминала дверь платяного шкафа из Люиса), но это была комната в его доме, а у Кати и многих других детей дом был далеко, родители тоже, а то и вовсе их не было. И это давило Андрея какой-то постоянной виной и ответственностью: ему казалось, что теперь не стоит приходить за мамой в интернат так рано, чтобы не отвлекать её внимание на себя, чтобы мама могла больше внимания уделить интернатовским детям, которые всегда тянулись к ней: «Пусть и им достанется её любовь»…
С того январского разговора Андрей приходил за мамой точно минуту в минуту, мельком видел Катю, улыбался ей, перебрасывался парой слов и был счастлив, что видел Катю рядом с мамой, и каждый раз чувство вины уходило всё дальше: он как бы поделился своей мамой с Катей и детьми, поделился так, чтобы никто об этом не знал, но чтобы всем было хорошо: теперь он не отнимал у этих обездоленных детей и особенно у Кати внимание и любовь его мамы…
С этими счастливыми мыслями Андрей потихоньку вышел, тихонько повернул ключом защёлку, чтобы не стукнула, и пошёл в школу.
***
Приготовления к экзамену прошли быстро: открыли окна, переставили парты, часть из них вынесли в коридор, а народ уже стоял и занимал очередь на экзамен. Первым никто не хотел идти, и Андрей вызвался на эту роль: терять ему было нечего – на троечку он мог ответить.
Вот пришли Нина Ивановна и проверяющая из РОНО. Это была пожилая женщина, ещё накануне на консультации Нина Ивановна сказала, что экзамен будет принимать военный переводчик, ветеран войны Ольга Степановна, фронтовая подруга их учительницы. Обе они были с орденскими планками на костюмах, обе улыбались и весело смотрели на ребят. Они зашли в кабинет вместе с директором и завучем, разложили билеты на отдельной парте и стали приглашать первых четырёх человек.
Андрей взял билет, назвал номер и пошёл готовиться. На подготовку первому отводилось 10 минут. Просмотрев текст, он понял, что и на трояк не сможет сдать данную тему. Завалить экзамен на двойку не хотелось, но что делать, если из всего текста были понятны лишь предлоги и союзы, да ещё несколько глаголов и основных существительных… Конечно, Андрей понимал, что текст как-то связан с темой дружбы, ибо слово Freundschaft-дружба или Beziehungen-отношения появлялись в тексте несколько раз, можно было бы приблизительно перевести текст и напридумывать от себя чего-нибудь, можно было кое-как ответить на вопросы, но немецкий вызывал у Андрея почти органическое отторжение и даже лёгкую ненависть: во время войны в их большой семье погибло пять человек и самым близким был родной дед – отец его отца, погибший в первый день войны и не убивший никого, только сгружавшийся с эшелона под Ростовом. И сколько ни убеждала Нина Ивановна, что нужно знать язык врага, Андрей никак не хотел учить язык тех, кто мучил его второго деда в концлагерях, а его отца обливал кипятком, когда тот рылся в помоях… Но нужно было что-то делать, ничего не оставалось, как просто выразительно читать текст: так учила Нина Ивановна – «Ты, Андрюша, хотя бы научись выразительно читать, это тебе пригодится и на уроках литературы, да и я смогу ставить тебе хотя бы иногда пятёрки». И Андрей сразу стал шёпотом читать текст, делая нужные паузы, пуская интонационную волну и делая нужные акценты в начале и конце предложений, перед союзами и запятыми, ещё он по несколько раз прочитывал длинные немецкие слова, чтобы не сбиваться на них при прочтении…
Не прошло и 5 минут, а Андрей уже прекрасно ориентировался в тексте и мог бегло и выразительно читать текст, абсолютно при этом не понимая содержания. Проверяющие заговорились и когда его вызывали к ответу, прошло целых 15 минут, достаточных для того, чтобы читать текст едва подглядывая на листочек.
