Забег на последнем вепре.
Асфальт, потрескавшийся, страшнее всякой бездны,
И мой костыль застрял меж желобов,
Над головой промелькнула горящая птица,
Оросив мою кудрявую голову листьями сирени,
Я застыл под мостом, в своем косноязычии,
Пел серенады, твои родители считали,
Что я неприличный,
Дикарь и пастух,
Что несет оголтелую паству в тропиках, зной капал
Мне на ладони, я застыл в грязном, полном восковых фигур,
Парке, с разинутой пастью, как злая собака,
Пытаясь изловить в кустах из терновника
Чужое, зажатое сердце, мои брюки блистали,
А руки пахли пылью, струились меж световых лучей,
Протягивая руки к стакану. Подходите ко мне, бродяги.
Я был ясенем сто с лишним лет назад? Вы облокотились на меня?
Нашли отдушину или приют? Оплот тепла в жарких ладонях
Человека без имени, мясника, с криком, спрятанным в шкатулку.
О, Королева! Ты выйдешь ко мне? Дотронешься до плеча?
Потреплешь легонько за тело, в этот обильно спаянный
Прохладой вечер. Прикоснешься лицом к моей мятой щеке.
Я буду восторжен и расскажу легенду о вепре, что явился прямиком из моих снов
И позволяет забраться к себе на закорки, унести в долины цветущих полей,
От бетонных, пустынных статуй, ячеек, заполненных нами, забитых под самое
“Не хочу”. На его широкой, с мягкой, коричневой шерстью, спине
Поместятся дети, женщины, совесть и честь, правда и братство, любовь
И твое платье, цвета небесных каракуль. Там не будет места тоске,
Облезлой поруки и скучным мгновениям опадающей осени.
Вепрь
Нас унесет
Мы уплывем
Отныне наш дом
Горизонт
Без склок
Гротеска
Абсурда
И ссуды в банковском замке
С душами под замками.
Я рассказал тебе эту историю, ты улыбнулась, потупила взор,
И сказала лишь - “дурачек”.
Ее улыбка – цена всех моих фраз,
Каждой холодной руки,
Что греется, прячась в дырявых карманах
В надежде на новое солнце.
Ты звезда, звезда и мой светоч.
Возьми меня, устрой мне дорогу,
Что устлана листьями, к вепрю.
Он унесет нас из этого парка,
Постфактум. Мой фатум. Мой гипс.
Мои костыли. Я научусь ходить заново,
На новой земле, без смрада
И без
Запрета на твое счастливое сердце,
Что упрятал от меня твой шершавый отец,
Судья, говорит, что я бездарь, пью горькую
И живу напропалую. Любимая это неправда.
Я жив, а не мертв, и могу говорить за свою большую
И честную любовь. Но тебя вижу лишь сквозь решетку
Его грязных слов. Зловоние. Он заклял меня,
Будто я ловец его слов. Достаю из кармана шариковую ручку,
Протягиваю тебе и заставляю писать. Без остановки. Говорю –
Пиши все, что ты чувствуешь, все, что ты есть, все, что ты ешь,
Все, что ты пьешь, все, что ты любишь. Дай разглядеть в этом отца твоего.
Запрет моего сладкого плода. В моей голове плеяда из голосов-порицаний,
Его наставлений, запретов и меня отрицания. Он же мечтает,
Что бы я стал изваянием, унесся на вепре один, не вернулся.
Пропал. Смотрю на свои дрожащие руки, в голове звучит голос –
Сколько ты уже без сна? Не спал? А она, стоит одна, уже так далеко от меня,
Я тяну свои руки, но в ответ – тишина, безмолвная, страшная, беспросветная.
Жду рассвета, что бы встретить своего вепря.
Что бы отнес меня от этого бывшего костра, будущего пепла.
Я ючусь где-то между. На пролежнях. В бегах,
На спине златоглавого вепря,
Под шум косноязычного ветра.