6. Немного истории
Ничего не могу с собой поделать! Слово «дачник» вызывает перед моим взором стойкий образ чеховского дачника с его гостями на веранде, за самоваром… Кто в очках, кто в шляпе – как и положено интеллигентам. Лица благородные, слова и мысли – высокие: все о народе, его благе…И так умно выражены, что этому народу не понять.
А на втором плане прислуга, подающая на стол, нянька старая или преданный управляющий этой самой дачи, то есть переходное звено между народом и барами.
На заднем плане – сам народ. Безликий, днем работящий, вечером – выпивающий… Это о нем господа талдычат, попивая чаёк с малиной, и за него решают его судьбу.
Но я пишу не о сегодняшнем дне и не о «новых» русских и украинцах, которые возвели усадьбы куда круче дворянских, и где придворной челяди не меньше, чем у чеховских дачников. Их приход предвидел гений писателя.
Но мои герои – не новые буржуа, вылупившиеся в эту переходную – от социализма к дикому капитализму – эпоху, а рядовой житель бывшего Союза советских республик, иначе – народ, о котором все правители так якобы пекутся. Это он хлебнул лиха в драматические годы перестройки. Недаром же их назвали «лихими девяностыми».
Итак, Союз рухнул, распавшись на неравные по величине, но равноправные державы. Раньше были вроде бы одной семьей, а стали дальней родней, с отдельными квартирами. И Украина моя отплыла от берегов громадной державы, стала «незалежной»…
Да только фишка в том, что не держава рухнула, а политическая система, и, как всегда, первой жертвой стал народ. Потому что привык он кормиться из рук родного государства в лице завода, учреждения или колхоза. А тут исчез заказчик той продукции, которую он выпускал. И осела продукция на складах да в цехах, вроде бы никому не нужная…
(Не придирайтесь к неточности моих исторических определений! Это я для непонятливых пытаюсь на пальцах объяснить ситуацию тех лет…Я же не историк!)
Итак, завод или фабрика закрывает убыточные цеха или терпеливо ждет, когда появится платежеспособный заказчик, а вместе с ним и зарплата для своего работяги.
Легкая промышленность выкручивалась тем, что опустошала свои склады и расплачивалась с рабочим людом не деньгами, а собственным товаром, И приходилось срочно переквалифицироваться из инженеров да техников в продавцы своего товара. Например, остановился Завод пластмасс, и вот уже народ несет домой вместо зарплаты пластмассовые тазики всех окрасов и размеров, цветочные горшки, совки для мусора и разные бытовые мелочи. Но накормить пластмассовыми изделиями семью еще никому не удавалось.
Мы на свою сельскую «фазенду» добирались сначала «запорожцем» и хорошо помним эти километровые ряды продавцов, что выстроились вдоль трассы на выезде из города в предместье и дальше, в села.
Господи, сколько, оказывается наш Завод пластмасс производил товара! Ванночки детские, тарелки, вилки, доски разделочные, всего не перечислишь! И все это богатство лежало на разложенных одеялах у ног женщин, красовалось за их спиной на столах, а бедняжки кричали и махали рукой проезжающим:
– Остановитесь!!! Купите! Удобное корыто для ручной стирки и купания малыша! Чашки, которые не бьются! Сколько угодно швыряй на пол – не бьются!
Кто-то останавливался, покупал или не покупал… У покупателей глаза разбегались от разноцветья и широты ассортимента небьющихся изделий.
А за этими рядами тянулись другие – продавцов трикотажных кофточек, трусиков, футболок, носков. Значит, остановилась Трикотажная фабрика…
Призывно раскачивались в воздухе ажурные кофточки на вешалках…Красивые, но все одинаковые, близнецы… Уж лучше купить в комиссионном эксклюзивное….Зато трусы всегда пригодятся. У продавцов трикотажа надежды оправдывались чаще. Домой они несли живую копейку, на которую можно было купить еду.
Еда…Ее не покупали, а доставали, как и любой дефицитный товар. Нагие магазинные полки, где когда-то громоздились рыбные консервы и даже икра, не «заморская, баклажанная», а красная и черная, стыдливо зияли. Зато по улице на два квартала растягивалась очередь за цыплятами младенческого возраста, которых выдавали по 2 штуки. Хватало не всем.
Рынок был дорогим и только для тех, кто еще получал зарплату, потому что числился чиновником в райкоме, горкоме или обкоме партии. Профсоюзы тоже не голодали. Спецпайки для этой партийно-профсоюзной элиты города были бесперебойными. А на рынке они покупали свежие овощи…У сельских баб.