Лёгкое волнение всё же было, но вот он вышел к столу проверяющих, ещё раз зачитал номер билета и медленно, но очень выразительно, иногда отрывая глаза от текста, начал читать, кое-где он ускорял чтение, кое-где делал значительные паузы, местами на отдельных глаголах и существительных делал значительные акценты, в общем, читал так, как если бы он был артистом, озвучивающим какой-то художественный текст по радио: дома он иногда играл в такую игру – брал какой-то отрывок из романа или повести и, встав перед зеркалом, начинал читать текст, подражая артистам, что читали радиопостановки… Сестра Анна изредка прибегала из другой комнаты и начинала ругаться, что он, мол, мешает ей учить уроки своими декламациями, но, увидев его, читающего перед зеркалом, сама заслушивалась и заворожённая замолкала на то время, пока он читал. Сам голос, а не текст гипнотизировал её. И в этот раз его голос заворожил проверяющих. Представительница РОНО кивала головой в такт его чтению и смотрела с восторгом на мальчишку, чем-то напоминавшего ей мальчика из её детства… Ольга Степановна так расчувствовалась, что на глазах у неё заблестели слезинки, и чтобы скрыть своё волнение она на первой же большой паузе, когда до конца текста оставалось всего три-четыре предложения сказала:
- Достаточно, всё, gut, gut, ausgezeichnet (хорошо, хорошо, превосходно). Нина Ивановна, я рада: так легко и превосходно читать на языке Гете и Шиллера!!! Давно я не слышала такой выразительной декламации, театрально выразительной. Ставьте ему пять! Если он так выразительно и эмоционально читает, то я понимаю, что он хорошо знает этот текст, как он у вас вообще учится, Нина Ивановна?
- Если честно, то не всегда так блестяще, Ольга Степановна, - ничуть не солгав, ответила учительница, - сегодня вот радует, есть в нём задатки, задатки замечательные, вот только почаще бы ты, Андрюша их развивал. Я ведь и его родителей учила, люди серьёзные ответственные, а он ещё совсем мальчик…
- Тогда ставим ему пятёрку, дайте пожму вашу руку, молодой человек, - сказала Ольга Степановна, встала, взяла протянутую руку Андрея в свою, сухую морщинистую, щершавую, мягкую, и на сколько хватало сил сжала её и потрясла, - спасибо, порадовали вы меня Андрей, порадовали, хорошее начало экзаменов, спасибо, поздравляю вас с заслуженной пятёркой.
- Спасибо, - смущённо ответил Андрей, и его уши зардели как маков цвет, – можно идти.
- Да, Андрюша иди и пусть заходит следующий. – сказала Нина Ивановна.
Андрей быстрым шагом вышел в коридор, сияя от радости:
- Следующий, заходи.
И тут же его облепили с вопросами одноклассники:
- Ну как? Что досталось? Сколько поставили?
- Пятёрку! – самодовольно растягивая слово, ответил Андрей.
- Как пятёрку? Тебе пятёрку? Да не может быть… Шутишь? – посыпалось со всех сторон.
- Я говорю пятёрку, значит, пятёрку, и не шучу, просто я выразительно читал…
- Да! Слушайте! Он! Выразительно читал! И за выразительное чтение! Ему! Поставили! Пять!!! – попыталась с издёвкой иронизировать Ленка Лунько, - Небось, пять внизу с хвостиком. – уже без иронии проговорила она.
- Ладно, отстаньте, если не верите. За сочинение уже известны результаты, кто-нибудь узнавал?
- Да, известны, у тебя два трояка с двумя минусами. – сказала та же Ленка, которая отличалась прекрасной памятью, цинизмом и язвительностью по отношению к тем, кого она считала ниже себя…
- Не может быть?
- А ты на пятёрку рассчитывал, герой? Так там же не выразительное чтение, а умение писать тексты нужны…
- И чего ты всегда такая вредная, а? Чё пристала? – с нескрываемым раздражением чуть не прокричал Андрей, разволновавшись от удара этой новости. Но он знал, что если Ленка сказал, что два трояка, значит, так и есть – врать она не будет.
***
"Но почему у него трояк по литре? С этими мыслями в лихорадочном возбуждении он побежал к кабинету русского языка и литературы на третий этаж. Но, не доходя нескольких шагов до двери, остановился и чуть было не пошёл назад: вихрь чувств пронёсся в его сознании – эта дурацкая пятёрка за немецкий, который он ненавидел, и трояк за любимую литературу? Что-то не верилось, ведь всегда у него были пятёрки, которым, кстати, завидовала Ленка, завидовала, потому что его сочинения часто ставили в пример всему классу и ей лично, а тут вдруг трояк… на экзамене..." Идти к Валентине Ивановне сразу расхотелось – "это какой-то удар, пусть бы за русский поставили двойку, к двойкам за грамотность он привык, но трояк за сочинение, за литературу – это был удар под дых. За что же ему трояк? Так он и стоял в коридоре у открытой двери, не решаясь зайти в класс и заговорить со своей любимой учительницей, которая вселила в него веру в самого себя, которая хвалила его за сочинения…
Она вела у них всего второй год, и он был влюблён в эту немолодую уже учительницу, ровесницу его мамы, но, в отличие от Кати-Айблитки, которая умела разбираться чувствах, не отдавал себе отчёта в том, что был в неё влюблён. Как часто он любовался ею на уроках, так нельзя было любоваться девочками-сверстницами, они были другими, а вот Валентина Ивановна была какой-то загадочной красавицей, волшебницей, завораживающей своим голосом, интонациями, всем тем, что она рассказывала на уроках литературы. И вот теперь у него трояк по литературе: за что? Как такое могло быть, ведь ему самому сочинение так понравилось? Он просто был уверен в том, что получит отлично: никогда прежде не испытывал он такого вдохновения как на экзамене… Что-то не сходилось, нужно было просто зайти и спросить, в чём дело, а не хватало духу…
Андрей, простояв в нерешительности неизвестно сколько времени, уже хотел было развернуться и уйти домой, как неожиданно из класса вышла Валентина Ивановна с ключами в руках, и они столкнулись взглядами, Андрей опустил глаза, а Валентина Ивановна тоже опешив и какое-то время помолчав, сказала:
- А я хотела тебя найти, заходи, Андрюша, – и, пропустив его в класс, закрыла дверь на ключ.
Андрей почувствовал в голосе учительницы сильное напряжение и волнение, зашёл, сел на своё место, на третью парту в среднем ряду, и уперся взглядом в свои длинные руки, вытянутые и сложенные замком в ладонях. И Валентина Ивановна прошла к своему столу и тоже села. Какое-то время стояла давящая тишина, не выдержав которой Андрей уже хотел спросить, за что же тройка, но Валентина Ивановна сама нарушила молчание:
- Ты уже знаешь, что у тебя тройка?
- Да, Лунько сказала.
- Расстроился?
- Да нет, но за что же тройка, Валентина Ивановна? – с несдерживаемым волнением выпалил подросток.
- А как ты тему раскрыл? – вопросом на вопрос начала защищаться учительница, потому что не знала, как начать этот разговор, тяготивший её.
- Хорошо.
- Не послушал меня, Андрюша, зачем ты взял эту тему? – теперь уже Валентина Ивановна с нескрываемым раздражением выпалила в ответ.
- А что? Всё получилось хорошо, доказательно, чётко и ясно! – возразил Андрей, а сам задумался и вспомнил, что пришёл в сочинении к другим выводам, противоположным тем, что были в теме сочинения. А тема действительно была интересная: Роман Чернышевского "Что делать?" – утопия. Да, действительно, всё получилось в доказательствах логично, только выводы оказались противоположны теме сочинения: роман выходил не утопией, а пророчеством, предвидением – это и огромные здания из стекла и алюминия, и комбайны на бескрайних полях, и совсем новые светлые отношения между людьми, прежде всего между мужчинами и женщинами, мужем и женой, новая неведомая прежде любовь и её описание в романе, которой теперь нет ещё, но обязательно будет в будущем. Из всех школьных программных романов, что пришлось прочесть, «Что делать?» поразил воображение и чувства Андрея больше всего своей простотой и фантастичностью, именно поэтому он выбрал такую тему, именно поэтому доказал обратное… с каким волнением он читал роман, как вчитывался в те описания любви и отношений, что открыл перед ним Чернышевский… И вот что-то пошло не так. Андрей молчал, молчала и Валентина Ивановна.
- Я знаю, что тебе очень понравился роман Чернышевского, помню, как ты о нём рассказывал и писал сочинения, он и меня в своё время поразил и удивил, но ты Андрюша написал то, чего я не могла пропустить, ты ведь допустил одну чисто литературоведческую ошибку: этот роман как жанр – утопия, а ты споришь с этим устоявшимся литературным мнением, но и не только это… – сказала и снова, вздохнув, замолчала на какое-то время. Вот она пристально взглянула в глаза Андрея, и смотрела в упор так долго, что он невольно отвёл глаза, а она сразу же заговорила:
- Скажу я тебе всё на чистоту, только обещай, что никому до поры не будешь говорить о нашем разговоре, – сказала так и замолчала, ждёт. Андрей опять встретился с ней глазами и произнёс охрипшим, надорванным голосом:
- Ладно, никому не скажу.