Крупные металлургические заводы тоже тихо сворачивали свою деятельность. Многие цеха простаивали, зарплату рабочим задерживали.
Мой муж работал на заводе, где изготавливали гусеничные краны и разные металлические конструкции. Ну, кран даже разобрав на детали, домой не понесешь и не продашь, и не обменяешь на цыпленка-табака. Так что и Витя в день зарплаты приходил с пустыми руками и страдал, потому что я все-таки свои денежки получала регулярно. В школах и больницах пока платили…
А вот колхозы и совхозы нуждались в разной технике. Та выходила из строя, ее нужно было ремонтировать. И тогда происходил натуральный обмен продукцией: я тебе отремонтированную сеялку, ты мне – говядину или бройлерных цыплят, желательно убиенных, а не живых, которых держать негде и кормить нечем.
И вот мой супруг уже несет с работы говяжьи кости с остатками мяса, которое успели содрать работники заводоуправления.
Ничего, мы люди не гордые, когда в кишках призывно урчит. Съедим борщ с мозговой косточкой и вермишель по-флотски, если удастся соскоблить с косточек уже содранные мясные остатки.
А однажды Витя принес двух живых гусей! И те жили на лоджии в ожидании, когда же мой супруг решит их судьбу. А он не мог, ну не мог убивать! И умные гуси стали по-хозяйски расхаживать по квартире, удивленно разглядывая городской интерьер, пока мы не нашли для них палача.
Теперь о дачниках той поры… Прежде, чем завидовать им, имеющим под рукой тот самый свежий овощ, которым баловались жены партработников, напомню о тех сторонах их существования, которые не всякий может вынести.
Как своеобразная прослойка советского общества, дачники возникли в пору начала восьмидесятых, когда еще перестройкой не пахло, а предприятия выделяло своим работникам клочок земли в 6 соток.
Итак, дачник делился на три категории землевладельцев.
Первопроходцы. Этим удалось построить на своем участке домик, и они развели вокруг него сад, умудряясь между деревьями высаживать еще и огород. Это, так сказать, классический вариант дачи и дачника.
Второй вариант дачника правильнее назвать огородником. У него на участке нет даже сарайчика, где можно укрыться от дождя, ветра и прочих стихий. Этому бедняге не позавидуешь: он даже воду для поливки таскал ведрами из какого-то болотца или речушки. А свой сельхозинвентарь каждый раз тащил на своем плече. Не присыпать же его землей?
Самый счастливый вариант дачника – это как мы, купившие хату в селе, где есть и колодец, и магазинчик.
Чем отличался любой дачник от гражданина, не успевшего получить в подарок от государства участок земли? А тем, что сей участок (сад, огород, хата в селе) становился источником такой могучей жизненной энергии, какой и не снился тому, что вечера проводил на диване перед телевизором.
Дачник, даже самый политизированный, легко перенес все перемены по смене державы и властей. В то время как живущий перед экраном гражданин принимал близко к сердцу исторические катаклизмы, получая инфаркты.
Дачнику было некогда! Он отдавал все свободное от работы время, физические силы, здоровье и последние деньги этому клочку земли! Свой инфаркт или инсульт он получал на грядке – прямо по Шолохову, устами Нагульнова: «Умру на пашне, но сделаю!»
И умирали, потому что пенсионеров среди дачников было куда больше, чем молодых. А чувство ответственности у старшего поколения всегда зашкаливало. Ведь если овощ посажен, то он растет и растет – независимо от смены политической системы. Овощу все равно, стала Украина «незалежной» или нет. Он ждет ухода за собой и поливки. И огород да сад становились главным смыслом жизни после работы. А, значит, масштабные проблемы государства оставались лишь фоном, на котором протекала жизнь семьи.
Помню, как мы удивились, когда однажды вечером возвращались в город на своем убогом «запорожце», и нас остановила милиция (не гаишник!) с требованием показать документы. Точно мы были иностранными шпионами, а не тремя умирающими от усталости пожилыми горожанами.
Молча вернули мужу водительские права, на вопрос, что же случилось, не ответили.
– Да, что-то стряслось, – сказал Витя. – Смотрите, всех останавливают! Документы проверяют. Интере-есно!
И только дома, включив телевизор, мы узнали под звуки «Лебединого озера» о грянувшем ГКЧП! Но не сразу поняли, что произошел государственный переворот, и даже не сразу сообразили, кто кого перевернул. Ведь живехонький Горбачев сидел в летней резиденции, вроде бы никем не свергнутый…
Нет, мы не были равнодушными гражданами. Но чтобы нас разволновать по-настоящему, требовалось не меньше, чем сбросить бомбу на нашу хату-мазанку. Однако она выстояла во время Отечественной войны, то уж ГКЧП просто не заметила.