Валентина Ивановна пристально смотрит в глаза Андрею и тихо так грустно говорит:
- Андрюша, у тебя самое лучшее сочинение за всю мою практику. Очень хорошее, свежие мысли, прекрасное рассуждение и аргументы, замечательное размышление об отношениях, пусть и спорные, но они живые…
- Валентина Ивановна, а трояк тогда за что? - почти жалобно спросил Андрей, не веря своим ушам.
- Понимаешь, Андрюша, не могла я тебе поставить даже четвёрку за такое сочинение: крамольное оно, все отличные и четвёрошные работы перепроверяют в РОНО, а отличные ещё и в область отослать могут для перепроверки, а ты написал такое, что и меня накажут, и ты попадёшь в список неблагонадёжных, потому что имеешь своё, отличное от партии мнение, не предупредила я тебя об этом, извини. Поставила тебе тройку, а троечные работы не перепроверяют в РОНО.
- А чего же я такого написал крамольного?
- Во-первых, ты оспорил мнение, заданное в теме, начал доказывать совсем другое, а это инакомыслие – пойми, время у нас такое, что за инакомыслие людей в тюрьму сажают, их называют нерусским словом диссиденты. Тебя не посадили бы, но на учёт поставили, особенно с нашими «словесниками» из РОНО, что в каждом ребёнке подозревают что-то плохое. И не тебя одного, а и меня взяли бы на учёт и следили бы пристально за каждым шагом. Потом твои размышления о любви Веры Павловны, о её снах, о семье, о коммунизме… они просто выламываются из нашего нынешнего представления обо всём этом, они утопичны, фантастичны, мистичны, как и её сны, Андрюша, и я понимаю, что ты всё вычитал у Чернышевского, так всё проинтерпретировал, ты так развиваешь его образы и идеи, но и это тоже сочли бы крамолой и инакомыслием…
- Инакомыслие? Почему же я не слышал от вас такого слова раньше?…
- Вот, не думала, что придётся с тобой об этом говорить, думала, что ты мечтатель и не нарвёшься на политику, а здесь всё непросто, Андрей, инакомыслие, значит, мысли отличные от мыслей задаваемых партией, нашей властью, министерством.
- А как это мысли можно задать?
- А как я на уроках вам задаю какие-то мысли?
- Вы не задаёте мысли, вы задаёте вопросы, а мы на них отвечаем или ищем ответы, так появляются наши собственные мысли, вы ведь так нас учили, чтобы мы до всего додумывались сами.
- Так вот представь, что я не вопросы вам задавала бы, а давала бы под запись уже готовые мысли.
- Понятно, так на многих предметах и делают просто диктуют.
- А раз понятно, то представляй дальше, что кто-то решил бы со мной поспорить – это и было бы инакомыслие.
- Почему инакомыслие, а не просто другие мысли и спор.
- Да, ты прав, плохой пример привела: просто другие мысли, мысли, идущие против тех, что вам задали. А тут в сочинении уже задана мысль, и от тебя ждут, что ты её подтвердишь, приведёшь нужные аргументы, а ты доказал обратное, своё насочинял – это и есть инакомыслие, то есть мысли противоречащие заданным сверху из министерства просвещения и образования.
- Так что теперь и думать уже самому нельзя и сочинять, ведь это сочинение?
- Думать всегда нужно, но высказывать свои мысли нужно осторожно, а иные – вообще лучше не произносить, если они идут против того, что спускает сверху наша власть. Понимаешь меня? - сама Валентина Ивановна вспомнила свою деревню,из которой приехала работать в ближайший райцентр, вспомнила как власть спускала сверху различные требования, от которых колхозников сажали в тюрьму...
- Это что получается, что кто-то на верху решает за нас, как нам думать, просто навязывает нам своё мнение, а мы, если думаем не так, значит, инакомыслящие?
- Да, правильно ты меня понял. Будем считать, что это тоже для тебя экзамен на зрелость. Тебе нужно пережить эту тройку и понять, что так теперь нужно, и по-другому я не могу, понимаешь, не могу и не хочу, у тебя вся жизнь впереди и портить её пятёркой, которую в РОНО всё равно исправили бы на двойку, не хочу: пойми и прости меня.
- Но тогда так мы никогда не построим коммунизм, Валентина Ивановна, если будем свои мысли зажимать и скрывать. Это уже не коммунизм получится, а как при Пиночете в Чили хунта и диктатура. А ведь сегодня уже 1977 год, а до обещанного Хрущёвым коммунизма осталось три года.
- Ой, Андрюша, откуда у тебя такие мысли. Не говори о них никому, просто сам думай и размышляй, ищи сам ответы на свои вопросы, а только вслух не произноси.
- Почему?
- Время ещё не пришло.
- Да, но если бы Чернышевский молчал, так и не пришло бы время построения социализма.
- Андрюша, я прошу тебя, пойми: есть такие вопросы и темы, которых можно касаться при одном условии – если ты будешь так же умён и начитан, как Чернышевский, и даже Чернышевский ведь за свои мысли поплатился, но он был взрослым и образованным, он сумел передать свои мысли другим, а тебе ещё нужно учиться и учиться. Ты вот собрался поступать в военное училище, а туда с такими мыслями и вопросами тебя не возьмут. Поучись, почитай побольше, поразмышляй, только не высказывай вслух своих мыслей до поры, пиши себе в дневнике, через некоторое время ты сам найдёшь ответы на все вопросы и поймёшь, почему я тебя сейчас прошу не говорить ни с кем о политике нашей партии. Ты обещаешь мне, что не будешь ни с кем разговаривать на тему политики? И особенно с военруком.
- Обещаю, Валентина Ивановна, вы плохого нам никогда не советовали, только Иван Иванович тут при чём?
- Он, Андрюша в нашей школе самый опасный человек: за всеми следит, во всех видит врагов советской власти – раньше он работал в КГБ, а теперь на пенсии в нашей школе, но не будем о нём, я знаю, ты очарован им. Лучше скажи мне: ты не обижаешься на меня за тройку?
- Уже нет, а сперва было обидно и непонятно.
- Спасибо, тебе, Андрюшенька, что понял меня и не обижаешься. Если родители будут спрашивать, объясни, что тему раскрыл неверно, не так, как того требовалось, и я не могла тебе за это поставить высокую оценку, но знай, что для нас с тобой я твою работу оцениваю выше всяких оценок, так родителям и скажи, они меня поймут. А за оценки не волнуйся: по русскому у тебя в аттестате будет тройка, по литературе четвёрка. Как поступишь учиться в училище, не забывай, приходи в гости в школу.
- Не забуду, Валентина Ивановна.
- Ну вот и хорошо, вот и поговорили. – с этими словами учительница встала, встал и Андрей, - до свидания, Андрюша, не забывай.
- До свидания, Валентина Ивановна, спасибо вам.
- За что же?
- Вы ко мне хорошо относились, я в себя поверил, что и я не последний ученик, а до вас постоянные унижения и насмешки, русский-то мне не даётся и за то, что трояк сейчас поставили тоже спасибо, вы ведь поняли, о чём я писал?
- Конечно, поняла, Андрюша, ты молодец, ты правильно написал, неисправимый ты мечтатель, но это так далеко, когда это будет и будет ли… - Валентина Ивановна ещё что-то хотела сказать, но ком подкатил ей к горлу и она махнула рукой, открыла дверь и еле выговорила:
- Всё, иди, а то я расплачусь: вырастаете, уезжаете, забываете своих учителей.
- Я никогда не забуду вас, Валентина Ивановна, честно, и обязательно приду.
- Знаю и я тебя не забуду, Андрюша, до свидания.
- До свидания, Валентина Ивановна…
Что-то грустное шевельнулось в душе: он расставался со своей любимой учительницей и школьной жизнью, в эти последние два года учёбы в школе она стала для него светом и отрадой: никто так не понимал его и не принимал как она...
Уже выходя из школы, он столкнулся с одноклассниками, которые позвали его пойти всем классом купаться на речку. Да, это было заманчиво, но на душе было так много смутного, что не хотелось быть в толпе, хотелось пережить в одиночестве переполнявшие его чувства и мысли, поэтому он ответил неопределённо вопросом:
- А куда собираетесь?
- На плотину…
- Во сколько?