Мы, как и все остальные «землевладельцы», спокойно перенесли смерть российского рубля и появление купонов, напоминающих послевоенные хлебные карточки, на смену которым явился гордый карбованец с обликом Шевченко.
В общем, дача для их хозяев стала прекрасным иммунитетом против разных государственных потрясений, а также против собственной лени.
Пока наш «запорожец» не развалился, а бензин не подорожал, мы ездили в свою Малую Козырщину на нем. За полтора часа одолевали 80 км. И не сильно уставали. Но иногда приходилось добираться и рабочим поездом Днепропетровск-Красноград, который бегал всего раз в сутки.
О, что это были за поездки! Незабываемые!
Даже внешне это средство передвижения выглядело убого: вагоны старые, окна выбитые, сиденья твердые, но на них еще нужно попасть! А как, если народу куда больше, чем может вместить состав из семи-восьми вагонов?
Бедные проводники с трудом отбивали атаки энергичных пассажиров, составляющих все слои населения.
Тут тебе и студенты, едущие домой после недели занятий или сессии.
Тут тебе и рабочие железной дороги, отбывшие смену, тут и селяне, что на рынке покупали рассаду, цыплят и дефицитные продукты питания. Ведь сельские магазины продавали только хлеб раз в сутки, да соль, спички и залежавшиеся конфеты.
Тут тебе и наши дачники, с кучей сумок, с ведрами и разными инструментами, а также помидорной рассадой и внуками всех возрастов.
Почти три часа простоять на одной ноге впритык к чужому телу, да еще в проходе, если не успел забить место на скамье, – это настоящее испытание для всего организма, который требует перемен и отдыха! Тебя толкают, ругают, пытаясь сбить с этой ноги, чтобы занять твое место. А ты стоишь эдаким монументом, держась за сумки, оглушенный множеством женских голосов, детским плачем, мужским пьяным бормотанием, взрывами молодежного смеха. И потеешь – в любую погоду, и чуть ли не теряешь сознание от духоты.
Разве можно в такой обстановке обсуждать, например, ГКЧП? Народу куда интереснее (сидящему!) поговорить о колорадском жуке, удобрениях, урожаях и обменяться своим опытом садовода-огородника.
Особенно запомнились поездки глубоко осенние или напротив – ранней весной. Когда еще или уже не топят, потому что сезон только начался или уже кончается. В окна выбитые дует, двери не закрываются, и ты дрожишь как цуцык, и считаешь минуты, часы до станции Перещепино.
Сначала скажу о других дачниках, которые высадились раньше и побрели на свои участки, обвешанные вещами. Это «огородники», то есть землевладельцы, но бездомные. Им еще переться километра два-три, и мы смотрим в окно, как эти бедолаги с мотыгами на плече медленно тащатся по склону наверх, словно крепостные крестьяне эпохи Некрасова.
Наконец-то и мы приехали! Ах, если бы руки были свободны, да погода хорошая! Шагать нам минут сорок, если идти обычным шагом. Можно и за тридцать, если бежать. Но с сумками далеко не убежишь. А погода, сами понимаете, – явление переменчивое. И нам угодить трудно.
Поезд приезжает почти в полдень. Только сто шагов ( я посчитала!) дорога идет под сенью деревьев крошечной посадки, а все остальное время – по открытому пространству, где летом солнце печет неимоверно, а весной или осенью, в непогоду, тебя поливает дождь или сбивает с ног ветер.
Но эти полные сумки! Мы ведь несли на два-три дня продукты, которых в селе не купишь, воду питьевую литра три, не меньше, разные бытовые мелочи, а еще то, что заказали соседи. Набор заказов был нехилый: дрожжи (килограммовые пачки), из которых все гнали самогон за неимением водки в магазине, крышечки для консервации, рассаду помидорную и тому подобное. Даже краску для пола тащили из города – по просьбе сельских соседей.
И вот идешь по длинной улице имени Ломоносова и раздаешь по дороге заказы, мечтая добраться поскорее до своего жилья и хоть немного отдохнуть в родной хате. Да только с июля по август в ней можно спастись от солнца! Она такая сырая, что требует топки все остальные месяцы дачного сезона.
Так что не отдыхать мы чаще всего бросаемся, а топить печку! Хвороста у нас полно, слава Богу, истопник в лице Наты – тоже. Печкой командует она. Есть у нас и уголь в сарае, как у каждого приличного селянина.
Мы вообще чувствуем себя жителями села, а не дачниками, пока колдуем на огороде и в саду.
Продолжение
http://www.proza.ru/2015/10/26/1182