- Да уже народ туда пошёл, разведём костёр, приноси еду, отметим экзамен…
- Ладно, домой только схожу, надо по делу…
На самом деле это были отговорки, в этот момент он уже никого не хотел видеть…
***
Андрей шёл через лес домой, что стоял рядом с интернатом на краю города, на дедовских стареньких часах было ещё только 11 часов: отец наверняка дома, Аня тоже, а мама ещё не пришла, она до половины третьего была на работе. В какой-то момент Андрею захотелось пройтись по лесу, уйти в глушь, побыть одному среди сосен и вербы. На душе было как-то непривычно: столько всего произошло за сегодняшний день, столько ещё нужно обдумать, понять, пережить и хотелось отдохнуть, полежать на земле, поглядеть в голубое небо, последить за белыми облаками, но главное – отдохнуть, отдохнуть от экзаменов и больше сегодня ни к чему не готовиться, никаких учебников не читать, просто побыть одному… но вдруг на периферии сознания всплыла Катя из интерната, и Лена Лунько из их класса, и девочка Вера, перед которой он робел. «Странно, - думал Андрей, - Лена симпатичней Кати, так бы и любовался ею, но она какая-то недобрая, а Катя совсем не красавица, гадкий утёнок просто, но как она улыбается, вот с ней я хотел бы сейчас увидеться и рассказать ей всё о своих экзаменах, а вот Веру я, кажется люблю, но мне даже страшно, что кто-то узнает об этом, ведь тогда будут смеяться надо мной: "Сам лапоть крестьянский, а заглядывается на красавицу". И даже самой Вере он боялся признаться, боялся столкнуться с безразличием или снисходительностью: так высоко она была для Андрея в его сознании, что он не мог и представить, что такая девочка может ответить ему симпатией». И Андрей понял и почувствовал, что ему не хватает Айболитки, не хватает её весёлости, жизнерадостности, оптимизма и простоты в общении, с ней легко и просто, она невысокомерная, открытая и в то же время умная и взрослая, с ней он чувствовал себя как со старшей сестрой или настоящим другом: она могла прямо сказать о том, что думает о нём, о себе, о жизни, о других людях, о писателях и книгах, что они вместе читали, о героях произведений… Да, с ней бы дружить, но он скоро уедет в училище, а она говорила, что её родная тётя из Камышина берёт её к себе и обещает устроить в медицинское училище… «Жаль, придётся расстаться с Катей, мама говорит, что она хорошая девочка, а она не просто хорошая, а замечательная». И вот когда Андрей поймал себя на этой мысли, то тут же спросил себя: «Что это я влюбился в неё так сильно по-настоящему? Да, нет, скорее всего, она просто хорошая девочка и мне с ней легко, а влюбляюсь я во всех девочек подряд и сразу, как говорит бабушка, все они мне нравятся, даже противная Ленка, но вот дружить с ней не могу: вечно своим злым языком всякую чушь мелет – люби её после этого, а ведь всё равно люблю. Что это я о девчонках стал часто думать? Точно влюбился, но в кого больше, не знаю, но очень хотелось бы, чтобы Вера меня заметила, она такая необычная... Да, легко было Вере Павловне: она любила без оглядки, всё у неё было ясно, а у меня – нет… она была ветреной, если смогла разлюбить Лопухова, а, может, и не любила его… а я люблю, кажется всех: только странно люблю, когда вижу Галку, люблю её, когда встречаюсь с Таней, чувствую, что люблю её, когда вижу Айболитку, так бы и торчал возле неё, а на Ленку смотрел бы часами и так до бесконечности, а когда рядом с Верой, просто млею и робею – кто рядом, того и люблю… вот перевлюблялся во всех девочек в классе, да только я выбирать никого не буду, не хочу, выбирать – этот экзамен не по мне пока… но это будет самым трудным экзаменом: как можно выбирать, когда любишь всех? Это не правильно: выбирать, когда любишь… и я не буду выбирать… буду любить всех, только не скажу никому о своей любви к ним всем».
Так шёл по лесу Андрей и думал, думал, вдыхал терпко-пряный аромат сосен, хвои, смолы, чабреца, что рос на полянках, радовался жизни, радовался, что скоро кончатся экзамены и начнётся взрослая жизнь, без экзаменов и контрольных, но до этого ещё надо закончить училище или институт… так хотелось поскорее стать взрослым, чтобы самому определять, сколько и когда гулять, чем заниматься, что читать… чтобы все эти унизительные экзамены были позади… но в то же время взрослая жизнь таила в себе невероятную ответственность – ответственность выбора спутника жизни, а так хотелось улизнуть от этого выбора взрослой жизни, от этих вечных экзаменов жизни, так хотелось остаться в детстве и любить так, как он любил всегда: молча и тихо всех девочек в садике, во дворе, в школе… любить и помалкивать… он так много любил, но произнести слово «Люблю» - было для него чем-то невероятно сложным, посложнее всяких школьных экзаменов, и пока никому не нужно было говорить этого слова, и подвергать себя испытанию, пока не нужно было брать на себя ответственность… пока он ещё в детстве, в этом райском времени жизни… и это время хотелось удержать в себе и сохранить в преддверии будущей взрослой жизни, чтобы в трудные минуты, а они наверняка будут, возвращаться сюда в своё светлое пространство-время, в котором было так много любви, в которой он не чувствовал никакой ответственности, потому что и маме и бабушкам он мог сказать: «Миленькая, родненькая, бабуленька, мамочка, я люблю тебя», он мог отцу и деду не говорить так нежно, но, обнимая при встрече, сказать: «Дедушка, папа, любименький, я так соскучился по тебе», а сестре можно было вообще не говорить никаких слов, а просто обнять её и сказать что-то пустячное или начать с ней бороться, возюкаться или просто бегать за ней или от неё… и в этих разных признаниях и проявлених любви он черпал силу, не неся никакой ответственности, а вот сказать девочке: «Я тебя люблю» - это было испытанием и ответственностью пока непреодолимыми и запредельными… Особенно ему было страшно представить, что он говорит такие слова Вере. Да, он подкладывал в разное время в карманы пальто, портфели или парты всем девочкам класса одинаковые записки, написанные печатными буквами - вначале шло имя девочки, а потом три волшебных слова... Но он никогда не подписывал этих тайных посланий, они шли инкогнито. Но одно дело - писать безымянные записки, ни к чему не обязывающие, а другое дело - признаться в своих чувствах своим одноклассникам и соседкам и отвечать за свои слова и чувства перед ними. Тем более, эти скрытые от всех остальных в его фантазиях и мечтах, грёзах и снах отношения со сверстницами были совсем другими, чем отношения с его родными, потому что любя близких он любил их всех и не делал в своей любви между ними выбора, но вот взрослая жизнь, обязательно заставляет людей делать один единственный выбор в любви, непонятный для него выбор, непонятный и абсурдный: как можно выбирать между мамой или бабушкой, папой или дедом, сестрёнкой или тётей? Как можно делать выбор между теми, кого любишь? Как Вера Павловна сделала этот выбор? Как можно выбирать между девочками, которых он любит?
«Да, верно, сказал дед: «Те экзамены, что в школе сдаёшь, – это цветочки, настоящие экзамены будут во взрослой жизни…»». А взрослая жизнь была такой туманной и непонятной. И непонятней всего Андрею казалось вот это неумение взрослых людей любить той любовью, о которой он написал в сочинении. Как всегда он погрузился в свои грёзы наяву, они были так же ярки, как и сны Веры Павловны, только он не спал, а шёл через знакомый лес в уединённый уголок, окружённый молодыми соснами… Как и героиня Чернышевского он мечтал о новом мире, в котором будет много-много любви, когда дети не будут жить в интернатах, когда семьи будут большими, и одна семья будет переходить в другую и всем детям хватит любви и заботы взрослых, тогда у детей будет много любящих их взрослых, как у него самого, выросшего первенцем в трёх больших семействах его родни по маминой и отцовой линии… и никто не будет спиваться и становиться гулящей…
Если и есть рай на земле, так этот рай был для Андрея в его детстве и вот этот рай ему предстояло скоро покинуть, уехать из родного захолустного городишки в Саратов учиться… Рай это не только место, но и время нашей жизни, рай это когда много-много любви, когда жизнь легка и беззаботна, когда во всём, что окружает, видишь радость и любовь, когда всё вокруг родное и близкое, как этот лес, небо, облака, солнце, когда весь мир принимает тебя и ты чувствуешь в нём себя защищено и любимо… Вот такого рая для всех хотелось Андрею, вот о таком рае он написал в своём сочинении о будущем коммунизме, но получалось, что этот рай запретен и чужд, крамолен и инакомыслен той взрослой и опасной жизни, от которой его сегодня так странно уберегла любимая учительница…
И снова, что-то шевельнулось в сознании и душе – мысль и чувство одновременно: «Я не такой как они все… как им рассказать о своей тайне, о том, как я люблю весь мир, людей, природу? Как научить их не быть злыми, а просто любить всех, как люблю я? Как изменить этот мир и построить в нём светлое будущее – коммунизм, в котором всем хватит самого главного – любви близких людей? Как мне передать им свою любовь и не заразиться у них злу, зависти, жадности, эгоизму?» Это были очень непростые и не по-детски серьёзные мысли, которые он вынашивал годами в своём уме. И именно эти мысли о будущем делали его порой изгоем среди сверстников.
И было ещё смутное, непрояснённое чувство ответственности и вины перед миром: ему одному досталось так много любви от четырёх бабушек, мамы, множества тёть, младшенькой сестрёнки, от дедов, отца и дядьёв. Виденная и чувствуемая им разница в его жизни и жизни окружающих его сверстников, особенно живущих в интернате, обездоленных, и, напротив, его переполненность счастьем и любовью, радостью и благодушием, открытостью и верой всему и вся - всё это неизбежно порождало вопросы: «За что мне так много любви, почему она пришла ко мне, а не к той же Ленке, что была озлобленна, или Кате, что была заброшена судьбой в интернат, не к мальчишкам и девчонкам из их класса, школы, всего интерната? Почему любви не хватает на всех? Что мне делать в жизни? Ведь как говорит бабушка: «Кому много даётся, с того много и спросится», а как с меня спросится и когда? И что я смогу ответить тому, кто будет спрашивать?»…
Но вот зажужжала рядом пчёлка и оторвала его от тягостных мыслей о будущем, вернула его сюда, в рай его ещё длившегося детства и беззаботного счастья, за которое он, конечно, ответит, но не теперь, а когда-нибудь потом, на каком-то большом экзамене, перед большими и серьёзными людьми, а пока он здесь, среди деревьев, травы, кустов краснотала, под голубым небом и белыми облаками, в лучах яркого и тёплого солнца, на жёлтом прогретом песке и с этой пчёлкой, собирающей нектар с чабреца, только что распустившего свои цветы… и такая радость нахлынула вдруг в сердце мальчика, что он вскочил и просто так закричал: «Ура-а! Ура-а-а!! Ура-а-а-а!!! Огого-о! эгеге-е!!!».
Накричавшись, поднялся на ближайший холм двуххолмовки и посмотрел окрест поверх сосен леса, ощущая себя большим и счастливым, способным сдать любые экзамены. Он знал, что справится, справится с любой невзгодой в своей жизни, потому что он будет любить и никогда не откажется от любви… Будет хранить в сердце слова бабушки Вари, у которой он спрашивал о боге, а она отвечала: «Андрюша, говорят, что «бог есть любовь», а я это понимаю так: если любишь, он в тебе есть, а не любишь, так и его нет, а вместо этого в душе пустота или зло, но любить всех и всегда очень и очень трудно, обозлиться, обижаться и не прощать бывает легче».
Да, трудно любить всех и всегда, но так вдруг захотелось Андрею именно теперь любить всех, простить всем их зло, чтобы им стало совестно и они стали добрыми, чтобы никто никогда не делал зла друг другу, но только любил бы, вот это был бы самый настоящий коммунизм без жадных, алчных, злых, завистливых, где все друг друга любят, не ревнуют, не завидуют и друг другу во всём помогают, трудятся честно, не эксплуатируют друг друга, где нет войн и все друг другу братья, и даже немцы, и их хотелось полюбить в этот час, и простить их, чтобы они раскаялись и только любили бы впредь…
«А я буду любить всё, и всех, и всегда, буду стараться любить, чтобы любовь не прекращалась, и никогда не буду ревновать, потому что ревность, как говорит бабушка Варя, убивает любовь, но буду радоваться любви любимых к другим, как радуется она, ведь это так здорово, когда люди любят, буду прощать всем их зло, и тогда коммунизм приблизится, потому что без любви никакой коммунизм не построить, не в технике дело, а в людях, вот этого Вера Павловна и не понимала, но я понял, а это главное, и я обязательно расскажу об этом людям, они поймут, ведь это одному любить всех трудно, а когда все друг дружку любят, то тогда легко, ведь если устанешь, любить сам, тебя всё равно будут любить другие, пока не отдохнёшь. Лишь бы мне поверили и поняли, вот Валентина Ивановна поняла, значит и другие поймут и поверят, когда-нибудь…» Такие вот незатейливые мальчишеские наивные мысли бродили в душе Андрея молодым вином идеальной любви к людям...
Андрей только много лет спустя понял, что в тот день он впервые сдавал экзамен не как подросток-школьник, а как взрослый, взрослая жизнь уже ворвалась в рай его детства, иллюзий и фантазий... Реальность была не такой, как в сказках и фантастике Беляева, Толстого, Ефремова, Журавлёвой, Альтова, Колпакова, Волкова, Ломма, Павлова и многих других, в чьих произведениях перед ним маячило светлое коммунистическое, фантастическое, манящее будущее в котором было много-много любви и света этой любви...
Здесь стиха памяти Валентины Ивановны Кособоковой
https://stihi.ru/2014/12/10/8488